До дома оставалось несколько шагов, но они оказались самыми сложными. Возле нашего подъезда было три полицейские машины, машина скорой помощи, а также толпа зевак, плотным кольцом огораживающая меня от причины такого ажиотажа. Едва ли звонок Полины мог вызвать такой резонанс: Виталик уже не первый раз уходил из дома… здесь было что-то другое.

– Это мать, мать пришла, – чей-то громкий голос разрезал тишину. И осиный рой возобновил свое жужжание.

Люди расступились передо мной. Узкий живой коридор открыл впереди клочок тротуара, залитый кровью. Двое мужчин в полицейской форме и женщина в белом халате стояли над чьим-то телом, прикрытым черным пластиковым пакетом. Сотни глаз смотрели на меня, как на прокаженную.

Я опустила голову и сделала еще несколько шагов вперед, чувствуя, как вся жизнь проносится перед глазами. Я не раз представляла себе этот день, но так и не подготовилась к нему.

***

«Этот мальчик не может быть сыном Ромы!» – гаркнула она мне, после чего связь оборвалась. Короткие гудки звенели в ушах, а я продолжала крепко сжимать в руках пластмассовую трубку, не в силах положить ее на рычаг. В спальне истошно орал мой малыш, но я не могла прийти к нему на помощь. Моя жизнь в очередной раз дробилась на части…

В восемнадцать лет из рассудительной и серьезной студентки техникума я в одночасье превратилась в романтичную взбалмошную особу. Мама называла это гормонами, я – любовью. Мы с Ромой познакомились в парке, и он был младше меня. Но нас это не остановило, и мы начали встречаться.

Я заканчивала второй курс, когда мой красный календарь дал сбой. Я беременна. Мысль об аборте я отсекла мгновенно. Это ребенок любви, и я от него не откажусь ни за что. Рассказывать об этом Роме было страшно, но я не могла молчать. Он был первым, кому я об этом рассказала, и эта новость сделала его счастливым. Мы решили пожениться, но… его родители были против. Он берег меня и многого не рассказывал, но он был вынужден уйти из дома. И этот его поступок сказал мне больше тысячи слов. Сказал мне, но не моей маме.

– А что телевизор не работает? – поинтересовалась однажды я, переключая каналы.

– Сегодня у них профилактика. Делай как я: садись и наслаждайся тишиной, скоро нам этого очень не будет хватать, уж поверь мне, – ответила мама. Она сидела на диване, запрокинув голову на спинку. Ее ноги лежали на табурете, и она энергично шевелила пальцами ног, словно отгоняя невидимую мошкару. – Ты была в детстве просто исчадием ада. Рот не затыкался. А Лидия не особо-то мне помогала.

Лидией мама называла мою бабушку, свою родную мать. Мне это всегда казалось странным, и в двенадцать лет я отстояла право называть ее мамой.

– У нас дома и сейчас никогда не бывает тихо, – отозвалась я. Рука непроизвольно легла на едва заметный живот, мне хотелось защитить свою горошину от неприятных слов и обвинений.

– Не скажи. Сейчас же вот тихо. А потом такого уже не будет, сама увидишь. А кстати, где этот твой дрыщ? У вас с ним все нормально?

Ее пальцы звонко щелкнули от очередной манипуляции. Согнув ногу в колене, она начала гладить ноги, разглядывая свои ступни.

– У нас все хорошо, он сейчас у друга живет.

– Почему? Ой, подожди, дай угадаю, его родители не в восторге от вашей новости, я права?

Она удивленно подняла брови. Прядь перегидрольных волос упала ей на лицо, и она попыталась сдуть ее с носа обратно на висок. Не получилось.

– Да, он хочет попробовать снять жилье.

– А зачем? У него что, есть лишние деньги? Пусть к нам приходит.

Она нехотя оторвалась от своих стоп и поправила прическу. Ее лицо выглядело помятым и опухшим после вчерашней разборки с дядей Сережей, ее приходящим супругом. Он был единственным из ее ухажеров, который неизменно возвращался и к которому я испытывала хоть какую-то симпатию. Но вчера они явно перебрали и со спиртным, и со всем остальным. Мама улыбнулась мне, обнажив свои кривые желтые зубы курильщика.

