Читать книгу: «Арт-директор», страница 4

Глава 8

Есть мнение у людей околомузыкальных, что парни начинают играть в рок-группе, чтобы понравиться девочкам. Это так и не так. Одурманенный постерами и видеоклипами с роскошными тачками и иными аксессуарами шикарной жизни, щуплый и талантливый юноша со слегка проступающей щетинкой берется за гитару – и о чудо! Его все хотят, причем не отрывая глаз от его Fender Stratocaster/Limited Edition. Иногда приходят мысли: а что если музыкой начинает заниматься человек, которого и так хотят?

Парадокс подобных мыслей в том, что внимание мужчин и успех у женщин, которые может принести музыка, во-первых, по странному стечению обстоятельств всегда приходят, когда тебе это уже не так Важно, как когда-то, а во-вторых, для пользования плодами взращиваемого успеха уже нет времени. Как хозяйка твоего времени, музыка уверенно требует своего, и все потуги выскочить из ее страстных объятий оборачиваются лишь депрессией и тоской. Считается неприличным в рок-среде уделять много времени увеселительным мероприятиям с дамами, в то время как алкоголь или посиделки с друзьями приветствуются. Женщины чувствуют это, оттого их матери и предупреждают своих красавиц быть аккуратнее с этими музыкантами. А может дело в том, что для современной женщины, не обремененной серьезной интеллектуальной и художественной нагрузкой, свойственно употреблять в подавляющем числе случаев глагол «дай»?

Время, рассказы, знакомства, рестораны, подарки, принадлежность к новому кругу общения и далее по списку. Предсказуемо, что будет сказано и выпито, сделано и съедено. Три часа – оптимальный срок для этого успешного общения. Есть 1—2% преданных року девочек, которые такие же, как ты, чокнутые, и им все равно, какой ты и какие у тебя перспективы, но в силу своей искренности и внутренней свободы они стеснительны и не так эффектны, как вышеописанные реципиенты музыкантского успеха. Но уж если с такой познакомился – дорожи этим человеком, потому что они твои друзья до момента, пока не выйдут замуж. Ну а там бытовуха перемелет их в своей стирающей личность машине, грузнеющий понятный муж присосется к чистой энергии, и дети посадят мать на жесткие воспоминания о бурном прошлом. В этих женщинах так много жизни, что у некоторых в глазах остаются искорки, но в дело вступает Время, которое, как известно, весьма беспощадно к женщинам. Нам в группе везло на таких: часто приходила подобная девушка и дарила нам в разных формах свои заботу и нежное внимание. Про таких я бы сказал: они святые. Пусть поберегут себя подольше от объятий нормальной жизни. Самое парадоксальное, что у них, как правило, совсем мало денег, но они все выгребут тебе на пиво или бургер, а ночью до дома пешком пойдут. Питерская школа – наша гордость. Я иногда вижу таких женщин в метро. От них исходит живая волна. Они слушают плеер. Порой думается, что жить в Москве и ездить в метро для музыканта – как будто каждый день бывать на конкурсе красоты: стоишь в начале вагона и смотришь на наших женщин. Красота повсюду. В одном вагоне и утонченность, и вульгарность, и восток, и южная стать. Как повезло родиться и жить в России! Выходишь из вагона одухотворенный и заряженный. Только вагоны дают такое ощущение. Спросите у брата. Он шесть лет учился в Германии.

Наш первый барабанщик был человеком режимным. В СССР он был бы уверенным директором завода, в Германии – директором большого автозаправочного комплекса, а в уездном городе стал еврейским студентом. Стоматологом. Как ни крути, но стоматологи – моя судьба.

