Солнце расплавило город. Вторую неделю – ни облачка. Аня перевела утомленный взгляд на ящики с конфетами. Хоть бы не растаяли. А осы-то, осы… Лениво отмахнулась. Житья от них нет. Взглянув на небольшую очередь у автомата с газированной водой, она жадно глотнула слюну.

Ох-ох-ох… Собираться, что ли? Вряд ли уже кто-нибудь подойдет. Да и время к тому же.

Местный рынок – огражденный клочок земли, в три ряда заставленный полосатыми палатками и контейнерами – работал до четырех часов, но какой нормальный человек по такому солнцепеку пойдет сюда за конфетами? Аня вздохнула и посмотрела по сторонам. Соседи тоже начинали собираться. Подгоняя машины, загружали в них товар и полосатые шатры. Меж поредевших палаток виднелись прилавки. Внезапно взгляд ее остановился на мужчине, усевшемся неподалеку на пустой прилавок. Вернее, задержался на нем, зацепившись за его же взгляд. Сам он ее ничуть не заинтересовал, разве что неотрывный взгляд его неприятно насторожил. С чего бы вдруг незнакомого человека так сверлить глазами? Не конфеты же его так привлекли. Пожалуй, надо собираться. Но взгляд нет-нет да и косил в ту сторону, где сидел этот светло-русый бородатый субъект. Раньше вроде его не видела. Хотя, как знать? Бороды всех мужчин делают похожими. Различными делает как раз их отсутствие. Что ж, пусть смотрит, раз ему так хочется. С нее не убудет. Там и убывать-то нечему.

– Коля, – позвала она Любкиного сына, играющего неподалеку с соседом-продавцом в карты, – Коль…

Парень заглянул в палатку. Загоревший, подтянутый, с темно-русой шевелюрой вьющихся волос он, казалось, просто излучал жизненную силу.

– Мать сегодня, почему не пришла? – повернулась к нему Аня, убирая с витрины конфеты.

– Она мне не докладывает, – добродушно ответил он и спросил, – что, теть Ань, собираемся?

Аня улыбнулась. Вон как Любка вышколила. Еще со школьных лет ребята подтрунивали над ней: «Тебе бы салаг в армии муштровать, до генерала бы дослужилась». А жизнь сложилась прозаичнее. Отведя ей скромное место уборщицы на консервном заводе, со временем подняла до должности учетчика, где она и проработала без малого двадцать лет. Зато теперь Любка поднялась по-настоящему, обзаведясь конфетным бизнесом. И вся ее нынешняя армия состояла из трех продавщиц и грузчика-шофера-снабженца-сына Коли, добродушного правильного парня, в котором она души не чаяла.

– Давай, пожалуй, – привычно укладывая коробки, угрюмо ответила Аня. – Мы, как всегда, позже всех. Нам, как всегда, больше всех надо.

Не спеша они начали грузить ящики на тележку. За полгода ежедневной этой работы каждое движение было выверенным и логичным. Потому и работали, без слов понимая друг друга.

Аня по привычке дважды пересчитала дневную выручку, хотя сегодня денег было негусто. Опять почувствовав на себе чей-то взгляд, она оглянулась. И снова неприятно кольнуло внутри. Незнакомец уходить явно не собирался и, потягивая пиво, как ни в чем не бывало смотрел в их сторону.

– И куда я теперь с этими деньгами? – спросила она неизвестно кого.

– Ох и денег-то сегодня… – поднатужился Коля, ставя на тележку ящики. – Покупателей по пальцам пересчитать можно.

– Я все думаю, – складывая раскладной стол, служивший прилавком, вздохнула Аня, – чего ты здесь торчишь целыми днями? Чтобы пальцы загибать? Человек ты вроде неглупый. Мест на рынке хватает. Вот и работал бы у матери. Все же лучше, чем баклуши бить.

– Что я, лошадь? – простодушно возмутился парень. – Думаете, так легко вас троих обслужить? Сутра палатки поставь, товар развези. А кто вам по вечерам помогает, Пушкин? А кто с матерью за товаром ездит? Она бабки считает, а я ящики. И опять же, сколько мне надо? Сигарет купить да пива бутылку. А шмотки… Мне по барабану. Об этом мать думает. На еде не экономим. Вот и посчитайте, выгодно мне или нет? – пожал плечами Коля, складывая болоньевый шатер палатки.

