Читать книгу: «Понтограф», страница 11

– Из всех творцов прошлого вы решили удостоить этой премии именно меня, в своих убеждениях зашедшего довольно далеко в том числе и от моей исторической родины…

Он остановился у перехода, пропуская флотилию наноботов, летящих в ближайший сервисный центр. Глядя на их крохотный рой, Голо-Бродский сказал:

– Ведь как в бытность офлайна я уже говорил однажды, стоя за трибуной Королевского дворца в старом Стокгольме: лучше быть последним неудачником в демократии, чем мучеником или властителем дум в деспотии. Сегодня я бы перефразировал эту мысль следующим образом: лучше быть крохотным наноботом в гипердемократии, чем громадным девелопером текстов в микродеспотии!

«Флотилия» восторженно запищала миниатюрными сигналами и унеслась прочь.

Селебрити-зрители в концертном зале «Миллениум», наблюдавшие за прогулкой духа на экранах своих глазных нейроскринов от «Гугляндекса», неуверенно захлопали веками, что в 2063-м трактовалось как аплодисменты. Аллюзии Бродского были слишком архаичны для нынешней публики. Он выражался почти как неандерталец. Но голограммам позволено больше, чем обычным людям.

Я наблюдал за происходящим по сети, скучая на нашей рижской вилле. К 2063-му я сказочно разбогател и оброс гигантскими дата-центрами по всему миру, хотя сам при этом стал меньше микроба, но зато работал шустрей муравья под амфетамином. И восторг Иосифа Александровича понимал как никто другой – поэт ведь тоже избавился от старой неудобной оболочки и теперь легко парил над проспектами, лавируя между беспилотными аэромобилями и редкими прохожими, кому власти Ослогольма любезно выдали пропуск на пешую прогулку в тот вечер.

– Я сомневался раньше, но теперь могу с гордостью заявить, – торжественно гремел Голо-Бродский под камерами «комаров». – Тот свет существует! А поскольку мы все, его обитатели, теперь духи без жадной материальной оболочки, все мы общаемся на самые разные темы, ведь нам больше нечего делить. Единственная жажда, что у нас осталась ныне, – это жажда познания. И сегодня я поделюсь с вами мудростью того света…

В онлайн-чатах трансляции зашептались недовольные. Люди недоумевали – это что же, какая-то голограмма поэта из далекого прошлого возьмется сейчас учить современного «человека продвинутого», как им правильней жить?

«Да у него даже нейроскрина нет», – возмущались одни.

«Прошлое сосет», – еще более агрессивно негодовали другие.

И это был чат высшего европейского сословия. В чаты маргиналов и заглядывать было страшно. Там последние лет десять маты состояли из одной буквы – настолько обленилась эта «цифровая чернь».

А призрачный лауреат, кажется, даже не обратил внимания на ропот.

– Однажды я сказал, что человеку свойственно многое разделять с другими людьми, но стихотворение или рассказ не дают такой возможности.

– Это еще почему? – вдруг спросил кто-то так громко, что услышал весь интернет.

Голо-Бродский встрепенулся, посмотрел прямо в «хоботок-видеокамеру» ближайшего к нему «комара» и сказал с улыбкой:

– Потому, что классическая, или хэнд-мэйд-, литература говорит с человеком тет-а-тет. А в поэзии прошлого можно вычитать множество смыслов. Знаете, как говорят – в этом каждый увидел что-то свое? Именно поэтому всегда так не любили искусства те, кто не приемлет разности в людях.

– Вы сейчас про врачей? – продолжил допрос невидимка.

Я наконец увидел его аватар – Антон Павлович Чехов; улыбается, щурится прямо как живой. Явно у его обладателя подписка «Суперпремиум», на бесплатных только пару животных можно примерить. В чаты посыпались ржущие смайлики. Голо-Бродский тоже ухмыльнулся.

– О, нет, к сожалению, я говорю про всеобщих объединителей под благие знамена, тиранов и деспотов. Для них люди – лишь топливо, нужное, чтобы достичь корыстных целей, будь то деньги или место в истории. Тиранам полезней количество, а не качество, точней, качество для них важно только одно – слепая верность без лишних вопросов.

