Бабье лето любимой жены

© Людмила Волынская, 2022

ISBN 978-5-0055-9254-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

БАБЬЕ ЛЕТО ЛЮБИМОЙ ЖЕНЫ

Все события и персонажи вымышлены, все совпадения случайны.

И возвращается ветер на круги свои

Библия. Ветхий завет. Книга Екклесиаста

Тонкие невесомые паутинки бабьего лета… Они словно сотканы из ничего и появляются ниоткуда лишь затем, чтобы даровать нежность прикосновения и, беспомощно трепеща под напором ветра, снова исчезнуть в небытие. Чаще всего «бабье лето» ассоциируется с женской надеждой, последним шансом допеть, досказать, долюбить, прежде чем в медленном угасании смолкнуть навсегда.

ЧАСТЬ 1

1

Едва настырное жужжание будильника коснулось уха, рука привычно потянулась к кнопке. Не хотелось выбираться из кокона предрассветных сновидений. «Скоро осень», – всколыхнула гладь блаженной дремы грустная мысль.

Лиза не любила осень, может, потому, что почти все значимые события в ее жизни, начиная с рождения, кончая замужеством, происходили именно осенью. И плохими их вроде не назовешь, скорее – тревожными.

– Просыпайся, – наклонившись, шепнула она на ухо мужу, поцеловав его в теплую щеку.

Приоткрыв глаза, Вадим посмотрел на будильник.

– Куда спешить? Сказал же, подвезу, – зевнув, проворчал он.

Ей почему-то захотелось, чтобы он обнял ее, как когда-то, слегка покусывая мочку уха. И тотчас усовестилась этой мысли. Сороковник на носу, а туда же…

Тем не менее эта мысль окончательно прогнала сонливость. Откинув одеяло, она уже нащупывала ногами шлепанцы, спеша худо-бедно облагородить свой сороковник. Да и на кухне надо было управиться. Привык, что все словно само собой на столе появлялось. «Вот и ладненько, и отвыкать незачем. Мы привычные… за столько-то лет», – такие незатейливые мысли витали по утрам у нее в голове.

За двадцать лет их совместной жизни это уже стало чем-то вроде семейной традиции. Впрочем, с тех пор как Вадим предпочел собственный бизнес работе заводского инженера, завтраки их стали более прозаичны.

Вот и сейчас он заглатывал еду наспех, просматривая проспекты, в которых Лиза мало что смыслила. Ощутив на себе ее взгляд, он поднял на нее глаза и спросил:

– Что?

Лиза улыбнулась:

– В последнее время ты перестал замечать, что ешь.

Он ответил со снисходительной улыбкой:

– Главное – вкусно.

– Слишком закрученная у тебя жизнь. Как ты не устаешь? – пожала она плечами.

– Взялся за гуж,… сама знаешь, – перевернул он страницу и снова бросил на нее мимолетный взгляд, – да и тебе, по-моему, грех жаловаться.

Еще бы… За пять лет со дня учреждения ее мужем частной фирмы налаженная работа по продаже и сервисному обслуживанию компьютеров принесла неплохие плоды. Однокомнатную квартиру, которую им, как молодым специалистам, дали по льготной очереди (отчасти, стараниями ее свекра – главного заводского технолога), муж удачно обменял на трехкомнатную с доплатой. Подержанную «копейку» (свадебный подарок ее родителей), он сменил на новенькую «девятку». Жаловаться вроде было не на что. Но неуютно как-то жилось ей в этой квартире. Да и на «девятке» теперь муж все больше сам разъезжал.

Отбросив навязчивые мысли, Лиза задумчиво ответила:

– Не в этом дело. Просто мне кажется, что с каждым годом мы все больше отдаляемся друг от друга.

– Что и вполне естественно, – перелистывая страницу за страницей, подытожил Вадим, – возрастной кризис. А что прикажешь, значки собирать или марки коллекционировать? Так это даже Сереже не интересно. И потом, если я стану изо дня в день мозолить тебе глаза, ты же первая от меня сбежишь.

– Очень остроумно, – наливая кофе, ответила Лиза.

– Конечно, – как ни в чем не бывало согласился Вадим. – Вон как принарядилась, чисто невеста на выданье. Не для любимого ли сына?

Польщенная его вниманием, она кокетливо наклонила голову.

– Не думала, что заметишь.

– Зря, – размешивая сахар, ответил Вадим. – Я замечаю даже, что для меня ты так не стараешься.

Пододвинув к мужу блюдо с тостами, Лиза ответила:

– У меня сегодня просто больше времени. Подвозил бы меня почаще, замечал бы.

– Подвозил бы на работу, ты нашла бы другие причины, – закрыв проспект, ответил муж. – Давай купим тебе машину, я же предлагал.

– Я привыкла.