Они действительно уходили с рынка чуть ли не последними. Ей спешить было некуда, да и Коле тоже. А лишняя копейка никогда не помешает. Уставшим взглядом она скользнула по опустевшим рядам. Как оно в природе бывает, так и у людей, пожалуй. Что покрупнее, тигры схватят, остатки шакалы доедят, а крохи птички подберут. Вот и сейчас ходили, собирали оставленные картонные ящики и, складывая их в тюки, обвязывали бечевками. Какая ни какая, а копейка. Кому на бутылку, а кому и на хлебушек. Кто-то полжизни дурака валял, а кто-то вкалывал на совесть. А очутились и те, и другие на одной мусорной куче. Несправедливо…

– Коль, – Аня повернулась к Коле, пристраивающему на тележке чехол с палаткой, – мать невесту тебе еще не нашла? Ты со своим пивом всех девчонок проглядишь. Хороших разберут, останутся такие старухи, как я. Ленивый ты, хоть и молодой. Ты, поди, и по ночам вкалывать боишься.

– Скажете тоже, – рассмеялся Коля. – Больно надо за пять минут удовольствия хомут на себя вешать.

– Тебя послушать, так только дураки и женятся, – проворчала Аня, пряча деньги в целлофановый пакет, и снова бегло взглянула на незнакомца. – Может, ты матери деньги отдашь? Что мне с ними туда-сюда носиться?

Коля смерил ироничным взглядом тощий целлофановый пакетик и пожал плечами.

– Теть Ань, – сказал он виновато, – мне в ваши дела встревать… Не надорветесь же вы, в самом деле? Завтра мать придет, сами ей отдадите.

– Что значит, ваши? – недоуменно пожала плечами Аня. – Это я вам чужая все-таки.

– Скажете тоже… Какая же вы – чужая?

– Нет, Коленька, возьми, – протянула она аккуратно сложенный пакетик. – И пересчитай обязательно. Всякое случается.

– Вы уж совсем… – Коля подкрепил свои слова красноречивым взглядом, только и того, что пальцем у виска не покрутил.

– Сам ты совсем, – добродушно передразнила она парня. – Видишь, стоит вон один, смотрит. С полчаса стоит. Я за ним наблюдала.

– Может, влюбился? – с озорной улыбкой подмигнул ей Коля.

– И я о том же, – кивнула она, – в деньги эти. Чувствую, где-нибудь по дороге он их невинности и лишит.

– Ладно, давайте, – кивнул Коля, пряча пакет в карман потертых джинсов. На незнакомого мужчину он взглянул мельком. Стоит себе человек и стоит. Что с него взять? Но и с Аней спорить не стал. Было бы из-за чего. – Все, отчалил. До завтра, теть Ань, – махнул он ей рукой, толкая перед собой тележку к большому контейнеру в конце торгового ряда, часть которого Любка арендовала под склад.

Аня тоже махнула рукой, выдавив из себя слабую улыбку, взяла свой пакет и устало поплелась домой.

Вот и еще один день прошел. Когда-нибудь так и жизнь пройдет, день за днем, как шаг за шагом. Поскорее бы… Ничего хорошего от этой жизни она уже не ждала. Тем не менее, жить как-то надо было. С тех пор, как жизнь ее круто изменилась, она уже хлебнула всякого. А сейчас вот снова прибило ее к тихой заводи. И, похоже, не выбраться ей отсюда до смерти. Но ей уже ничего и не хотелось. Для этого просто сил не было. Надо было как-то доживать. Не то чтобы она совсем ничего вокруг не замечала. Она просто смотрела на все происходящее, как на экран телевизора, потому что все это никоим образом саму ее не затрагивало. Она работала, Любка платила, это и давало возможность сводить концы с концами. Хоть, что там говорить, пусть и платила ей Любка, как остальным своим продавцам, но место ей отвела самое лучшее, самое бойкое. Да и почему, собственно, должна ей Любка платить по-другому? Ей-то, кто платил? Кто дал? Сама так же начинала. Двадцать два года одна с сыном. Шутка ли сказать? У Ани хоть что-то было, хоть вспомнить есть о чем, а у Любки, что? Мужики-одноночки? Тоже не спешили на свою шею хомут вешать. Добро бы свой, а то ведь неизвестно чей. Ничего, сама выкарабкалась. Теперь и рады бы у нее на шее хомутом повиснуть, да только добра такого ей даром не надо. Когда-то они у нее дольше, чем на одну ночь не задерживались, а теперь она их и сама не задерживает. Вот ведь жизнь, штука какая хитрая… Любка с сыном без мужа двадцатник прокуковала, а Аня с мужем без детей почти столько же. И что? У одного разбитого корыта. И так плохо, и эдак не лучше.