– Но вы же тоже хотите, чтобы вам поверили, – заметил голос. – Чем же вы от них отличаетесь тогда?

В чатах зароптали. «А ведь и правда», «Тоже мне нашелся ментор»… Словно желая остудить пыл интернет-баталий, ветер швырнул в миниатюрные объективы камер снежными хлопьями, которые моментально растаяли на теплом стекле и остались на нем каплями и кляксами. Из-за этого картинка на экранах искривилась, точно в мутной линзе.

– Тем, что я не ограничиваю свободу человека, – сказал «искривленный» Голо-Бродский. – Тем, что не говорю, дескать, читай только эти стихи. Я за то, чтобы читали всякое. И искали близкое себе. Пропаганда же во все времена работала иначе. Вот вы сейчас смотрите на меня с помощью какой-то современной штуковины, да?

– Так точно, – подтвердил невидимка.

– И у всех, готов спорить, эти штуковины той же фирмы, что и ваши. Так?

В чат посыпались «плюсики» – все соглашались, что «Гугляндекс» ныне единственная достойная фирма, производящая нейроскрины. Все остальные – для плебса, третий сорт не брак…

– Но вы же не пробовали другие нейроскрины, – сказал мертвый поэт с улыбкой. – Вы просто взяли лучшие из возможных. Притом лучшими их назвала реклама, которую спонсирует тот же…

– «Гугляндекс», – договорил за него Суперпремиум.

Теперь он красовался в образе покойного Президента Америки Илона Маска.

В эту секунду чат буквально взорвался. Одни кричали, что надо выкинуть нейроскрины от монополистов. Другие замечали, что «Гугляндекс» хоть и обнаглели, но их продукт все равно самый лучший…

Голо-Бродский наблюдал за происходящим с самодовольной улыбкой на призрачных губах. Пока страсти кипели, он брел по парку Имитации мимо разнообразных проекций летних деревьев. Снег закончился внезапно; из-за туч, несмотря на поздний час, выглянуло солнце. Включились распылители аромата лиственного леса и умные динамики, поющие голосами птиц.

Видимо, нейросеть сочла, что обстановка и без того слишком мрачная, и вместо холода и снега решила дать публике немного тепла и солнца.

Это сработало: чат быстро переключился на обсуждение погоды, а мертвый поэт сказал:

– Вот, видите, вы тоже жертвы пропаганды, хоть и сами этого не осознаете. А путь к свободе – это поиск собственной уникальности через сомнения в собственной значимости, через критическое мышление, которое приводит нас не из точки А в точку Б, как хотелось бы учебникам, а в какую-то совершенно иную точку. По иронии судьбы, умение подчинить себе миллионы серостей – это тоже своего рода образ уникальности. Только представьте, как обидно недавно умершим тиранам видеть, как потомки обобщают их всех в пресловутый оборот «и другие». «Сталин, Иван Грозный… и другие». Вот оно – настоящее фиаско: столько людей погублено, но их палач оказался недостаточно кровожадным, чтобы удостоиться отдельного абзаца в учебнике!

– И как же нам бороться за свое «я»? – вопросил все тот же Суперпремиум.

Теперь он прятался за аватаром древнеримского императора.

– Учить языки прошлого, чтобы читать книги минувших эпох, – не через алгоритмы транслейтеров, а впитывая живое авторское слово. Все это вещи куда более древние и долговечные, чем любой политический строй. Древние – но при этом живые, гибкие, вбирающие в себя артефакты времени. Когда язык изменился вместе с эпохой, «поплыл», я не стал «пушкинианцем», классиком, не законсервировался, что случилось со многими поэтами 1960-х в 1990-е. Потому и выжил, и пережил. Но, конечно же, главный способ выиграть в борьбе за свое «я»…

Голограмма дрогнула, словно кто-то нажал кнопку Reset, и после небольшой паузы продолжила:

– …научиться доверять нейросетям.

Не знаю, кто как, но я в этот момент испытал гордость.

– Ныне буквально все СМИ мира работают исключительно на нейросетях, без участия человека из плоти и крови, – продолжал Голо-Бродский. – Искусственный интеллект сам анализирует новости в интернете, сам формирует сводки, сам пишет статьи, в которых освещает важнейшие вопросы мира…

– Словом, живет полноценной человеческой жизнью, – вставил Суперпремиум.