– Ты это серьезно?

– Ну а почему нет? Не выгонять же и мне вас на улицу? Кто-то должен за это нести ответственность. Пусть это буду я. Но я сразу говорю – это ничего не меняет: я по-прежнему не в восторге от этой новости и не жажду становиться бабушкой, но ты моя дочь, и я от тебя не откажусь. Поняла?

– Спасибо!

С пятого июня мы начали жить все вместе. Это было непросто, но все мы пытались подстраиваться друг под друга. Во всяком случае, так делали я и Рома. Мы старались. Сессия была позади, и мы все время проводили в мечтах о нашем малыше. Я была счастлива и, казалось, ничто не в силах омрачить эти грезы, но… плановый визит в поликлинику заставил меня умываться слезами.

– Ошибки быть не может, мы дважды все проверили, – сказала женщина в окружении своих коллег. – У плода серьезные врожденные пороки развития. Мне очень жаль.

Я сидела перед ними на стуле совершенно одна. У меня не было группы поддержки, не было никого, кто мог бы меня защитить от этих слов. Я смотрела на них, как затравленный зверек, ожидая казни. Сейчас они поднимут свое оружие и уничтожат нас раз и навсегда. Да, именно нас, потому что я не могу отказаться от малыша. Не могу…

– Сложно сказать, какие именно нарушения у плода, но согласно анализам…

– Вы такая молодая, к чему вам все это?

– У вас же вся жизнь впереди!

– Через полгода вы снова сможете забеременеть

– Зачем рожать больного ребенка?

Они говорили все сразу, пытаясь перекричать друг друга, пытаясь достучаться до меня. Но я молча сидела перед ними, обхватив живот руками. Я не хотела, чтобы мой малыш слышал эти страшные слова.

На принятие решения мне дали двадцать четыре часа, хотя, по их же словам, думать в моем случае не о чем. Я ушла, наотрез отказавшись подписывать какие бы то ни было справки. Я сбежала домой к маме и Роме.

– Может, попробовать пересдать анализ в другой клинике? – спросил Рома.

Мы сидели с ним на скамейке у дома и перешептывались, чтобы никто не услышал. Делиться этой информацией с мамой я не рискнула. Моя беременность не была верхом ее мечтаний, и эти страшные подозрения медиков могли легко примирить ее с грехом детоубийства.

– Они сказали, что сделали анализ дважды.

– А о каких патологиях идет речь?

– Я не знаю. Их было так много, и они все что-то говорили и так смотрели на меня. Они хотели меня уже сегодня отправить на…

Я многозначительно округлила глаза: даже произносить вслух это страшное слово казалось преступлением. Врачи могут говорить и думать что угодно, но я этого точно не скажу. Никогда.

Нам обоим было страшно, а груз ответственности, свалившийся на наши плечи, оказался не по годам тяжелым. Еще вчера мы были влюбленной парочкой, грезящей о малыше, о счастье быть родителями. Сегодня эта легкость бытия дала серьезный сбой. Нам и только нам предстояло решить, давать ли право на жизнь малышу или нет…

– А ты им веришь? – спросил Рома.

– Не знаю. Помнишь, я тебе рассказывала про мою бабушку? Она регулярно ходила в поликлинику и сдавала все анализы, и они всегда, слышишь, всегда были в порядке. И только за пару месяцев до ее смерти врачу не понравились какие-то титры, и она настояла на развернутом анализе крови с онкомаркерами. У нее обнаружили рак яичников, но не начальную стадию, а последнюю, неоперабельную. Они не могли ей уже никак помочь, только обезболивающие препараты прописывали и все.

– Я тоже думаю, что они ошибаются. Ну ты сама подумай – мы с тобой оба молодые и здоровые – откуда могут быть такие аномалии?

– Я им не верю, – ответила я, опуская голову на плечо Роме. Мои руки уже давно лежали на животе, и теперь его рука легла сверху. Мы снова стали одним целым, мы приняли решение.

