Читать книгу: «Белый шторм Спасение на Монблане»

Предисловие автора

Горы не убивают. Они просто позволяют нам умереть.

Когда я впервые прочитала историю двух альпинистов, выживавших семь дней в снежной ловушке на склонах Монблана, меня поразила не столько драматичность их положения, сколько те диалоги, которые они вели, записывая их на потрескивающий диктофон. В этих записях, обрывистых и прерываемых шумом ветра, было что-то большее, чем просто протокол выживания. Это была исповедь. Исповедь двух людей, стоявших на границе между жизнью и вечностью.

Я долго не решалась прикоснуться к этой истории. Слишком священным казался мне этот разговор, слишком личным. Но чем больше я вчитывалась в те немногие сохранившиеся строки, тем яснее понимала: эту историю нужно рассказать. Не как сухой репортаж, а как притчу о человеке перед лицом бесконечности.

"Белый шторм" – не документальная реконструкция событий. Это попытка услышать то, что осталось за кадром официальных сводок. Я изменила имена, добавила вымышленные эпизоды, позволила себе домыслить то, что снежная буря навсегда унесла с собой. Но суть осталась нетронутой – два человека, запертые в ледяной пещере, ведут последний в своей жизни диалог.

Почему мы идём в горы? Что ищем на этих опасных склонах? Возможно, ответ прост: мы ищем себя. А когда находим – оказывается, что это "я" совсем не такое, каким мы его представляли внизу, в мире горячего кофе и тёплых одеял.

Эта книга – о том, какие истины открываются человеку, когда вокруг остаётся только белый мрак. О том, как меняются все ценности, когда твоим единственным собеседником становится собственная смерть. О том, что значит – простить. Себя. Других. Даже эту безжалостную гору.

Я не знаю, что в итоге испытали те двое в своей снежной могиле. Но, работая над этой книгой, я будто сама побывала там – в этом царстве молчания, где каждый вздох отдаётся эхом, а мысли становятся такими же чистыми и острыми, как альпийский лёд.

Пусть "Белый шторм" станет для вас не просто чтением, а опытом. Опытом предельной искренности. Ведь только перед лицом смерти мы наконец осмеливаемся сказать то, что действительно важно.

– Мадина Федосова

Зима 2023 года

Где-то между памятью и вымыслом

P.S. Если после прочтения вам захочется выйти на улицу и вдохнуть полной грудью морозный воздух – значит, мне удалось передать хотя бы частичку того ощущения жизни, которое открывается человеку, когда он смотрит в глаза смерти.

Пролог

Холод.

Он пришёл неожиданно, как вор, прокрадывающийся сквозь слои одежды, сквозь термобелье и пуховку, сквозь кожу и мышцы, прямо к костям. Алехандро Гутьеррес почувствовал его ещё до рассвета, когда проверял снаряжение у палатки. Его пальцы, обычно такие ловкие, с трудом застёгивали карабины. Дыхание превращалось в белые клубы, которые тут же замерзали в воздухе, осыпаясь мелкими кристаллами на перчатки.

– Минус двадцать пять, – пробормотал он, глядя на термометр. – И это ещё до восхода.

За его спиной раздался шум раскрывающейся палатки. Эйвинд Ларсен высунул голову, его светлые волосы торчали в разные стороны, а на щеках остались следы от спального мешка.

– По моим расчётам, сегодня должно быть не холоднее минус восемнадцати, – сказал он, щурясь на термометр.

– Твои расчёты могут отправиться в одно место, – проворчал Алехандро, доставая из рюкзака ледоруб. – Горы живут по своим законам.

Ледоруб, старый, проверенный, с гравировкой "Мария, 2005", вдруг треснул у него в руках. Резкий звук, похожий на выстрел, разнёсся по ущелью, отражаясь от скал. Алехандро замер, разглядывая слом. Сталь лопнула ровно посередине, как будто кто-то аккуратно разрезал ее ножом.

– Вот черт, – прошептал он.

Эйвинд подошел ближе, его дыхание учащалось от холода.

– Это… нехороший знак, – сказал он, поднимая обломок.