– Анюта, – послышался сзади чей-то тихий голос. До чего же знакомый…

Аня резко оглянулась и обмерла. На нее смотрел все тот же настырный незнакомец все тем же безмятежным взглядом. Хоть сейчас этот взгляд показался ей не столь безмятежным. Да и незнакомец этот был не таким уж и незнакомым. Что-то близкое из глубины ушедших лет всплывало в памяти. Смутная боль, задевшая душу, все нарастала, пока не вырвалась наружу одним резким окликом:

– Игорь!

Аня непроизвольно прикрыла ладонью рот, но этот звук уже вырвался, вылетел на волю, обнажив всю ее растерянность и беспомощность перед слепою силою судьбы, всю ее боязнь оказаться неподготовленной к этой случайной встрече.

– Узнала? – с виноватой улыбкой спросил Игорь.

Аня кивнула в ответ. Все мысли и чувства занемели. Двадцать лет прошло со дня их последней встречи. Боль снова ковырнула внутри, тем самым сняв минутное оцепенение души и тела.

– Я тебя тоже сразу узнал, – сказал Игорь, поставив недопитую бутылку пива на тротуар. – Не думал, что тебя здесь встречу. Ты ведь не здесь жила.

– Откуда ты знаешь? – спросила Аня, пересохшим горлом глотнув слюну.

– Да я лет десять назад приезжал, – подходя к ней, ответил Игорь, – ну и к тебе зашел. Мать разве не говорила?

– Нет, – тихо ответила Аня, опустив голову.

Мало-помалу она начинала приходить в себя, ощущая в себе силу наглухо закрыть так жестоко раненую душу.

– А сейчас, что? Насовсем сюда? – глядя на нее выжидающе, спросил он.

И так ей стало неприятно от его взгляда, так обидно, что с вызовом бросила ему в глаза:

– Ты что, прокурор, мне допросы устраивать?

Он сразу стушевался, поник.

– Нюша, не надо… – ответил он с виноватым видом. – Столько лет прошло.

Нюша… Как больно. Только он ее так называл. Лучше бы этого никогда и не было.

Не собираясь задерживаться, Аня вздохнула и с болью спросила:

– Чего ты от меня хочешь?

– Да ничего, собственно, – Игорь неловко пожал плечами. – За столько лет впервые встретиться… Пойдем, посидим где-нибудь. Вы у матери живете?

– Кто вы, Игорь? – с грустной ухмылой обронила она и тихо добавила: – Нету мамы. Умерла весной от инфаркта.

Слезы навернулись на глаза. Но даже сквозь влажную пелену она заметила, как он опешил, растерялся. А он ведь совсем не изменился. Как это она его сразу не узнала?

– Елена Пална… Прости, я не знал…

– Ничего, больнее уже не будет, – глухо ответила она, украдкой смахнув с ресниц непрошеную слезу.

– Я здесь всего несколько дней, и потом, ненадолго… Так, как? – с надеждой посмотрел он ей в глаза.

– Что, как? – недоуменно спросила она, не успев выпутаться из тягуче-липкой паутины воспоминаний.

– Пойдем, посидим? – не сводя с нее виноватого просительного взгляда, напомнил он.

Аня вздохнула и уже без тени упрека ответила:

– Да куда я в таком виде?

– Ну,… – замялся он, неопределенно пожав плечами, – могу подождать.

– Опомнись, – одарила она его грустной улыбкой, – нам ведь давно уже не семнадцать. Стара я по свиданиям бегать.

– Я понимаю, – опустив глаза, согласился он и, пытаясь скрыть чувство неловкости, тотчас переменил тему, – у тебя дети есть?

И снова боль пронзила сердце.

