Дихроя. Дневники тибетских странствий

«Жестоко… но без этого изнурительного труда не было бы и дворца».

Поднявшись по одной из трех каменных лестниц, находившихся с лицевой стороны, Гомбожаб и Даший вошли в здание, именуемое Побран-марпо13. Средний этаж его занимало духовенство дворцового дацана Нам-чжял, этажом выше хранились субурганы Далай-лам, начиная от пятого, Ловсан-чжямцо, а покои нынешнего Далай-ламы находились на самом верху.

– А где же находятся все кладовые, приемные, квартиры обслуги? – спросил Гомбожаб.

– В Побран-карбо14. Еще там находится главная тюрьма Тибета – там содержатся высокопоставленные преступники, осужденные самим Далай-ламой. А за стенами дворца живут обычные монахи.

Поднявшись по лестнице, паломники очутились в приемной, где не оказалось ни диванов, ни стульев или столов – лишь великое множество колонн, на которые можно было опереться, дабы дать хоть немного отдохнуть спине и ногам. К этому моменту здесь уже толпилось немало народу; все, очевидно, тоже явились для поклонения Далай-ламе. Особое внимание востоковеда привлек глухой старик, который, судя по всему, прибыл на аудиенцию вместе со своим сыном.

– И что же, с них тоже взяли плату в восемь ланов? – удивился Цыбиков.

Даший пожал плечами, но вместо него ответил стоящий рядом немолодой монгол:

– Да, эту плату все платят. Мы вот с моей Сугар. – Он мотнул головой в сторону женщины, стоящей у него за спиной. – Из самого Цайдама ехали, по дороге на нас душегубы напали, отобрали все – деньги, лошадей… а нас умирать бросили, раненых. Хорошо, караван мимо шел, подобрали, отвезли нас в Накчу. Там мы выздоровели малость и сюда пришли, пешими… а тут уже братья помогли. Ни гроша у нас с собой не было, благо, братья дали, сможем теперь получить благословение…

– Отчего ж вы вдвоем ехали, никого не наняв? – удивился Даший. – Дороги кишмя кишат разбойниками!

Монгол и его спутница переглянулись. Кажется, вопрос Дашия их смутил.

– Дело в том, что Сугар… – пробормотал монгол. – Не моя жена, а… моего соседа.

– Поэтому нам и нужно благословение, – вставила женщина и тут же смущенно потупилась.

– Мы неправильно поступили, – тут же добавил монгол. – И хотим… хотим повиниться…

– О, – только и сказал Цыбиков.

«Так, значит, они бежали от закона… так, может, нападение разбойников – это кармическая расплата за грех? Как знать…»

Монгол и Сугар заспорили о чем-то, и Даший и Гомбожаб, воспользовавшись их перепалкой, отступили в дальний угол, подальше от других. Ожидание было крайне долгим и скучным; лишь изредка местные слуги выходили к прихожанам, чтобы взять у них хадаки или иные предметы, необходимые для подготовки церемонии.

– И зачем мы пришли так рано? – тихо спросил Цыбиков у спутника.

Тот лишь плечами пожал.

– Не знаю. Так потребовали при получении разрешения на аудиенцию.

– Понятно… – протянул Гомбожаб.

Взгляд его снова наткнулся на супругов-монголов.

«Вот на что люди готовы пойти ради любви!.. Стать изгнанниками в родном краю… нарушить все законы и обещания… Мог бы я, интересно, поступить так ради кого-то?.. Наверное, нет…»

Цыбиков не был романтиком. Единственное, что он по-настоящему любил, – это наука. С той поры, когда его первый наставник и, по совместительству, двоюродный дядя Петр Бадмаев, впервые привел Гомбожаба в свое училище, мальчишка жил только чтением, грезил дальними путешествиями и втайне на-деялся, что однажды какой-то географический объект он сможет назвать своим именем.

Солнце уже клонилось к закату, когда мимо ожидающих прошествовал первый советник Далай-ламы. На нем была длинная желтая куртка.

– Следуйте за мной! – на ходу возвестил первый советник, и все присутствующие без лишних вопросов побрели за ним.