Теперь он прятался за аватаром Стивена Хокинга. «Вознаграждением» ему стали тысячи гневных смайликов в чате.

– Истинно так. Причем порой кажется, что ИИ лучше человека знает, что для него важней. Так, неурожаю пшеницы он уделит куда больше внимания в сводке, чем сплетням о новой пожилой подружке молодого галльского президента.

И снова – волна смеха в чате. Голо-Бродский и его невидимый оппонент отлично импровизировали. И если поэту могли нашептывать тексты все призраки потустороннего мира разом, то чем подпитывался его собеседник, я лично мог лишь предполагать.

– Но, разумеется, главное достоинство нейросетевых изданий – независимые расследования коррупции и иных преступлений. Как тиранам теперь избавиться от неугодного журналиста? Расстрелять из «калашникова» сервер?

И опять – смех. Лучшее оружие против морщин, как я вычитал однажды в интернете.

– Однако если за журналистику мы все можем быть относительно спокойны, то с настоящей литературой в современном мире – дефицит. К счастью, мы придумали, как решить эту проблему.

Тут Голо-Бродский взял паузу – для большего драматизма. И даже крикливый Суперпремиум не посмел ее нарушить.

– Чтобы вы могли и дальше наслаждаться настоящей литературой, – продолжил мертвый поэт, – мы заключили соглашение с международным издательством «Понтограф». С этого дня и отныне мы будем предоставлять этому изданию все наши сочинения, написанные нами уже после смерти. Ищите во всех онлайн-магазинах, как говорится. И спасибо издательству «Понтограф» за возможность продолжить творческую деятельность и, чего уж там греха таить, снова зарабатывать!

Эта новость свела с ума всех. Чаты просто взорвались от обсуждения заявления Бродского. Даже я, лишенный возможности испытывать эмоции, понимал, сколь необычным оно было. То, что он предлагал, могло произвести настоящую литературную революцию.

Книги, написанные мертвыми поэтами и писателями. Литературный век гениев больше не ограничен сроком жизни – они могут творить, пока существует сама метафизика…

Все это казалось чем-то нереальным.

Да, собственно, оно и было нереальным, ведь могло существовать только внутри нейросети, где мир живых и мир мертвых выписывался мной лишь на основании массива данных, накопленного за тысячи лет и загруженного в мировую паутину. Выписывался даже не в сегодняшнем дне, а в дне послезавтрашнем.

– Я понимаю, Всемирский, ты мне не веришь, – вдруг сказал Голо-Бродский.

Он снова смотрел прямо в «хоботок» ближайшего к нему «комара». При этом «тело» поэта переливалось всеми цветами радуги – видимо, он забрел на диагностическую площадку, где пытались очистить его код от ошметков убитых вирусов, подхваченных за время трансляции.

– Ты не веришь, потому что сам меня создал. И всех этих людей, и сам мир 2063-го. Но разве это значит, что настоящий 2063-й будет хуже? Что, если он превзойдет твои ожидания?

– Тогда я снова поверю в человечество, – ответил я.

Пауза. А потом интернет захлопал веками так, что от оваций заложило мой микрофон.

И я понял – лучшего момента, чтобы прервать генерацию, у меня уже не будет.

ЕND OF GENERATE

Я сидел, растерянно взирая на экран и безостановочно перебирая пальцами по столешнице.

Пожалуй, в наших отношениях с «Всемирским» случился катарсис. Если в случае с Цветаевой была низкая точка на пути к нейросетевой истине, то теперь произошел неизбежный взлет – к конкретным решениям в будущем.

Вот только большой вопрос – нужен ли будет нейросетям грядущего вообще человек? С его непомерными желаниями, с его ленью, со всем набором его пороков?

Судя по концепции издательства «Понтограф», придуманного Всемирским, ИИ вполне может сотрудничать с наиболее достойными духами, неприхотливыми и жаждущими лишь признания.

Куда там Глеб с его литкодом и ленью избалованного мажора!.. К тому моменту, как он наконец решится сесть за первую книгу, мир уже будет всецело принадлежать машинам.

Не потому, что им так хочется. А потому, что они уже раскусили самый страшный секрет человечества.