– Нет, – потупив взор, покачала она головой.

– Так вдвоем с мужем и живете?

– И мужа нет, – с вызовом бросила она ему в лицо, – как видишь, и препятствий для свиданий нет, – и, чтобы расставить все точки над «і», припечатала ледяным тоном, – но и желания встречаться с тобой у меня тоже нет. Никакого.

Игорь виновато опустил голову.

– Я понимаю, – выдавил он из себя.

– Не думаю… – глядя прямо перед собой задумчивым взглядом, произнесла она, но тотчас, словно очнувшись от своих мыслей, спросила: – Да и зачем это нам? Ничего уже не изменить. У тебя своя жизнь, у меня своя…

– Я должен объяснить тебе, Нюша, – убедительно начал он с примесью горечи и раскаяния, но она холодно оборвала его слова:

– Сколько мы с тобой встречались? Полгода? А с мужем почти двадцать лет прожили, и неплохо жили… И ничего, живу, как видишь. Как думаешь, нужны мне после этого твои объяснения?

Разговор завязался незаметно, слово за слово. Обойдя здание новой школы, они пошли по аллее, вдоль которой за ровным рядом тонкоствольных берез, словно солдаты в шеренгу, торцом выстроились пять близнецов-пятиэтажек. Аня шла не спеша, ничего вокруг не замечая. Шла просто по привычке. Игорь шагал слева, понуро опустив голову. Но и этого она не замечала. Слишком уж неожиданной была эта встреча. Сколько лет она ждала ее и боялась, представляла ее себе, гнала прочь эти мысли, а потом повторялось все снова и снова. И вот сейчас, когда она меньше всего о нем думала…

Его голос вывел ее из омута воспоминаний.

– Он умер? – напряженно спросил Игорь.

– Жив-здоров, – не глядя на него, отвечала она. – Детей не было, вот и развелись. Жили мирно и развелись мирно.

Остановились у ее дома. Остановились и все. Но это не волновало ее, потому что понимала, чем оно все закончится, как понимала и неизбежность этого. Было бы глупо, начав разговор, не закончить его, упершись в стену дома. Никаких препятствий в этой стене не было.

– Зайти можно? – с плохо скрываемым чувством неловкости спросил Игорь.

– Пошли, – согласилась она с вялым безразличием, но, помедлив, все же добавила, – только я гостей сегодня не ждала.

– Я же не на угощение напрашиваюсь, – попытался пошутить он.

Не спеша они вошли в подъезд типичной провинциальной хрущевки. Такими до сих пор пестреет, если не вся территория бывшего Союза, так добрая ее половина. За столько лет все уже успело стереться из памяти. А сейчас вот снова вспомнилось: и лавочка эта у подъезда, и беседка, и площадка между третьим и четвертым этажом, и его руки, и его губы…

Привычным поворотом ключа в замке Аня открыла дверь.

– Входи, – позвала она его за собой.

Навстречу с радостным лаем выбежала из гостиной Аза – восьмилетний черный кокер-спаниель, подарок бывшего мужа. Завертелась волчком, поскуливая, повизгивая, виляя коротким обрубком хвоста.

– Это Аза, – объяснила Аня, присев на корточки и обхватив руками доверчивое создание.

Выражая неистовую радость, Аза вилась у ног, обнюхивая, убегая в гостиную и возвращаясь обратно. Успокоившись, она забралась под стол и, уложив голову на вытянутые передние лапы, стала с любопытством наблюдать за тем, что происходило в прихожей. Но и этого удовольствия она вскоре лишилась.

Зацепив пакет за крючок вешалки, Аня пошла в кухню. Открыв холодильник, окинула взглядом его содержимое: рядом с пакетом молока и кастрюлькой с супом красовалась недавно оставленная Любкой банка шпротов. В хлебнице лежало полбатона позавчерашней выпечки. Для бутербродов сойдет. Неловкая пауза…

– А здесь ничего не изменилось, – пытаясь скрыть неловкость, Игорь обвел взглядом кухню.

Освеженный белой краской буфет в углу, рядом небольшой холодильник, плита, мойка, навесной шкафчик над ней да стол у окна – вот и все ее небогатое убранство.

Достав из шкафчика кофе, она привычно насыпала его в кофеварку.

