Читать книгу: «Фёдор Басманов книга первая», страница 2

Разум судорожно вспоминал слова молитвы, но душа подсказывала, что помолиться стоит не за себя, а за того, кого он только что отправил на озёрное дно без отпевания. Горькое осознание заставило громко вскрикнуть, снова вспугнув белозерскую птичью тишину.

Всё, что нужно у боярина узнал. И что не нужно – тоже. А имя его так и не выспросил. Когда завязалась меж ними внезапная дружба, длившаяся всего несколько дней, но оказавшаяся такой странной для Меркуши, у которого отродясь друзей не было, искалеченный, избитый, но гордый, помня сквозь обморочное сознание, что представлял из себя ещё совсем недавно, имя своё называть отказался.

– Узнаешь по сроце⁷. Все вы ещё узнаете, услышите обо мне – вспомните. Даже кто не захочет.

– Скажи. Я бы за тебя помолился – робко попросил тогда Меркуша – Отсюда не выйдешь. Никто уже не выходит.

–Неужто Господь без извода⁸ не разберется? – дерзко спросил боярин – Дьяк он что ли, Господь твой?

–Страшно, точно еретик говоришь – смутился молодой тюремщик, – От имени своего отрекаешься? Или от Господа?

– Он сам… От меня отрёкся. На что тебе имя моё? Я тебе другое скажу, девки одной. Вот её имя – запомни, коль помочь хочешь.

–Что ж за беда-то такая – вспоминая этот разговор, прошептал юноша – Не по-людски. Всё не по-людски.

Держась за борта лодки, Меркуша отчаянно посмотрел на небо. Ставшее серым, чёрным почти, оно набирало холодную высоту. Вода давно сомкнулась над телом, исчезнувшим в глубине Белого озера.

Мокрый, продрогший, в прилипшей к телу одежде, юноша налёг на вёсла. Отплыв несколько метров, остановился, чтобы перевести дыхание. Словно раскалённый прут воткнули между рёбер, когда на поверхности воды показалась размотанная невесть какими силами, мешковина. Завязали в три оборота, узлов не счесть!

Поднявшись с глубины, ткань распласталась на озерной поверхности, похожая на два крыла. Меркуша осенил себя крёстным знамением. Первый раз за свою недолгую, но полную грязной работёнки жизнь, он увидел как человек и смерть не принимают друг друга.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Платье из красного кармазина

Преображение Господне, Яблочный Спас

август 1563 год, г. Переславль – Залесский

Незадолго до рассвета, когда шелест ночного ветра стих, Переславль-Залесский наполнился звуком падающих яблок. Созревшие в этом году задолго до Спаса, отяжелевшие, яблоки срывались с веток и тут же становились добычей всякой живности.

Солнечные лучи не подсушили росу на растопыренных листьях копытня, а яблочный дух потёк над городом. Поднимался из корошней и пихтерей, подготовленных к освящению, поднимался из травы, куда яблоки закатывались и прели дождливыми, но жаркими ночами. Просочившись сквозь неплотную утреннюю дымку, августовское солнце заскользило по деревянным стенам Даниловской обители.

Наряженные горожане на утреннюю праздничную службу дружно опаздывали. Одни тащили груженые яблоками корзины, другие красовались в одеждах своих, по такому случаю сшитых или купленных. Яблоки – куда ни глянь. Ещё немного и с неба падать начнут. В гости зайдёшь в терем али в крестьянскую избу, всюду яблоками пахнет и пирогами яблочными.

–А небо! Небо какое, ты глянь! Небо нынче на наше озеро похоже! Будто озеро перевернулось и взлетело! Эх, жаль не нырнёшь, не искупаешься. И рыбы в нём нет. Что толку? Смотреть токмо. Озеро лучше. Эй, Вараш! Сомлел что ли? Ты бы согласился жить на конюшне, где не кормят? Или кормят одними яблоками? Не надоест тебе такая жизнь?

Небо и впрямь над головой плескалось – волны лазоревые в стороны расходились.

Юноша лет шестнадцати, лежал Даниловской обители там, где смыкались кусты бирючины, что защищала от неспокойного людского взгляда скудельницы. Приехал он сюда ещё до рассвета и за некоторое время до торжественного появления государевой тетки Ефросиньи Андреевны Старицкой с некоторой частью её семейства.

