Читать книгу: «Фёдор Басманов книга первая», страница 6

– Случилось – передразнил Шереметев, не дав кошевому воеводе рта раскрыть, – Зима случилась, Алексей Данилович! Да внезапно, вишь ли! Окаянная. Тебе ли с женкой дома не сиделось, когда ты задумку государеву поддержал? Встал вам Полоцк этот костью в горле! Тебе-то он за что?!

Воеводы тревожно обменялись взглядами. Поход этот, не только поддержку, но и осуждение среди старого боярства вызвал. Опасное нынче Шереметев трогает, за хульными словесами любая беда в любые ворота постучаться может, даже в ворота самого непричастного. Сто раз уже было! А Шереметев, словно бы и не учёный чужой опалой.

–Я речи эти твои ещё на соборах слыхал – огрызнулся Басманов и отмахнулся от Шереметева как от надоедливой мухи – Только при государе они куда вкрадчивее были. Что-то ты не возмущался, только кивал и в ножки кланялся. Из вас всех, недовольных, только князь Курбский слово супротив сказал, как думал. Не побоялся. А ты где был? Когда всё решалось, зачем молчал? Для того ли слово в карман припрятал, чтобы мне али ещё кому подневольному сейчас всё это высказывать? Я до твоих крамольных речей интересу не имею!

– Обозы с брашном для скотины не пришли – безрадостно сообщил Вяземский, как только оба воеводы примолкли – А в те, что пришли, снега навалило. Все телеги засыпало. Чистить надобно. Воз тяжелее стал. Ежели выдвинемся сейчас, ещё медленнее пойдут. С места едва сдвигаются.

–Вот! Во-от! – с плохо скрываемым торжеством воскликнул Алексей Данилович – Вот чем заняться надо. Часть людей чистить поставить, других обратно послать. Что там с обозами и где. На переправе, небось, встали.

–Дело Алексей молвишь – наконец заговорил молчаливый Бекбулат – Ночевать!

–Афанасий Иванович, а зелейные обозы? Зелейные! – спохватился Шереметев, помня о стоимости пороха. Едва не употел, как подумал, какая растрата выйти может, случись что.

– Зелейные пришли – тоскливо отмахнулся Афанасий – У меня вооружение, бронь, зелейные… А на что нам? Коль пушки только в Государевом полку. В кого и во что тут стрелять?

– Сорочьи гнёзда с дубов сбивать – ехидно заметил Фёдор, который к этому моменту обогрелся, пришёл в себя и начал мучиться из-за долгого молчания – Лошадей и впрямь порохом не накормишь.

– Не умничай – одёрнул его Шереметев, даже не обернувшись на сына воеводы.

–Один санный четыреста рублёв стоит – сообщил Фёдор – Коня уморить – растрата не меньшая, чем зелейное просмотреть. Два таких коня…

– А ежели два коня, то можно болтливых к двум хвостам привязать и двух коней в разные стороны по полю пустить! – резко одёрнул его Шереметев – Ты бы помолчал? Экое паскудство, что яйца курицу учить лезут.

– Ты рот-то ему не затыкай. Тебе вряд ли кто затыкал, когда ты в новиках ходил – шагнул к Шереметеву Басманов. Одновременно бросил на сына взгляд, в котором легко угадывалось обещание хорошей взбучки. Фёдор и бровью не повёл, уверенный, что не поругайся бояре из-за него, найдут из-за чего другого поругаться.

Шереметев и Алексей Данилович друг друга недолюбливали давно. Ещё когда вместе пришлось под Судбищами супротив татарвы Девлеткиной биться. Не доглядел тогда хороший, опытный воин Шереметев. Не доглядел, не додумал. Лихо на врага наскочил. Не посоветовавшись, по-своему всё решил… Да и своего-то плана не имея. Много горя наши воины хлебнули. Многие живота лишились. Многие в плен попали – там и сгинули. А всё могло по иному сложиться, коль по уму! Если бы не Басманов с товарищем после погибшим, Григорием Сидоровым, так и вовсе войско сгинуть могло целиком.