– Менять что-то хочется до определенного возраста, – наливая в кофеварку воду, заметила она. – А когда от жизни ждать больше нечего, какой смысл менять вещи?

Заметив на себе его отстраненно-задумчивый взгляд, она почувствовала себя неловко. Сарафан не первой свежести, лоснящееся лицо, волосы, слипшиеся от пота и пыли, а ноги-то, ноги…

Внезапно раздался резкий звонок. Вздрогнув от неожиданности, Игорь удивленно вскинул брови. Аза со звонким лаем бросилась в прихожую.

– Это Томка, – сказала Аня, присев на табурет.

– Она по-прежнему здесь живет? – удивился Игорь. – Не открывай. Подумает, что никого нет.

– Не подумает. Когда никого нет, Аза не лает. Да и видела уже, небось, из окна, что я не одна шла. А любопытства, как и наглости, ей не занимать.

– Все такая же?

– Горбатого могила исправит, – с досадой ответила Аня.

Впрочем, звонок больше не издал ни звука.

– Да уж, – ухмыльнулся Игорь, – должна бы понимать, что третий всегда лишний. А что, такое случается? – попытался он разрядить обстановку, несмотря на ее несговорчивый вид.

– Игорь,… – Аня устало поднялась, – то, что я тебя пригласила, вернее, согласилась, не дает тебе права на подобные намеки. Не буду я открывать. Пусть думает что хочет.

В прошлом все они: Томка, Любка и Аня были одноклассницами. Поначалу Томка с Аней дружили еще и по-соседски. У Томки отца отродясь не было, мать работала санитаркой в Доме малютки, и во время ее дежурства повзрослевшая дочь время от времени устраивала для подруг «светские рауты» с шмурдяком и сигаретами «Родопи». Захмелевшим девчонкам было заманчиво под иностранные песни дымить сигаретами, слушая Любкины байки о взрослой любви. В своей семье Ане было неуютно. Жили так, словно никому друг до друга не было дела. Работавшая бухгалтером в автоколонне мать, дома напоминала заведенную машину, по инерции говорившую привычные слова и выполнявшую однообразную работу. Отец, работавший дальнобойщиком, был человеком замкнутым и жестким. Только и того, что деньги в семье водились. А семьи как таковой не стало, когда обнаружилось, что на стороне он завел любовницу. Поначалу, не отличавшаяся красотой и женственностью, ее мать терзалась ревностью и упреками, предъявляя отцу письма, из которых Аня поняла, что на стороне он еще прижил ребенка. Возможно, закончили бы они разводом, если бы отец вдруг не стал слабеть, чахнуть, затем ходить по докторам, вследствие чего у него обнаружили последнюю стадию цирроза печени. Раскаленная докрасна домашняя обстановка после случившегося у отца первого кровотечения приобрела зловещий багровый оттенок. Мрачность матери облачилась в скорбь. После школы не хотелось возвращаться в удушающую атмосферу приближающейся смерти. Хотелось радоваться жизни. В последнем учебном году у них в классе появился Игорь, и все девчонки дружно сошли с ума. Аня по умолчанию примкнула к когорте умалишенных дур, странным образом при этом преобразившись. То ли любовь ее так окрылила, то ли время пришло, чтобы бутон превратился в розу. Все это заметили, кроме нее самой. Она замечала только его, потому и удивилась, когда из всей пытавшейся понравиться ему девичьей стаи он выбрал ее. Она стеснялась своей первой любви, боясь выставленным напоказ счастьем сглазить его, поэтому в школе проявляла к нему напускное равнодушие. Он подхватил игру. Это подстегивало еще больше, а вечерами они давали волю своим чувствам. Даже когда умирал отец, сдавленная смертным смрадом, она упивалась своей любовью. Даже когда на гроб упали первые комки влажной земли, она терзалась тем, куда он внезапно пропал. Пропал на долгие двадцать лет…

Выключив кофеварку, не в силах взглянуть на него, она сказала:

– Налей себе кофе. Мне не надо. Подожди немного, я в душ, – и, боясь быть превратно понятой, тотчас добавила, – пыль, знаешь ли…

– Хорошо, – кивнул Игорь, налил кофе и пошел в гостиную.