– Знаки – для суеверных старух, – отрезал Алехандро, но в голосе его прозвучала неуверенность. Он вспомнил, как десять лет назад, в Пиренеях, у его жены Марии сломался ледоруб за день до того, как сорвалась лавина.

– По данным Института полярных исследований, – начал Эйвинд своим обычным лекторским тоном, – 83% альпинистских смертей происходят из-за игнорирования мелких неполадок в снаряжении.

– Заткнись, – резко сказал Алехандро. – Просто заткнись.

Он швырнул обломок ледоруба в снег, где тот мгновенно исчез, как будто его и не было.

Эйвинд вздохнул, доставая из кармана GPS.

– Ветер усиливается. Через два часа здесь будет пурга.

Алехандро посмотрел на небо. Облака, низкие и тяжёлые, ползли по горизонту, как стадо испуганных овец.

– "Когда ветер дует с запада, а облака ползут как крабы – жди беды", – процитировал он слова своего первого гида, старого баска, который научил его читать горы, как книгу.

Эйвинд усмехнулся:

– Мой дед, рыбак с Лофотенских островов, говорил: "Приметы – это то, во что верят те, кто не умеет читать барометр".

Они стояли друг против друга, два человека, два мировоззрения, разделённые не только национальностью, но и всем своим опытом. Алехандро, выросший в тени Пиренейских гор, с детства знал, что горы – это не просто скалы и снег. Это живые существа, капризные и опасные. Эйвинд, воспитанный среди фьордов и ледников, верил только в цифры, графики и научные прогнозы.

– Ладно, – наконец сказал Алехандро. – Давай проверим твой барометр.

Они продолжили подъём, не зная, что через три часа лавина накроет их с грохотом, который будет слышен за несколько километров.

Лавина

Она пришла без предупреждения.

Сначала был тихий шёпот – едва уловимый звук, похожий на шорох крыльев. Потом гул, нарастающий, как гром, переходящий в рёв. Алехандро успел лишь обернуться, прежде чем белая стена снега обрушилась на них.

Он помнил только ощущение падения, удары о камни, снег, забивающийся в рот, в нос, в глаза. Потом – темнота.

Первое, что он почувствовал, придя в себя, – боль. Острая, пронизывающая, исходящая откуда-то из глубины тела. Второе – тишину. Не ту мирную тишину гор, а густую, давящую, будто ватой заткнули уши.

– Ларсен? – его голос вернулся эхом от ледяных стен.

Ответом стал стон. В свете фонаря Эйвинд лежал, прижатый к стене пещеры, его лицо было бледным, почти прозрачным от боли. Он сжимал бок, и сквозь разорванную куртку сочилась кровь.

– Перелом? – Алехандро, автоматически доставая аптечку, вспомнил, как десять лет назад в Андах его напарник умер от такого же удара о скалу.

– Ребра… – Эйвинд скривился. – Но главное – это.

Он поднял диктофон. Кассета все ещё крутилась.

– Запись идёт уже… – посмотрел на часы, – сорок минут. Я начал, когда ты был без сознания.

Алехандро взял аппарат. Из динамика доносилось его собственное хриплое дыхание.

– "17:34. Это… Эйвинд Ларсен. Если вы слышите это – мы под лавиной на северном склоне…"

Голос норвежца на плёнке звучал странно спокойно, будто он вёл лекцию для студентов.

– Ты записывал это, когда я умирал? – Алехандро ощутил прилив ярости.

– Я записывал правду, – поправил его Эйвинд. – В 1963 году в Доломитах двое альпинистов оставили дневник – они вели его девять дней, пока не замёрзли. Прочти его – и поймёшь, что в конце все пишут одно и то же.

Алехандро выключил запись.

– Тогда давай писать не как все.

Снаружи завывал ветер, но здесь, в ледяном коконе, воцарилась тишина – та самая, что бывает перед исповедью.

Разговор в темноте

– Ты веришь в Бога? – неожиданно спросил Эйвинд.

Алехандро, занятый перевязкой его раны, остановился.

– Зачем?

– Просто интересно. В таких ситуациях люди обычно начинают верить.

– Я верю в горы, – сказал Алехандро. – Они ближе к Богу, чем любые церкви.