Гит – ортопед. Еврейский басист – ученый-стоматолог. Первый барабанщик – директор стоматологических клиник в Израиле. И все они – звезды в своем кругу. Умные, четкие, жесткие и очень ироничные. Дмитро, наш барабанщик, был и есть как скала. Если с ним договоришься – тебе повезло. Он, как Сбербанк, как нефть на Каспийском море, как кенийский кофе, – надежный, не падает в цене и бодрит. Отчасти потому, что он вырос в Западной Украине под присмотром авторитарного отца и стал, как батя, отчасти оттого, что правильно женился на медсестре, став главврачом в семье, отчасти из-за язвы, которая заставляла его есть строго по часам. Жажда богатства толкнула его в общение с людьми, склонными к нелегальному бизнесу, но это не испортило его. Но! Не был бы он евреем, если бы за его слегка угрожающей внешностью не скрывался-таки веселый и авантюрный человек. Спортивный по сути, он объединил нас своим с виду простоватым обаянием, за которым скрывались его мужская мудрость и великодушие. Относясь к нам как младшим по жизни, он в то же время проявлял большой интерес к музыке и к нашим размышлениям. Его пытливый ум заменял ему отсутствие утонченности, которой с лихвой было у нас с Гитом, его дисциплина и порядок во всем обуздывали мои деструктивные наклонности и кавказское высокомерие. Моя наглость вкупе с его тяжестью сделали достижимыми результаты, недоступные тогда многим. В 1994 году мы, как звезды универа, играли концерт в Доме Союзов. Большой зал, огромная сцена и всесильный радист, хозяин аппарата. Тощий, страшный, сутулый очкарик заявил, что аппарат он специально ставить для нас не будет. Ибо! Мои вежливые манеры, задушевные интонации не тронули его проволочное сердце. Есть такая тема у меня: если человек не понимает по-хорошему, боясь потерять время, так как концерт нельзя отменить, я, минуя стадию переговоров, пытаюсь решить вопрос по-плохому. Если не выйдет – надо избавиться от источника проблем: заменить либо зал, либо организатора, либо человека, либо (в крайнем случае) решить вопрос за деньги.

Если же и так не получается – не занимайся этим делом.

Глядя на радиста, мы с Дмитро поняли, что его мелкая душа скучает по настоящим чувствам. Стало очевидно, что его плечи, руки и щеки давно не чувствовали крепких и быстрых мужских прикосновений, на его абсурдном и рутинном радистском пути больше пары лет не возникали непреодолимые препятствия. Он был нелюбим и неудачен и мстил всем за свое одиночество. Мы подарили ему с Дмитро радость новых и быстрых чувств. Кровь прилила в местах наших прикосновений к его белой нежной коже, тоска оставила его, страх же пришел в его сердце, и он стал человеком. Аппарат был установлен быстро и качественно. Дмитро, как caporegime, был немногословен.

В этом же году мы записали первый магнитоальбом. Первый альбом – это как первое понимание вечной жизни твоей души. Пройдут века, а альбом останется. Он – твое отопление, твое отражение, твоя связь с вечностью. Как мы были счастливы! Просто и каждую минуту.

Кастанеда пишет, что Воин пробует все на вкус, но ни к чему не привязывается. Эта мысль применима к современным слушателям – чаще всего можно услышать в ответ на вопрос о их любимой музыке, что опрашиваемый любит разную, то бишь любую музыку. Но как заставить его послушать нашу легендарную группу, думал я. Ответ пришел просто. Читая унылую и скучную университетскую газету «Alma Mater», я представил, что вместо этого чтива студенты могли бы зачесть веселую газету о нашей группе, которая была бы одновременно и Афишей! Чудесная догадка потрясла меня. Конечно – что может быть лучше интересной газеты-афиши? Да просто ничего. В Универе.

Ведь надо понимать, что наши вузы давно прогнили от фальши и абсолютной скуки пребывания в них. Преподы доживают свои дни там, проклиная судьбу, а студенты никак не могут врубить, зачем им слушать этих неудачников. Но и тем, и другим интересно почувствовать вкус жизни в месте, где давно нет студенческого задора, горящих глаз, искреннего смеха равных и высокоинтеллектуальных людей. Для парней учиться в таком месте – как типа в армии проходить курс молодого бойца, только вместо зарядки – водка, вместо учений – общаги. Девушкам и того хуже: найти себе в провинциальном месте спутника жизни крайне сложно. И все грустно и предсказуемо. И в этом летаргическом царстве безнадежных ожиданий и деньсурковых разговоров появляется свежая веселая газета, где говорится живым понятным языком, что есть классная веселая группа, и она повеселит учащихся не просто концертом, а шоу. Людям нужно шоу. Веселье. Брызги шампанского, тайна за семью печатями, шутки от души, а не механические фразы: «Наша следующая песня называется…» Да какая им в зале разница, как называется песня? Зачем им это знать? Сделай так, чтобы они орали и прыгали или неотрывно смотрели на тебя, сохраняя в себе твою энергию неделями.