Раздевшись, Аня подставила тело под теплую приятную струю душа. Смыв тяжелый налет усталости, она ощутила под ним призабытое предчувствие чего-то нового, зависящего именно от нее. Слишком долго она послушно плыла по течению жизни, пытаясь приноровиться к нему, с опаской огибая препятствия, изредка возникавшие на ее пути. Она и не пыталась спорить с жизнью. Слишком рано она познала силу ее течения, никому из людей неподвластную. И куда оно привело ее, это течение? В стоячее болото… Кто знает, как бы все повернулось, поступи она тогда иначе. И вдруг… Впервые с отчетливой ясностью она поняла, что именно иначе она и поступила. Да, иначе, начиная с того проклятого аборта, который и искалечил ее внешне такую благополучную жизнь. Вот когда она впервые ступила в омут и, избавившись от ребенка, направилась сразу же против течения, против того, что давала ей жизнь. Вот тогда-то она и бросила вызов жизни. И все эти годы она пыталась прибиться к отмели, к затишью, чтобы как-то удержаться на плаву. Всеми ее поступками руководило одно единственное чувство – боязнь потерять своего мужа. Любила ли она Олега? Она благодарила за него Бога, полагая, что это подарок судьбы за пережитые страдания. Это сейчас все спят с кем хотят непонятно с какого возраста. Неотъемлемый атрибут свободного общества… А в советское время?! В семнадцать-то лет?! Лишиться девственности до замужества считалось, мягко говоря… А аборт?! Это ни в какие рамки тогдашней морали не укладывалось. Намыливаясь, Аня поймала себя на том, что неосознанно рассматривает свое тело. Похудела, что и говорить… Жаль, моложе выглядеть от этого не стала. Да что уж теперь. Эта молодость… словно нож в сердце. Полоснул он по нему, ох, как полоснул… Жестоко. Ничего, пережилось.

Наскоро вытершись и переодевшись, она застыла в нерешительности. Пусть пережилось, пусть давно забылось, но женщиной быть она не перестала. Вернее, перестала после развода с мужем, а сейчас вот снова вспомнила. С ее-то многолетним учительским стажем там и вспоминать было нечего. Не спеша подкрасилась, старательно уложила подстриженные под каре темно-каштановые волосы и… не узнала собственного отражения в зеркале. Вот так, Игорек, хоть и плевать нам на тебя, но мы еще можем!

Выйдя из ванной, она позвала Азу и бросила ей в миску несколько горстей сухого корма. Достала из холодильника бутылку минеральной воды и, захватив два стакана, направилась в гостиную.

Сидя в кресле у открытого окна, Игорь с задумчивым видом дымил сигаретой. Подняв глаза, он прикипел к ней удивленным взглядом. Пусть удивляется, не удивляется, это уже не важно.

– Что ты хотел мне объяснить? – поставив бутылку с водой и стаканы на журнальный столик, Аня уселась в кресле, подобрав под себя ноги.

– Ты садишься точно так же,… – не отрывая от нее взгляда, с грустной улыбкой заметил он. – Хочешь? – протянул ей пачку сигарет.

– Я не курю, – отмела она его примирительный тон. – Слушаю, объясняй, – добавила она, наливая в стаканы воду. Вода заиграла маленькими пузырьками, приятно пощипывая во рту.

– Теперь получается – ты прокурор, – попытался пошутить Игорь.

– Я не прокурор и не судья, – не обращая внимания на его тон, спокойно ответила она.

– Вы с мужем давно развелись?

– Около года. Но это не имеет никакого отношения к нашему разговору. Не я к нему ушла от тебя. Это ты бросил меня, – произнесла она, глядя ему в глаза. – Вот я и помогла тебе. Ты именно это собирался мне объяснять? Если для тебя это так важно, говори. Мне это давно безразлично. У тебя дети есть?

– Наполовину, – затянувшись, ответил Игорь.

Аня удивленно вскинула брови.

– Ты и здесь всех переплюнул. В природе пока такого явления не наблюдалось.

– Почему же? Довольно часто, – ответил Игорь с грустной ухмылкой. – Фамилию носит мою, а гены другого отца. Вот так. Короче, и не родная, и не приемная. Ее мамаша сама мне в этом созналась. Дочь – в детдом, и была такова.