– В троллейбусной давке. Как рыбки в банке. Все. Нету банки. Выпустили рыбок в речку, и каждая поплыла на свою глубину. Кто-то – на метро, а кто-то – на марцедесе.

– Как же нам быть с Сережей? – напомнила она. – Может, вместе встретим его? Я бы отпросилась с работы.

Сегодня возвращался из молодежного лагеря их шестнадцатилетний сын Сережа.

Похоже, там он отнюдь не скучал, за месяц всего-то пару-тройку раз позвонил. Наверное, и их с сыном течение времени отдаляло друг от друга. «Таков удел всех матерей», – понимала Лиза. Сама же она не могла дождаться встречи с сыном. Тишина и порядок в квартире угнетали, порождая тоскливые думы о приближающейся старости.

– Не знаю, получится ли, – муж оборвал ее радужные надежды, – лучше я выкрою время и сам его встречу. Все равно вечером все соберемся. Часом раньше или позже, какая разница?

Не хотелось опускаться до банальных упреков, но не сдержалась:

– Такое чувство, что тебя там кто-то держит, а не ты сам себе хозяин.

– Деньги, Лизонька, деньги,…. – отхлебнув кофе, искренне ответил Вадим. – Вот кто настоящие хозяева жизни, будь они неладны.

– Ладно, – нехотя согласилась Лиза. – Вечером так вечером, если только он не уснет к твоему возвращению.

– Не уснет, – думая о чем-то своем, ответил Вадим и взглянул на часы, – давай-ка, мать, поторапливайся.

Поставив чашку, он поднялся и направился в переднюю.

– Спускайся, я жду в машине, – открывая дверь, сказал он.

2

До конца рабочего дня оставалось всего каких-то полчаса, но Лиза то и дело поглядывала на часы, торопя время, в предвкушении скорой встречи с сыном.

Внезапно ее светлые мысли прорезал луч тревоги. Семейного ужина не получится. Встретив Сережу, Вадим предупредил, что вернется поздно. Опять дела на работе. Так надоели уже все эти встречи, контракты, кредиты. Да и какие неотложные проблемы надо решать на ночь глядя? Сегодня уж мог бы вернуться пораньше.

Едва раздался телефонный звонок, все ее мысли тотчас перестроились на деловой лад. Лиза сняла трубку. Кто бы мог звонить в конце рабочего дня? У них и на протяжении-то всей недели атмосферу можно было назвать рабочей с большой натяжкой. Некоторые цеха были закрыты. Но бумажной волокиты, тем не менее хватало. Другое дело, что все это выполнялось не спеша, вполсилы.

С нехорошим предчувствием Лиза произнесла: «Плановый отдел», где она и работала.

– Лизонька, ты? – раздался знакомый голос ее приятельницы, Тони. – Я звоню из автомата у остановки. Выйдешь, найди меня, поговорить надо.

– Хорошо, – в замешательстве ответила Лиза.

Вот и весь разговор.

С Антониной они поддерживали приятельские отношения много лет. Она была женой бывшего начальника Вадима, Евгения Павловича. Он был человеком предупредительным и немного заносчивым, что не особо смущало Вадима. Хоть разница в возрасте и социальном положении препятствовала их дружбе, тот при желании мог завоевать симпатию любого нужного ему человека. И обаяния у него для этого хватало, и ума, чтобы не обращать внимания на чужие амбиции. Уйдя с завода, Вадим продолжал поддерживать отношения с бывшим шефом. Встречались они больше семьями: либо на природу – отдохнуть, либо в ресторан – праздник отметить, либо просто к кому-нибудь из них «почаевничать», чтобы приятно провести время.

На автобусной остановке людей собралось немало. Выискивая взглядом Тоню, Лиза услышала ее голос: «Я здесь», затем из-за телефонной будки к ней направилась и сама Тоня.

– Тонечка, здравствуй! – Лиза тотчас повернулась к невысокой женщине, всем своим видом перечеркивающей добрую половину своего возраста.

Именно так она и была одета: футболка с красочными надписями через всю грудь, джинсы и стоптанные кроссовки. Да еще и стрижка под «ежик» с удлиненными на затылке волосами. Под стать такому странноватому образу была и ее фамилия -Телогрейко, доставшаяся ей в ЗАГСе от мужа в виде приложения к обручальному кольцу. Но Антонину вполне устраивали и ее фамилия, и ее муж.

Рядом с ней Лиза в крепдешиновой блузке, прямого покроя юбке с уложенными на затылке волосами выглядела, как учительница с ученицей.

– Давай-ка поскорее смотаемся отсюда, – ответила Тоня и тотчас, схватив ее под руку, потащила подальше от остановки.

Когда они быстрым шагом отошли метров на тридцать, Лиза остановилась.

– Что за спешка? – сдерживая нарастающее раздражение, спросила она.