Слуги Старицкой, грубоватые в общении, как и сама матушка удельного князя Владимира Андреевича, толкались с горожанами, преграждая, мешаясь на пути. Тем более, что расфуфыренные переславские зеваки, неторопливые по своему характеру, норовили столпиться у Святых ворот обители, дабы не пропустить ничего важного.

Но даже в этой сутолоке, все заметили юного наездника в белом, расшитом золотыми узорами, жемчугом, украшенном сафьяновом охабне.

Юноша подлетел к монастырским воротам на чёрном коне со сказочной кудрявой гривой. Остановившись возле злато швейных мастериц княгини, наездник дерзко оглядел взволнованных, но узнавших его, насмешливо переглядывающихся девок, словно высматривая кого-то. После, самодовольно улыбнулся чему-то, подхлестнул коня, и, подняв пыль столбом, ускакал.

Одна из боярынь, потянулась к Старицкой.

– Матушка! Фёдор…

Ефросинья сверкнула глазами. Не дала более ничего сказать.

– Вижу черта, не слепая! Какую б молитву прочитать, чтобы не видеть больше?!

Сейчас юноша лежал под стенами обители на влажной, по-летнему теплой траве и смотрел на небо. Скучающе нащупал рядом с собой что-то тугое и гладкое. Ухватившись, вытащил из травы очередное яблоко. Укатившееся внезапно далеко от ближайших яблонь, невесть как сюда попавшее, оно чудом оказалось не битым и не треснувшим. Откусить хотел, но вспомнил, что до праздника, покуда не благословлён новый урожай – нельзя.

– Куда ни пойдёшь, всюду грешно.

Но не запрет волновал, а вера в постыдную для мужика примету: ежели удержишься от соблазна, не попортишь плод раньше времени, то вкушая освящённым, можно сокровенное загадать!

«Девкам лишь бы загадывать. Хотя все желания наперёд известны» – подумал юноша ворчливо, отчасти подражая тону тех разговоров, кои вели меж собой мужики взрослые. Сам он супротив «известных желаний» бабских ничего не имел. Но и своих желаний у него хоть отбавляй, водилось. Поэтому решил сдержаться и уже хотел убрать яблоко в суму, как внезапно появилась над ним чёрная морда. Конь сверкнул гагатовыми влажными глазами, после чего раздался хруст и на белый кафтан брызнул сок. Жеребец с довольным видом тряхнул длинной косматой гривой и втянул ноздрями воздух, выискивая ещё.

– Вараш⁹! – юноша возмущённо вскрикнул, вскочил с земли, но обругать коня не успел. На дороге показались всадники.

–Твое счастье!

Переславль меж тем окончательно проснулся. Далеко-далеко расцвела похожая на распахнутый венчик цикория голубая озёрная выпуклость Плещеева озера. В осеннюю пору озеро становилось особенно ярким. Глаза слезились с непривычки, если кто пытался долго на волны смотреть. А юноша не боялся – смотрел при любой возможности. На озеро тянуло всегда так, что дурно становилось, ежели не сорваться.

Вот и сейчас от батюшки влетит за то, что удрал без спроса в самый неподходящий момент. А, до Рыбацкой слободы всего лишь. Туда, где Плещеево с рекой Трубеж сходятся и Введенский храм, по ночам подсвеченный огнями рыбацких костров, становится похож на алый цветок.

Когда спустился к Святым воротам, увидел, что князей Старицких и след простыл. Видимо, на службе уже спины гнут. Опальная княгиня основательно решила нынче в обители разгуляться. Поможет ли ей это теперь?

Пока юноша думал о превратностях судьбы, трое мужчин приблизились к обители. Один в годах, крепкий, ладный собой наружности приятной. Короткий глубокий шрам на скуле, нисколько не портил царского воеводу боярина Алексея Даниловича Басманова. Во всём облике его, и в каждом уверенном, спокойном, движении чувствовалась надёжность житейская. Аккуратная густая борода насчитывала немереное количество седых волос, но хорош был собой Алексей Данилович. Смотрел глазами молодыми, хоть и видевшими много.