Они поднялись на этаж, где хранились субурганы перерожденцев; через решетчатые окна видны были ступы с прахом прежних Далай-лам, включая позолоченный субурган Пятого Перерожденца, Ловсан-чжямцо.

Не задерживаясь здесь, первый советник повел прихожан еще выше, по крутой деревянной лестнице, которая привела на открытую площадку перед самой дверью приемного зала Далай-ламы. Слева и справа от этой двери на скамейках располагались знатные ламы, на самой площадке на длинных коврах восседали простые ламы, входившие в придворный штат. Выстроив прихожан друг за другом, первый советник повторил правила грядущей церемонии и лишь после этого завел гостей дворца в зал.

Это оказалась просторная, но очень темная комната, стены которой были обшиты желтым китайским атласом. Напротив двери стоял высокий трон без спинки, более похожий на большой сундук; на престоле в позе лотоса сидел сам Далай-лама. Одетый в желтую мантию, с остроконечной шапкой на голове, он взирал на гостей без тени эмоций. Кроме самого Далай-ламы в комнате была его свита, включающая двух телохранителей, стоявших ближе всех к трону. По левую руку от хозяина покоев стояли низкие скамейки, на которых располагались высшие сановники дворца.

Едва двери за прихожанами закрылись, время будто ускорилось. А может, напротив, до того оно шло слишком медленно, а теперь приобрело свой обычный темп… Подгоняемые первым советником и другими присутствующими, гости спешно отвешивали по три земных поклона и, уложив на вытянутые перед собой руки ритуальные шарфы, по очереди приближались к престолу. На каждый этот шарф дежуривший у трона слуга ставил последовательно четыре вещи – круглый талисман (мандала), статуэтку Будды, книгу и молитвенную ступу. Далай-лама медленно протягивал руку, касался каждой из вещей, после чего слуга спешно убирал предметы. Затем Тринадцатый Перерожденец забирал шарф и благословлял прихожанина, прикладывая правую руку к его темени.

Когда подошел черёд Цыбикова, Далай-лама ненадолго задержал ладонь на его голове, а потом загадочно улыбнулся чему-то самым уголком рта. Гомбожаб хотел было воспользоваться этой заминкой и задать вопрос про дихрою, но не успел: верный слуга уже подал хозяину отрезок шелковой ленты, и Далай-лама быстро связал шелк в узел и, дунув на него, прислонил к шее востоковеда. Это был талисман, который после дуновения Далай-ламы становился оберегом от несчастий.

– Садись, – велел первый советник, и Цыбиков опустился на тонкий коврик недалеко от трона. Теперь перед востоковедом была лишь голая стена, а трон Далай-ламы находился сбоку. Другой слуга внес кувшин с чаем и остановился возле престола. По команде Цыбиков с присоединившимся к нему Дашием подошли, чтобы испить по глотку и еще раз поклониться Далай-ламе. Когда все испили из кувшина, Тринадцатый Перерожденец громко спросил:

– Благостен ли был ваш путь сюда и счастливы ли все вы на вашей родине?

Цыбиков и остальные прихожане молча приподнялись с места и поклонились. Затем двое слуг принесли вареный рис, которого Далай-лама съел едва ли щепотку, тогда как всем прихожанам насыпали полные миски. На трапезу, однако, времени особо не дали – Цыбиков успел съесть от силы треть, когда первый советник объявил, что церемония окончена, и попросил всех удалиться.

– Убирайтесь! – будто проснувшись ото сна, вдруг заголосили телохранители Далай-ламы, и прихожане заспешили наружу.

«Как… странно все было», – думал Цыбиков, шагая вниз по ступенькам.

Не понимая собственных эмоций, он стал смотреть на других; судя по счастливым лицам, на них церемония произвела эффект куда более благостный. Все, включая того дряхлого старика, его сына и монгольских беглецов-любовников, буквально светились. Даший тоже выглядел одухотворенным.

– Что с тобой? – спросил он, увидев, как Цыбиков задумчив.

– Не знаю, – честно сказал востоковед. – Наверное, еще не осознал всего, что произошло.

– Наверное…

По дороге домой говорил только Даший – шагая чуть впереди, он по привычке воодушевленно рассказывал какие-то байки из прошлого. Цыбиков не особенно и вслушивался, поскольку был погружен в свои мысли. Он не испытывал разочарования, хотя и ждал от встречи с Тринадцатым Перерожденцем чего-то большего.