Знакомые прекрасно знали Тонин характер. Он был под стать ее внешнему виду. Ни дать ни взять – прыткий воробышек. Так в шутку и называл ее муж. Как этот воробышек умудрялся вертеть своим великим во всех отношениях Евгением Павловичем, одному Богу было известно. Но вертел ведь, и неплохо вертел. Пожалуй, не было такой силы в мире, которая могла бы испугать эту маленькую женщину. Такая и с самим чертом сразилась бы. Один язык чего стоил. Но никто не осуждал ее за острый язычок, которому по остроте не уступал и ум. Все хорошее, равно как и плохое, неустанным чириканьем вылетало из нее наружу.

Вот и сейчас Тоня не сдержалась:

– Непонятно? – в свою очередь уставилась она на Лизу. – Машину нашу видела? Если Евгений Палыч засечет меня здесь, все! Пиши пропало. Я ему пообещала вчера, что ни-ни. А с ним тоже, знаешь, такие номера не проходят.

– Погоди, – перебила ее Лиза.

В другое время она, может, и послушала бы это чириканье, но сейчас ей не терпелось увидеть сына.

– Поехали к нам, – предложила она, закинув на плечо сумку. – Сережа сегодня приехал. Вадим поздно вернется. Вот и поговорим. У меня еды полон холодильник. Поехали, а? – со слабой надеждой повторила она.

– Нет, Лизонька, – с виноватым видом ответила Тоня, – не знаю, может, зря я это затеяла, – добавила она, нервно вертя большим и средним пальцами левой руки обручальное кольцо.

Все больше раздражаясь этим «топтанием на месте», Лиза нетерпеливо спросила:

– Не пришла бы ты сюда зря. Что случилось?

– У тебя спросить надо, – вырвалось у приятельницы. Взяв себя в руки, она спокойнее добавила: – Вы нам как родные. Ну, что мне делать? Скажу – плохо будет, а не скажу – ничем хорошим все равно не кончится. Мы с Евгений Палычем вчера весь вечер говорили. Я сейчас прямо как на иголках.

– Вижу, – кивнула Лиза. – Теперь уж и я как на иголках по твоей милости. Что случилось, можешь объяснить?

– Нет, сперва ты скажи, как у вас с Вадимом сейчас, нормально?

При упоминании о муже у Лизы неприятно сжалось сердце.

– Что значит, нормально? – нервно поправила она съехавшую с плеча сумку. – Живем, как видишь, и разводиться не собираемся. Значит, нормально.

– Тогда и говорить не о чем.

Заложив руки за спину, Тоня подытожила свои слова резким кивком.

– Спасибо, – с укором сказала Лиза. – Не зря ты это затеяла. И обрадовала, и успокоила.

– А потому, что врать не надо, – бросила с вызовом Антонина.

– А чего ты хотела? В любви друг другу не признаемся, но и ругаться нам вроде не из-за чего.

– И где твой муж сейчас, ты, конечно, тоже знаешь? – въедливо продолжала Тоня.

– На работе, – с напускной уверенностью ответила Лиза.

– А ну пойди-ка ты сейчас на эту работу, – по-боевому растопырил крылья воробышек. – Что за человек? Ты ей в лицо плюй, а она тебе – божья роса. В ресторане сегодня твой Вадим работать будет, – при этом она вскинула руку и бросила взгляд на часы, – уже, наверно, начал.

Вот сейчас Лиза действительно почувствовала, что плюнули, да не в лицо, а прямо в душу.

– Не впервые. Не все такие подкаблучники, как твой Евгений Палыч, – ввернула-таки она. – Да и надо оно мне?..

Не выдержав, она отвернулась и смахнула с ресниц предательскую слезу. Умела Тоня душу наизнанку вывернуть, что свою, что чужую.

– Так-то лучше, – грустно вздохнул воробышек и снова стал тихим и пушистым. – В том-то и дело, что не впервые. Ладно бы ты меня не знала, могла бы обижаться. Думаешь, выкини мой зять такое, я бы дочери не сказала?

– Да что случилось? – расстроенно спросила Лиза. – Если только ресторан, так и пусть. Сама знаешь, как у них сейчас. Хочется людям обсудить дела в приятной компании. Кто себе откажет?

– Не только ресторан, – чирикнул воробышек. – Я тебе говорю затем, чтобы ты была бдительнее. Вчера мой Евгений Палыч к Вадиму зашел, а у него девка какая-то на шее повисла. И красивая, Лиза, заметь. Глаз не оторвать! Он попытался было Вадиму глаза открыть, но Вадим и слушать не стал. Там у них, видно, серьезно закрутилось. Да,… – с озадаченным видом покачивала головой Тоня, исподволь наблюдая за Лизой, – раз уж Евгений Палыч сказал, значит, так оно и есть. Он у меня не из болтливых, сама знаешь.