Эйвинд слабо улыбнулся:

– Мой дед говорил, что Бог – это просто эхо нашего крика в пустоте.

– Твой дед, кажется, много говорил.

– Он был мудрым человеком.

Алехандро вздохнул, откидываясь на ледяную стену.

– Если мы умрём здесь…

– Когда, – поправил Эйвинд.

– Если, – настаивал Алехандро. – Если мы умрём здесь, то что останется после нас?

– Эта запись.

– И что? Кто-то найдёт ее через сто лет, послушает и скажет: "А, ещё два дурака, которые полезли на гору".

Эйвинд закрыл глаза.

– Может быть. Но хотя бы они узнают наши имена.

Тишина снова заполнила пещеру. Где-то за стенами бушевала пурга, но здесь, в этом ледяном склепе, было почти тепло. Или это уже начиналось обморожение?

Алехандро взял диктофон.

– Тогда давай расскажем им всю правду.

И он нажал кнопку записи.

Часть первая
Предел

Глава 1
Предчувствие

Бильбао, Испания. Утро.

Бильбао встречал рассвет шумом мусоровозов и криками чаек. Алехандро проснулся от того, что холодный морской ветер хлопнул ставнями о подоконник. Он лежал неподвижно, слушая как за стеной Кармен наливает воду в кофейник – точные, экономные движения, выработанные за пятнадцать лет брака. На тумбочке рядом с фотографией Луисы в первом классе лежали его старые походные часы с треснутым стеклом – подарок Хавьера перед их последним совместным восхождением.

Он встал, и босые ноги коснулись кафеля, холодного как ледниковая морена. В спальне пахло нафталином от зимних вещей, которые Кармен достала накануне, и едва уловимым ароматом лаванды – ее любимые саше в комоде. Из открытого окна тянуло запахом жареного миндаля с уличного лотка и солёного бриза с залива.

– Опять не спал? – Кармен стояла у плиты, помешивая чоризо. Её голос звучал устало, без ожидания ответа. – В три часа я слышала, как ты ходил по кухне.

Алехандро молча налил себе кофе в жестяную кружку – подарок дочери на прошлый день рождения. Надпись "Лучший папа" уже выцвела от многочисленных мытьев.

– Сегодня везёшь Луису в школу? – спросила Кармен, разбивая яйцо о край сковороды одним точным движением.

– В восемь тридцать. Потом мне нужно зайти в бюро.

– Опять в бюро? – она резко повернулась, и капля жира со сковороды упала на розовый халат, оставив жирное пятно. – В прошлый раз ты "зашёл в бюро" и пропал на три дня в Пиренеях. У нас через неделю родительское собрание.

Он потянулся за салфеткой, но Кармен уже отвернулась, вытирая пятно краем халата. За окном зазвонил колокол церкви Сан-Николас, отсчитывая семь утра. Внизу на улице старуха-соседка выгуливала таксу, которая яростно лаяла на кота, греющегося на крыше "Ситроена" 1992 года.

– Это важный клиент, – сказал Алехандро, хотя знал, что Кармен уже поняла. Она всегда понимала.

– Все твои клиенты важные. Пока не приходит время платить по счетам. – Она поставила перед ним тарелку с яичницей, где желток был аккуратно отделен от белка – как она делала всегда, зная, что он не любит, когда они смешиваются.

Он хотел что-то ответить, но в этот момент в комнату ворвалась Луиса в пижаме с рисунком альпинистских карабинов – подарок отца в прошлом году.

– Пап, а правда, что на Монблане есть мумии альпинистов? – девочка запрыгнула ему на колени, пахнущая детским шампунем и сном.

– Не мумии, малая, – он поправил ей растрепавшиеся за ночь косички, – просто… очень холодно там. Настолько, что люди…

– Они превращаются в ледяные статуи! – перебила Луиса, сверкая глазами. – Мне Амина вчера рассказывала! Говорит, они стоят там как привидения и шевелятся, когда дует ветер!

Кармен резко хлопнула дверцей холодильника:

– Хватит этих страшилок за завтраком. Луиса, иди одеваться.