– Так тебе и надо, – ледяным тоном подытожила Аня.

– Нюша, зачем ты так?… – посмотрел он на нее виновато. – Ты знаешь, как все получилось?

– А здесь и знать нечего, – мрачно оборвала она его слова.

– Значит, Елена Пална так ничего и не сказала…, – упершись взглядом в стену, мрачно резюмировал он и продолжил: – У матери приступ случился. Ты же помнишь, я жил с отцом. Она осталась за бабулей присматривать, да и нахлебалась гарнизонной жизни. Не знаешь ты, что значит приказ старшего по рангу. Он меня прямо к поезду на машине доставил. Месяц она меня у себя продержала. Хоть меня терзали смутные сомненья, что они с отцом сговорились – чтобы после выпускного баклуши не бил, а к поступлению готовился. Мать у меня тот еще старшина в юбке. У тебя тогда телефона не было. Позвонил Романову, Олегу. Помнишь? Попросил передать, что так, мол, и так. Разве не сказал?

– Нет, – не веря своим ушам, она неосознанно покачала головой.

– Обещал, – неопределенно пожал он плечами. – Через месяц вернулся. К тебе сразу, а мать твоя на порог меня не пустила. Сказала, что ты в институт поступила. И точка. У кого ни спрашивал, никто не знал, куда. Осенью – армия. Потом уже ребята написали, что ты замуж вышла. Я и возвращаться не стал. Что такого я, собственно, сделал? Не с ребенком же я тебя бросил? – с расстроенным видом сказал он, в сердцах раздавив в пепельнице окурок.

– Ты в этом уверен? – все тем же бесстрастным тоном тихо спросила она.

Игорь взглянул на нее и замер, словно изваяние. Бледное гипсовое изваяние…

– Нюша, – произнес он еле слышно, судорожно глотнув слюну, – ведь всего раз было.

Аня грустно улыбнулась.

– А сколько надо?

– Почему же ты не сказала?.. – все еще окончательно не придя в себя, спросил он.

– Кому, Игорек? Ты ведь тоже – ноги в руки, и был таков. И выбора у меня не было. Месяц, как умер отец. А смерть от рака нелегкая. Мама еще от нее не оправилась. Я до сих пор все помню. И страх, и позор, и боль адская. Вот и все, что осталось у меня от этой любви. Да нет, не все, пожалуй. Как же мне не помнить Романова? За него-то я замуж и вышла. Но это с тобой не связано. Не думаю, что он сподличал бы. Мы с ним позже случайно встретились на новогоднем институтском вечере. Я после всего этого от парней как от чумы шарахалась, а он поначалу особого рвения не проявлял, да и вообще, по-моему, ровно ко мне дышал.

– Свежо придание, – продолжая сверлить взглядом стену, помрачнел Игорь, – к красавице дышал ровно, однако же, на кикиморе не женился.

– Не вали с больной головы на здоровую, – осадила его Аня, – не в этом суть. Мама его гинекологом работала. Вот на свадьбе все это и всплыло. Моя мама с сотрудницей ее договаривалась. Она договорилась, а та проговорилась. Знаешь, как бывает. Как ему было, жизнь с обмана начинать? А ведь он тоже меня любил. Детей у меня нет и быть не может. И за все время я не слышала от него ни слова упрека. Предлагал усыновить ребенка. Зачем ему чужой? Он и своих иметь может. Я сама настояла на разводе, – Аня тяжело вздохнула. – Согласился. Развестись-то мы развелись, а как дальше жить, я не знала. Мы даже квартиру не разделили. Все бросила и приехала к маме. Этот развод ее, бедную, и добил. Сперва в церковь ходила и плакала. У меня прощения просила. А я ведь молодой тогда была да глупой. Что я понимала? Тошнит и тошнит. Думала, чем-то отравилась. А когда мама поднажала, я ей и созналась. Где было тебя искать? Да и зачем позор на люди выносить? Достаточно было того, что мы с ней в глаза друг другу не могли посмотреть. И ты хотел, чтобы она после этого тебя на порог пустила? Где ты, кстати, жил все это время?