Цыбиков снова вспомнил монгола и его любовницу и глухого старика, приведшего на церемонию сына. Все они так радовались самой возможности получить благословение от Далай-ламы, что Гомбожабу стало стыдно.

– Что ж, вижу, ты немного пришел в себя? – сказал Даший, с улыбкой разглядывая спутника, когда около десяти часов вечера они подошли ко входу в гостиницу. – Осмыслил?

– Не уверен. Но, кажется, на верном пути.

Они попрощались, и Цыбиков уже пошел к двери, когда спутник окликнул его:

– Гомбожаб.

– Да?

– Помнишь, ты мне отсыпал немного своего цветочного сбора?

– Помню, как забудешь, – сказал Цыбиков.

– Я это… – Глаза Дашия забегали, точно он говорил о чем-то постыдном. – У меня… почти кончилось… Могу я… одолжить еще?

«Одолжить… или просто взять?» – хотел спросить востоковед, но сдержался и сказал лишь:

– Можешь. Но только давай завтра, нет сил возиться сегодня.

Даший просиял и сказал:

– Спасибо, Гомбожаб! Обязательно зайду.

Развернувшись, бурят устремился прочь. Проводив его задумчивым взглядом, Цыбиков вошел в гостиницу и увидел Тинджол – сидя за столом, она листала многочисленные книги для записей. Обрадовавшись приятной встрече, Гомбожаб подошел к девушке:

– Привет, Тинджол.

Она вздрогнула и, посмотрев на него с опаской, холодно произнесла:

– Я немного занята, Гомбожаб. Если только что-то срочное…

Востоковед нахмурился. Тинджол была заметно напряжена.

«Мать что-то сказала? Наверное, Даший прав, и лучше мне не лезть».

– Да нет, ничего, – спокойным голосом сказал востоковед. – Просто хотел поздороваться, и только.

– Угу… – буркнула Тинджол, листая очередную книгу.

Цыбиков пошел наверх, а девушка даже не подняла головы, чтобы проводить его взглядом.

Оказавшись в комнате, Цыбиков завалился на кровать, где пролежал на боку, глядя в стену, около часа, пока сон все-таки его не сморил.

Ближе к утру востоковеду приснилось, что он снова пришел на аудиенцию к Далай-ламе, но теперь, кроме них двоих, в зале никого не оказалось. Только Тринадцатый Перерожденец сидел на троне и лукаво смотрел на вновь прибывшего.

Цыбиков медленно подошел поближе и трижды поклонился.

– Не надо, – поморщился Далай-лама.

– Почему? – не удержавшись, спросил Гомбожаб.

Далай-лама усмехнулся и сказал:

– А потому что я все про тебя знаю. Все твои тайны. Стража!

Последнее слово Тринадцатый Перерожденец выкрикнул в сторону двери, и та моментально открылась. В зал ворвались двое телохранителей и, схватив Гомбожаба за руки, потащили прочь.

– Пощади! – проорал Цыбиков на ходу.

Стражи подвели востоковеда к краю открытой площадки. Гомбожаб, понимая, что упасть с такой высоты – верная смерть, возопил еще громче:

– Пощади же!

– Я пощажу тебя, если пообещаешь, что при следующей нашей встрече ты поддержишь меня, когда попрошу, – веско произнес Далай-лама.

Теперь на его лице не было и следа прежней улыбки.

– Обещаю, – сказал Цыбиков.

И проснулся.

До рассвета было еще далеко, но сон больше не приходил; Цыбиков просто лежал и мучительно размышлял о том, сколько сна было в его сне, а сколько – яви.

•••

5 октября 2019 года

Пьяница. Беседы с Гринбергом о жизни и смерти. Тсусэнг и надежды на дихрою

Утром выяснилось, что падение с высоты для моего телефона все-таки не прошло бесследно: перестал работать автофокус, и я, сняв чехол, увидел, что стеклянная задняя крышка полностью разбита и держится лишь благодаря защитной пленке.

– Что случилось? – спросил Лама, когда мы встретились на входе в кафе отеля.

Я рассказал.