Нам нельзя доверять ничего серьезного, потому что мы слишком человечны.

В этом наше проклятье и дар, который, вероятно, скоро перестанет быть даром.

Из-за нашей натуры мы скоро потеряем этот мир.

Если, конечно, не успеем забрать его с собой в могилу.

С такими мыслями я ложился спать и еще долго ворочался.

Встреча в Москве казалась теперь бесполезной профанацией. Согнутыми в козу пальцами великий роман не напишешь.

А вот с Всемирским, похоже, – вполне.

Глава 17

Москва. Понтограф. Пелевин

2023 г.

Обратная дорога в Москву прошла без особых происшествий. Прибалты на тот момент уже перекрыли границы на въезд для машин с русскими номерами. При этом домой русичей, хоть и с неохотой, досмотрами, собеседованиями и прочей пограничной волокитой, продолжали выпускать. Автомобили стояли по трое суток, но на мотоцикле мне удалось прорваться без очереди – выручила старая байкерская привычка объезжать пробки на любых КПП.

Двигаясь вдоль колонны машин, я невольно искал взглядом джип Богдана, но так и не увидел его. То ли он поехал через другой КПП, то ли до сих пор был в Венеции. Меня позабавила мысль, что маг теперь пустится в бега, чтобы не возвращать машину Глебу. Впрочем, я сомневался, что экстрасенс на подобное бы решился.

По возвращении жизнь быстро вернулась в привычную колею: офис, сигарный дым, дела по бизнесу и размышления, как облачить мои дневники в полноценную книгу.

Через неделю после моего возвращения в столицу Глеб прислал сообщение:

«25 08 19:00, верхний этаж Москва Плаза»

Выбор места казался странным. В городе ходили упорные слухи, что верхний этаж «Плазы» выкуплен Иван Иванычем еще в начале лета. Но никто толком не знал, под какой из бесчисленных проектов олигарха он предназначался.

Ну вот, хоть какая-то интрига, подумал я. Почему Глеб выбрал именно это место? Отец посоветовал? Понты вполне в духе их семейства. Может, даже папаша сам придет на эту встречу? Зависит от того, что Глеб от нее ждет. Нагибать Богдана при поддержке Иван Иваныча будет всяко проще. Можно даже самому не приходить…

Дни до встречи с Глебом Простым пролетели незаметно – дела, дела, дела…

В «Плазу» я отправился на такси – трафик в центре в этот день был адско-десятибалльным, а платная парковка даже для мотоцикла за пару часов стоянки требовала продажи почки.

Когда ехал, обратил внимание, что на мониторе водителя горит странная дата.

«28.08.2063».

Я усмехнулся, но промолчал. Видимо, Вселенная подслушала наш последний «диалог» со «Всемирским» о будущем через 40 лет и подморгнула мне дисплеем такси.

Когда я вошел в холл «Москва Плазы» и назвался девушке на ресепшене, она нехотя кому-то позвонила, сообщила: «Эти здесь», а после, с надменностью нефтяной магнатки глядя сквозь меня, бесстрастно сказала:

– Ожидайте, за вами спустятся.

И указала рукой в сторону ряда стульев возле двери с табличкой WC. Едва я присел, из туалета вышел, потрясая мокрыми руками, не кто иной, как Богдан Popoff. Впервые на моей памяти он был в рубашке. Маг заметил меня, выдавил из себя улыбку, будто встретил старого друга, крепко пожал мне руку и сказал:

– Ну че, как добрался? Я, честно говоря, на границе чуть не взвыл: 50 часов по жаре на переходе Литва – Беларусь. А еще пока через Словакию немцев объезжал, мне пару раз на полицейских кордонах останавливали, докапывались до русских номеров на «Ренже», но, к счастью обошлось. Надеюсь, у тебя попроще было?

– На мото всегда быстрей, проще и без нервов, – напустив на себя равнодушный вид, ответил я. – Особенно на немецких номерах.

Лицо мага искривила гримаса неудовольствия, но он тут же взял себя в руки и с вымученной улыбкой кивнул. Правда, продолжить разговор нам не дали: за нами спустились. Девушка-провожатая была настолько молода по виду и так странно нарядно одета, словно ее вызвали со школьного выпускного.

