Читать книгу: «Noli Me Tangere (Не трожь меня)»

Глава 1. «Белая тень»

Концерт в «Утопленнике» пах дешёвым пивом и электричеством, едким и липким. Запах пропитал всё вокруг, смешиваясь с запахом пота и дешёвых духов, создавая удушливый коктейль, характерный для подобных заведений. Стены клуба, обитые чёрным войлоком, казались живыми, впитывая крики толпы, как губка, приглушая их до приглушённого гула, который давил на барабанные перепонки. Максим «ЩИТТ» Щитков чувствовал, как пот стекает по спине под кожаную куртку, прилипая к тонкой футболке. Кожа зудела, требуя воздуха, но куртка была его броней, частью образа. Его пальцы, покрытые мозолями, загрубевшие от бесчисленных часов репетиций и выступлений, сжимали гриф гитары так крепко, что казалось, будто они вот-вот сломают его. Гитара, его верный друг и оружие, дрожала в руках, передавая ему волнение публики.

– Где она? Должна быть в первом ряду, у левой колонки. Там, где свет не бьёт в глаза… – эта мысль пульсировала в голове Макса, заглушая даже рёв толпы. Он искал её, свою музу, своё вдохновение, единственного человека, ради которого, казалось, он выходил на сцену. Алиса…

Последний аккорд «Фантома» прозвучал как выстрел. Громкий, резкий, словно взрыв, он пронзил тишину, наступившую после окончания песни. Струны лопнули, рассекая пальцы до крови. Мелкие порезы горели, но Макс не обращал на это внимания. Адреналин бурлил в крови, заглушая боль. Он швырнул гитару – корпус с треском ударился о пол, на секунду заглушив вопли фанатов. Инструмент, который ещё минуту назад был частью его самого, теперь валялся на сцене, сломанный и поверженный. Со сцены были видны только первые три ряда: размытые лица, искажённые гримасами восторга, потные лбы, рты, выкрикивающие его имя. В этой массе тел и звуков он пытался выхватить её лицо. Даже в кромешной тьме он узнал бы её силуэт – платье, выцветшее, как старые фотографии, простое и элегантное, и розы, превратившиеся в тени под порывами ветра. Эти розы, которые она всегда приносила на его концерты. Но сегодня его муза отсутствовала. Место у левой колонки зияло пустотой.

– Алиса! – прошипел он в гарнитуру, срывая голос, вкладывая в этот единственный крик всю свою тревогу и отчаяние. В ответ – только вой гитарного фидбэка, нарастающий и оглушительный. Лёха-Призрак, стоя спиной к залу, невозмутимо настраивал свою гитару, делая вид, что не замечает его паники. Он знал, что Алиса важна для Макса, но притворялся глухим и слепым к его переживаниям. Эта отстранённость Лёхи раздражала Макса ещё больше. Что-то было не так. И Макс чувствовал это всем своим нутром.

Гримёрка встретила его знакомым запахом – сложным, многослойным, как тщательно подобранный парфюм. Лавандовые духи Алисы, навязчивые, как болезненные воспоминания о её улыбке и прикосновениях, словно преследовали его, заполняя каждый уголок комнаты, каждый уголок памяти. Порох от пиротехники, щекочущий ноздри и будоражащий кровь, отголосок адреналина прошлых выступлений, когда они с Алисой были единым целым на сцене, гремели аплодисменты, и мир лежал у их ног. И старый виски, горький, как правда, которой он так отчаянно пытался избежать, правда о том, что произошло между ними, правда о её боли, которую он так бездарно игнорировал. Макс, словно оглушённый симфонией этих запахов, каждый из которых бил его, как обухом, пнул ближайший стул. Тот с глухим стуком упал на грязный пол, обнажив надпись на стене, нацарапанную алой помадой – её алой помадой: «NOLI ME TANGERE». Не прикасайся ко мне. Надпись, сделанная её рукой месяц назад, в пылу ссоры, теперь казалась не просто предостережением, а трагическим пророчеством, которое он, слепой и глухой, проигнорировал, оставив без внимания её мольбу.

– В тот день она плакала, – пронеслось у него в голове, словно эхо из прошлого, болезненное и чёткое. – Говорила что-то про «последний шанс». Я должен был… Что я должен был? Спросить? Почему она так сказала? Обнять? Утешить? Чёрт! Почему я всегда замечаю всё слишком поздно?» Этот вопрос преследовал его, словно назойливая муха, жужжащая прямо над ухом. Он в отчаянии запустил пальцы в волосы, взъерошив их, чувствуя, как дешёвый виски обжигает горло, но не приносит облегчения, лишь усиливая чувство вины и безысходности.

Его телефон, верный спутник в этом безумном мире музыки, отстранённо лежал на продавленном диване, словно чужеродный предмет в этом хаосе его жизни и чувств. Последнее сообщение, полученное три часа назад, горело бледным, равнодушным светом на экране: «Не жди меня сегодня». Буквы казались слишком тонкими, почти прозрачными, как паутина, готовая порваться от одного неосторожного прикосновения, как хрупкая надежда на её возвращение. Он чувствовал, как от этих слов в его груди разрастается ледяной ком тревоги, парализующий его, заставляющий задыхаться. Куда она ушла? С кем она сейчас? В порядке ли она?