Беременность была сложной, прежде всего, согласно моим анализам. Многие показатели были выше нормы, отчего я глотала таблетки горстями. Меня постоянно тошнило, и я дважды за лето лежала на сохранении. От продолжения учебы пришлось отказаться, и я ушла в академический отпуск. Это решение далось мне особенно тяжело, и по ночам, когда я ворочалась в кровати без сна, успокаивала себя мыслями о том, что, когда малыш подрастет, я смогу восстановиться в техникуме. Чтобы не терять навыков и практики, я много рисовала и конструировала. Моя первая и пока единственная награда за победу в конкурсе юных модельеров-конструкторов давала мне силы и надежду. Я смотрела на эти позолоченные ножницы в рамке под стеклом и представляла себя известным дизайнером, модным кутюрье. Все это обязательно будет потом, а пока я готовилась стать мамой.

Мы с Ромой не стали никому рассказывать о страшных предположениях врачей, да и сами старались об этом не думать. Однако во время плановых визитов в поликлинику играть в молчанку уже не получалось.

– Что, так и не одумалась, молодежь? – гремела медсестра, заполняя мою медкарту.

– Вы это сейчас о чем? – спросила я.

– Ой, только не надо делать такого лица, нечего мне тут дурой прикидываться. Каждый раз одно и то же.

– Ну так может, и вам пора прекратить?

– Дерзи, дерзи! Еще не раз меня вспомнишь! Жалко тебя, дуру, вот и говорю тебе, предостерегаю. Ты думаешь, одна такая мамаша? Ща! И ладно раньше женщины рожали и не догадывались, какой сюрприз их ждет, но ты-то, дуреха, знаешь и все равно в петлю лезешь!

– Прекратите, пожалуйста, я не хочу, чтобы мой ребенок слышал такие страшные слова.

– Ой, какие мы нежные! Да он за свою жизнь еще не такое услышит! Ты молись, чтоб жизнь его короткой была, тогда, может, и свою не загубишь!

– Да кто вы такая? Кто вам дал право говорить так обо мне и моем малыше? Я, значит, жизнь свою гублю, а вы что, лотерейный билет вытянули? – заорала я, не в силах и дальше терпеть такое отношение.

Она продолжала сидеть на своем месте, но вид у нее был испуганный. Она жестом попросила меня замолчать, не решаясь больше вступать со мной в беседу. Но я уже не могла остановиться. За соседней дверью мой врач вела прием другой пациентки, и я хотела, чтобы она слышала и знала, что здесь происходит. Я хотела положить конец этим непрошеным советам и нравоучениям раз и навсегда.

– Никчемная медсестра в городской поликлинике – это ваша планка? Кто вам право дал, я спрашиваю? Вы меня все достали, слышите? Это мой ребенок! Это моя жизнь! И я сама решу, что мне делать! Вы меня все задолбали уже!

– Тихо, тихо, не ори так, – зашипела медсестра.

– Добрый день, Сазонова, – поздоровалась со мной врач, приоткрыв дверь своего кабинета. – Я думаю, тебя все услышали, так что посиди тихонько в очереди, у меня здесь пациентка на сносях. Мы же не хотим, чтобы еще кто-то пострадал.

Даже в этой банальной вежливости я услышала укор и непонимание. Да и на что я рассчитывала? Тяжело дыша, я опустилась на стул, стараясь больше не встречаться взглядом ни с медсестрой, ни с другими беременными, что сидели за открытой настежь дверью в коридор. Представление окончено.

Всю беременность меня готовили к плановому кесареву сечению. Предполагалось, что мы с Ромой сами выберем подходящую дату рождения для малыша. Но уже в 37 недель врач наотрез отказалась от изначально выбранного курса – роды должны быть естественными. В чем причина такого решения я не поняла, да мне и не объясняли, в очередной раз сославшись на плохие анализы.

Роды были тяжелыми. Десять часов я орала и извивалась на кресле, умоляя сделать мне операцию. «Нельзя! Терпи, раскрытие всего пять пальцев» – повторяла акушерка, каждый раз заглядывая ко мне. Под утро, когда силы начали покидать, его маленькое склизкое тельце, наконец, покинуло мою утробу. Вся в поту, я лежала на кресле, готовая в любой момент потерять сознание. Но зловещая тишина вокруг заставила мое сердце болезненно сжаться в груди.

– Почему он молчит? Это девочка или мальчик?