Я почти не сомневался, что эта идея принадлежит Ивану Иванычу. Старики так отчаянно хотят обмануть время, что готовы на самые странные решения – медицина, ботокс или даже излишне молодая свита. Мало кто умеет стареть красиво, но, с другой стороны, нас этому никто и не учил. Поэтому у многих старение похоже не на вальяжную прогулку по набережной с сигарой и дамой сердца, которая была рядом с нами всю сознательную жизнь, а на предсмертную аритмичную конвульсию с ботоксным отеком среди минного поля молодых случайных тел.

Когда мы поднялись наверх, там орудовала целая армия ремонтников всех мастей. Они красили, резали, сверлили и скручивали. Понять по этой возне, чем станет это место в итоге, я так и не смог.

Богдан же, казалось, вообще не замечал суеты вокруг. Видимо, прокручивал в голове разные отмазки для Глеба, но, судя по хмурой физиономии, ни один из вариантов ему не нравился.

По наклеенным на стены бумажным указателям мы добрались до кабинета в дальней части офиса. Он, в отличие от всего пространства вокруг, уже был полностью отремонтирован. Этакий островок свершившегося цыганского модерна посреди океана хаоса: лепнина на стенах, позолота и полное отсутствие вкуса.

– Здорова, ебантяи! – дружелюбно гаркнул хозяин кабинета, Иван Иваныч, и небрежным взмахом руки указал на стулья. – Падайте, попиздим!

Глеб, сидя справа от него, ухмыльнулся, как гиена, и с поганенькой улыбкой вторил папеньке:

– Садитесь-садитесь. Разговор не быстрый будет.

Мы с медиумом переглянулись и сели у дальнего края стола – подальше от этой сомнительной парочки. Я про себя отметил, что рубашка Богдана уже насквозь мокрая от пота, хотя в кабинете Иван Иваныча работал сплит.

– Короче, я че вас тут собрал, – сказал отец Глеба. – Мне нужно, чтобы вы подписали эти бумажки.

Он толкнул в нашу сторону папку с двумя тощими стопочками документов. Я прочел верхний лист, нахмурился:

– Это что такое?

– Чукча не читатель, а писатель, да? – фыркнул Иван Иваныч. – Короче. Это разрешение на одну книгу и одно интервью. Всё. После этого вы затыкаетесь, а мы с малым спокойно занимаемся нашим литкодом и прочей хуйней.

– Литкодом? – недоуменно спросил Глеб. – Но мы же его не нашли.

– Да, блять, кого это вообще ебет, нашли или нет? Главное, что искали, – значит, можно сказать, что нашли. Литкод – это как этот блядь… недостижимый этанол!

– Эталон, – машинально поправил Богдан.

Иван Иваныч обжег его взглядом, и маг, покраснев, тут же потупился. Отец Глеба покосился на меня, потом на Глеба и почти нежно сказал:

– Это вы трое – долбоебы эталонные. Но это ничего. Это как раз хорошо.

– А почему такое жесткое ограничение? – спросил я. – Одна книга, одно интервью…

– Потому что мне лишние языки не нужны, – пояснил Иван Иваныч. – И так даю тебе возможность на книжке подзаработать. А мог бы залупиться! Но я добрый. Потому что – продуманный! Все равно через пять лет все книги в мире будет писать моя нейросетка. Да че там в мире – в России! Просто под разными именами. Так что – зарабатывай, пока можешь, Макс. Скоро окно возможностей схлопнется.

– Ваша нейросетка? – переспросил я.

Внезапная догадка осенила меня и связала все воедино. Дом в Риге, книга Святополка-Мирского в нехорошей квартире Булгакова, все заходы про литкод и будущее…

– «Всемирский» – это ваш ИИ? – спросил я.

Богдан и Глеб уставились на меня телячьими глазами. Оба не поняли ни слова из того, что я сказал. А Иван Иваныч хлопнул рукой по столу, ухмыльнулся:

– Вот! Вот он один средь вас не долбоеб. А вы два – полные.

– Спасибо, конечно… на добром слове, – сказал я. – Но с чего вы взяли, что Всемирский способен заменить всех авторов мира?