– Да, приятного мало, – признал Боря. – Но, может, в Гьяце найдется сервис, где смогут быстро все починить?

– Сомневаюсь, но попробовать стоит… давай после завтрака пройдемся, поищем?

– Давай, – легко согласился Лама.

Мы вошли в кафе и сели за общий стол.

Народ стекался неторопливо, видимо, вчерашнее путешествие оказалось для нашей команды слишком утомительно. Паша пришел одним из последних, подсел за стол и мечтательно сказал:

– Эх, скорей бы мы до Самье доехали… Уже за руль охота, надоело в этом джипе кататься.

– А что со страховкой, Олег не говорил? – спросил Лама.

– Да говорил… – проворчал Павел. – Лучше бы молчал…

– Чего такое? – хмыкнул Лама.

– А то, что его контора хочет, чтобы я оплатил не только франшизу, а весь ремонт, а потом сам вытряс разницу со страховой. Я отказался, Олег своим передал, вроде все стихло на время, а вчера вечером Олег опять подходит, говорит: страховка на мой случай не распространяется почему-то.

– В смысле? – удивленно спросил Ребе.

– Если она на этот случай не распространяется, нахрена она вообще тогда нужна? – озвучил общий вопрос Лама.

– Не знаю я, – буркнул Паша. – Я франшизу готов оплатить, без проблем. Но весь ремонт – нет, с чего бы?

– А какая вообще сумма получилась? – спросил я.

– Еще не в курсе. Олег сказал, ее вместе с новым мотом привезут.

Мы переглянулись.

– Ладно, давай тогда посмотрим, что по калькуляции выйдет, а там уже будем что-то решать… – сказал Лама.

Все, включая Пашу, с ним согласились.

После завтрака мы с Борей отпросились у Джимми поискать сервис, чтобы отремонтировать мой «хуавей». Наш провожатый нехотя согласился и сказал, что у нас есть час перед отправлением в Самье. К сожалению, за полчаса хождения по городу мы не нашли ни одной подходящей конторы и отправились обратно ни с чем.

На обратном пути я решил поэкспериментировать с моим многострадальным телефоном и попытаться сделать несколько снимков Гьяце. Однако не успел я вытащить мобильник, как из-за дома, возле которого мы остановились, вышел некий потрепанный горожанин. Повернувшись, он улыбнулся чему-то и устремился к нам.

– Сюда идет, что ли? – прищурившись, спросил Боря.

– Угу, – ответил я, рефлекторно пряча телефон в карман. – Похоже, пьяный…

Походка выдавала незнакомца с головой. Подойдя на расстояние вытянутой руки, он принялся что-то громко рассказывать на китайском. Язык его при этом заплетался не меньше, чем ноги, пока он шел к нам от подворотни.

Мы даже не успели ничего толком ему сказать – двое полицейских возникли, будто из-под земли, подхватили пьяницу под руки и увели прочь. Мы переглянулись и пошли дальше.

– И что это было? – спросил я у Ламы.

– Очевидно, проблема и ее решение, – глубокомысленно сказал Боря.

«Человек, когда он не раб, работает херово, а в свободное время пьет, чтобы не терять время зря и скорее подохнуть», – зевнув, сказал голос в моей голове.

Не успели мы пройти и пяти метров, как из-за поворота выскочила полицейская машина и затормозила рядом с нами. Пассажирская дверь открылась, и из машины вышел офицер.

– Нихао! – поздоровался он и, подойдя, протянул мне свой телефон.

Я ошарашенно уставился на экран, на котором был английский текст с примерным содержанием: «Простите, этот человек выпил лишнего и не в себе. Хорошего пребывания в нашем городе!»

– О’кей, – растерянно произнес я.

Офицер улыбнулся и, спрятав телефон в карман брюк, нырнул в машину. Миг – и она, сорвавшись с места, унеслась прочь, оставив меня и Ламу наедине с нашим удивлением.

– А это что было? – выговорил Боря наконец.

– То, что и должно быть всегда, правда ведь? – осторожно предположил я.

Когда мы вернулись в гостиницу, Лариса, Роман и Боря Гринберг уже сидели в фойе с баулами, остальных видно не было. Сходив в номер за вещами, я вскорости спустился вниз и, расположившись на диване, продолжил тестировать телефон, чтобы перед поездкой понять, насколько плохо обстоят дела с видео- и фотосъемкой.