Лиза слушала, но слова эти странно, словно издалека, понемногу доходили до ее сознания. Теперь уж она не думала о том, как выглядеть да что ответить. Она не представляла, что делать, куда идти. За что ухватиться, в конце концов? Боль мощно придавила ее мысли и чувства. Какое-то время она молча смотрела себе под ноги, потом перевела полный собачьей тоски взгляд на Тоню. Далее взгляд ее устремился вдаль, словно искал там ответ на вопрос – как быть? Отчаянно искал и не находил.

– Лучше все-таки знать правду, – тихо чирикнул воробышек, пытаясь хоть так поддержать несчастную женщину. Сам-то он прекрасно знал, что даже половину этой правды не рискнул открыть. Хотел, но не осмелился. В конце концов, пусть сами разбираются.

– Зачем?… – с болью спросила Лиза.

– Что значит, зачем? – возмутился воробышек. – Ты сейчас не о нем думай. О себе и о сыне подумай. Тебе сохранить семью надо. Любой ценой сохранить.

– Любой ценой, это как? – с болью продолжала Лиза.

– Пусть бесится, рано или поздно, перебесится. Заикнется о разводе, а ты – ни в какую! Девица подождет, да и плюнет. Если уж она Вадима сумела окрутить, точно – не дура. А раз не дура, понимает, что ее года, ее богатство. Увидит, что толку нет, да и отстанет.

– Не до того мне сейчас, Тоня, – превозмогая душевую боль, ответила Лиза.

Ей действительно был немил белый свет. Сколько лет она готовила себя к этому, как упорно доводы рассудка возводила на пьедестал. Для чего? Чтобы все это вмиг сожглось обычной ревностью, оставив лишь жалкую горстку пепла.

– Когда станет до того, поздно будет, – настаивала Тоня. – Мы с Евгений Палычем тебя поддержим. На нас всегда можешь рассчитывать. Пусть не думает, что так просто от жены избавиться. Моду они взяли… старых жен менять на молодых. На себя бы сперва посмотрели, – воробышек снова завел свое чириканье, и по одному уже тону можно было понять, насколько сильно его самого это задевает. – Считаешь, Евгений Палыч родился подкаблучником? Знала бы ты, чего мне это стоило.

А ведь и впрямь, немалых усилий стоит удержать при себе такого красавца и умницу, если в тебе росту всего-то метр с кепкой. Знал бы кто, как с этим метром в жизни приходится. Здесь уж никакая кепка не поможет. Здесь рассчитывать можно лишь на то, что под кепкой имеется. И джинсы эти да кроссовки, которые всю жизнь терпеть не могла, таскала она до сих пор, чтобы казаться моложе. И дружбу эту с Вадимом да Лизой именно она своему мужу навязала. Ненавязчиво так навязала. Сама же ее и поддерживала. А все, почему? Да потому, что такой дуры, как Лиза, свет не видывал. А зачем, спрашивается, ум человеку, родившемуся с золотой ложкой во рту? Живи и радуйся. Вздыхал по ней Евгений Палыч, еще как вздыхал. Одно дело – своя приевшаяся говядина, и совсем другое – телятинка, притом, чужая. Вадим тоже видел, но молчал. Тоне же приходилось выбирать из двух зол меньшее – либо на стороне ее ненаглядный погуливать будет, либо у нее на глазах. На глазах спокойнее. Во-первых, какие-то недостатки при тесном общении и сами открываются. Во-вторых, на глазах далеко не загуляет – комплимент бросит, ручку поцелует, глазами разденет, только и всего. Да Лиза и не понимала ничего. Кроме мужа она вообще никого не замечала. Была бы поумнее, себя бы холила. Самой стараться надо, раз природа красотой не наградила, только и того, что не косая да не кривая. Но Тоне это даже на руку было.

Вот так всю жизнь и приспосабливалась Тоня – то одну общую с мужем подругу заводила, то другую. В молодые годы ее сознание постоянно подогревалось пламенем жертвенности во имя любви к детям и сохранения семейного очага. Когда же повзрослевшие дети упорхнули из родительского гнезда, для нее этот вопрос встал еще острее – теперь уж и детьми не привяжешь, а внуков еще не было. Останься она теперь одна, шансы вновь создать семью были бы невелики. И она изо всех сил принялась создавать вокруг мужа ореол приятной жизни. Так удачно все шло. Они с мужем успели привязаться к чете Главацких. А сейчас Вадим еще неизвестно какую штучку может привести. Там, чего доброго, и подруги подтянутся. Вчерашняя новость закрутила в ее душе такой карамболь, что ноги сами ее сюда привели. С одной стороны, не терпелось хлестануть любимицу фортуны тем же по тому же месту, с другой стороны, ничто человеческое ей было не чуждо, в том числе и жалость. Жена Евгения Павловича тотчас перешла к прозе жизни.