Едва вернувшись домой, и отстояв благодарственный молебен за здравие собственное, затеял Басманов местническую тяжбу. Не добился ничего. Но взъелся Шереметев на Алексея, словно не в его пользу рассудили спор. Невзлюбил заодно с подрастающим сыном Фёдором. То ли за то, что сын отцов. То ли за то, что в отца породой и характером уродился. Чувствовали те, кто хоть раз видел Басмановых вместе, вдвоём, что сын дальше отца пойдёт. Видно было сызмальства. Боярин Басманов устои уважал, тихо и честно службу свою до поры до времени нёс, покуда не приблизил его государь, и не стал слишком серьёзно к советам незаметного служильца прислуживаться. Беда боярства сонного в том, что советы дерзкими оказались и все как один государю по душе пришлись. Аккурат в тот момент, когда искал государь возможностей от своих прежних советников избавиться, ибо разошлись их пути-дорожки. Свято место, как известно, пусто не бывает. Стоило государю задуматься о том, как сбросить с себя ярмо прошлых наставников и духовников, как новые люди появились рядом.

Фёдор же, сын отцов, нахальным рос, избалованным, языкастым не в меру. Такой двадцать лет своего часа счастливого ждать не будет, по головам пойдёт…

Юноша сам для себя давно определивший, что прикрикивать на него право имеют лишь отец да Афанасий, возмущенно поднялся, готовый что-то дерзкое возразить.

–Сядь на место – мгновенно отреагировал Басманов.

–Когда я новиком был, Алексей Данилович – продолжил уязвленный Шереметев – Я за каждое слово людей старших, в ножки кланялся. А коли по спине били, так ещё и благодарил за науку, а Федька твой…

–Много били видать. И не по спине – чуть слышно проворчал Фёдор. Чтобы заглушить его голос, шумно кашлянул Афанасий.

–Вы как хотите, а я пошёл. Ратники, небось, застыли – Глинский, со скучающим лицом, поднялся со своего места – Сошлись две расщеколды⁴⁷. Новиков и слуг постыдились бы – указал он на тот угол, где собрались молодые – Вы как хотите, а я никуда не двинусь и других не погоню. С молитвой поработаем, опосля ночевать.

Шереметев и Басманов, замолчав и замерев в напряженных позах, словно два волка, готовые в любой момент прыгнуть друг на друга, смотрели на остальных.

Вслед за Глинским, поднялся Бекбулат. Молча. Но всем стало ясно, что царевич от решения не отступится и тоже никуда не пойдёт. Поддержал Басманова и Нагой, который имел обыкновение мнение своё остатним высказывать, в самом конце. И каким мнение будет – до этого никто не знал. Чаще всего, выбирал князь не по уму и не сердцу, а по удобству личному.

–Уж прости – обратился он к Шереметеву – Прав Алексей. День догорает. Нынче выспимся, завтра намного больше пройдём.

–Ваша взяла! Пусть кто как хочет, тот так и делает – вспыхнул главный воевода, удивленный таким неповиновением – поддержал его лишь верный Репнин – У каждого своя голова на плечах. Вам решать – несть её там же, на плечах и шее, али в мешок потом класть. Может наука будет! Чёрт бы вас разодрал, лежебоки.

Обозлившись на всех разом, колючий взгляд он бросил лишь на Басманова. Фёдору, да и многим присутствующим, ясно стало: по возращению без нового местничества у этих воевод не обойдётся.

Шереметев и Репнин, гордо удалились из шатра. Остальные поступили также. Не терпелось уже распоряжения раздать и у костров погреться. С неба сыпало, будто донышко порвалось. Слуги без устали разгребали, вход в шатёр, чтобы тот снегом не заваливало.

– Молитвой квашни не замесишь – задумчиво произнёс Басманов – Афанасий, нынче обозы не чистите. Смысла нет! Располагайтесь на ночлег, а я сейчас людей пошлю назад. Узнать, как полк Мстиславского идёт, не наступает ли нам на пятки. Заодно пусть узнают, что с обозами.

Вяземский согласно кивнул.

–А телеги когда чистить? – удивился Фёдор.

–Утром почистите. До зори подниметесь и почистите – посмотрел Басманов на молодых кошевых, что сгрудились вокруг него сонные и раскрасневшиеся, но при этом готовые работать дальше – Сейчас чистить – всё равно, что снег в решете носить. Знаешь, сколько за ночь навалит? Спать.

–Как спать? – вырвалось у Фёдора.

–Как обычно люди спят – усмехнулся Басманов – Только не на печке, а по-простому. Сам вас разбужу, когда понадобитесь. Это приказ – добавил отец на всякий случай, поймав задумчивый взгляд Фёдора, полный собственного отайного разумения.