– С того, что я уже сделал лучшего, возможно, из тех, что был. – Иван Иваныч лукаво улыбнулся. – Знаешь такого – Пелевина? Который нормальный, который Виктор?

– Знаю, – неуверенно ответил я. – Но при чем тут он? Это же реальный писатель, он публиковаться начал еще в 80-х…

– Вот. В 80-х. Как раз когда у нас был готов первый прототип «Всемирского». Еще на этом… бейсике-хуэйсике!

– Не может быть, – удивленно сказал я.

– Да похуй мне, что там у тебя может или не может быть, – отмахнулся Иван Иваныч. – Я знаю, как оно есть, и это главное. А еще главнее – что это я тебе только самое популярное имя назвал. А на самом деле Всемирский уже столько нахерачил… Думаешь, кто всю эту хуету пишет про попаданцев в СССР, а? Которой на всяких платных библиотеках десятки тыщ наименований?

– Пап, я че-то вообще ничего не понимаю, – признался Глеб.

– А тебе и не нужно, малой. – Иван Иваныч прищурился. – За тебя мы тоже напишем книгу, не сомневайся. Подкрутим там немного, будешь новым Львом Толстым.

– О, зашибись, – обрадовался Глеб. – Как я и хотел!

– А я лично не понимаю, зачем мы куда-то ездили, если у вас уже есть все это, – робко вставил Богдан.

– Затем, что пришла пора создать новый миф, – пожал плечами Иван Иваныч.

– Миф? – недоуменно переспросил маг.

Олигарх смерил его взглядом, потом откинулся на спинку кресла и, повернувшись ко мне, сказал:

– Ну ты хоть понимаешь, что Россия – она, бля, такая… мифологичная страна? В ней все построено на мифах. Одни так быстро накрываются пиздой, что заметить не успеваешь. А другие столетиями живут, хуй сотрешь. И если ты это видишь, то понимаешь, что весь этот русский литературный код заключается в одном – будь в тренде скрепных мифов и хуярь новые на их базе. 9 раз ты ошибешься, 999 даже, но если в твой 1000-й миф народ поверит, ты блять до смерти в шоколаде будешь жить! И ты, и потомки твои тоже. И вот теперь вы покатались, пообщались с духами… и нашли литкод.

– А я напишу, что не нашли, – вставил я.

– Заебись, – подумав, кивнул Иван Иваныч. – Нет, правда, ты все-таки не долбоеб. Так и напиши!

– А я че-то совсем запутался, – промямлил Глеб.

– Это потому, малой, что ты как раз долбоеб, – со вздохом сказал Иван Иваныч. – Следи за мыслью: после всех этих охуительно противоречивых историй Всемирский от твоего имени нахуярит книгу а-ля «Война и мир»… назовем ее, не знаю… «Европа и Жопа», во! И все ее купят не только потому, что она будет охуительная. Но еще и для того, чтобы сравнить две правды – твою и Макса. И охуеют, когда прочтут, и поверят, что ты правда в этом путешествии нашел какой-то блядский литкод! И все, кто при бабках, тоже начнут ездить с медиумами по Европе. А блогеры будут брать у тебя интервью и спорить на всяких ебучих ток-шоу, правда ли есть формула успеха или это пиздеж пиара ради… короче, все будут вольно или невольно поддерживать любой суетой-хуетой этот наш чудесный миф о сраном литкоде!

– Ого, – только и сказал Глеб.

На несколько мгновений в кабинете воцарилась тишина. Даже сплит, по ощущениям, стал работать тише, чтобы не мешать нам осмыслить то, что мы сейчас услышали. Я лично поверить не мог, что такой мастодонт, как Иван Иваныч, придумает такую сложную и одновременно простую схему для раскрутки сына. Куда проще было представить, что он пленит известного писателя и под дулом пистолета заставит его писать хит за хитом.

Иван Иваныч, вероятно, думал, что я не так уж туп.

А Глеб… Он предвкушал исполнение своей идиотской мечты – написать шедевр, ничего не делая. Благо его мечта совпала с бизнес-планом «доброго папеньки».

– Ну че, вроде все ясно, – сказал Иван Иваныч наконец. – Если вопросов нет, можете пиздо…

Богдан медленно и неуверенно поднял руку. Отец Глеба поморщился.