– Ты хоть знаешь, что они сегодня пятилетие фирмы отмечают? – спросила она, сообразив, что бедняжка ни о чем не догадывалась. – Они в «Чайке» гулять будут. Вадим и Евгений Палыча пригласил.

– Где это? – тщетно пытаясь вспомнить, спросила Лиза.

– В вашем районе возле озера. Вы же там сорокалетие Вадима отмечали, – поспешила напомнить Тоня.

«Да, да, – вспомнила Лиза, – действительно, отмечали». А потом узнали, что отмечать сорокалетие – плохая примета. С тех пор она постоянно пыталась вычеркнуть из памяти и этот факт, и эту дату, словно это могло уберечь Вадима от неведомого зла. И озеро это ей не нравилось. Зловещее, заросшее камышом.

– Вот ты и пойди туда сегодня. Пусть в глаза тебе посмотрит, заодно сама во всем убедишься. А не посмеешь, эта девица посмеет твое место занять, не сомневайся, – вела свое Антонина.

– Легко сказать, – беспомощно ответила Лиза.– Представляешь, как это будет выглядеть?

– Конец света наступит, – бесстрастным тоном отчеканила Тоня.

– И как я это объясню? – не пытаясь сопротивляться, вслух размышляла Лиза.

– А пусть сам объяснит, – Тоня втюхивала правду в голову без пяти минут брошенной жены.

Все еще не допуская мысли, что сможет опуститься до подобных выяснений, Лиза выискивала зацепки.

– А Сережа? – с надеждой спросила она.

– Что ему мамкина юбка? Того и гляди, за другую ухватится. Если еще не ухватился.

– Я подумаю, – безрадостно ответила Лиза. – А сейчас я пойду, ладно?

– Иди, Лизонька, – кивнула Тоня, согрев Лизу теплым взглядом. – Дело, конечно, твое. Только о нашем разговоре – ни-ни. Сама понимаешь.

– Да, да, – безропотно согласилась Лиза.

Даже не взглянув на прощание в Тонину сторону, она побрела по тенистой аллее назад к автобусной остановке. Долго стояла она в одиночестве, потерянная, жалкая, но все такая же женственная. Такой уж сотворила ее природа – без единого изъяна, не наделив особой красотой ни в чем. Она была из того редкого числа женщин, которых страдания преображали, наполняя чем-то возвышенным и светлым. Возможно, это душа, омываясь слезами, отсвечивала неземной красотой.

Тоня смотрела ей вслед. Было немного жаль эту не по годам наивную, но по-своему добрую бедную Лизу. «Ничего, поумнеет, – думала Тоня, – жизнь уму-разуму научит».

3

Постепенно шок от услышанного пошел на убыль, а потом и вовсе исчез, уступив место щемящей тоске. Все-таки многолетняя душевная закалка сделала свое дело.

«Что, собственно, изменилось? Только и того, что подтвердилось предполагаемое», – пытаясь приободриться, убеждала себя Лиза. Но все ее старания были напрасны.

Такой желанной радостной встречи с сыном не получилось. Сережа тотчас заметил ее подавленное настроение.

– Мам, что случилось? – с виноватым видом спросил он. – Извини, что редко звонил. Все же нормально?

По бренчанию гитары и доносившимся из его комнаты голосам Лиза поняла, что у него и впрямь все нормально.

– Вот еще, – обнимая его, тепло сказала она, – подрос-то как, загорел.

Отстранившись, она с умилением смотрела на сына. Ей вспомнились Тонины слова. Да, сын подрос, изменился и его мир. Похоже, теперь он не каждого впустит в свою жизнь, разве что разрешит постоять у порога. Лиза провела рукой по светло русым его волосам.

– Устала просто, – ответила она, одарив сына светлой улыбкой.

– Ты всегда так, – недовольно пожал плечами Сережа, – вроде я ребенок, и не смогу понять.

И тотчас доказал, что так оно и было, заведя знакомую песню:

– Мам, мы пойдем, погуляем. Только папе не говори.

– Хорошо, – привычно кивнула Лиза и, подумав, добавила: – Да и я, пожалуй, пройдусь. Сережа так и замер от неожиданности.

– Что-то новенькое,… – не сводя с нее недоуменного взгляда, покачал он головой.

– Сотрудница приболела, – поспешила успокоить его Лиза, – да ты ее знаешь. Елена Петровна (что было чистой правдой). Все никак не соберусь навестить ее (что было чистой ложью). А ты тоже смотри, не задирайтесь ни с кем, и вообще, по темным углам не слоняйтесь,… – завела она свою привычную песню.