Журналист, пьющий и добрый, обшарпанный и заброшенный, согласился помочь сделать специально выпуск газеты под команду. Я ходил к нему в общагу, приносил пиво, сам написал все материалы, подготовил все фото, и тогда пришло первое правило Арт-директора: все придумай и сделай сам, но если владелец ресурса или зала проявит инициативу – поддержи ее, разукрась ее в свои краски, сделай этого человека героем, оберни его идеи в свои и помести его логотип где нужно, вознеси его. Ибо для него это – возможно единственный шанс проявиться как личность, а от тебя не убудет. Журналист, с которым я делал все это, был сообразителен, но, как многие люди этой профессии, вял, неамбициозен и поверхностен. Эта жуткая черта российских журналистов – не понимать глубоко предмет своих сочинений – всегда ставила и ставит меня в тупик. Глубинный смысл такого отношения к профессии: лохи все сожрут, даже полный бред. Видно это из послевоенных лет, когда умеющий грамотно писать и публиковаться был априори звездой. Увы, в нашей журналистике такая же черная дыра, как и в инженерной мысли. Штампы и банальности загородили небо. А в начале 1990-х было ожидание, что наши журналисты пробьют царство лжи и застоя.

Мой журналист почему-то отличался уже тогда деловыми качествами и пробил тысячный тираж. Газета распространяется на факультетах через агентов. Я вербовал людей на факультетах. Отбирал по глазам и тщеславию. В первом случае – это настоящие помощники, любящие рок, во-втором – временщики, пользующиеся твоим успехом. И пусть будет так. Все разные. Декан был впечатлен моим размахом, ведь везде писалось, что мы группа с юридического факультета, хотя в ней играли три стоматолога из четырех участников. Мы становились модными. Журналист познакомил меня с радиостанциями. Радийщики тогда были небожителями и приняли меня вначале не особо. Но водка и подарки делали свое дело. Я всегда любил девочек с радио. Они были как конфеты с ликером – красиво завернутые и очень манящие. Их губы прикасались к микрофонам, как и мои, их хотелось целовать, эти наговаривавшие за деньги рекламу губы. Эти незамысловатые девушки вначале казались такими прелестными. Их сленг манил. Я был впечатлен сотрудниками электронных СМИ. Втайне я стал журналистом. Дюруа, герой моего любимейшего романа Мопассана «Милый друг», вселялся в меня в моменты общения с радиолюдьми. Но на них мое обаяние действовало втрое меньше обычного – они видели во мне просителя. У нас в России просителей не жалуют. Однако в этой истории с просьбами, классическими глубокими вздохами и цитатой «не жди, не бойся, не проси – сами дадут» есть один нюанс. В России настолько своеобразно понимают помощь. Например, ты идешь по улице и некто плачет горько на скамейке, ты подходишь и пытаешься помочь, но плачущий неожиданно бьет тебя. Ты помешал ему переживать, не вовремя подошел, или он был пьян и агрессия пробудилась. А когда муж избивает жену, ты, пытаясь обуздать колотящего, сам становишься колотимым. Женой. Он любит ее, вот и обижает.

Так что просить надо. Обязательно надо. И дадут просящим.

А еще всем скучно. Детям, студентам, официантам, директорам ресторанов, военным, бедным, богатым. Всем. И если твой концерт ассоциируется не просто с музыкой, а с чем-то новым, интересным – это то, что нужно. И это совсем не должно быть веселым. Рецепт хорошего концерта: мрачное настроение – 30%, провокации – 30%, издевательские шутки – 30%, приличная группа гормональной поддержки в зале – 10%. И вместе все это работает.

На наш концерт в областной Дом офицеров пришло более 400 человек, и они купили билеты. Газета делала свое дело, агенты ковали нашу репутацию, я приглашал всех подряд. Мы собрали 1,7 миллиона неденоминированных рублей, за вычетом всех расходов наша прибыль составила около полумиллиона неденоминированных рублей. Фантастический успех неизвестной группы. Мне удалось подружиться с руководством ДОФа. На многие годы шеф этого заведения стал моим старшим советчиком. Бывает так, что руководитель чего-то большого, особенно военный, не имеющий сына, чутко отзывается на уважительное и внимательное отношение. Врожденное чувство уважения к старшим делало для меня общение со старшими товарищами естественным. Отчасти это было вызвано тем, что отец брал меня всегда с собой на встречи с друзьями, с которыми мне приходилось быть всегда в форме. Папа никогда не пренебрегал моими вопросами, терпеливо разъясняя, кто есть кто, кто с кем и так далее. С детства по речи собеседника мне приходилось определять его статус и предпочтения. Возможно, в этом коренится преемственность поколений. Друзья родителей становятся твоими друзьями, твои друзья становятся друзьями для младших. Так было с моим братом. Он был со мной, рос с моими друзьями, взрослел с более взрослыми.