Тишина. Врач закрыла глаза и покачала головой, даже не взглянув в мою сторону.

– Прошу вас! Как мой малыш?

И в этот момент я услышала детский крик. Ребенок жив.

Это был мальчик – наш Виталик. Мы пролежали в больнице больше недели, в ходе которой моей крохе делали ряд нужных и ненужных анализов, подтверждая или опровергая ранние догадки врачей, которыми пестрила история моей беременности. Несмотря на то, что роды случились у меня на 39 неделе, малыш был слабеньким. Он плохо брал грудь, и мне пришлось давать ему смесь, а самой цедиться каждый час. Молока было много, и грудь гудела. На третьи сутки у меня поднялась температура, и сына забрали на целый день.

– Ну как ты? – спросила врач во время очередного обхода.

– Ничего, уже лучше. Когда малыша принесут?

– Решила все-таки оставить?

Меня затрясло и снова бросило в жар.

– Что значит – оставить? Где мой сын?

– На процедурах, у него желтушка. А ты не ори, успокойся. Я ведь с тобой нормально поговорить пытаюсь.

– Знаю я ваши разговоры.

– Ты что, так ничего и не поняла? Ты что, его не видела?

– Видела. Это мой сын.

– Да твой, твой. Никто у тебя его не забирает, но зачем тебе это, милая? Это больной ребенок. Ты видела его диагноз?

Я молча кивнула головой, садясь на кровать.

– И это только один. Ты же понимаешь, что у него проблемы с сердцем, дыханием, про умственные способности я вообще молчу. Ты видела, какой он слабый. Зачем тебе все это? Ладно, я понимаю, аборт ты делать побоялась; ну хорошо, родила. Получила свой опыт и все, забудь про него. Откажись!

Она говорила со мной так, словно я была ее непутевой дочерью и она на правах матери могла меня учить уму-разуму. Могла наставлять и направлять по жизни. Одно лишь «но»: я знала ее только пять дней, а видела и того меньше. Так какое право она имеет на этот разговор?

– Его отдадут в дом малютки, потом в приют. Ты не переживай, о нем позаботятся. Там много больных деток, там знают, как за ними ухаживать. Ты же молодая девчонка, зачем тебе жизнь свою калечить? – продолжала напутствовать она, неверно истолковав мое замешательство.

– Извините, а как вас зовут?

– Людмила Ивановна. Ты меня не узнала? Я же роды у тебя принимала.

– Нет, я вас узнала, Людмила Ивановна. Просто вот сижу и думаю, а кто вам дал такое право приходить ко мне и говорить все это? Вы всех рожениц сейчас обходите с таким предложением или это мне одной так крупно повезло?

– Что значит – всех? Я по-человечески помочь тебе пытаюсь.

– По-человечески? Отказаться от собственного ребенка, отправить его в приют при живых родителях – это у вас называется по-человечески?

– Ты что, ополоумела совсем?

– Я ополоумела? – зашипела я, вставая с кровати. – Где мой сын? Принесите мне моего ребенка! Сейчас же! Вы меня слышите? Я не откажусь от него ни за что на свете! Ясно? Он мой! Идите вы все к черту со своими советами! Где мой ребенок?

Она выбежала в коридор, крутя пальцем у виска. Этим жестом она сигнализировала всем собравшимся, а на крик сбежалось немало скучающих мамаш, жаждущих хоть какого-то разнообразия их рутинной жизни в роддоме, что я сошла с ума. Не обращая на них внимания, я продолжала разъяренно орать, требуя вернуть мне сына. Виталика принесли через пять минут. Он спал. С того дня к нам в палату с советами и рекомендациями больше никто не заходил, и уже через три дня после этого инцидента медперсонал вздохнул с облегчением, выплюнув меня с малышом в большой мир.

Из роддома нас забирал Рома. Он уже знал о том, что малыш оправдал худшие подозрения врачей, но Виталик был нашим сыном, и это было важнее всего. Рома пытался взять у меня из рук конверт с ребенком, но так и не решился. Он испугался, и я не стала его осуждать за это. Первый раз и мне дался непросто.