Когда девочка выбежала, на кухне повисло молчание. Алехандро ковырял вилкой в яичнице, наблюдая как солнечный луч играет в кофейной лужице на столе. Кармен стояла у окна, спиной к нему, и смотрела как старуха-соседка тщетно пытается оттащить свою таксу от дерева.

– Ты же обещал, – сказала она наконец, не оборачиваясь. – После того случая в Андах. Больше никаких зимних восхождений в одиночку.

Он положил вилку, оставив яичницу почти нетронутой:

– Я не один. Со мной будет норвежец. Профессионал.

– Какой норвежец? – Кармен резко повернулась, и он увидел в ее глазах тот же страх, что и десять лет назад в больнице.

– Из Бергенского университета. Гляциолог. Мы… – он потянулся за рюкзаком, стоящим у двери, – мы исследуем изменения ледников на северном склоне.

Кармен молча взяла со стола его паспорт, который он положил туда накануне вечером. Лист с французской визой был аккуратно подогнут, чтобы не бросался в глаза.

– Три года назад, – сказала она тихо, – когда ты уезжал в Доломиты, ты тоже говорил про "исследования". А потом я получила звонок из больницы в Больцано.

За окном завыла сирена скорой помощи – должно быть, опять кто-то из стариков в соседнем доме. Алехандро встал, оставляя кофе недопитым.

– Это другая ситуация. У нас есть спутниковый телефон, полный комплект снаряжения…

– Как у Хавьера было? – Кармен бросила паспорт на стол. – Помнишь? Новейшие ледорубы, страховка на миллион евро… Не помогло же, правда?

Он резко вдохнул, ощущая как старый шрам на боку – подарок того самого обвала в Андах – начинает ныть, предсказывая перемену погоды.

– Я должен это сделать, – сказал он просто. Больше не было слов, которые бы она не слышала раньше.

Кармен посмотрела на него, потом медленно вынула из кармана халата смятый листок – его билет на поезд до Барселоны. Она знала. Всегда знала.

– В восемь тридцать, – сказала она, кладя билет обратно на стол. – Не опоздай к школе. Луиса ждёт тебя у ворот.

Когда она вышла, Алехандро остался один на кухне, слушая как за стеной Луиса напевает песенку про снежного человека, собирая рюкзак в школу. На улице такса наконец-то отвязалась от дерева и теперь радостно лаяла на голубей. Где-то в порту загудел корабль, отправляющийся в Англию. Жизнь продолжалась, обычная, будничная, тёплая. А у него в рюкзаке уже лежали билеты, снаряжение и двадцать три письма – по одному на каждый день его отсутствия. На случай, если гора решит оставить его у себя навсегда.

Осло, Норвегия. Вечер.

Бар "Фьорд" располагался в подвальном помещении старого терминала аэропорта Осло. Потолок здесь был настолько низким, что высокие посетители невольно сутулились, а вентиляционная система временами издавала звуки, похожие на завывание горного ветра. Эйвинд Ларсен сидел в своём привычном углу, где деревянная стена была украшена фотографией его отца на фоне Эвереста. На столе перед ним стоял стакан с традиционным норвежским картофельным ликёром, который в этом баре готовили по старинному рецепту с добавлением тмина и аниса.

За стойкой Торгейр, бывший полярник с обмороженными пальцами, медленно перебирал бутылки на полке. Его массивная фигура отбрасывала тень на стену, где висели:

Пожелтевшая карта Антарктиды 1980-х годов

Фотография первой норвежской экспедиции на Южный полюс

Коллекция старых ледорубов разных эпох

Часы с застывшей стрелкой, показывающей 17:34 – время, когда в 2002 году погибла группа альпинистов на К2

"Опять не спишь?" – голос Торгейра прозвучал хрипло, как всегда после утренней сигареты. Он поставил перед Эйвиндом тарелку с копчёной сёмгой и ржаными хлебцами. "Третий день подряд вижу тебя здесь в это время".

Эйвинд медленно развернул яркую открытку, присланную из Франции. Бумага пахла дорогими духами и чем-то ещё – возможно, снегом с альпийских вершин. "Приглашение на самоубийство", – пробормотал он, показывая Торгейру текст: "Монблан. 4810 м. Приезжай, если осмелишься. Les Aigles Blancs".