Удивился Фёдор не мало, когда узнал, что пока спор горячий вёлся меж думающими головами, мужики отцовы и шатёр поставили для бояр и костры разожгли. Места для собственного отдыха от снега разгребли, почистили, натянули плащи да войлок против ветра. Лютень⁴⁸ ненадолго замолчал, точно Бог сжалился. Вьюжить перестало, когда солнце окончательно исчезло. Остались на небе потухающие оранжево-розовые полосы. Лишь редкая крупа медленно и лениво падала на землю.

Удалось спокойно и костры разжечь и самим расположиться. Всюду стоял хруст сухих веток и позвякивание котелков. Посоха занимала места ночевки, тихие голоса звучали как шмелиное жужжание, успокаивая своей обыденностью – будто ничего особенного и не случилось. Запахло чесноком.

Когда Фёдор, Григорий и Афанасий с кошевыми вернулись с обхода, для них уж всё было готово. Шатёр походный, особенно зимой – не терем, но хоть на голову снег не валит. Да и согреться вполне можно. Костёр у входа горел знатный. Постарались переславские мужики для своих господ.

– Откуда прознали, что дальше не пойдём? – пристал юноша к одному. Митрофаном звали. С Басмановым ещё на Казань ходил. Тот лишь прищурился хитро.

–А чего тут знать-то, барин? Когда Алексей за нас, холопов своих, не вставал? – мужик весело подмигнул Фёдору – Всем же понятно, что глупость дальше сейчас идти. Распоследняя ветрогонка про то знает. А уж батюшка ваш и подавно. Шли бы отдыхать, Фёдор Алексеевич, время ли гадать? Неизвестно когда в путь подымут.

Спать, уставший Фёдор не хотел, пусть и еле волочатся ноги. Пропустить что-либо важное боялся. В конец рассердил Вяземского, да так, что запамятовал тот, что не холоп перед ним в услужении – хотел подзатыльник дать. Вовремя спохватился. Зевнув, Вяземский стал себя укутывать множественными шкурами так тщательно, точно мечтал сам медведем стать.

– Пуп в самом начале надорвёшь, что мне с тобой потом делать? Я спать, братец Фёдор. А ты, что хочешь, то и делай. Хочешь кошевых весели шутками-прибаутками. Хочешь, сиди, карауль, когда полуночницы придут. Ежели они в такую стужу являются, конечно. Я про такое не ведаю. Токмо завтра подыму и спрошу как с выспавшегося.

Заснул князь сразу. Захрапел, надвинув малахай на самое лицо.

Ничего и Федору другого и не оставалось. Тем более что и Озерок, обычно разговорчивый, клевал носом. Как ни сопротивлялся Фёдор, а сам сомлел. Навалились сны всё о той же пахучей летней траве и девчачьих косицах. Сон, он что донниковый мёд. Сладкий, липкий и обволакивает. Во сне тепло по-летнему. Матушкины песни почудились, прилетающие из натопленной горницы, тихая женская молитва, обращенная к царице преблагой.

Когда распахнул глаза, не понял что разбудило. Понятно стало, что рядом не дворовые девки песни поют, а по стенам шатра бьёт заблудившийся ветер. Фёдор приподнялся, огляделся, попытался понять, сколько времени спал. Спокойно похрапывал Вяземский, ворочаясь под несколькими шкурами и дохами. Подле – Озерок, замёрз настолько, что пытался прижаться к барину. Фёдор отпихнул его раздражённо, проверил саблю, на месте ли? Пальцы нащупали ножны и на душе – потеплело.

Створки шатра распахнулись, похожие на крылья. Тихо вошёл Басманов.

– В путь? – подскочил Фёдор. Ухватил шапку, хотел дотянуться до Афанасия, но отец остановил, выразительно приложив палец к губам.

Старательно посбивав с шубы снег, устроился рядом с сыном и шёпотом спросил:

– А вот теперь сказывай, давай, что там князь Курбский болтал.

– Когда? – спросонок не понял Фёдор.

– Не знаю когда. Думал, ты мне поведаешь. Давеча ты бахвалился своим острым слухом – напомнил воевода – С кем князь говорил?

– А… С князем Владимиром Андреевичем. Кто ещё его длинные и одинаковые речи слушать станет? Либо глупым надо быть, либо блаженным, либо терпеливым.

– Без разумения своего давай – перебил отец – По делу. Был ли кто ещё?

– Щенятев. Вечно за ним пузо своё таскает…

– Фёдор!