К тому времени музыкальная школа окончательно доконала брата. Несмотря на относительно неплохого преподавателя, ужасная модель российского музыкального образования, как трясина, засасывала всех, рождая непреодолимое отвращение к музыке. На вырученные деньги я купил для брата клавиши Casio. Примитивные и совершенно непригодные к записи в студии. Это был первый шаг к выходу из ямы, где он гнил все эти годы. Он изучил аккорды пары песен, и мы представили его как нашего нового участника. Ему 14 лет, и на него смотрят 400 глаз из зала. Эмоции. А для юноши, думается, это ох как важно. И во время одной из вещей, где брат только брал аккорды, я в тишине произнес два слова, которые перевернут его отношение к музыке: «Клавиши, соло!» Это был трюк. Глаза моего брата отражали ужас, но группа уже играла квадрат, спрятаться было невозможно. Либо играй, либо умирай, либо убегай со сцены. Мои парни знали за мной такую черту – никто в группе не знает, что у меня на уме. Я могу остановить композицию, изменить аккорды, ритм. Это делает жизнь команды непредсказуемой, вселяет в нее драйв, интригу. Но даже они вздрогнули, когда я оставил новичка на его первом концерте без подготовки один на один с залом. Жестокий подход. Флюиды ненависти от Ара настигли меня, но до меня донеслись звуки органной импровизации. Колокол пробил, пушка выстрелила, музыка вселилась в нового музыканта на многие годы, разрушив монополию безумных преподов-мутантов, почти на 100% отбивавших с получением музыкального диплома у детей любое желание играть и выступать. Еврейско-армянский братский ансамбль замкнулся, отразив в себе в 1994 году непостижимый коммерческий успех студентов вкупе с приличным музыкальным материалом. В том же году мы заняли второе место на областном конкурсе «Кто круче», пропустив вперед коллектив, в котором играл сын губернатора. Местное жюри пожурило Гита за то, что, закинув гитару за голову, играл на ней. «К чему эти цирковые трюки, не надо позерства», – пробормотал уважаемый уездный судья. Таковы они, наши конкурсы. Лучший тот, кто ближе и понятней. Гит робко возразил, что это манера игры Jimmy Hendrix. Но остался без ответа. На лицах судей отражалось желание побыстрее свернуть обсуждение и побыстрее бухнуть в комнатах. Деятели культуры крайне утомляются от мыслительных процессов, и водка, как энергетик, возвращает к жизни их попорченные временем и праздностью лица. В такие-то минуты и надо оказаться рядом, подмахнуть дипломчик – и дело в шляпе. Но бессмысленность этого мероприятия переваливала любые настроения. Для директора группы такое поведение не особо правильно, но слабости есть у всех.

Целыми днями я ломал голову, как нам вырваться на новые просторы. Ничто не предвещало беды. Все было отлично, но вот в личном. Был привет. Но репетиции и концерты держали всех нас в суперформе. Беда прикатила, откуда совсем не ждали. В общем, так и бывает.

Глава 9

Без возбуждения перед концертом трудно. А с возбуждением крайне трудно работать. Сложно заниматься чем-то вообще, если по мере наступления даты концерта нарастает радостное напряжение. И вот говорит с тобой начальник, а ты смотришь на него и киваешь, даже записываешь в блокнот слова. Какие-то. Бессмысленные. Например, «согласовать с бухгалтерией форму справки» или «уточнить сумму задолженности на конец квартала». Квартала. Впитала. Опахало. Махала. «Макала» – кстати это отличный альбом группы Clannad. Очень красивый. Особенно песня «In a lifetime». Супертема. Пронизывает переплетение голосов, как будто занимаешься любовью с тем, кто близок. Как будто… «…записал? И не забудь поставить в шапке письма там их юридический адрес. Срок – 28 июля», – это мой шеф говорит. Я работаю в банке юристом уже 2 месяца. Уездный двухэтажный милый банк. Запах денег, белые блузки операционисток, серые костюмы валютчиков, вставные зубы безопасников, поджатые губы кредитчиков. Рай для мертвяков.