Но дослушать ее было некому. Сережа знал ее наизусть. Коротко кивнув, он тотчас исчез за дверью к радости заждавшихся друзей. Вскоре стихли их голоса.

Оставшись одна, Лиза ощутила облегчение. Можно было избавиться от неимоверного напряжения, можно было сесть и нареветься вволю, можно было… Да ничего не можно было. И плакать совсем не хотелось.

Лиза убрала в Сережиной комнате, а дальше совершенно нечего было делать. Хоть бери и в самом деле отправляйся к Елене Петровне. Но это было равносильно тому, что по своей воле отправиться в логово гремучих змей. Эту самую Елену Петровну, сплетницу и склочницу, знал весь завод. Не было человека, которого бы она не задела. Да и самой Лизе не раз от нее доставалось. Стоило свекру уйти на пенсию, как в отделе сразу же пошел шепоток об их однокомнатной квартире. Коллеги стали поглядывать на Лизу косо. Когда же с завода уволился Вадим, ей и вовсе житья не стало. Нарочито при ней начинали судачить о бывших партработниках, намекая на ее отца (в прошлом секретаря райкома), обзывая их детей копеечными душами, готовыми за копейку не только партию, но и мать родную продать. Демонстрируя верность партии и презрение к этой самой копейке, перед очередным сокращением начинали они мышиную возню, оговаривая тех, с кем еще вчера дружно осуждали «копеечные души». Замкнувшись в себе, Лиза продолжала работать. Понемногу страсти утихли, но осадок остался.

Чтобы прогнать от себя навязчивые мысли, Лиза решила пройтись. Причем, зачем-то переоделась в новый костюм и старательно уложила пышные пепельные завитушки (к справедливой гордости хозяйки и сами завитушки, и их цвет были натуральными). «На всякий случай», – про себя решила она. Хоть, какой такой всякий случай мог очутиться на ее пути, она для себя уточнять не стала, как, собственно, и сам путь. Ей просто хотелось идти, ни о чем не думая, куда глаза глядят.

Какое-то время она действительно шла наобум, ни о чем не думая, ощущая, как накопившаяся в душе чернота понемногу растворялась в вечерней городской суете. Вместе с тем, множество озабоченных своими проблемами людей образовывало вокруг ее души кокон звенящего одиночества.

Зря она поддалась этому искушению. Дав увольнительную своему сознанию, Лиза тотчас попала под влияние его заместителя. Не зря говорят – дай сердцу волю, заведет в неволю. Не одна слезинка и не одна исстрадавшаяся душа выплетала ее, мудрость народную.

Поздний вечер украсил бархатный шатер золотыми россыпями звезд, когда Лиза очутилась-таки возле этого злосчастного ресторана. Она даже не удивилась, заметив на стоянке знакомую девятку. То ли из-за исходившей от озера сырости, то ли из-за нервного напряжения ее бил легкий озноб. Сердце снова сжалось от боли. Зачем она здесь? Ведь она заранее знала, что не посмеет не только подойти к Вадиму, но даже выйти из-за ствола старой плакучей ивы, за которой зачем-то спряталась. Зачем? Никого поблизости не было. Только из ресторана доносились приглушенные звуки музыки. Разумнее всего было бы развернуться и уйти, но она, как пригвожденная к этому месту, была не в силах пошевелиться.

Меж тем чутким слухом она уловила доносившиеся со стороны озера чьи-то шаги. Страх перехватил дыхание. В этой жутковатой тишине пугал даже стук собственного сердца. Шаги становились все отчетливее, и вот уже она смогла различить приглушенные голоса. Один принадлежал женщине, другой – мужчине, который она узнала бы из сотни голосов. Она панически боялась услышать то, что потом, возможно, не смогла бы забыть, не смогла бы простить ему никогда. Вся во власти отчаяния, она лихорадочно соображала, как ей быть. Сорваться с места и бежать без оглядки! Но было поздно. Вадим и его спутница остановились у ствола развесистого дерева.

– Давай постоим, – нежно проворковал женский голос. – Красота какая. Раньше я ничего этого не замечала. Жила как спала, будто ничего в моей жизни и вовсе не было.

– Но было ведь, – тихо произнес он.

– Всяко было, – вздохнула незнакомка, – только счастья не было. Да лучше и не вспоминать.

– Значит, не будем.

– Я перестала спать по ночам.

– Почему?

– Тебя недостает. Это трудно объяснить, – горячо прошептала женщина.

– Мне тоже.

– Видишь, мы даже чувствуем одинаково. Значит, мы рождены друг для друга,… – послышался ее тихий страстный шепот, затем последовала продолжительная тишина.

– Надо попрощаться с ребятами. Пусть еще погуляют, а нам пора, – услышала Лиза его голос, пронизанный такой теплотой и нежностью, что ей взвыть захотелось.