Воевода быстрее и расторопнее остальных спустился наземь, оправил чермный¹⁰ праздничный терлик, что-то крикнул своему спутнику. Тот охотно рассмеялся то ли шутке, то ли меткому замечанию Басманова. При взгляде на этого молодца ощущение спокойствия и надёжности беспричинно таяло. На вид Афанасию Вяземскому, близкому другу Басмановых не стукнуло и тридцати. Возраста прибавляла кудрявая бородка, щегольского вида. Афанасий часто щурился при разговоре, смотрел въедливо и пристально, словно в самую душу забраться хотел. Зато свою душеньку от собеседника до поры до времени предпочитал скрывать. Человек опытный, легко узнавал в нём того, кто пошутить может с перехлёстом, жёнку у соседа увесть, чарку до дна осушить и в кулачном бою победить. Если захочет – честно. А если честно не захочет, тогда… «Лукавый» – иной раз говорили про Афанасия простые мужики и бояре. Своего не упустит. Ни деньжат звонких, ни баб, ни выгоды.

В третьем всаднике юноша узнал стремянного своего Озерка. Тот спрыгнул с коня вслед за Басмановым и выразительно попытался молодому барину что-то взглядом сообщить.

Воевода, не обращая внимания на болтовню Вяземского, окликнул юношу:

–Фёдор! А ну, поди-ка сюда.

Сын радостно улыбнулся.

– С праздником, батюшка!

Дернув Вараша, тут же преградил дорогу запоздавшим горожанам. Отец семейства выругался, женская половина оживилась, залюбовались случайные ротозейки, хотя и скрытно, из-под платков. Чудо как хорош был сын сурового воеводы.

Невысокий, но стройный и гибкий, походил он на прут серебристой ветлы. Ступал, будто едва касаясь ногами земли. Осанка такая, что девицы, спину гнувшие над пяльцами и те позавидуют. Стройную талию, обхватывал дорадовый пояс, вспыхивал на солнце. Русые волосы, мягко спускались на ворот. За минувшее лето выгорели вихры, посветлели, выдавая всадника, много времени проводящего в седле. Из прохладных теремов юноша и впрямь убегал при каждом возможном случае. Ежели и походил он на отца, крепкого, плечистого и приземистого, то не обликом.

На батюшку Фёдор бросил взгляд виноватый, нагоняй предчувствуя. И ведь как обычно – есть за что. На люд же случайный, посматривал высокомерно. Пряталось это высокомерие за длинными, девичьими почти ресницами. Но как взлетали ресницы, можно было увидеть серые глаза – колкие, любопытные, с невероятной живостью, ощупывающие каждую травинку и каждое облако. Лёгкий озерно-голубоватый отсвет появлялся в этих глазах иной раз, напоминая о древней связи с озером. Покуда молчал Фёдор, ресницами хлопая, вызывал у людей не проницательных, чувство трепетного умиления. Но стоило ему выйти из состояния мирной задумчивости, заговорить, о чём угодно, хоть самую богоугодную молитву начать перед иконой Всемилостивого Спаса, на тонких капризных губах улыбка появлялась дерзкая и таинственная. Иной раз батюшка терялся, а то из себя выходил, особенно во время спора какого. Фёдор-то спорил всегда молча. Лучше бы голос повышал, как молодые обычно и делают. А этот… улыбнется, ресницами хлопнет. Ежели показался озёрный голубоватый оттенок, знать расшаркается в поклонах, удалится молча, а за спиной отцовской ногой топнет, рукавом махнет и по-своему вздонжит¹¹.

Вот и сейчас, рассерженный какими-то непонятными ему приготовлениями к пиру царскому, скучными хлопотами, сбежал накануне из усадебки, оставив лишь коротенькое распоряжение стремянному.

–Благодарствую, Фёдор. Но ты мне праздник загодя устроил – насмешливо признался Басманов, – Где был?

–Неужто Озерок не передал? – удивился юноша. Кроме самого Фёдора, у Басмановых все, вплоть до последней сенной девки, отличались исполнительностью. Да не из-под палки добытой.

Озерок, Федоров ровесник, обидчиво встрепенулся. Всем своим видом показывая, что как полагается, передал! В лучшем виде.

–Я у тебя спрашиваю, а не у стремянного.

–Как где, я…

–Крёстная сила!

Не сразу отец заметил, что белый наряд отливает травянистой зеленцой. Опять валялся чёрте где. А то и черте с кем…Очередная девка, что опаздывала на службу из-за приятной яблочной тяжести, бросила на Фёдора быстрый взгляд, и тут же скрылась, юркнув на территорию монастыря. Саму себя, оградив от дурных помыслов. Всюду девки и яблоки – от тех и других у воеводы уже голова начинала кружиться. Праздник святой, а куда ни повернёшься, одни безобразники.