Только в одном месте всегда весело в банке. Там, где трейдеры. Они веселятся, продают и покупают, смотрят на котировки, пьют кофе, ругаются матом, в обед втихаря бухают, потому что торговая сессия уже кончилась, и, пока бэк-офис будет оформлять проведенные сделки, можно пару часов побыть подшофе. Еще трейдеры любят потравить бизнес-анекдоты.

Типа: трейдер ждет лифт на бирже, наконец-то приходит, а там куча аналитиков. И он их спрашивает: «Без всяких если: вверх или вниз?» Е!

Я с ними на одной волне. Ведь в душе я трейдер, но лучше. Они зарабатывают деньги для банка, а я на концертах зарабатываю для слушателей несколько часов радости. Сколько это стоит? Три часа настоящей радости? 200$? 10 тысяч рублей? 100 тысяч евро? В зависимости от возраста и настроения, но если в зале 100 человек и у каждого чек на 1000$, вот тебе и финансовый результат. Я рассказывал трейдерам про свою группу, они делали вид, что им интересно. Но всегда есть в коллективе один парень, которому и вправду это важно. Это тот самый, который сам хотел играть, но стал клерком. И проклинает каждый день свой. Но со временем смиряется. На 3—4 году. Рождается ребенок, уносит печаль, жертва была принесена не зря. Ребенка обязательно в музыкальную школу, ну и, конечно, танцы и гармоничное развитие. «Он не должен повторить мою судьбу», – думает отец и наливает еще одну рюмку. A рядом хор родственничков жены и троюродный брат из Рязани, который на практике в банке и завсегда согласен поддержать странноватого родственника. В глазах у такого парня всегда облако, и когда он видит меня, оно рассеивается и начинается общение. Радостное. Когда я уволюсь, мы еще по инерции будем видеться, но недолго. Ему ведь тяжко после моих концертов или разговоров возвращаться в финсклеп. Я люблю банкиров. Они тонкие нервные посредники, романтики цифр, игроки в термины. В 90-е они были кем-то. Меня к ним тянуло. Ну и, конечно, гормональный фон в операционном зале после 16 часов всегда на уровне. От девушек веет скрытой, но очевидной эротичностью, а если еще третья пуговица сверху неожиданно расстегнута, и с трудом нити рубашки сдерживают тяжелую и теплую энергию сотрудницы, вожделение настигает юного юрисконсульта, и заключение о рисках по кредиту в большую радость пишется. Банки были для меня чем-то важным и чистым. Как Элвис. Девочки всегда самые красивые и воспитанные работали там. Раньше. Давно. Очень давно. В XX веке.

Я много слышал, что евреев не особо любят. Но искренне считал, что это ерунда. «Меня отчислят. Бельченко завалит меня на патфизе. Точно завалит!» – наш басист уверенно твердил это, сверкая очками. Его бабушка подносила пирожки, охая и ахая. Гит говорил, что один препод в их медицинской школе глубоко ненавидит иудеев. Я не особо напрягался: басист был умницей, прирожденным врачом. Вдумчивым и прилежным. Впереди был День города. Мы на нем выступали, команда приобрела статус недостижимой по гитарной технике. Были вопросы с моим вокалом, Гит ворчал, что я кричу. А как же мне не кричать, когда я не слышу себя? Вечная борьба голоса и ритм-секции.

Его отчислили. Он уезжал в Брянск. С пониманием будущей эмиграции. Я слышал, что этого препода много раз хотели убить. Да не сложилось.

Потеря музыканта, который с тобой играет, – трагедия. Мы много пережили. Как братья. Он научил меня играть перебором и – во многом – петь. Всегда поддерживал. Я всегда из последних сил его поднимал, кормил армянской едой у нас, даже научился говорить с еврейским акцентом. Но этот мерзкий препод надломил его. И увел из музыки. Мы с Гитом и Дмитро были на депрессняке. Хотя нашего басера все больше тянуло в легкую музыку, а нас в рок. Черный тяжелющий Diamant сиротливо стоял в углу и ждал своего нового хозяина.