"А, эти парижские снобы", – Торгейр вытер руки о фартук, оставляя следы от рыбьего жира. "Они тебе до сих пор не могут простить, что ты взял Эверест без кислорода, когда их звёздный альпинист вернулся с обмороженными лёгкими".

Эйвинд потянулся за ликёром, но вдруг замер, услышав знакомый звук – скрип кошек по кафельному полу. В дверях стоял молодой парень в новой альпинистской куртке, неуверенно оглядывающийся по сторонам.

"Видишь его?" – Эйвинд кивнул в сторону новичка. "Я был таким же двадцать лет назад. Полный идей, амбиций… и полного непонимания, что такое настоящие горы".

Торгейр хмыкнул, доставая из-под стойки старую фотографию: "А вот ты на первом восхождении. Тот же взгляд". На снимке молодой Эйвинд стоял рядом с высоким мужчиной – точной его копией, только на двадцать лет старше.

"Отец говорил, что горы не прощают две вещи – самоуверенности и страха", – Эйвинд отпил ликёра, ощущая, как тепло расходится по телу. "Но он не договорил главного – они не прощают и тех, кто приходит к ним с неправильными вопросами".

За окном прогремел взлетающий самолёт, заставив задрожать стаканы на полках. Торгейр налил себе напитка, его татуировка-компас на предплечье шевельнулась, когда он поднял стакан: "Так зачем ты вообще летишь к этим французам? После всего, что было…"

Эйвинд достал из кармана потрепанный блокнот, раскрыл его на странице с пометкой "Северный маршрут. Январь 2013". "Видишь эти цифры? Это данные о движении ледника за последние десять лет. Здесь что-то не так. Каждый январь на этом участке…" Он замолчал, заметив, как новичок у барной стойки заинтересованно навострил уши.

Торгейр понизил голос: "И этот испанец? Гутьеррес? Он знает, на что подписывается?"

"Он знает больше, чем говорит", – Эйвинд развернул на столе карту, где красным были помечены пять точек вдоль северного склона. "Каждый год 15 января он проходит этот маршрут в одиночку. Ровно десять лет подряд. Как часы".

В баре внезапно запахло жареным луком – из кухни вынесли тарелку с горячими закусками для компании шумных туристов. Эйвинд сморщил нос – этот запах всегда напоминал ему о дешёвых горных приютах в Альпах.

"Ты говорил с его женой?" – Торгейр вытер стакан так тщательно, будто пытался стереть с него прошлое.

"Она отказалась меня видеть. Но передала через дочь…" Эйвинд достал конверт с детским рисунком – гора и две фигурки у подножия. "Она знает, что он не вернётся в этот раз. И все равно отпускает".

За окном зажёгся свет на взлётной полосе, окрашивая лицо Эйвинда в синеватый оттенок. Он допил ликёр, ощущая, как алкоголь смешивается с усталостью последних бессонных ночей.

"Рейс в шесть утра", – сказал он, вставая и поправляя рюкзак, из которого торчали кошки и древко ледоруба. "Если через две недели не будет вестей… ты знаешь, где искать".

Торгейр молча кивнул, его взгляд скользнул по фотографии на стене – групповой снимок экспедиции 1994 года, где среди улыбающихся лиц выделялось одно серьёзное – молодого Эйвинда, стоящего рядом с отцом в последний день перед тем роковым восхождением.

Когда дверь за Эйвиндом закрылась, Торгейр достал из-под стойки старую карту Монблана, где кто-то аккуратно обвёл красным карандашом тот самый северный маршрут. На полях было написано: "Ледник не прощает дважды. 17.01.2003".

Школа «Sagrado Corazón». 8:05 утра.

Осеннее утро в Бильбао начиналось с характерного гула мусоровозов и криков рыбаков, возвращающихся с ночного лова. Влажный воздух был насыщен ароматами только что испечённого хлеба из пекарни на углу, солёного бриза с залива и едва уловимого запаха хвои – городские рабочие уже начали украшать улицы к предстоящим праздникам.