– Макс, а скажи, пожалуйста, чем тебя вообще так заинтересовала эта… дихроя, которую ты ищешь по всему Тибету? – спросил Боря Гринберг.

– Тем, что, согласно легендам, она продлевает человеческую жизнь, – сказал я.

– Ты знаешь, после вчерашнего случая в чайном магазине я полазил по интернету, но нигде не нашел ничего конкретного про это ее свойство. Единственная доказанная польза от дихрои – она крайне эффективна при малярии. Всё.

– Ты же сам говорил – если не веришь в магию, зачем ехать в Тибет? – улыбнулся я.

– Ну да, тоже верно, – признал Гринберг.

Он кашлянул в кулак и добавил:

– Но, вообще, прямо сказать, я лично не до конца понимаю, зачем нужно продлевать жизнь – ну, просто потому, что смерть – это ведь… чудесно.

Видя мое удивление, Боря поспешно добавил:

– Ну, просто вдумайся: смерть есть определенный вид прогресса живых существ – ведь самые примитивные из них лишены возможности умирания. Так что это, по сути, эволюционное новшество. Представляешь, какой разброс: 3,8 миллиарда лет на Земле существует жизнь, и лишь порядка 600–700 миллионов – смерть, то есть значительно меньшую часть времени существования живых существ на нашей планете.

– Но… как шел процесс эволюции? Как-то ведь они… покидали этот мир?

– Не покидали, а делились, либо выходили из строя… механически, в результате неких форс-мажоров – замерзая или высыхая.

– То есть не из-за привычного нам старения клеток?

– Именно. Примитивные организмы не имели смерти как таковой, а более сложные вот умирают. Их цель – создать потомство, передав ему свой генетический код. Когда цель выполнена, необходимость в продолжении жизни, по сути, отпадает. Такая вот суровая штука эволюция, да…

Мобильник в его кармане разразился уведомлением о пришедшей эсэмэске, но Боря не обратил на него внимания и продолжил:

– Все это привело к тому, что мы называем «историческими последствиями»…

– Привело к религии, – с улыбкой сказал я.

– Может быть, и к ней тоже, – усмехнулся Борис. – Но не только. Задолго до религии и прочего, задолго до нас, примерно 500 миллионов лет тому назад, это все вылилось в «Комбрианский взрыв» – всплеск разнообразия живых организмов: диверсификация, мутация, разветвления, подопределение на новые страты, новые среды существования… и все это – благодаря смерти.

– Получается, смерть – это лакмусовая бумага естественного отбора?

– Да. Интересный нюанс состоит в том, что сказать: «Мы не хотим смерти» – это в каком-то смысле цивилизационно откатиться на несколько поколений назад. Бояться смерти – это в принципе чисто человеческое свойство. С другой стороны, другой рычаг эволюции – это борьба за жизнь, инстинкт самосохранения, выживание. Не будет этой борьбы, не будет выживания, виды будут просто исчезать, не успев эволюционировать. Поэтому в нас заложено это желание жить как можно дольше.

– Да, ради выживания люди могут перешагнуть через многое, пойти на любые жертвы, лишь бы увеличить свой век, – кивнул я.

– Все так. И это очень важный нюанс, потому что, говоря о долгожительстве сегодня, я практически убежден, что с высокой долей вероятности уже родился человек, который проживет в итоге 1000 лет.

– 1000 лет? – удивился я. – Но за счет чего?

– За счет того, что уровень жизни вырос, и сам срок жизни уже потихоньку учатся продлевать на немного. Тут важно понимать – не требуется продлевать жизнь разом на 900 с лишним лет, даже на 100 не нужно. Достаточно, чтобы появилась возможность продлить жизнь хотя бы на 20–30 лет.

– А там, за эти 20–30 лет, найдут способ еще продлить жизнь…

– Именно! Через 20–30 лет еще что-то продлит жизнь на те же 20–30 лет, потом изобретут еще что-то… и еще…

– Выглядит, как лестница на пути к бессмертию, где между ступеньками условные 20–30 лет.

– Ну, бессмертие все же относительное.