– На Трубеже был – простодушно ответил Фёдор, – Подсобил малость.

–А то не понятно Алексей Данилович, где был!– вмешался в разговор заскучавший Вяземский – В Рыбацкой слободе. Лещами несёт на всю улицу хуже, чем от кота. В таком виде, токмо на государев стол. Украсим тебя Федька, зеленью фряжской, приправами швейскими и вместе с ряпушкой копчёной подадим, пусть государь тобой откушает.

Спрыгнув с коня, он довольно потянулся, разминая спину. Развеселился не по-взрослому, задиристо. Никак не привыкнув к тому, что Фёдор не маленький уже, попытался снисходительно потрепать по вихрастой голове. Фёдор ёршисто от руки увернулся.

–Девок весели своими шуточками лябзя¹²!

–Как ты со старшими разговариваешь?! – вмешался Басманов.

–Видали старших – хмыкнул Фёдор – старшие в наместниках ходят, а не кадушки в царском подполе с огурцами тягают!

–Договоришься ты – Вяземский рассердился, но с леностью. Это Фёдору слово ни скажи, обижается, что с ним как с отроком до сих пор. Ни советов, ни поучений не любит. Особенно от Афанасия. Виданное ли дело? Сам Вяземский еще недавно в поддатнях у рынды с саадаком ходил, а нынче нос задирает, всё поучать норовит. А Афонька-то по-родственному, с теплом.

Басманов обругал обоих. Напомнил Афанасию, что тот вырос уже для подобной шумной возни, поманил сына.

– Поди, сюда, хоть отряхну паршивца. Как есть чупаха¹³. Ежели заночуем в обители – в мыльню пойдёшь. Не голова, а беркун¹⁴ пустой. Какая сила ознобная тебя на Трубеж понесла? Ещё ближе не мог? Вовремя! А если бы мы разминулись? Не на базар за пряниками Фёдор, а к государю едем. Мать старалась, в достойный вид тебя приводила, чтоб на человека был похож. Оделся и уехал невесть куда, в тине плескаться…

Отец с досадой похлопал Фёдора по спине.

–Да разве ж государь по кафтану оценивать будет? – простонал Фёдор, раздражённый всеми этими долгими приготовлениями, которые начались Бог, знает когда.

–Хватит чепуху молоть!

– Явился, не запылился, как условились! – возмутился Фёдор – Чего ругаться попусту?

– А если бы не успел? Или непредвиденное что? Думаешь, всё всегда будет по твоему хотению? Государю, который строго настрого мне велел с сыном быть, объяснять, что Фёдор сам себе хозяин?

–Только ты всё же запылился брат слегка – хмыкнул Афанасий.

–Ловцы рыбные, что из обители, заступничества просят – не обратив внимания на его ерничество, заговорил Фёдор – Опять троицкие¹⁵ сети порвали. На Трубеже вчерась, а на прошлой неделе на Вёксе. Говорят, что братия – он кивнул на ворота монастыря – Чужое себе присвоила.

– Это тебе кто сказал? Братия али рыбаки?

–Рыбаки. Не веришь? – обиделся Фёдор – Я сам помогал рваные сети вытаскивать!

– Ну, кто ж спорит, что сети рваные были? Но мало ли поганцев на свете – резонно заметил воевода, – Таких, как вы двое, например. Не шибко умные, но шибко веселые. Взяли, да пошутили. Почему на троицких мыслят?

– Было уже – рукава Фёдор отряхнул сам, гордо расправил плечи – Челобитную государю нашему писали. Настоятеля спроси. Пусть я неразумный такой, но он врать будет?

–Настоятеля – передразнил воевода – Тебе он не настоятель, а крёстный отец твой. Вот своими руками выпороть тебя не могу! Не младенец и не отрок даже. Так надо Кирилла попросить. Ему не соромно, ибо духовник. Для него возраста людского не существует, все пред ним дети малые, неразумные. А про дело спрошу, обязательно. Но этого мало. Доказать надо. Чтобы извета не вышло.