Домой мы шли пешком, наслаждаясь морозным зимним утром. Виталик мирно спал в коляске, а Рома гордо катил его перед собой. Со стороны мы выглядели самыми обычными молодыми родителями самого обычного ребенка, но это было не так. И мама поняла это сразу, едва взяв внука на руки.

– Настя, а тебе ничего врачи не говорили?

– О чем?

– Мне кажется, нам нужно срочно в больницу.

– Для чего? – поинтересовалась я, забирая у нее из рук малыша.

Виталик почти спал, и я унесла его в спальню. Я понимала, что у нас с мамой будет серьезный разговор, и лучше, если мой сын этого не услышит. Достаточно того, что он уже узнал от врачей. Оскорбления еще и от родной бабушки ему ни к чему. Рома остался в спальне приглядеть за сыном, в то время как я вернулась на поле боя: именно такое у меня было чувство, когда я вновь переступила порог кухни.

– Ты знаешь, да? Он больной.

– Он мой сын и твой внук.

– Какой у него диагноз?

– Какая разница? Что это меняет?

– Боже, Настя, доченька, мне так жаль.

Мама попыталась меня обнять, но я ее оттолкнула. Мне не нужна была ее жалость. Понимание, поддержка – да, но только не жалость.

– Что происходит? Почему ты молчишь?

– А что ты хочешь от меня услышать? Да, мама, у тебя родился не самый обычный внук, но ты не волнуйся, мы с Ромой скоро отнесем его в приют и забудем об этом. Ты этого от меня ждешь? Или что?

– С ума сошла? Как это приют? Это Рома тебе такое предлагает? Гони его в шею, гад, а я ведь…

– Что ты сказала?

Я была удивлена маминой реакцией. Больше всего на свете я боялась признаться ей, боялась рассказать о случившимся. Я боялась, что она не поймет меня, осудит, выгонит из дома, а она… готова была встать рядом, плечом к плечу, как боевой солдат, защищая нашего Виталика. Не дожидаясь ответа, я налетела на нее и крепко обняла. Слезы текли у меня по щекам, я ими умывалась, но впервые за долгие месяцы это было от счастья. Я не одна. Мы больше не одни…

Чуть больше недели все мы привыкали к новым условиям жизни. Это оказалось сложно. На бумаге и в мечтах все было и легче, и приятнее. Уже через день после нашего возвращения домой у Виталика начались мышечные спазмы. Поначалу, начитавшись разной литературы, я списывала его недомогание на вздутие живота и сутки напролет держала его столбиком, только бы он не орал. Мы все по очереди пытались успокоить ребенка, в то время как соседи гневно стучали по батареям, призывая нас к тишине. С той ночи Виталик начал закатывать такие концерты с завидным постоянством. Он орал по ночам, по утрам, по вечерам. Только в обед, во время наших долгих прогулок, его укачивало в коляске и он засыпал. Но гулять с ребенком день напролет в лютый мороз я не могла. В те дни я не раз с тоской вспоминала прошлое: встречи с друзьями, дискотеки, посиделки у костра, и, наконец, первые два года учебы в техникуме. Все это казалось таким далеким и нереальным. И только фотографии на стене напоминали о моей активной жизни, а награда за победу в конкурсе юных модельеров-конструкторов, словно путеводная звезда, направляла меня к профессиональному будущему, которое с каждым днем становилось от меня все дальше и дальше.

Появление Валентины Семеновны, куратора нашей группы, в дверях квартиры меня шокировало. За те три месяца, что я ношу звание молодой мамы, про меня забыли все: друзья, первые клиенты, которым я когда-то успела что-то смоделировать и сшить. Но я ошиблась. Из сбивчивой речи этой крайне аристократичной женщины я поняла, что обо мне часто вспоминают. Оказывается, я была самой талантливой ученицей на потоке, на которую многие и она, Валентина Семеновна в частности, возлагали большие надежды. От неожиданности я даже прослезилась, а может быть, все дело в гордости и ощущении собственной значимости…

Она уговаривала меня вернуться в техникум и продолжить учебу, и мне очень хотелось дать нужный ей ответ. В те несколько минут все мое естество кричало: «Да! Да! Я согласна!», но в спальне раздался детский плач… пора кормить Виталика.

– Сколько ему? – спросила она, отставляя в сторону чашку чая.