В фойе спустились Лама, Ребе и Дмитрий с Пашей.

Но тут есть очень интересный вопрос, который вообще в другой плоскости лежит: мы, как цивилизация, движемся в направлении, называемом «Пост Скерсети», или, по-русски, «Изобилие». Цивилизация пост-изобилия. Когда люди не тратят все свое время на то, чтобы выжить, а делают то, что им нравится. Все, что связано с гедонизмом или сибаритством, это то, что будет доступно широким массам.

– А раньше – только избранным, к примеру королям или некоторым дворянам.

– Да. До поры до времени это не было частью экзистенциальной реальности человека, но сейчас становится таковой. И это бесконечное… или почти бесконечное количество времени, которое окажется у человека в руках, заставит его мировоззрение полностью измениться. Обладая этим временем, человек сможет изучать все что угодно, сможет овладеть любыми специальностями…

– Заниматься любыми видами искусства…

– В точку! И это все не ограничено никакими временными рамками. Почему я говорю об этом сейчас? Потому что, мне кажется, цивилизация постизобилия – это цивилизация, которая, увы, сильно отличается от того, что мы называем сегодня человечеством. По этой причине можно считать человека, который живет очень долго, как совершенно другой вид, не человек в том значении слова, к которому мы привыкли.

– Да, пожалуй, черты постизобилия – не все, но некоторые – свойственны развитым обществам. А если мы посмотрим на тот же Тибет, то тут люди все-таки работают за выживание, и время их довольно ограничено… Если же попытаться представить, где может возникнуть тот, другой, человек, о котором мы говорим, то это будет, скорее, какой-то цивилизованный центр, который уже сегодня генерирует сибаритов за счет изобилия ресурсов, искусственно расслаивая общество.

– Да, в какой-то мере, это так, – подтвердил Боря.

Он хотел сказать что-то еще, но тут в фойе вошли наши провожатые и Виталий.

– Что же, все собрались? – спросил Джимми.

Я окинул взглядом фойе – за то время, что мы проговорили с Гринбергом, наша команда успела собраться.

– Тогда поехали, – сказал Олег.

– И снова нам не дают закончить, – улыбнулся Гринберг. – Но ничего, я давно понял, что о будущем можно говорить до скончания веков. Наверное, человек, который проживет тысячу лет, девять десятых времени будет заниматься именно такими разговорами.

– Если найдет собеседника, – улыбнулся я.

Мы выехали из Гьяце около половины одиннадцатого и продолжили путешествие вдоль реки Брахмапутры. В этом направлении было еще больше различных построек – как будто мы перенеслись в прошлое и оказались во временах лучших пятилеток СССР из черно-белых кинохроник. Тысячи инженеров и строителей параллельно трудились над множеством проектов по созданию инфраструктуры. На протяжении следующих 80 километров мы проехали мимо двух почти достроенных ГРЭС, трех мостов, пяти тоннелей и одной железнодорожной ветки. Я даже подумал, что совсем не удивлюсь, если увижу дорожный указатель «Шамбала – 150 километров».

«Мифы слишком мифичны, больше конкретики», – поддержал голос.

Мы остановились на обед в небольшом городке Тсусэнг, и я, разумеется, не упустил возможности зайти в местный чайный магазин и задать продавщице мой коронный вопрос. Каково же было мое удивление, когда девушка неожиданно сказала:

– Ши!

– Ши? – эхом повторил я, однако она уже просеменила к некой прозрачной емкости с лепестками, стоявшей на прилавке. Глядя на эту емкость, я медленно повторил свой вопрос и снова получил утвердительный ответ.

«Неужели я наконец-то ее нашел?»

Продавщица говорила что-то еще, но я не слишком внимательно слушал, а даже если бы и слушал, то все равно ничего бы не понял. Спешно открыв гугл-переводчик, я с его помощью попросил продать мне дихрои и заварить немного прямо сейчас, чтобы дать мне возможность тут же отведать ее, покурить сигару и описать впечатления в моем дневнике. Продавщица легко согласилась. Мне предоставили большой стол для чайных церемоний, кресло-трон и вскоре принесли отвар из цветка, который я так долго искал.