Школьный двор "Sagrado Corazón" представлял собой оживленный муравейник. Дети в синей форме с гербом школы на груди сновали между старыми платанами, чьи листья уже начали желтеть. На фасаде здания, построенного ещё в 1912 году в неоготическом стиле, висела вывеска с девизом школы: "Cor scientiae, cor compassionis" – "Сердце знания, сердце сострадания".

Луиса прыгала по лужам, оставшимся после ночного дождя, ее новый жёлтый рюкзак подпрыгивал за спиной, а резиновые сапоги с изображением единорогов оставляли чёткие отпечатки на мокром асфальте.

– Пап! – ее звонкий голос перекрывал общий гомон. – А правда, что на Монблане есть замёрзшие люди? Амина вчера сказала, что они стоят там как статуи, и их лица сохранились идеально! Она видела фотографии в интернете!

Алехандро поправил сбившийся капюшон ее куртки, ощущая под пальцами шероховатую ткань. Он наклонился, чтобы завязать шнурок на ее левом ботинке, который вечно развязывался.

– Видишь ли, "ma petite", – начал он, стараясь подобрать правильные слова, – в горах иногда случаются трагедии. Лёд сохраняет тела альпинистов, но это не мумии в привычном понимании. Это… – он запнулся, – это скорее памятники самим себе.

Из кармана его куртки торчал ярлык от нового детского рюкзака с GPS-трекером – подарка "на всякий случай".

– Значит, они действительно там стоят? – глаза Луисы расширились. – Как в музее? А можно их потрогать?

В этот момент к ним подбежала Амина, дочь марокканских иммигрантов, которая вечно щурилась, отказываясь носить очки. Её голубой платок – обязательный атрибут школьной формы – был повязан небрежно, открывая тёмные кудри.

– Месье Гутьеррес! – девочка сделала изящный реверанс, которому научила ее бабушка, бывшая танцовщица. – А правда, что вы идёте на ту самую гору? Там же опасно! Моя тётя говорила, что каждый год там гибнут люди!

– Амина! – Луиса нахмурилась и топнула ногой, поднимая фонтан брызг. – Я же просила тебя не говорить об этом!

Алехандро почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он посмотрел на часы – старые механические, подарок Хавьера перед их последним совместным восхождением. Стрелки показывали 8:15 – через сорок пять минут его поезд в Барселону.

– Девочки, – он присел на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с детьми, – горы – это как… как очень строгие учителя. Они требуют уважения, внимания и подготовки. Но если все делать правильно…

– То можно найти сокровище! – перебила Луиса, хватая отца за руку. – Ты же говорил, что на вершинах прячутся самые красивые облака!

Из школьных дверей вышла учительница физкультуры – седая женщина лет шестидесяти с лицом, напоминающим рельефную карту Пиренеев. Её голос, привыкший командовать на ветру, легко перекрыл шум детских голосов:

– Гутьеррес! Бенсаид! На утреннюю линейку! Сегодня у нас репетиция рождественского спектакля!

Луиса вдруг серьёзно посмотрела на отца и сунула руку в карман куртки. Она вытащила смятый листок бумаги.

– Держи, – прошептала она. – Это мы с тобой на вершине. Чтобы ты не забыл, как мы выглядим.

Алехандро развернул рисунок – синяя гора и две маленькие фигурки на вершине. В углу детской рукой было выведено: "Для самого лучшего папы".

– Я… – его голос дрогнул. – Я обязательно вернусь, "ma petite". И мы вместе…

– Месье Гутьеррес! – внезапно крикнула Амина, перебивая его. – А правда, что на вершине можно увидеть сразу пять стран? И что там есть специальная книга, куда все записывают свои имена?

Дети вокруг захихикали, а учительница физкультуры покачала головой, вспоминая, наверное, десятки таких же отцов, которые уходили в горы. Алехандро лишь махнул рукой и быстро зашагал к выходу, где его ждал таксист – старый баск с лицом, изрезанным морщинами, как горная тропа.

Когда машина тронулась, он через окно увидел, как Луиса и Амина стоят, обнявшись, и что-то оживлённо обсуждают. А потом обе одновременно помахали ему рукой – одна энергично, как метроном, другая – изящно, как балерина.