–Батюшка! Какая разница? – поморщился Фёдор – Сети есть порванные? Есть. Течение унесло, по всему езу разбросало! Уже было? Было. Тогда точно троицких доказали. Что ещё? За порты каждый раз ловить?! Им и рыло не испоганишь! Поймаешь, тазать начнешь а вроде как не разбойника, а человечка святого!

–За порты, Фёдор, за порты – уже без тени весёлости вмешался Вяземский – Иначе, какой прок в хорошем деле, ежели ты оговоришь человека безвинного?

– Я тебе дам сейчас, «какая разница»! – осерчал отец, – С троицкими драки не хватало. Крайними останемся, сами будем перед государем ползать на коленях, виниться, прощение вымаливать. Нашёл с кем тягаться, то ли от скуки, то ли от скудоумия. Так ещё и непричастных оклеветать можно. Чего они к Челядниным не обратятся? Можно подумать, мы по случаю родства с отцом Кириллом, весь посад облагодетельствовать можем! В Елизарово не Челобитная изба, в конце концов! Али, это ты, самый умный, опять всем всё наобещал?

–Наобещал – Фёдор со вздохом потупился, – Сам говорил всегда, своим помогать – первое дело!

–Они и для Челядниных не чужие – напомнил Басманов.

–А что теперь Челяднины? – оживился Вяземский – До того им? Иван всё лето пока доследование по Старицким шло, в имении своём тулился, носа не казывал. Немощным сказался, даже каких-то лекарей вызывал к себе особенных. То ли колдунов, то ли просто не нашенских. Нынче велел светлый князь явиться на службу, так он торговался, точно ёра.

–Старицкие здесь – вдруг весело сообщил Фёдор – Слыхали? По случаю праздничка в Даниловскую прикатили. Сегодня всё утро корзины с брашном таскали. Видать не только бродяг, весь посад накормить хотят. Грехи княгиня замаливает.

–Ты откуда знаешь? – удивился отец.

–Про грехи?

– Что приехали – с досадой уточнил батюшка.

– Знаю – уклончиво ответил Фёдор – Видал.

Афанасий загадочно хмыкнул в кулак.

–Плохо Алексей Данилович государева разведка налажена. Вы у Фёдора спросите, как работать надобно. Фёдор Алексеевич пока в Старице службу нёс, всех тамошних сорок прикормил. Теперь во двор выходит, просо рассыпает, сорок созывает! А сороки те, крутобокие, на зов слетаются, боками ряжеными сверкают – Афонька, подбоченившись изобразил женскую походку.

–Помолчи! – возмутился Фёдор, чувствуя, как щеки заполыхали.

–Чего ты мне возразишь-то, окромя ушей своих красных?

–Не твоё дело!

– Моё иль не моё, ты гляди лучше, чтобы государю на глаза твой курятник не попался!

–По-твоему, светлый князь за чужими курятниками следит?! – вспылил Фёдор – Это ты – сплетник, за всеми смотришь!

–Я?! – Афанасий тут же с настоящей обидой двинулся на Фёдора – Я ли послухом царёвым заделался?!

–А ну, прекратите! – вмешался Басманов – Поганцы срамные! Нашли место! Вспомните, что служба давно идёт, везде мы грешные опоздали!

–Челяднин нынче прижимистый стал – спешно сменил тему разговора Вяземский – Поэтому-то Кирилла со Старицкими и свёл. Ефросинье всё равно, какую обитель своим тряпьём заваливать.

–Ефросинья может и ветрогонка, а тряпьё у них знатное! – возразил Фёдор.

– Тебе виднее – хмыкнул Афанасий – Ты ж у нас в тряпье копаешься как баба – от зорьки до зорьки кафтан выбираешь. Покуда для девок наряжаешься, девки уж все замуж повыскакивают!

– В мешковину завернуться ещё успею – огрызнулся Фёдор.

–Оба перестаньте – выругался воевода – Хватит ворон считать – Басманов, наконец, заметил, что сын растерял последний серьезный настрой, если таковой у него имелся – Возьмите с Озерком коней, отведите на конюшенный двор, пусть напоят. Ежели не признают, они там все в думах своих, не стесняйся напомнить, что царским людям. На распоряжение Кирилла сошлись.

Положением своим, что с недавнего времени занимал при царском дворе, Басманов не бахвалился, а пользовался и того редко. Хоть и заработал всё делами честными, ратными. Но и удобства любил. Много ли удобств таких бывает, когда жизнь от похода до похода? За коней уж и говорить не нужно. Конь – душа живая, друг и помощник. Сытый и отдохнувший конь – благо себе и службе.