– Горбатый ещё был – добавил сын, нарочито равнодушно – И этот…

Фёдор презрительно скривился.

– Ёрохвост…

– Кто?!

–А тот, что смотрит на всех нос задрав, точно он помазанник божий, а остальные – племя дудино!

– Князь Оболенский что ли? – догадавшись, усмехнулся Басманов.

–Ну!

Воевода покачал головой. Князь Димитрий из рода Оболенских, чуть постарше Фёдора. Все что имел, от отца да дядьки унаследовал, но так вознёсся, будто в битвах и боях заслужил. С Фёдором они ещё по малолетству как два петуха друг друга клёвать и трепать начали, стоило столкнуться где-нибудь на слободском дворе. Фёдор тогда не от взрослого ума, подхватив чужую хулу и сплетню, повторил намолвку слово в слово о том, что дядька Димитрия, своими подвигами и наградой за оные, обязан ласкучей и любвеобильной матушке государя – Елене Глинской. Повторил, не смущаясь, причём в тех выражениях, которые не каждый взрослый сознательно повторит. И всё про дела давние, что в покоях царских может, происходили. А может и не происходили, да кто из царских людей про такое ведает.

Только и успел Басманов на сына цыкнуть. Федька тогда соображал мало, Дмитрию пару лет до новиков оставалось. Всяко старше, умнее быть должен. А нет! Обиду не шуточную затаил почитай на ребёнка.

Больше всего Басманов опасался, что и сейчас в один полк разряд получат. Перья полетят. Но Господь уберёг.

–А про Литву что говорили?

–Князь всегда про Литву – прошептал Фёдор, подвинувшись к отцу поближе – Собака литовская! Что за гнусный человек такой? Глянешь, с виду – свой. А как рот откроет, не пойми чей. Взять его и отослать в ту самую Литву, на бочку зельную посадив. Чего государь терпит?!

–Фёдор, я сказал, своё разумение при себе пока оставь. Время придёт – выскажешь. Ежели государь тебя спросит. Хотя чувствую, твоё разумение нас в могилу когда-нибудь положит, рядышком, коль не поумнеешь. Сейчас коротко давай, самую суть!

–Суть и говорю! – с обидой воскликнул Фёдор – Хочешь, крест поцелую?

Басманов зажал ему рот, настороженно прислушался, всё ли тихо вокруг шатра. Кто бродит? Кому не спится? Ратники ли согреться пытаются али кто с недобрыми помыслами?

–Не ори, как божевольный! Хорошо если Афанасия разбудишь, а ежели кого…с пузом?

Басманов усмехнулся. Спохватился, правда, едва заметил на тонких Федькиных губах победную ухмылку. Моя, мол, взяла. Сперва одёргиваешь, а сам! Потаённая радость сына тоже исчезла. Но не растворилась, а всего лишь спряталась внутри, как у малого бесёнка.

Фёдор с привычной ловкостью вынырнул из-под тяжёлой отцовской руки и горячо зашептал Басманову на ухо:

–Батюшка! Вот ты меня непочтительностью и дерзостью попрекаешь, а когда я на хорошего человека потварь какую возводил?! И не я митрополита Макария словами непристойными и не подобающими крыл. А князь Курбский. И обсуждал он с Щенятевым и Димитрием, что не супротив басурман поход задуман, о чём Макарий распинался. И не супротив ереси лютеранской. Что не за мир христианский, за веру мы идём, то для холопов тёмных сказка царская. На самом деле, хуже басурманина государь наш задумал! Что людей лучших извести хочет, землями поживиться, а земли завоеванные, голытьбе худородной отдать! За море это, всех костьми положит, собакам на съедение бросит.

Алексей Данилович выразительно схватился за голову.

–Точно хмельной князь был?!

–Хмельной – не больной! А от князя, трезвого, я это ещё в Луках слыхал – продолжал нашёптывать Фёдор.

–А о победе что говорил? Я так и не понял.

–В победе не сомневался, а вот в чьей победе…

– Шутишь? Нешто так обнаглел, что при чужих ушах о литовской победе говорил?

–А что я ему? Смотрят они на нас как на место пустое. Думаешь, не знаю? – вскинулся Фёдор.