Я, скрипя зубами, начал искать нового человека. Найти его в группу так же сложно, как найти в огромном магазине, где тысячи костюмов разных цветов и фасонов, именно твой. Но я хотел, чтобы новый участник группы был эффектным. Я невысок, мрачноват, грузноват и полностью растворен в музыке. Гит – повыше, поутонченней, но тоже весь в гитаре. Барабанщик не в счет. Я собирал слухи, кто в Универе самый яркий и симпатичный парень. Только самого лучшего хотел я в команду. И всегда хочу. От лучших веет сказкой, мечтой, чем-то крайне важным для меня. Лучшие не боятся рисковать: не боятся ошибиться и упасть. А с такими перцами всегда радостно. И еще к лучшим всегда тянутся и сам тянешься. А кто тянется – тот растет. Перед талантливым человеком я всегда готов преклониться, поцеловать руку великому гитаристу – большая честь. Поговорить с истинным певцом – счастье. И у Гита тоже такой пиетет.

Если армянин женится на русской девушке – дети на удивление красивые. Высокие. Статные. Полукровки всегда интересны. Ходили про одного такого слухи. И вот я его увидел.

И тут же меня пронзило – то, что надо. На него приятно было смотреть… Обаяние, все к нему тянулись, девушки – просто как к магниту. Но в глазах его я прочел грусть и неуверенность. Значит, ему одиноко, и женская популярность его не спасает, как и культовый статус лучшего актера студвесен. Дальше – дело техники. Но важнее важного понять: будем ли мы близки? Если нет искры – не играй с таким человеком. Как бы ни хотелось. Из последних сил не пускай его в команду. Любимчик Универа, актер, армянин-полукровка, носивший дреды, – он идеально вписался в группу. Гит его обожал, Дмитро не обижал. Он жил в общаге. Много пил. Мало ел. Но ему больше нравилось быть на сцене, чем играть. И самое тревожное, что было в нем, – русская тоска по сильному женскому плечу. Воспитанный матерью, он искал, как многие, в женщине триединство: мать детей, друг, любовница. Мне почему-то грустно о нем думать. Самые большие несбывшиеся ожидания, самая большая нереализованность, загубленный талант. Подкаблучник во плоти. Это все о нем. Мы были вместе два года. Прекрасные времена, но его подруга поставила вопрос ребром: или я – или он. Узкие губы на вытянутом лице, боязливые глаза с ненавистью посверкивали, и уже пятую минуту я выслушивал рассказ несчастной нелюбимой бабы о том, что из-за меня он не может нормально жить, работать, и, в конце концов, у них ребенок (от ее первого брака) и они хотят жить нормальной жизнью, и вся наша музыка никуда не приведет. Унылая тетка не трогала меня, я смотрел на него, но он вздыхал и молчал. Что-то гнилое всегда было в нем: то ли зависть, то ли слабость, то ли трусость. Но стиральные машины, которые сиротливо ждали его, были милей его сердцу. «Сдай бас-гитару и живи как хочешь». Что я мог поделать? Гит сдавал ГОСы. Дмитро тоже.

Моя любовь ушла. От меня.

В прокуратуру сельского района, где я хотел укрыться от себя и тоски, меня не взяли по национальному признаку, предложив послужить в Карабахе. Банк все больше бесил. Водка помогала ненадолго. Старший друг оказался в тюрьме. Я нашел нового старшего товарища. Циника. Он предложил мне поехать в Москву. Он тогда уже был на коне. И ему было скучно. Гиту было некогда, ему нужно было не угодить в армию. Дмитро был озадачен тем же. Мрак поселился в моей душе. Я бухал и целовал чужие губы в надежде найти хоть что-то. But it ain’t nothing to me.

Я не мог даже собраться, чтобы написать дипломную работу. Просто не понимал – зачем. Да и с армией действительно надо было что-то делать. Шла война в Чечне. Быть юристом не хотел, кем быть – не понимал, музыкантом хотел, но не в кабаке. Меня все больше тянуло в экономику. Покончить с собой я уже не мог.

Получил синий диплом. Собрал вещи. Уехал в Москву. Все было кончено. Почти. Когда я включал музыку, чудо возвращалось. Что бы я без нее делал! Ельцин уверенно вел страну к краху. Я подумал, что мне надо стать частью истории страны. Ценные бумаги все больше увлекали меня. Целыми днями я изучал котировки акций, отчеты эмитентов. Завтра меня ждало собеседование в крупнейшем банке России 1990-х. Новый жесткий мир без музыки и любви был рядом. Мне стало нечего терять. Я решил стать нормальным человеком. Все чаще и чаще я слушал группу The Doors. И читал Карлоса Кастанеду. Путешествие к нормальности спасет меня. Я не взял с собой гитару. Впереди было как-то очень неуютно, но выбора не было. Отец и мама были рады. Я становился нормальным. Человеком. Должен был стать.