– Четыре месяца.

– Совсем большой. Я своих детей уже в три месяца в ясли отдала, так что с этим, я думаю, проблем не будет.

– Боюсь, вы ошибаетесь, – начала я, усаживаясь в кресло напротив. – Виталик не такой, как все, он особенный…

Стараясь не вдаваться в подробности, я рассказала Валентине Семеновне, какой малыш был нам послан Всевышним. Но судя по тому, как округлились ее глаза, как сошла с лица улыбка, было ясно, что даже эта информация оказалась для нее неподъемной ношей. Она была в ужасе, и ей плохо получалось скрыть эти эмоции от меня. Я стала нервничать. И только Виталик как ни в чем не бывало сосал смесь из бутылочки.

– Даже не знаю, что сказать, – выдохнула куратор.

– Да, люди не знают, как реагировать на такую информацию.

– Дело не в этом. Я правильно поняла: ты не планируешь отдавать его в интернат или какое другое специализированное заведение?

– Да, все так. А как бы вы поступили?

– Сейчас речь не обо мне.

– Я не отдам.

– Но, ты понимаешь, как это будет сложно? Особенный ребенок требует к себе особенного подхода.

– Это все слова. Я сделаю все, чтобы у него была полноценная жизнь.

– Ой, моя дорогая… – протянула Валентина Семеновна, поднимаясь с дивана.

Она смотрела на меня, и теперь в ее небесно-голубых глазах не было ни восхищения, ни надежды – одна только боль. И меня это раздражало. Что знает она о боли? Ее дети уже в три месяца ходили в ясли!

– Не надо меня жалеть! Я знаю, что делаю, и я не одна. У Виталика есть еще и отец, а вместе мы сможем все преодолеть.

– Дай Бог, чтобы так и было.

Не сказав больше ни слова она встала и, даже не попытавшись взглянуть на Виталика, прошла в коридор. Я последовала за ней, продолжая держать ребенка на руках. Я не рассчитывала на продолжение разговора, но уже в дверях Валентина Семеновна сказала:

– Дай Бог, чтобы я ошибалась, как и все те, кто не понимает тебя сегодня. Пусть Господь вознаградит тебя за мужество! Кто знает, может быть, твой малыш – это новый гений нашего времени! Дай Бог, чтобы так и было! Прости, что побеспокоила.

Она ушла, а я все стояла в дверях, боясь пошевелиться. Ее слова сладкой музыкой звучали у меня в ушах, а приятное тепло разливалось по телу. В тот момент я впервые позволила себе мечтать о будущем сына…

Мне не терпелось поделиться этими мыслями с Ромой, но вечером, когда он, наконец, пришел домой, его мало интересовало то, что я считалась самой одаренной и подающей надежды студенткой, как и то, что Виталик может стать гением нашего времени, несмотря ни на что. Он рассеянно рылся в своих тетрадях и учебниках, изредка поддакивая и кивая головой. В этот момент он мог, наверное, согласиться на все, даже на поход в ЗАГС. Законность наших отношений уже давно отошла на второй, третий, десятый план, как будто этот вопрос и вовсе не существовал, и у меня был большой соблазн заговорить об этом снова.

– Ты слышал, что я тебе сказала…

– Угу, давай об этом потом поговорим.

– Когда – потом? Чем ты таким важным занят?

– У меня завтра серьезный экзамен.

– Отлично, не будем тебе мешать, – буркнула я, собираясь выйти с Виталиком из спальни.

– Останьтесь, я сейчас вещи соберу и пойду.

– Что значит – вещи соберешь? Куда ты собрался?

У меня внутри все похолодело.

– Я же тебе говорил, что переночую у Леши. Мне нужна тишина, чтобы сосредоточиться, а здесь… здесь…

– Что – здесь? Здесь тебе, значит, неуютно и не тихо? Здесь твой дом, между прочим!

– Насть, не начинай. Конечно, это мой дом, но мне нужно сдать экзамен. Здесь я не смогу подготовиться.

– Тебя нет целыми днями, и тебе не хватает тишины и покоя?

– Ты так говоришь, будто я где-то гуляю. Я работаю и учусь, и все это одновременно!