–А государыня Мария нынче на пиру будет? – Фёдор послушно взял поводья Вараша и батюшкиного аргамка ухватил. Стремянному небрежно Афонькиного перекинул.

–Тебе на что? – удивился воевода.

–Так спрашиваю – простодушно ответил Фёдор. О чём-то задумавшись, сунул прядь золотистых волос за ухо, чтобы не мешались.

– Видел ли ты батюшка, какие очи у неё черные? Понять не могу, как земля кабардинская таких женок рождает?

–Думать тебе не о чем – вспылил Басманов, – Потому о ерунде и думаешь. Не опора мне выросла, как светлый князь предрекал, а пагуба верная. Чтоб я ерунды этой больше не слышал, Фёдор. Будет или не будет царица, не для того, чтобы тебя порадовать. Займитесь лошадьми, наконец. В храме встретимся.

Все вместе они вошли в обитель.

–Не перекормят ли? Я недавно Вараша кормил. А ваши, голодными тем паче не выглядят. Обленятся, да округлятся в боках, что ярки¹⁶, если на каждом яме сено в них пихать. Они и рады, как караси хлебному мякишу на тоне¹⁷. Да и недалече тут – Фёдор прикинул что-то в уме – Моргнуть не успеем, уже в слободе будем.

–Недалече – передразнил Афанасий – Всё верно. Не ты коня везешь, тебя конь. Поэтому тебе и недалече. А коню? Это не ряпушка, мякишем не обойдёшься. Да Бог с ним с мякишем. Жарко. Вели, пусть воды им дадут первым делом.

–Оба вы, как я гляжу хозяйственные. Фёдор, ты хоть что можешь сделать, без своего разумения? Ишь, всё посчитал – чужое сено. Слышь, Афанасий, он из собственного дома последнее вынесет, то рыбакам, то девкам, то ещё каким-то бессамыгам приблудным. Дай волю, по миру всех нас пустит. Зато у чужих распоряжаться готов!

–Отяжелеет рано или поздно с такой заботой – Фёдор похлопал Вараша по тугому гладкому боку, – Мне, батюшка, скакать на нём, супротив татар. А не в обоз запрягать.

–Я за этого чёрта – Басманов кивнул в сторону Вараша – трёх хороших, работящих отдал. Ещё и доплатил. Хороши были колхани¹⁸. И на что сменял, спрашивается, дурень старый?

Конь и впрямь на чёрта вполне походил. Лёгкий и гибкий, как и сам Фёдор. Угольно – чёрный. Летучий! Только крыл нет. Хотя кто его знает? Ночью у чёрного коня не разберешь, что у него есть, чего нет. Частенько местные, живущие подле озера, сынка воеводы у Плещеева на закате видели. Особенно минувшим летом раздухарился. Когда небо кровавым становилось, и солнце садилось за озеро, выскакивал невесть откуда. Бывало, что и в ночную пору появлялся. Две гривы разлетались, как вода о камни разбивается – черная да золотая. Летели по берегу, вдоль воды, заставляя встречных креститься и дочерей запирать дома. Не признаешь – страшно. Признаешь – тоже страшно. Все знали, глаз у юного Фёдора до баб зоркий. Ещё тот разбойник вырос у воеводы серьезного, человека степенного. Увезёт, как потом правду сыскать? Кроме позора, что на семью ляжет по причинам известным, ещё и вернется девка сама не своя, точно ума лишившись. Долго потом будет имя повторять, али молчать, глядя куда-то в бруснично-червчатую озерную даль.

По самой воде пенистой летали с Варашем. Точно не из городской темноты появлялись, а с капища переславского, на котором всё давно иван-чаем поросло. В те места устремлялись, куда и днём-то добрые люди не ходят. Гадали случайные очевидцы, что делать-то там можно? В тех местах то ли заповедных, то ли проклятых. А всего-то! Вот бы удивились зеваки, если бы знали: укрывшись от надоедливых взглядов, Фёдор коня купал, на траве валялся разымчивый¹⁹ от запаха донника. Увидел бы кто, со скуки бы помер от увиденного!