Алексей вздрогнул. Вот те раз. Не ожидал, не замечал в сыне горечь эту. Вечно в серо-голубоватых озёрных глазах жизнь плескалась, отражались колхани, бабы да шелка – всё то лучшее, чем воевода старался оттеснить его подальше от неприглядной стороны их существования, презрительных взглядов, которые прятались лишь, когда сам государь отмечал Басманова за верную службу. А оказывается, видит всё сын, замечает.

–Я случайно мимо шёл – добавил Фёдор.

–Знаю я, как ты мимо дверей случайно ходишь! Около курбских дверей ты как оказался?

–Не было там дверей. Это я так, для красного словца. На смотре дело происходило, пока не вышли.

–Дурачком не прикидывайся. Чего ты возле князька слонялся?

–Какая разница, зачем я слонялся? – заупрямился Фёдор – Не обо мне речь! Не слонялся бы – не знал, что в Старице людей из Литвы ждут!

Басманов нервно дёрнулся, схватил сына за плечо.

–Ну же?! Когда? Зачем?!

–Не знаю больше ничего – отстранился Фёдор, вздыхая огорченно, как только дети вздыхать, умеют – Не слышал более! – и тут же сам в отца вцепился, в рукав влажной шубы, зашептал:

–Батюшка, он же брешет? Давеча так складно Макарий говорил на молебне! Я заслушался, позабыл про всё!

Алексей Данилович усмехнулся. Фёдор и на молебне заслушался? Силен Макарий – человек божий! Сын-то с малолетства и службы одной в храме спокойно простоять не мог. Разве что на утренней. И то, потому что сонный. Как сглазил кто при рождении.

– Сложно Фёдор. Да и времени объяснять мало. Что ты дома не спросил? – с укоризной поглядел на взъерошенного новика отец – Как услышал про поход, хоть бы раз задумался, остановился. Может оно и правильно, конечно – вздохнул Басманов. Потрепал сына по спутанным русым вихрам. Оглядел внимательно: глаза сонные, щеки слишком румяные. Не простыл бы в первом же походе. Как отвязаться от морока этого?! О Федьке – первенце, вымоленном то ли у Бога, то ли у чёрта на закате жизни, больше чем надо перестать заботиться? Взрослый уже. Битв пора бояться или придворных наушников, что нож под лопатку всадить могут, а у Басманова ото всего сердце в пятки уходило, будь то вздыбленный конь под Федькой, простуда или ещё дурь какая, которая бабе в пору, а не ему, мужику взрослому…

–Наше дело – служивое. Что поручат, помолись на дорожку и в путь. Воевать. Да ведь и подумать-то тоже не грех! Воевать с умом нужно. Всё правильно Макарий говорил. Да и кому говорить лучше, ежели не ему? Он за Отчизну радеет на поприще своем молитвенном, хоть и меча в его руке нет. Молитва – оружие его. Ходили на Казань, уж далеко были, как слышал светлый княже звон колокольный Симонова монастыря. А нынче видение было князю Юрию⁴⁹ и Макарию о победе нашей. Просто так ничего не бывает. Дурные дела Бог пришествием помощников своих и заступников святых не благословляет. Вспомни, рассказывал я тебе, как святитель Никита явился полку моему, когда Ругодив брали…

Фёдор, который очень любил этот рассказ, закивал часто.

– Макарий и Юрий Господом были выбраны, чтобы волю его услышать и нам молвить. А значит, и болтают зряшное всё, пустомели. Православным мы помогать должны. Православные люди от безбожников литовских иконы прятать вынуждены, чтобы те богохульно в огне их не пожгли. Можешь себе такое представить? От еретиков да икономахов. В собственных домах прятать? Дабы избежать надругательства над символами веры нашей. Разве дело это?

–Не дело. А про море Курбский ещё болтал…Что про море? Батюшка, на море посмотреть хочется!

– Посмотришь. А что море? О других, земных интересах Фёдор, нам забывать никак нельзя – продолжил отец – Ты вот одеться красиво любишь, оружие тебе лучшее подай и коня фряжского. Забыл ли, откуда Вараш твой сюда ехал? Чёрт кусачий.

–Батюшка…

– Не перебивай. Побрякушек тебе диковинных побольше, чтоб перед девками хвост распускать. Разве только жар-птицу заморскую не схотел – усмехнулся отец – Но это дело времени. Придёт час и жар-птицы тебе мало будет. А оно из воздуха, что ли, Фёдор, берётся? Море нам нужно. Ох, как нужно. Море – пути для торговли, чтобы купцы могли товары наши возить и заморские сюда привозить. А в Полоцке дорожки сходятся. Отвоюем Полоцк, потом отвоюем море. Совсем всё по-другому будет. Ты, Курбского не слушай. Славный он воин. Был.