P.S. Сказать, что мы ссорились, – не сказать ничего. Два максималиста. Телец и Овен. Я просыпался с мыслью о ней, думал о ней каждую секунду, мои сны тоже были о ней. Я много читал о любви, но не думал, что вытяну эту карту. Ее длинные красивые пальцы, сжатые в моих руках, ее расширяющиеся зрачки во время возбуждения, ее голос с ленцой, ее поразительная, всепоглощающая женственность и художественный вкус, ее непередаваемый запах, которым я не мог надышаться, захватили меня полностью. Но музыка не отступала, лишь, свесив голову, смотрела на мое падение. А я падал. Ее Величество Ревность подбиралась ко мне тихо и твердо. Ее чарующая привлекательность сводила с ума мужчин, утонченность вкупе с милой вульгарностью делали свое дело. Не выдержал один гражданин, гордо назвавший себя моим другом. Когда мы ругались, он в том числе ходил относить ей розы, мои письма, шоколад и другие примирительные предметы. Околдованный, он потерял, как и многие, около нее свои рамки. Мы ругались. Мирились. Искали друг друга. Скрывались друг от друга. Он оказался уместен в одну из таких размолвок. Детали не важны далее. Сильвестр Сталлоне говорил, что любовь – это война. На этой войне я получал много выстрелов. Но тот выстрел оказался в спину. А в спину всегда больнее всего. Вначале легко будто, а потом ноги подгибаются, и, стоя на коленях, думаешь об одном – за что? Но жизнь – это бесконечный вызов. Либо принимай – либо дрожи от страха. Я любил ее больше всего в мире. Я был ее ребенком, мужчиной и учителем одновременно. Я ей посвятил свою жизнь. Но мое сердце разбилось. На сотни мелких и острых частей. До сих пор я их собираю, и все еще далек от середины. В тот черный день, когда прозвучал выстрел, мне казалось – я не доживу до вечера. Но надо как-то было жить.

Три недели я провел взаперти на квартире одного знакомого. Спал и смотрел в потолок. Иногда воду пил. Вкуса не было. Иногда кричал. Иногда плакал. Эти недели превратили меня в другого человека. Едкого, по-настоящему неприятного, желчного и агрессивного. Если взглянуть в зеркало, один глаз у меня нормальный, а другой как будто прикрыт и очень отстранен. Один радуется жизни, другому все равно на все. Глубокая апатия и отчужденность шаг за шагом завоевали свое место в моей душе. Необходимость выжить вынудила меня убить свою природную открытость. И смириться. С тем, «что счастья нет, а мы не дети, вот и надо выбирать – или жить как все на свете, или умирать».

Почему умер Элвис? Почему умерли Джим и Курт? Почему я жив? Зачем? И лишь маниакальная, всепоглощающая, невесть откуда взявшаяся любовь к музыке держала меня в форме. И еще мамины глаза. Мать полностью отдала свою жизнь мне. Это не фраза – это ее ежедневный материнский подвиг. Бескорыстный. Я просто не мог ее предать.

Когда я вышел на свет, мир стал другим. Плоским. Чужим. Поролоновым. Невкусным. Банальным. Того чуда, в котором я жил, больше не было. Ничего не трогало и не волновало меня. Кроме музыки. Но она затаилась. В ожидании своего часа. Общаться со мной стало совсем неуютно. Все чаще я вымещал свою злобу на людях. Издевка стала моим кредо. В некоторых компаниях к этому так привыкли, что мое появление означало начало некоего шоу. Чокнутого тщеславного армянина. One man show. Но в городе мне все напоминало о ней.

Улицы, деревья, светофоры, кинотеатры, пицца, паста, трамваи, крыши, запахи, тропинки, кусты, лавочки. Везде была она. Везде. Я так боялся ее потерять, что потерялся в ней. Агрессия росла в моем новом сердце. Это было уже слишком. Мне нечего было терять. Я не искал помощи и не ждал ничего. Я уезжал в далекую и чужую Москву. Выживать и искать нового себя. Со старым было покончено. Мне нужно было создать совсем новый мир. В котором бы не было места для любви. Это оказалось дорого – любить. За счастье надо платить. Деньги в этих платежах не принимались. Я стал расплачиваться. По полной программе. Собой.