Что на свете всех быстрее?… Человеческая мысль. Юркая, живая, непостижимая, одномоментно проникая в потаенные уголки памяти, она зачем-то выхватывает и связывает между собой такие разные жизненные моменты. Предчувствуя, что когда-нибудь придется расплачиваться за свое счастье, она заранее пыталась облачить свое сердце в броню. Столько лет память удерживала мельчайшие подробности той ночи, словно только затем, чтобы сегодня закрыть этот гештальт.

К тому времени, как он впервые одарил ее своей нежностью, они были знакомы месяца два. Студенческо-картофельный роман первокурсницы и пятикурсника… Хоть тогда еще в колхозе «на картошке» не было даже намека на роман. Распознавательная система «свой-чужой» (на ней джинсы «Wrangler», на нем – «Levis», у нее косметика «Lancome», у него – сигареты «Kent») просигналила обоим, что стоит присмотреться друг к другу. Трепались о том, что было на слуху – Deep Purple, Pink Floyd, Led Zeppelin, хоть ей больше нравилась «Машина времени» и Стас Намин. Ему был ближе «Жан Кристоф», ей – «Очарованная душа». Ему – «Доктор Живаго», ей – «Поющие в терновнике». Но темы для разговора были найдены, как появился и повод, чтобы, случайно встретившись в институте, поболтать о том о сем. Отец, будучи человеком «самых честных правил», перед тем как выпустить дочь из родительского гнезда, решил убедиться в ее моральной устойчивости и в последний ее учебный год вдруг ослабил поводья. Получилась такая себе доморощенная продвинутая девчонка (оксиморон). А начался их роман… Не приведи Бог никому так начинать романы, у которых нет ни единого шанса на продолжение. Не терпелось ей вкусить вольной жизни, вот и согласилась отпраздновать с бывшей одноклассницей, лучшей подругой Ксаной очередную годовщину революции. Хоть после окончания школы обе поступили в разные институты, но продолжали поддерживать дружеские отношения. Компания подобралась из «своих», других Ксана не признавала. После первого же бокала шампанского она «влилась в коллектив». Гульдыбасили на даче у какого-то Олега. По часто применяемым к нему словам «фарца» и «валюта», она поняла – мальчик этот пользовался у «своих» непререкаемым авторитетом. Пока народ, привычно крича бездумное «ура», с транспарантами и шариками шагал мимо воздвигнутых трибун, у них начинались свои «пляски на костях» похеренных их отцами идеалов революции. Хоть ничего из ряда вон выходящего там не было. Отрывались под «Com Together» Леннона, курили план. Девчонки пили шампанское, ребята дули изо всех иностранных бутылок. Было кайфово и весело, пока на нее не положил глаз уже изрядно обдолбанный хозяин дачи. Заметив ее напряг, Ксана шепнула: «Не выпендривайся. Ты у себя королевишна, а здесь твой отец ничего не решает». Для выпендривания у нее не было сил. Праздничная эйфория сменилась отупением. Ужасно болела голова и тошнило. Она так и не поняла, откуда там взялся Вадим, только отчетливо запомнила его слова: «Она моя». Глядя на него влюбленными глазами, она не особо-то и соображала, кому он это говорил. Время от времени выходя из черных провалов, она осознавала, что ее рвало, он вытирал ее чем-то. Что-то она говорила. Потом ощутила его руки, увидела над собой его лицо и вспыхнувший в глазах испуг, словно он никогда не знал девственницы. Может, и не знал. Было неприятно и больно. И безразлично. Хотелось одного, чтобы ее оставили в покое. В очередной раз открыв глаза, она не сразу-то и сообразила, где находится. В нише полукруглого эркера на фоне хмурого блёклого неба темнел разросшийся в кадке гибискус, остальное скрывалось в полумраке незнакомой комнаты. Увидев рядом лежащего Вадима, она вдруг с такой отчетливостью вспомнила все произошедшее накануне, что тотчас отшатнулась от него. Он мягко привлек ее к себе и тихо сказал: «Доброе утро». «Какое доброе, – промелькнуло у нее в голове, – лучше бы не просыпаться». Голова раскалывалась, тело ныло, во рту словно кошки нагадили. «Застолбил малышку?» – тяжело поднявшись с пола, шаря хмурым взглядом вокруг себя, спросил Олег. Захватив с тумбочки пачку сигарет, шаркая, он исчез за дверью. «Откуда ты его знаешь?» – не узнавая собственного голоса, просипела она. «Олега? – прикрывая ее покрывалом, переспросил Вадим. – Одногруппник. В прошлом году его выперли». С