Басманов тоскливо махнул рукой.

–Был, был и вышел. Бывает. Совсем скурвился. Смерти Алёшки Адашева никому не простил. Понять его тоже можно. Тем паче, что за смерть эту никто так и не ответил. Жаль.

– Да не по государеву, ли приказу ли его? – таинственно прошептал Фёдор – Намолвка в народе ходила, что Адашев с попом Сильвестром…

–Ерунду за сплетниками не повторяй – оборвал отец – Чтоб самого дёгтем не измазали да перьями не обсыпали когда… Не мужицкое дело, языком аки помелом мести. «Слыхал» он опять! Алексея в Юрьев отослали. С глаз долой. Юрьев – немилость. И только! Да и немилость-то почётная, хотя такое понять трудно. Позже поймёшь. Это вам, дурням молодым все блестящее подавай, хотя служба она, как и робь – всюду хороша. Я в своё время не выбирал и не артачился. Малому был рад. Адашев Алёшка как ты! Нос длинный совал всюду, гордыня подвела. Ах, в Юрьев сослали…Страсти господни! Уезжал белый весь, в гроб краше кладут. Хотели бы «по приказу», как ты это назвать соизволил, здесь бы придушили. Зачем долго вошкаться? Сам он. Занемог. Может от переживаний. Уж больно нежный был – воевода брезгливо поморщился и задумчиво пожал плечами – Бог его знает. Может, простыл просто. А может и правда, Фёдор, помог кто. Но…Я государевы приказы на поле боя исполняю, кому и где, в каком подвале плохо стало по горячности, потому что воздуха не хватило – не моего ума дело – отрезал Басманов, явственно показывая своё нежелание эту тему обсуждать. Знал Фёдор, лукавит отец. Были и те приказы, которые Басманов с государем лишь вдвоём обсуждают, пред этим двери плотно затворив. Наверняка отец правду знал!

–А ежели не на поле боя попросит светлый князь? – хитро прищурился Фёдор – Исподтишка велит? Из-за угла? Может быть такое, батюшка? Бывает?

–Исподтишка убивать, Фёдор – забава самая распоследняя.

–Так ведь если на то воля государева будет!

–Не того ты мнения о государе – рассердился Басманов – Или об отце своём! Откуда такого понахватался? Я ли тебе такие страсти рассказывал?! Сам таких дел не видывал. Полки водил и татар голыми руками душил. И не только душил. Бывало брюхо вспарывал негодяям, а всё не из-за спины! Приказ государя зачитывал, глядя в глаза. Какой бы приказ ни был!

–А ежели тебя или меня он попросит кого вот так?

–Да что ж не уймёшься ты никак? Мой совет тебе, рук своих нигде и никогда не марать. Даже и на службе у государя – железным голосом отрезал воевода – Тем паче, заплечников и катов при дворе хватает. Выкинь чушь из головы. Мы с тобой после об этом поговорим. Никто в смерти Адашева не виноват. А Курбский покой и сон потерял, от каждой тени шарахается, притом болтает почём зря, направо и налево, будто бы умом повредился. Ещё и Володимира Андреевича вечно с толку сбивает, мало тому бед собственных. С такой-то матушкой, прости Господи! – Басманов перекрестился – Старицкому поостеречься бы, душу свою поберечь, а он…Как можно государю в вину ставить, что думает и печётся о благе подданных своих?! Только враг такое сказать может! – забывшись, Басманов окончил речь громко и в чувствах хлопнул самого себя по колену.

–Хватит бубнить – раздалось ворчание из темноты. Огромная гора дох и шкур зашевелилась – Как бабы не поротые, житья от вас нет!

Вяземский, тяжело вздохнул, зафыркал точно шатун, разбуженный во время спячки.

–Афанасий Иванович, идём куда? – вторил ему сонный голос Ловчикова.

–Никуда мы не идём – раздражённо ответил князь – Тут двоим просто невмоготу стало, поговорить захотелось об море, об князе… Спи, давай! Все спите! Море ближе не станет, от того, что вы спать не даёте. Алексей! – взмолился Афанасий – Сам же положил всех, сам и подымаешь бездельно!