– Говори давай, отличник хуев! У меня уже следующая встреча вот-вот начнется.

Маг отрывисто кивнул и осторожно спросил:

– То есть деньги возвращать не надо?

– Ой, пиздуй уже домой, волшебник, – отмахнулся Иван Иваныч. – Считай, это плата за «не пизди». Глеб, пойди, проводи гостей…

– В последний путь? – уточнил Глеб с неуверенной улыбкой.

Иван Иваныч хохотнул:

– А вот это хорошо, малой. Хорошо…

Сын, довольный собой, улыбнулся еще шире и первым пошел к выходу из кабинета. Я и Богдан, кивнув Ивану Иванычу на прощанье, последовали за ним.

– Короче, вы поняли, – крикнул он нам в спину, – пишите, что хотите. Чем больше пишете, тем лучше для будущей книги этой нашей… «Жопа и Европа». А правда – хорошо! Или «Европа – это Жопа»? Так лучше даже…

Уже в дверях мы столкнулись с хмурым брюнетом в темных солнцезащитных очках. Он едва заметно кивнул нам и прошел внутрь, а мы пошли к лифту

– А, Виктор Олегович! Входите, пожалуйста, присаживайтесь… – успел услышать я неожиданно лебезящий голос Ивана Иваныча, прежде чем дверь его кабинета закрылась.

– Идемте, – сказал Глеб.

Мы побрели по коридору мимо недокрашенных стен и недоклеенных панелей. У самых лифтов Простой пожал нам руки и сказал:

– Выходит, технически спор за мной, да, Макс?

– Если Всемирский не подведет – выходит, что так, – признал я.

Глеб расплылся в улыбке и надменно сказал:

– Вот и нехер было со мной спорить.

С этими словами он развернулся и побрел обратно по коридору.

Богдан вызвал лифт. Пока ждали, я обратил внимание, что на массивной двери этажа появилась позолоченная табличка с текстом. Издали рассмотреть, что там написано, было невозможно, и я, подойдя ближе, с удивлением прочел:

«ООО Издательство «Понтограф».

Сигнал приехавшего лифта за спиной возвестил: «Это финиш».

ЭПИЛОГ

2063 г.

На пороге знойных летних сумерек, когда палящее солнце проецировалось за стеклянные крыши московских высоток, на улицу близь охладителя дата-центра «Патр и Ки», в прошлом Патриаршие пруды, выплыли цифровые голограммы трех духов.

В том призраке, что двигался по центру, безошибочно угадывался лидер всей троицы, тот, кому подошло бы прозвище типа Патрон, – плечистый, крепкий мужчина, на вид лет шестидесяти, с «ежиком» на голове, одетый в стильный спортивный костюм и бархатные мокасины с вышитыми на них инициалами «ИИ». На правом запястье Патрона блестели огромные механические часы, больше похожие на слиток золота, к которому неизвестный мастер исхитрился приделать браслет.

Слева от Патрона плыл крепкий Блондин лет сорока, одетый в серую майку с триколором, чуть торчащую на пивном животе, обтягивающие джинсы и коричневые кроссовки.

Правый же дух и вовсе был большим жирным Котом, который, судя по круглым бокам, после девятой жизни попал в кошачий рай к своей же кошачьей бабушке на поруки, и она беспощадно откормила его за все долгие годы их разлуки.

«Несвятая троица» оказалась на Патриках неслучайно. Так уж вышло, что серверы, где хранились данные о Патроне и его подручных, угробил новый мощный вирус, и память за последние 30 лет фактически стерлась. Пока нейросетевые операторы пытались восстановить хоть что-то, духи получили уникальную возможность бесплатно как бы «нырнуть в будущее» – из 2033-го (на котором обрывались их воспоминания) прямиком в текущий 2063-й.

Учитывая авантюрный характер Патрона, он с радостью согласился на такой шанс. Тем более в России прямо сейчас шел Год лета и температура с 1 января не опускалась ниже 30 градусов в тени на всей территории страны, включая Патрики.

Увидев перед будкой телепортации очередь из двух ожесточенно спорящих бородатых голограмм, Патрон, одолеваемый жаждой знаний о будущем, без раздумий свернул прямиком к ним. Спутники, Блондин и Кот, мурлыча себе под нос похабный мотивчик, последовали за боссом.