болью взглянув на него, она спросила: «Зачем ты это сделал?» Удивленный его взгляд говорил о том, что не все события прошлой ночи запечатлелись в ее памяти. «Ты же сама хотела», – отстранившись от нее, недоуменно ответил он. Какой позор… Уткнувшись лицом в его подмышку, она тихо простонала. Дверь открылась, в комнату вошла Ксана. «Одевайся. Петрович приехал. Разнюхал, что мы здесь, – хмуро ворчала она. – Ты тоже поедешь с нами, – обратилась она к Вадиму. – Я за тебя перед ее отцом отдуваться не собираюсь». «Кто такой Петрович?» – поднимаясь, спросил Вадим. Ничуть не смущаясь ее присутствия, он стал не спеша одеваться. «Шофер ее отца», – высматривая что-то через окно, ответила Ксана. Вадим присвистнул. «А кто ее отец? – повернулся он к ней. – Кто твой отец?» «Приедем, узнаешь, – отрезала Ксана таким тоном, словно они ехали на Голгофу. „Далеко ехать?“ – принюхиваясь к своему свитеру, спросил Вадим. „Сто километров, испугаться не успеешь“, – ответила подруга. Глядя, как она неловко надевает под покрывалом брюки, Ксана не сдержалась: – „Что ты из себя целку строишь? Чего он там не видел?“ Смерив ту насмешливо-удивленным взглядом, Вадим спросил: „Ты, вообще, кто?“ „Черт с младенцем!“ – ответила Ксана, озабоченно выискивая в складках покрывала ее одежду. Сгорая от стыда, она закрыла лицо руками и замерла. Видя ее состояние, он попросил: „Слушай, мы сейчас выйдем“. Это новое, непривычное понятие „мы“ породило в ней ленивую мысль: „Ничто так не сплачивает людей, как слияние тел“. „Валить отсюда надо, пока хозяин не вернулся. Все разъехались давно, – выходя из комнаты, ответила Ксана, и уже из-за двери донеслось: – Я жду в машине“. Не смея взглянуть на него, она принялась одеваться. Вадим подошел к ней и, положив руки ей на плечи, заглянул в глаза: « Ну, что ты, котенок, ну?.. – подбадривающе произнес он. – Я же здесь». «Не надо с нами ехать, – взмолилась она, – пожалуйста, не надо». Но он оказался непробиваем. «Отдуваться так отдуваться», – беззаботно ответил он. Вместе они вышли в колючее хмурое утро. Ехали молча. Ксана, демонстративно отгородившись от них, села спереди. Подъезжая к дому, навидавшийся всякого, несловоохотливый Петрович скупо сказал: «Отец ждет». Пытаясь прикрыть недовольством обыкновенный страх, бросив короткое «пока», Ксана ушла к себе домой. Отец встретил их с Вадимом у порога. «Как погуляла, доченька? – пронзив ее стальным взглядом, спросил он и, тотчас указав на ее комнату, обратился к Вадиму: – А вас, молодой человек, попрошу ко мне». Ей хотелось одного – исчезнуть из земного шара, из этой жизни, лишь бы не ждать продолжения. Пытаясь снять напряжение, запершись в ванной, она с панической поспешностью смывала с себя следы вчерашнего веселья, лихорадочно соображая, можно ли что-то исправить, вместе с тем, отчетливо понимая, что исправить уже ничего нельзя. Открыв дверь ее комнаты, отец скупо спросил: «Как он тебе, нравится?» Не смея взглянуть ему в глаза, она скупо ответила: «Да». «Что ж, так тому и быть», – согласился отец. «Папа, почему ты позволил?… Почему не запретил мне?» – вырвалось у нее. Отец впервые с болью посмотрел на нее и впервые не спешил с ответом. Наконец глухо произнес: «Ну, вот, сама поняла. Запрещай не запрещай… Толку от тех запретов. Парень он, по-моему, ничего, правильный». Вадим вошел к ней с невозмутимым видом. «Чего ты боялась, – сказал он, присаживаясь рядом с ней, – обыкновенный любящий отец». «Я объясню ему, – досадуя, что втянула его в свои проблемы, ответила она, – все уладится». «Зачем? – беря ее руки в свои ладони, спросил он. – У нас ведь все к тому шло. Днем раньше, днем позже…» «Мы даже не целовались ни разу», – с детской неуместной непосредственностью произнесла она. «Так рот-то другим был занят», – с улыбкой напомнил он. «Ой, не вспоминай,… о чем ты говорил с отцом?» – пытаясь прочесть в его глазах ответ, спросила она. «Попросил у него твоей руки, – ответил Вадим и, приобняв ее, касаясь губами ее лица, так мягко, нежно спросил: – Ты согласна?» Она утонула, растаяла в его нежности и поняла, что на этом ее вольная жизнь закончилась. Ее передали из рук в руки. Двадцать лет счастья… И вот сейчас все в одночасье рухнуло. Безвозвратно. Изо всей силы она впилась ногтями в шероховатую кору дерева.