Норов Вараша внешнему облику соответствовал. Лучше всего об этом знали искусанные дворовые. Друг дружке самые невероятные россказни передавали про то, как барин сего коня добыл. Особенно привлекала всех невероятной длины и густоты волнисто-пружинистая грива, похожая на расплетенную женскую косу. Над этой гривой Фёдор трясся часами. Чапать²⁰ разрешал только понравившимся девкам, но к хорошему это не приводило. Девки нравились Фёдору, но не нравились Варашу. Поэтому кончалось одинаково: шумом, криком, жалобами.

После каждой проездки, Фёдор сам вычёсывал из гривы репьи и прочую гадость. Впрочем, охотников ему помочь, в имении Басмановых не водилось. Одно дело потрогать, посмотреть, а другое… Кому охота без пальцев остаться? Никого кроме Фёдора Вараш не признал. Даже Алексея Даниловича норовил то прихватить, то каким ещё чудным образом характер показать.

– Фризская, басурманская – продолжал воевода –Из-за моря-океяна прибыла. Больше нас с тобой, Афонька, повидала, представляешь? Ты по морю ездил?

–Не-ет…

–Вот! А этот чёрт ездил. Страшно подсчитывать, почём обошлась сия забава. Не знаю я, какие бесы меня одолели. А Висковатый с Черемисиновым и рады были избавиться. Им в нагрузку с каким-то товаром гостевым²¹ досталось счастье это. Уже прирезать хотели, порченный – говорят. Фёдор увязался за мной тогда в слободу – как увидел, совсем ополоумел. Покой и сон потерял. Мне, дураку старому, жалко стало…

–Кого? Коня, али Федьку?

– Обоих – отмахнулся воевода, – А больше всего – себя! Душу вытряс. Дай, думаю – возьму, попробую. Всё одно обещал подарочек по случаю начала службы. Думай потом еще, какой подарочек. А тут уж готов, считай.

Алексей Данилович повернулся к сыну.

–Коли ты, рачительный хозяин, уморишь сию животину, босиком, с сумой, по миру пойдешь. Покуда, потеря не окупится. И куда ты на ней, голодной, скакать собрался, скажи на милость?

Отец то ли нахмурился, то ли сделал вид, что сердится. Сердиться за сегодняшнее утро воевода уже устал. День только зачинался, Фёдор будет рядом ещё долго. А значит стоит запастись смирением христианским, чтобы до страшного греха – гнева, не доходить ежечасно.

–Это я-то уморю? – дерзко хмыкнул Фёдор. Передёрнув капризно плечом, он сделал знак Озерку, чтобы брёл за ним в сторону конюшенного монастырского двора.

– Балуешь – скорее по-доброму, чем осуждающе заметил Афанасий, глядя Фёдору в спину.

–Балую – не стал спорить Алексей Данилович – Говорю же! Бес тянет. Федька теперь с ним не расстаётся. Ещё немного, по терему начнет разъезжать. Дай волю, в храм негодник на коне въедет. Такое иной раз перед девками в Елизарово выделывает… Бояться начинаю, что шею свернёт. Себе, иль кому из девок этих. Ногами ходить разучится, спать в денник переселится. А чёрт этот… то покусает кого, то лягнёт, от баб визга – воевода болезненно поморщился – Бабьё-то молодое оно тоже…без ума. Сами лезут, потом вой стоит.

Подумав, Басманов добавил:

– А кого мне ещё баловать, Афанасий? Меня никто не баловал. Я теперь за двоих стараюсь. Знаю – дурно. Сам плакать потом буду, так всегда бывает. А остановиться, сил нет.

Вяземский смутился. Вспомнил запоздало, что Алексей без отца рос. Погиб Данила Плещеев по прозвищу Басман, в чужеземной Литве, в плену. Как сынок вырос не увидел. Алексей Данилович отца не запомнил. Помнил лишь, что смешливым был, улыбчивым, за что турецкое «басман» и прилипло. Шутковать любил, толк не только в службе, но и в веселье понимал. Государю Василию был не токмо слуга верный, но и друг сердешный. Когда Алёшку маленького на колени сажал, в глазах серых с голубоватым отливом (точь-в-точь Федькиных – только Алексей и знал тайну в кого Фёдор такой уродился), бесята прыгали.