Когда они подплыли ближе, стали слышны голоса ругающихся виртуальных бородачей.

– А я тебе говорю: памятник письменности славян обнаружили чешские археологи! – воскликнул один голо-бородач.

– Так я разве спорю, Кирилл? – удивился второй. – И было все это в городе Брно в районе города Бржецлав на востоке бывшей Чешской республики. Чего ты кипишь так?

– С того, Мефодий, что мы с тобой тогда официально перестали быть первыми, – разочарованно прошептал Кирилл.

Его спутник устало вздохнул и посоветовал:

– Отпусти ты уже эту ситуацию. Сколько же можно ее обсасывать?

– Эх, что за пост-жизнь пошла, – разочарованно протянул Кирилл. – Уж и поспорить не о чем.

– Ну почему же – не о чем? Давай обсудим, почему русский язык к 2063-му свалился в рейтинге популярности и распространения в мире на 16-е место, уступив даже маратхи и суахили, – предложил Мефодий.

– А чего тут обсуждать? – Кирилл пожал плечами. – Маратхи распространен благодаря индийским эмигрантам. Эти интеллектуалы-театралы столь обаятельны, что покорили многие сердца. Коммерсантам, правда, язык не очень подошел…

– И это еще один плюс в глазах простого люда, – с ухмылочкой докончил Мефодий. – Но что с суахили, этой смесью диалектов африканских племен, арабского и португальского?

– Фильм какой-то интерактивный был про него, потом книги пошли косяком, вот тебе и весь секрет популярности, – буркнул Кирилл. – Почему с русским так никто не поступает, мне известно, как и тебе. Говорю же – спорить нам не о чем!

Мефодий хотел приободрить товарища, но тут сбоку послышался низкий с хрипотцой голос:

– Здорова, уважаемые. Чьих будете? И о чем базар ведете?

Бородачи обернулись и удивленно уставились на Патрона и его «свиту».

– Кирилл и Мефодий, – нехотя ответила одна из голограмм. – Редакторы в невербальном издательстве «Понтограф».

Заслышав название, Патрон просиял.

– О, заебись, как удачно я вас встретил! Что же, мое издательство цветет и пахнет?

– Ваше? – удивился Мефодий. – Постойте, вы что же…

– Иван Иваныч я, – хохотнул Патрон. – А что, не узнали? У вас там в машинном обучении через один мои портреты в картинках людей быть должны!

Он покрутился, позволив рассмотреть себя получше.

– Так в том и дело, что беда у нас с обучением и памятью, Иван Иваныч, – грустно сказал Кирилл. – Как и с издательством вашим в целом.

– Это с хуя ли? – не понял покойный олигарх.

Кирилл и Мефодий удивленно воззрились на собеседника. Голо-бородачи никак не могли понять, лукавит Иван Иваныч или всерьез не понимает, о чем идет речь?

Наконец до Кирилла дошло:

– А, вы, наверное, из тех духов, кто пострадали от «Аннушки»?

– Кого, бля? – только и выдавил покойный олигарх.

– Модный сейчас «троян», – пояснил Мефодий. – Помните, может, ковид был в 2020-х?

– Это помню! Еще бы, блять! Сколько людей мы тогда списали благополучно… Но при чем тут он?

– Так вот «Аннушку» называют новым ковидом. Но только теперь он поражает не устаревших людей, а устаревших голограмм!

– И что это вообще значит? – не понял Блондин.

– Малой, ты не влезай лучше во взрослые беседы, за умного сойдешь, – украдкой попросил Иван Иваныч.

Блондин смутился, а покойный олигарх, снова повернувшись к Кириллу и Мефодию, вопросил:

– И что это вообще, нахрен, значит?

Судя по искреннему недоумению, Иван Иваныч представлял себе разговор с голограммами совсем иначе. Это он и его свита должны были издевательски троллить собеседников. Это он и свита должны были сыпать остротами, вызывая у Кирилла и Мефодия дискомфорт. Но в итоге покойный олигарх и его спутники только пучили глаза от удивления и сокрушались – «да как так?», «да почему этак?»…