– Перетрудился! А я, по-твоему, наверное, тут танцую и телек смотрю с утра до ночи! Я тоже устаю. Я целый день с ним то гуляю, то на массаж, то на процедуры. Маму я не могу об этом сейчас просить. Ты же сам видишь, у нее тоже не все гладко с дядей Сережей.

– Не все гладко? Это так называется.

– Рома, перестань. Я тебе уже сто раз говорила – это не наше дело.

– В этом доме все не наше дело. Во всяком случае, не мое.

– Не говори так. Ну вот мы снова ругаемся. Не надоело?

– Надоело, поэтому я сегодня у Леши переночую.

– А где связь?

Виталик был у меня на руках и, расхаживая по комнате, я укачивала его.

– Насть, мне нужен отдых. Мне нужна тишина, чтобы подготовиться к экзамену. Сколько раз тебе говорить? Я не могу так, понимаешь?

– А я? Обо мне ты вообще подумал? Мне, по-твоему, легко? Я день и ночь сижу дома, выхожу только с сыном и только по делу. Как ты думаешь, а я не устала? Я отказалась от учебы ради нас, а теперь получается, что ты устал. Это как? Может, ты и от нас с сыном устал?

– Почему ты снова все валишь в одну кучу? Просто, знаешь, нам ведь даже двадцати лет нет…

– И что из этого? К чему ты это сказал?

– Я с родителями виделся на неделе.

– Понятно. И что, они тебя домой поманили? Горы золотые наобещали?

– Насть, давай потом поговорим, ты сейчас какая-то взвинченная.

– Когда – потом? Почему ты мне не рассказал про родителей? Они тебя снова против нас настраивали. Что, думаешь, я не догадываюсь, как они ко мне относятся? Виталику через две недели будет уже пять месяцев, а они даже ни разу, слышишь, ни разу не пришли и не позвонили. Им не нужен этот внук. Им не нужны мы!

– Перестань говорить глупости, ничего они меня не настраивают. Они мои родители, а не чудовища, которыми ты их пытаешься представить. И, чтоб ты знала, они хотят купить нам машину, чтобы нам было легче возить ребенка на процедуры, чтобы мы не ездили в переполненных автобусах и трамваях. Вот какие они монстры!

Он ушел, не дожидаясь язвительной реплики, что вертелась у меня на языке. Его шаги и мой возмущенный крик потерялись в пронзительном плаче малыша. Виталик извивался у меня в руках и истошно орал во все горло.

Эта наша ссора с Ромой была не первой и, увы, не последней. И когда Виталику исполнилось шесть месяцев, он собрал свои вещи и уже больше не вернулся. Я умоляла его остаться. Я хотела сохранить семью, сохранить нас, а он боялся потерять себя. Он ушел. Я легла рядом с Виталиком на кровати, любуясь его выразительными слегка раскосыми глазами, похожими на две большие бусины. Он улыбался своей беззубой улыбкой и крепко хватал меня за пальчик. Этот навык появился у него недавно, и я очень гордилась этим, но врачи даже в нем видели аномалию и сильное отставание от всех норм и правил. Врачи во всех его изюминках видели только дефекты, для меня же это все делало его особенным.

И вот, спустя месяц после того, как Рома нас оставил, в квартире раздался телефонный звонок. Звонила его мать. Я знала, что на чудо и помощь по воссоединению нашей семьи рассчитывать не стоит, но даже несмотря на это, ей удалось меня удивить. Из ее короткого монолога я узнала главное: «Этот мальчик не может быть сыном Ромы». И эти слова я не смогу забыть, не смогу простить. Никогда. Когда-нибудь, когда мой мальчик вырастет и станет выдающимся человеком, они все об этом пожалеют. Жестоко пожалеют…

Требовать алиментов или какой-то еще материальной поддержки я не стала, хотя мама и настаивала на этом. Мне было больно и обидно не столько за себя, сколько за сына. Раньше от него отказывались врачи, а теперь его отверг родной отец. Я не стала ругаться, судиться и требовать правды. Я ни о чем не жалела, крепко прижимая к груди малыша. С того дня он был мой и только мой!

12 След.

Другие книги автора

Бремя любви

Закат. Время 19:30

С этой книгой читают

Другие книги автора