Я с неким благоговейным трепетом наблюдал за тем, как продавщица с улыбкой ставит на мой стол чашку с напитком. Он оказался алого цвета, и, кроме лепестков дихрои, в нем плавали ягоды шиповника и годжи. Когда я, орудуя все тем же гугл-переводчиком, уточнил, каковы целебные свойства напитка, продавщица сказала, что он помогает от малярии.

«Как и дихроя».

Раскурив сигару, я сделал первый глоток. Вкус у принесенного отвара оказался немного пряный, с нотками разнотравья и легким цветочным ароматом. Наслаждаясь напитком, я включил планшет, чтобы добавить в дневник новую запись, когда зазвенел колокольчик, висящий над входом. Я повернулся, желая взглянуть на гостя, и с удивлением обнаружил, что это Джимми.

– Что пьешь? – полюбопытствовал наш провожатый, подойдя к столу.

– Не поверишь – дихрою, – ответил я с улыбкой.

– Дихрою? – удивился Джимми.

Он подозвал продавщицу и что-то спросил у нее по-китайски. После короткого диалога наш провожатый сказал:

– Я тебя расстрою, Максим: это не дихроя, а тибетская карликовая роза. Они похожи, но не одинаковые. А дихрои у них нет, но они рекомендуют поискать в Самье.

– А почему же она тогда сказала, что это – дихроя? – удивился я.

– Такова философия тибетских торговцев: всегда говори «да», а если обман раскроется, улыбнись и отправь в соседний город искать дальше, – пожал плечами Джимми.

– Интересная… философия, – пробормотал я.

Случившееся, конечно, немного меня разочаровало, но уже по дороге в Самье, любуясь красотами тибетской природы, я подумал, что в подобных ситуациях – спонтанных, где-то немного нелепых – и заключается самый смак любого путешествия. Ты просто случайно заходишь в какую-то дверь, по сути – наугад, и становишься участником некой истории. Кто-то что-то не так понял, или не так сделал, или ты ошибся – по итогу в памяти остается след, казалось бы, мелкий, но засевший на долгие годы.

Любое путешествие – это не только прекрасные пейзажи, но и люди – не великие мыслители, художники и поэты, которых так просто не встретишь на улице, а обычные, типичный народ, самая «соль земли». Они – тот фундамент, на котором растет пирамида достатка и власти. В Тибете у народа визуально все чуточку лучше, чем в российской глубинке.

«Наверное, именно поэтому у мэра Шанхая дома находят 17 тонн золота, а не сумки с мятыми купюрами… С другой стороны, у наших мэров вообще ничего не находят без разрешения сверху…»

По дороге в Самье мы посетили еще два монастыря – Йангбулаканг и Чангжаг. Первый, основанный, по словам Олега, за 2000 лет до нашей эры, был столицей Тибета до строительства дворца Потала в Лхасе. Второй же примечателен тем, что там хранится одна из самых древних – примерно 1500 лет – тонка15. Искусно вышитая бисером, она хранится под защитой стекла, являясь предметом поклонения буддистов, которые прибывают сюда со всего мира.

– Тонка с бисером сейчас снова в моде, – сказал Джимми, указывая на легендарную шаль. – Зэки в китайских тюрьмах такие делают.

В этих монастырях съемка тоже была под запретом, но я все равно его украдкой нарушал, хотя, сказать по правде, тибетская тематика уже начала потихоньку меня утомлять. Единственное, чего мне по-настоящему хотелось бы, – найти дихрою. Остальное я начал делать, скорее, на автомате. И упавший телефон чем дальше, тем больше казался этаким намеком судьбы: «Ты здесь не за этим».

«Посмотрим, что будет в Самье. Почему-то есть ощущение, что там обязательно случится что-то важное».

•••

Июль 1901 года

Недуг. Ночлег в дороге и новое упоминание дихрои. Монастырь Ебра. Прощание с Ионданем

– Что же, отправляешься? – спросил Даший.

Он пришел утром, чтобы попрощаться с Цыбиковым, отправляющимся в Ебру и Галдан.

– Да, – ответил Гомбожаб. – С нами пойти не надумал?

– Нет, хватает дел в городе, – усмехнулся Даший. – Потом расскажешь, что там видел.