Таксист включил радио, где передавали прогноз погоды для альпийского региона. Диктор говорил о приближающемся шторме и понижении температуры. Алехандро закрыл глаза, вдыхая смесь ароматов – кожу сидений, морской воздух, проникающий через приоткрытое окно, и едва уловимый запах школьного мела, оставшийся на его пальцах после прощания с дочерью.

"Пять стран", – думал он, разглядывая детский рисунок. Да, с вершины Монблана действительно можно увидеть пять стран. Но самое важное всегда оставалось невидимым для глаз – те невысказанные слова, те обещания, которые он дал самому себе десять лет назад, стоя над трещиной, где навсегда остался Хавьер.

И теперь, с детским рисунком в кармане и двадцатью тремя письмами в рюкзаке, он снова шёл к этой горе – не за триумфом, а за прощением.

Аэропорт Барселоны «Эль-Прат». Терминал 1. 21:30.

Зал ожидания напоминал огромный аквариум – холодный свет люминесцентных ламп отражался в полированных гранитных полах, создавая ощущение нереальности происходящего. Воздух был густым от смеси ароматов – терпкого кофе из соседнего кафе, сладковатого запаха только что испечённых круассанов и едкого оттенка дезинфицирующего средства, которым протирали пластиковые кресла. Где-то вдалеке слышался равномерный гул голосов – смесь испанского, каталонского и десятка других языков сливалась в единый шумовой фон.

Алехандро медленно шёл по коридору дьюти-фри, его походный рюкзак с альпинистским снаряжением мягко постукивал по спине. Витрины магазинов сверкали хромированными поверхностями, предлагая последние покупки перед полётом. В одном из них, заставленном рядами парфюмерных флаконов, стояла молодая продавщица. Её тёмные волосы были собраны в небрежный пучок, а на запястье красовалась татуировка компаса – детально проработанный прибор со стрелкой, указывавшей строго на северо-запад.

– Вам нужен подарок? – спросила она, прежде чем Алехандро успел открыть рот. Её голос звучал устало, но в уголках карих глаз прятались смешинки. – Для женщины или для себя?

Алехандро поставил рюкзак на пол, чувствуя, как напряглись мышцы спины после долгого ожидания в очереди на регистрацию. Его взгляд скользнул по полкам с флаконами, останавливаясь на одном – простом, без излишеств, с белой этикеткой.

– Выбираете классический аромат, – констатировала продавщица, доставая флакон. – Интересно, почему именно этот? – Она повертела флакон в руках, и свет ламп отразился в стекле. – Это же довольно редкий выбор для мужчины.

– Моя жена… – Алехандро запнулся, поправляя ремень рюкзака, – она любит этот запах с тех пор, как мы познакомились в университете. В аудитории химического факультета пахло точно так же – жасмином и… чем-то ещё.

Продавщица улыбнулась, и пирсинг в ее брови сверкнул:

– А вы знали, что в этом аромате есть нота альпийских цветов? Эдельвейсов, если быть точным. – Она аккуратно завернула флакон в подарочную бумагу с нежным рисунком цветущих веток. – В Швейцарии считают, что эти цветы приносят удачу путешественникам.

За окном терминала взревел двигатель взлетающего самолёта. Алехандро машинально достал из кармана смятый детский рисунок – синяя гора и две фигурки на вершине. Продавщица заметила это движение.

– Для дочери? – спросила она, завязывая ленту на упаковке.

– Для жены. – Он положил свёрток в боковой карман рюкзака, где уже лежала пачка писем в голубых конвертах – по одному на каждый день его отсутствия. – На всякий случай.

Девушка замерла на мгновение, ее пальцы с облупившимся синим лаком задержались на банте.

– Мой отец… – она начала тихо, – он был рыбаком. Каждый раз, уходя в море, оставлял нам такие же письма. Мама говорила, что это его способ оставаться рядом, даже когда… – Она не договорила, протягивая Алехандро небольшой пробник. – Возьмите. Новый аромат – пахнет дождём и каштанами. Для… сложных дней.