Басманов охнул, и, посетовав на годочки, что своё берут, с трудом распрямился. Тревожно и настороженно прислушался. Голоса где-то подле костра стали намного громче. То ли слуги забылись, покуда друг друга историйками всяческими развлекали, то ли пришёл кто до них с приказанием или распоряжением каким.

– Ладно. Спите. Время ещё есть – обратился Басманов сразу ко всем.

–А ты сам ложился? – прошептал Фёдор.

На выходе из шатра, Басманов обернулся. Оглядев сына задумчиво, нарочито бодро бросил через плечо:

–Успею ещё.

–На том свете что ли? – проворчал Афанасий – Алексей Данилович, ложился бы сам.

–Мне и на том свете Афанасий за вас шалых переживать придётся – усмехнулся Басманов.

Ночь до середины не дошла, когда подмерзший Фёдор снова проснулся от непонятного шума.

–Афанасий Иваныч – просыпайся! Фёдор! Фёдо-ор! – Ловчиков, не укутанный и даже не одетый как следует, метался по шатру и тряс всех по очереди.

Сонный Озерок, замычал, едва не ударил Ловчикова пяткой.

–Случилось что? – Фёдор приподнялся на локтях. Снова первым делом проверил саблю.

– Кто гвалт поднял?

–Случилось, говорят – затрещал Гришка – Сеунчи государевы прискакали! С приказом! Всё чин по чину, смотреть страшно, глаза горят как у бесов! Будто и не спали всю ночь! Видать мчались за полком!

–Брешешь?! – мгновенно проснулся Вяземский, которого так разморило, что до последнего отмахивался от слуги как от навязчивой мухи.

–Старших воевод ищут – продолжил Ловчиков.

–Зачем?

– Беда, какая? – раздался встревоженный голос Озерка.

– Я почём знаю – Басманов вскочил, принялся кутаться в шубу – Хорошего точно не жди.

– Случилось что-то – пожал плечами Гришка – Велено полк остановить, оставить под присмотром меньших. Кошевым воеводам с лучшими дружинниками и обозными слугами назад. На подмогу! Там наши обозы, на переправе, как и думали. У всех все перепуталось, всё смешалось! С царскими, с другими полками. Пушки, говорят, с трудом переправляют. А на переправе лёд трескается от тяжести…

–Это у тебя в голове всё смешалось – Вяземский поднялся вслед за Фёдором – Ничего толком не поймешь средь твоей звяги. Трескотня одна.

–Так сходите и сами узнайте, а то вдруг я что напутаю – стушевался Гришка – Моё дело маленькое. Ты, Афанасий воевода обозный, тебе и узнавать и скакать по приказу первым. Говорят, государь велел всех толковых людей прислать из нашего полка. Говорят, мы легче всех прошли! – с гордостью добавил Ловчиков, вздёрнув веснушчатый нос – Вот оно как! Поэтому – за нами.

– Бестолочь – недовольно отозвался князь – Экая радость! Молодцы мы, вот теперь за всех отдуваться! Знал бы, работал бы в полсилы. Пошли – кивнул он Фёдору.

Оба покинули шатёр, оставив растерянных слуг. Ратники проснулись, не все, но многие. Над лагерем снова потянуло запахом дыма.

Появление четырех государевых сеунчей на чёрных легких аргамаках, взбудоражило и нарушило спокойствие.

Едва попав на улицу, Фёдор с удивлением обнаружил, что метель стихла. Точно зашептал её, заговорил кто. Опала на землю белыми крупными хлопьями и замолчала. Даже морозец стал мягче. На небо, чёрное – чёрное, швырнули горсть звёзд. Летом такие к ягодному урожаю бывают. Остановившись на мгновение, юноша запрокинул голову. Слабые отсветы костров тянулись ввысь, пытаясь облизать острые края звёзд. Пар валил изо рта, а у коней – из ноздрей.

Быстро доскакали по расчищенному пути Афанасий и Фёдор до воеводского шатра. Все причастные уже собрались.

Сеунчи – крепкие, но стройные молодцы, похожие меж собой. Лица – надменные, меха лучшие, шапки – собольи. Точно для красоты их царь держал, а не для тягот походных. На вновь прибывших, посланники не посмотрели. Впрочем, и на имеющихся мужей важных тоже смотрели сквозь. Взгляд у каждого – такой же надменный, как и вид.

«Вот бы так – от государя с вестями и приказами – восхитился Фёдор – На Вараше лететь. Чтобы те, кто попадается на пути – разбегался! – он мечтательно залюбовался царскими посланниками.