Аня продолжала все тем же бесстрастным тоном, словно и не ей довелось пережить это. Только когда о маме вспомнила, глаза затуманились черной болью, и по щеке поползла скупая слеза. А мозг машинально фиксировал, как он достал дрожащими руками сигарету, прикурил и, тотчас забыв о ней, слушал ее с обреченным видом. Казалось, он полностью ушел в себя, вернувшись памятью в давно ушедшие молодые годы. Но от вопроса ее словно очнулся. Какое-то время он еще молча смотрел на нее, как бы пытаясь осознать его смысл.

– Я?.. – переспросил он машинально. – Вечный жид, Агасфер. Перекати-поле.

– Сюда не тянуло?

– Я и тогда успел пожалеть, что вернулся. И тебя не застал, и кроме того неприятная история у меня получилась. Была у меня до тебя одна… как бы помягче сказать… ушлая. Пару раз к себе в постель затащила и решила на меня свои грешки повесить. Там и кроме меня крутилось немало, повзрослее и поумнее. Послал ее на три буквы и вернулся к матери. Но в пику ей поступать не стал, ушел в армию.

– Давно женился?

– Да я и женился-то по глупости. Армия мозги вправила, поступил в институт. Продлил себе пять лет беззаботной жизни. Потом по накатанной – инженером на завод. После тебя через восемь лет по-настоящему увлекся женщиной. Работали вместе, она на пять лет старше была. Но выглядела превосходно. Года четыре вместе прожили и неплохо жили, – с ухмылкой покачал он головой и провел ладонью по бороде. – Видно, правду говорят – от судьбы не уйдешь. В один прекрасный день нарисовался ее муж и давай с ней делить жилплощадь. Я ей сразу предложил, свалим на квартиру, а там разбирайтесь. Так она и послушала. Ну, я обрубил все концы и закрутил с первой попавшейся. Угадай, чем все закончилось? Подозрительно быстро залетела, но она, похоже, тогда и сама не знала, от кого. Недоношенные восьмимесячные редко выживают, а здесь здоровая деваха – три двести! Что было выяснять, когда и так все было понятно. Я и без того со Светкой своей за пару лет поседел. Пока в декрете была, как-то держалась, а стоило на работу выйти… Ребенок в яслях болеть стал. Либо я на больничном сидел, либо мать санитаркам приплачивала. А Светке крышу срывало, сутками пропадала неизвестно где. Воевал поначалу, а когда исколотые вены увидел, лечить стал. Она и оттуда сбегала. Ради Машки терпел, хотел ребенку мать сохранить. Да и Светку жаль было. Надеялся, что одумается. Когда Союз распался, и у меня в кармане засвистело, она и одумалась – забрала дочь и сбежала. В запое неделю был. Потом так, время от времени. При живой жене и дочери в один день без семьи остаться… Через пару месяцев Машку в детдоме нашли.

– Мог бы забрать, фактически ты ее отец.

– Мог бы, забрал бы. Теща на меня телегу накатала, что я дочь ее наркоманкой сделал. Попробуй, докажи обратное. Никто мне ее так сходу не отдал. А жить как-то надо было. В Грецию поехал на заработки. Год пробыл и плюнул. Жизнь скотская. Как негр на плантации. Думал забрать ее. Только, что это за семья, без матери? А там она пообвыкла. Поехал в Германию, бус купил. Иногда товар вожу, а в основном машины гоняю. Неплохо получается. Отец мне здесь квартиру оставил, когда его перевели. Он и сейчас еще бодрячком, сына родил, не намного старше Машки. С матерью, кстати, до сих пор в хороших отношениях. Два самодостаточных человека, что им делить? А я мотаюсь туда-сюда, матери денег подбрасываю. За квартиру здесь время от времени плачу, когда из Польши машины гоняю. На днях на заказ пригнал, продал. Сегодня, думаю, схожу на рынок. Сухомятка эта уже надоела. Смотрю, ты вроде. Нет, я тебя сразу узнал. Просто не понял, как ты здесь оказалась. Краем уха слышал я от наших, где ты живешь. Ты в школе преподаешь? А Олег, где?

– Терапевт. Участковый, – отпивая воду, думая о своем, машинально ответила она.

– Получается, куда метили, туда и попали, – печально ухмыльнувшись, подытожил он. – А здесь, что ты делаешь?

12 След.

Мама для Маши

МАМА ДЛЯ МАШИ

С этой книгой читают

Другие книги автора