Когда же Алексею Даниловичу время пришло самому отцом становиться, долго – долго вместе с супругой не могли вымолить у Бога простого человеческого счастья. Появлялись дети на свет, но не доживали и до отроческого возраста. Глупо гибли, будто проклял кто весь род. И лишь шестнадцать лет назад, посреди студёного февраля, словно пытаясь расколотить своим звонким криком стекло застывшего Переславского озера, завозился на руках у Ирины Басмановой долгожданный сынок.

Всевышний не просто услышал – сделал как лучше. Ниспослал счастье терпеливому воину своему в день святого Феодора Стратилата, до слёз умилив не склонного к излишним нежностям воеводу. Истовый русский воинник о таком и не мечтал. Сразу понятно стало – Феодор. И воин, и дар от Господа отцу с матерью. Так и нарекли. А как улыбнулся впервые, понятно другое стало… Аукнулось забытое прозвище деда. Заглянула душа Данилы, не нашедшего покоя на чужбине, к своим внучатам в гости.

До сих пор, Алексей Данилович, любил вспоминать серьёзно ли, а может, преувеличивая, что больше мамкиной груди, Фёдор интересовался оружием, что у батюшки на поясе.

–Не угаснет славный род Басмановых-Плещеевых. Нового воина мне воспитай. Себе – надежу и опору – сам государь Иоанн Васильевич богатые поминки²² прислал по такому случаю. Хоть и не был Алексей Данилович первым советником в те годы, но воеводой толковым и надёжным являлся. Всегда на хорошем счету. Отметился смелостью своей и преданностью государеву делу. Чередой мелькали Казань, Судбища, Нарва… Что ни битва – Алексей Данилович положение спасал, когда воеводы опытные терялись.

Словно вчера всё случилось. А ведь шестнадцать лет минуло. Этой зимой Фёдор новиком стал. Начал службу в трудном, хоть и победоносном походе на Полоцк.

А недавно у Алексея и Ирины нежданно-негаданно второй сын появился – Пётр. Такой же бойкий, беспокойный и шустрый. Упрямый, как и старший брат, но проще. Родители с облегчением выдохнули, когда поняли, что у Петьки всё на лице написано. Когда радуется, когда злиться. Фёдор же не только упёртый, но и скрытный. Затаит что, опосля по-своему сделает.

Двое сыновей у воеводы теперь. Но к Фёдору по-прежнему осталась в сердце тягучая, порой изматывающая до одури мучительная нежность, как к самому долгожданному дару Господнему, ниспосланному ему в момент отчаяния. Всю жизнь обуревал свои страсти и слабости раб божий Алексей. Ни в чем себе излишней блажи не позволял. И только Фёдор отцу крохотной ручонкой сердце скрутил. Глазами своими озёрными, плещеевскими да головой золотой вихрастой. Злить умел до темени в глазах и к коленям ластиться, так, что аж сердце заходилось, из груди выпрыгивало.

Гибкий и ловкий, не по-мужицки легко заливающийся румянцем, Фёдор раньше остальных сверстников на коня попросился. Хоть с седлом, хоть без, такое вытворял, что у отца кровь к лицу приливала. Сам всему научил раньше времени, потом не раз жалел. Ведь не баловаться учил! А Фёдор дурашливый и смешливый. Ему конь – в удовольствие, оружие на забаву. Нож – продолжение длани. Метнёт через плечо, не оборачиваясь – седой волос с макушки срежет.

–Петька мал ещё – ответил Басманов на раздумья Афанасия – Все игры его коники, пряники, леденцы. Шлемик тут давеча на царевиче углядел, такой же захотел. Сделали. Будут внуки – воевода мечтательно вздохнул – Внуков буду баловать. Даром ли храм в Елизарово достроил? Все вместе ходить будем к заутрене. На собственной шее таскать буду! Пусть садятся, едут, погоняют. Едят меня старого дурака до кусочка последнего – воевода, смущенно пряча от Вяземского счастливый взгляд, отмахнулся – Кому я старый и немощный на службе-то государевой нужен буду? Токмо внуков баловать и останется.

Афанасий улыбнулся. Редко Басманова видел кто в момент сердечной слабости. А нынче праздник такой, что душа улетает вместе с птицами.

Только Афанасий про птиц подумал, над головой вскрикнули горласто. На небе показались кречеты. Меж двумя обителями Даниловской и Горицкой, велением государя новая слободка раскинулась. Помытчики и ловчие уж обжились, теперь красивых хищных птиц жители посада видели часто.