Шереметев и Репнин, выслушивали речь. Велено было обозному воеводе с лучшими людьми кошевыми и кем-либо из основных воевод назад воротиться, наладить проход кошевого груза также как и сами прошли.

–Обозный воевода ваш на месте? Его привести велели особо – на всякий случай уточнил главный сеунч, пряча государев приказ в походную кису.

***

Государь смотрел долго и безотрывно. То ли поверх мокрой головы дурного новика, то ли сквозь него. Глаза чёрные и ледяные, словно водица в реке, в которой Фёдор только что невольно искупался. Рядом – оторопевший боярин Пётр Зайцев с сыном Наумкой, что нынче в государевых рындах ходит и рынды прочие. В этот момент все на одно лицо. Одинаковые, в парадных одеждах, растерянно, но с любопытством, поглядывающие из-за спины государя. Не ввязываться? Кидаться быстрее мужиков свар растаскивать?

Страшно стало всем, кто суетился вокруг. Тем, кто взгляд государя увидел и тем, кто затылком чувствовал. Одному юноше, виновнику того, что напряженная работа на берегах Ловати остановилась, страшно не было. Не думалось ни о чём. Зашёлся тяжёлым лихорадочным кашлем, выплюнул изо рта студёную воду. Эх, зубы нещадно ломило, будто кто кулаком по челюсти ударил в честном бою. Отчаянного и дурного смельчака люди государевы уж подсуетились, втащили на берег. Протащив под руки по рыхлому снегу, опустили коленями на острую ледяную крошку, стукнули грубо по-мужицки меж лопаток, чтобы охотнее воду выплёвывал.

–Вот дурной – выругался кто – то рядом – Баламошка!

– Зачем за верёвки – то ухватился? Сам тоньше прута, куда такому пушку тащить? Едва под воду не утащило! Сейчас бы уж плотва доедала…

–Куда лезете барин, будто больше и некому? Неужто без вас не разобрались бы?

На плечи набросили шубейку. Чужую, зато сухую.

–Вечно Басмановы поперёк всех – прошипел кто-то над ухом, признавший отчаянного новика – Сын в отца и тоже весь попрёк!

–Совсем дурень али перед государем выслужиться хотел? – раздался рядом злобный шёпоток.

Знакомый голос, но самый тихий. Видать, чтобы государь не услышал. Но государю не до зубоскалов. Зато Фёдор услышал. Внутри свело сильнее, чем от ледяной водицы. Прокатилось колючей маятой и гулким заунывным колокольным звоном проникло в мысли. Как же так? Выслужиться?! В точности батюшку недавно упрекали за хотение сделать как лучше, по уму да с пользой! А что ж ему, вместе с другими боярами стоять на берегу, смотреть, как пушка под воду уходит? Бояться шубу замочить?!

Фёдор утёр рукавом лицо. С мокрых вихрастых волос, которые потемнели, отчаянно капало за шиворот. Ну да! Не рассчитал силёнки, когда спрыгнув с коня, бросился пушкарям на выручку.

За спиной раздавались крики, свист и раздраженное конское ржание. Государевым жильцам только – только удалось ухватить брошенного у самой воды Федькиного коня. Тот испуганно метался у бреха, разбивая копытами ледяную коросту, иногда шарахаясь к людям, заставляя оных бросать груз и разбегаться в стороны. В этом потерявшем покой одичавшем животном, невозможно было узнать давешнего ленивого санника, который под Фёдором засыпал всю дорогу от Великих Лук.

Что Фёдор с конями творил, что шептал им, точно колдуном был, садясь в седло, одному Богу известно. Но стоило юноше единожды взнуздать животное, один раз погладить и один раз кнут занести над конской выей, как любой даже самый сонный обозник превращался в подобие дикого чёрта, отныне послушного и подвластного лишь тонкому, словно ивовый прут и лёгкому наезднику, который не забирался, а буквально запрыгивал в седло. Капризно сжимая тонкие губы, юношеской, детской почти дланью так ухватывал и тянул уздцы, как не каждый взрослый мужик решится, особливо ежели конь необъезженный. Но необъезженному сам Господь определил норов показывать. Таких Фёдор умело усмирял. Сколько раз матушка глядя на это безобразие из окна горницы, в обморок едва не падала, а отец ругался! Но молча, стиснув зубы и вытирая рукавом вспотевший лоб.