Дверь с грохотом распахнулась, словно от удара ногой, впустив в гримёрку вихрь сквернословия и дыма. Светка «Клык», их неугомонная басистка, ввалилась в помещение, оставляя за собой шлейф сигаретного дыма и резких слов, словно торнадо, сметающее всё на своём пути. «Ты пропустил звук во втором куплете, гений!» – прорычала она, бросив на Макса испепеляющий взгляд, в котором читались раздражение и беспокойство. – Ты опять не в себе? Что с тобой сегодня? Ты похож на привидение, которое забыло, как пугать! Светка знала Макса как облупленного и всегда видела его насквозь, даже когда он пытался спрятаться за маской безразличия. Но сейчас он даже притворяться не мог, он был слишком поглощён своей болью и страхом.

Он не ответил. Её слова пролетели мимо, не задев даже краешка его сознания, словно выпущенные в пустоту стрелы. Слова растворились в густом тумане его собственных терзаний, не оставив ни малейшего следа. Пальцы, словно движимые собственной волей, сами собой нащупали в кармане старого поношенного кожаного пиджака знакомый предмет – шарф Алисы. Чёрный шёлк, тонкий и холодный, как прикосновение смерти. Он пах дождём, сырым, холодным дождём, который, казалось, пропитал насквозь не только ткань, но и саму память о ней. И ещё чем-то металлическим, отдалённо напоминающим запах крови. Запах вызывал странную, необъяснимую панику, ледяной волной окатывающую всё тело.

– Она была здесь ещё вчера, – пробормотал он, словно в бреду, его голос звучал хрипло и чуждо. – Стояла у зеркала, завязывала этот шарф. Сказала… Что она сказала? Чёрт, я не слушал… Я никогда не слушаю! Он сжал шарф в руке с такой силой, словно пытался выдавить из ткани забытые слова, словно в этом куске шёлка хранилась разгадка её исчезновения. Вены на его руках вздулись и побелели от напряжения. В голове билась одна мысль: "Где она?"

В этот момент, словно насмешка судьбы, раздался стук в дверь – короткий и неуверенный, словно тот, кто стучал, сам не был уверен, стоит ли ему это делать. На пороге стоял Гроза, их барабанщик, обычно красный от алкоголя и сценического угара. Сейчас его лицо было серым, как пепел, словно из него высосали всю жизнь, оставив лишь оболочку. В его глазах плескалась неприкрытая тревога, такая искренняя и пугающая, что Макс невольно отступил на шаг.

– Это валялось у служебного входа, – хриплым голосом сказал он, протягивая Максу разбитый телефон. Это был запасной телефон Алисы, которым она пользовалась, когда разряжался основной. Экран был разбит вдребезги, словно кто-то яростно растоптал его ногой. Но на фоне застыла его фотография со вчерашнего концерта – он поёт в свете софитов, погружённый в музыку и обожание толпы. Кровь, запекшаяся в трещинах экрана, складывалась в причудливый, кошмарный узор, напоминающий паутину, оплетающую его лицо. Паутину, сотканную из страха и предчувствия неминуемой беды, паутину, в которой он, казалось, уже запутался. Его мир начал рушиться.

Макс, не в силах сдержать внезапный приступ паники, в сотый раз набрал номер Алисы. Снова автоответчик. Бездушный голос, заученно повторяющий одну и ту же фразу, казался издевательством, словно сама Алиса, где бы она ни была, намеренно избегала его. Он в ярости швырнул телефон в стену, пластик злобно хрустнул, но даже треснувший экран продолжал показывать её фотографию – улыбающуюся, живую. В её глазах искрился озорной блеск, совершенно несовместимый с той тревогой, которая разрывала Макса на части. Словно насмехаясь над его беспомощностью, напоминая о том, что он не смог её уберечь.

Он выбежал на задний двор клуба. Парковка «Утопленника» представляла собой жалкое зрелище – разбитый асфальт, усеянный осколками стекла, лужи с радугой бензина, отражающие тусклый свет города, пара старых ржавых мотоциклов, брошенных здесь, казалось, целую вечность назад. Его «Волга» 1972 года, предмет его гордости, о которой он сейчас и не вспоминал, стояла в самой большой луже, словно тонущий корабль, покорно принимающий свою участь. Она отражала в мутной воде разбитую на осколки луну, словно предзнаменование. Он посмотрел на отражение и увидел в нём не только свою машину, но и свою разбитую душу, тонущую в пучине сожалений и страха. Каждый осколок луны казался укором за то, что он недостаточно внимателен, недостаточно заботлив, недостаточно… хорош для неё. Он знал, что должен найти Алису. Пока не стало слишком поздно. Пока этот гнетущий страх не превратился в реальность, которую он не сможет пережить.

– Она ненавидела эту машину. Говорила, что она похожа на гроб на колёсах… и что я слишком много вожусь с ней вместо того, чтобы уделять время ей… – прошептал Макс в пустоту, и его голос утонул в тихом гуле ночного города. В этих словах, как назло, сейчас крылась горькая правда. Он погрузился в воспоминания о тех моментах, когда предпочитал возиться с карбюратором, вместо того чтобы выслушать её рассказ о новом проекте на работе. Теперь эти мелочи, на которые он не обращал внимания, превратились в огромные непреодолимые препятствия между ним и возможностью исправить то, что, возможно, ещё можно было исправить. Ему нужно было выбраться из этой трясины вины и начать действовать. Алиса ждала, он это чувствовал.

Руки сами потянулись к бардачку. Затаив дыхание, Макс откинулся на спинку водительского сиденья. Сердце колотилось, а в голове настойчиво пульсировал один вопрос: как такое возможно? Среди кучи кассет – его кропотливо собранного архива за последние пять лет, запечатлевшего каждый концерт, каждую репетицию, каждую глупую шутку Грозы, – лежал предмет, которому там точно не место: её дневник. Чёрная кожаная обложка холодно поблёскивала в свете уличного фонаря, словно насмехаясь над его растерянностью.