На табло замигало сообщение о начале посадки на рейс в Лион. Алехандро кивнул в знак благодарности и повернулся к выходу, но девушка окликнула его:

– Сеньор! – Она достала из-под прилавка маленький серебряный колокольчик. – В Пиренеях пастухи вешают такие на шею овцам, чтобы не потерять их в тумане. – Она протянула ему колокольчик. – Возьмите. На удачу.

Алехандро взял подвеску. При лёгком движении она издала чистый, высокий звук, странно контрастирующий с гудением аэропорта.

– Спасибо, – сказал он. – Но в горах свои колокольчики. Их вешают на альпийских тропах, чтобы не сбиться с пути во время снежной бури.

Он вышел из магазина, направляясь к выходу на посадку. В кармане рюкзака лежали двадцать три письма, флакон духов и детский рисунок. На стеклянной двери отразилось его лицо – усталое, с тенью невысказанных мыслей в уголках глаз. За спиной раздался мягкий звон – продавщица повесила колокольчик над кассой, где он будет звенеть каждый раз, когда дверь магазина открывается и закрывается, провожая и встречая тех, кто уходит и возвращается.

Осло, Норвегия. Центральный вокзал. 19:17.

Зимний вечер окутывал перрон густым сизым туманом, смешивающимся с клубами дизельного дыма от прибывающего поезда из Бергена. Эйвинд Ларсен медленно шагал по скользкой платформе, его тяжёлые горные ботинки с глубоким протектором оставляли чёткие отпечатки на тонком слое мокрого снега. Воздух был насыщен характерными запахами большого транспортного узла – едким дизельным выхлопом, сладковатым дымком от жаровни со свиными сосисками у восточного выхода, и резковатым ароматом хвойных гирлянд, украшавших колонны вокзала к приближающемуся Рождеству.

Он остановился перед круглосуточным киоском с прессой, где яркий флуоресцентный свет выхватывал из полумрака обложки глянцевых журналов о путешествиях и аккуратные стопки свежих газет, сложенных веером. Внутри пахло свежей типографской краской, пережаренным кофе из стоявшего в углу автомата и едва уловимым ароматом сосновой смолы от рождественских открыток с видами фьордов.

– "Послеполуденные новости", – сказал Эйвинд кассиру, молодому парню с выцветшими татуировками на загорелых руках – стилизованными драккарами викингов, которые со временем превратились в размытые синие пятна, напоминающие скорее детские каракули, чем грозные корабли.

Кассир, щёлкая жвачкой, поднял глаза от экрана телефона и оценивающе оглядел высокого мужчину в поношенной горной куртке:

– Третья за сегодня, – протянул он свежий номер, на обложке которого красовался заголовок о новых нефтяных месторождениях в Северном море. – Вы что, коллекционер? Или просто очень увлечены экономическими новостями? – Парень явно искал повод для разговора, скучая за пустой кассой в вечерней смене.

Эйвинд молча достал из кармана мелочь. Монеты со звоном упали на стеклянную стойку, покрытую тонким слоем пыли и отпечатками пальцев.

– Сувениры, – пробормотал он, избегая прямого взгляда. – Для друзей за границей. Им нравятся… норвежские газеты. Особенно раздел происшествий.

Кассир фыркнул, проводя рукой по своим татуировкам, на которых едва угадывались некогда гордые корабли:

– Да уж, особенно им нравятся заметки на 24 странице, да? – Он намеренно перевернул газету, открыв раздел происшествий, и постучал пальцем с обгрызенным ногтем по небольшой заметке в углу. – Все иностранцы почему-то начинают интересоваться нашими "пропавшими без вести" именно перед поездкой в горы. Странное совпадение, не находите?

Эйвинд резко поднял голову. Его пальцы непроизвольно сжали газету, оставляя морщины на глянцевой бумаге. На указанной странице действительно была крошечная заметка: "Пропал альпинист на Тролльвегене. Поиски прекращены из-за ухудшения погодных условий". Черно-белая фотография показывала молодого мужчину в альпинистском снаряжении – если не знать, что это снимок пятилетней давности, можно было бы принять его за самого Эйвинда. Тот же квадратный подбородок, такие же светлые брови, чуть приподнятые в удивлении.