Цыбиков кивнул и, подхватив молитвенный барабан, махнул Ионданю – новому слуге, нанятому как раз для пешего путешествия. Вместе они отправились к городским воротам, откуда дорога вела прямиком в Ебру.

Гомбожаб планировал добраться до монастыря затемно – благо, он находился всего верстах в двадцати от Лхасы, – но путешествие, как всегда, внесло свои коррективы: из-за того, что необходимо было постоянно идти в гору, у Цыбикова началась сильная одышка.

– Что с тобой? – хмурясь, с жутким акцентом поинтересовался Иондань.

– Мне плохо, – с трудом выдавил Цыбиков.

Иондань медленно кивнул, а потом, несмотря на протесты нанимателя, отобрал у него молитвенный барабан и дорожную сумку и побрел в сторону от дороги.

– Ты куда? – переведя дух, окликнул его Гомбожаб.

– Иди за мной, – бросил слуга на ходу. – Переночуем тут, а утром пойдем дальше.

Цыбиков хотел возразить, но, прислушавшись к себе, решил не геройствовать.

Иондань привел его в дом одного бедного старика Пхубу, который с радостью принял гостей у себя. В качестве благодарности Цыбиков приготовил для всех троих свой любимый отвар.

– Что это? – спросил Пхубу, когда востоковед поставил перед ним на стол кружку с дымящимся напитком.

– Особый сбор трав, – ответил Гомбожаб. – Попробуйте.

Пхубу взял кружку в руки и сделал осторожный глоток. Глаза его расширились, и он на выдохе протянул:

– Хорошо.

Цыбиков улыбнулся, вопросительно посмотрел на Ионданя.

– Вкусно, – ответил тот хрипло.

Востоковед улыбнулся еще шире и уже подносил свою кружку к губам, когда Пхубу тихо сказал:

– Да, пожалуй, почти так же вкусно, как дихроя…

Цыбиков замер от неожиданности и оторопело уставился на старика. Тот, удивленный таким вниманием, буркнул:

– Что не так?

– Все так, но… ты упомянул дихрою.

– Упомянул, да…

– Я ищу ее больше года, но никто не может мне в этом помочь.

– Да, дихрою найти не так просто… – хмыкнул старик. – Растет она не везде.

– Так это что же, растение? – нахмурился Цыбиков.

Он не мог поверить своим ушам. Что же, выходит, в дом старика его привела судьба, а не случай?

– Цветок, – ответил старик.

– А ты знаешь, где его найти?

– Ох… сложно сейчас сказать, где, – почесал макушку Пхубу. – Отваром из дихрои меня угощали в Ебре, правда, было это много лет назад, и с той поры я больше никогда не пил подобного.

– А чем он такой особенный? – не унимался Цыбиков.

– Это сложно объяснить словами, – помедлив, ответил старик. – Надо попробовать. Все так… ясно становится. Ясно и просто. Как-то так.

Больше ничего добиться от старика не удалось, но даже полученной толики знаний хватило Цыбикову, чтобы еще сильнее возжелать попасть в Ебру.

Наутро Гомбожаб встал раньше всех и, растолкав слугу сразу после рассвета, вместе с ним побрел в монастырь. Хворь, которая донимала Цыбикова вечером, отступила, как и не было, а потом он шел шустро, чем немало удивил Ионданя.

– Ты как себя чувствуешь? – осторожно спросил слуга, наблюдая за тем, как Гомбожаб резво поднимается в гору.

– Прекрасно, – бросил востоковед.

Дорога от хижины старика до ущелья, где находился монастырь Ебра, отняла у путешественников чуть больше двух часов. Поднявшись на очередное возвышение, Цыбиков увидел субурганы, хаотично расставленные напротив монастыря, и остановился, чтобы перевести дух и насладиться видом. Как обычно, велик был соблазн сделать снимок тотчас, но Цыбиков уже давно научился справляться с этим мимолетным порывом.

«Успеется».

Спустившись на дно ущелья, Цыбиков обнаружил среди массивных молитвенных ступ маленький домик. Прислушавшись, востоковед понял, что изнутри доносится чье-то негромкое пение. Заинтересованный, Гомбожаб пошел на звук и, приблизившись, осторожно заглянул в домик через приоткрытую дверь.