Я, Лучано Паваротти, или Восхождение к славе

Адуа Паваротти

Жена тенора

Странно, что именно мне судьба уготовила стать женой знаменитого тенора. Я никогда не сходила с ума по оперной музыке, и это обстоятельство превращало меня в белую ворону в нашей семье. Помню, когда в детстве я долго болела, очень любила читать либретто оперных спектаклей. Я их перечитала тогда великое множество и запомнила сюжеты, но музыка меня не очень-то интересовала.

Сейчас, разумеется, все не так. Если что-то прекрасно само по себе, а потом становится близким тебе, то ты, конечно же, еще полнее воспринимаешь эту красоту. Теперь я очень люблю оперу… И стала еще придирчивее. Этот вид искусства в какой-то мере старомоден. И чтобы в наши дни поддержать интерес к бельканто, оперные спектакли нужно создавать на высочайшем уровне, на лучших сценах, с лучшими дирижерами, лучшими певцами и лучшей режиссурой. Иначе надо оставить оперу в прошлом веке. Знаю, что мой муж думает так же.

Конечно, поначалу у Лучано не было возможности особенно тщательно заботиться о качестве исполнения. Мы радовались и тому, что ему разрешали выступать перед публикой и платили за это какие-то деньги.

Хотя мы и переживали тогда трудные времена, я никогда особенно не тревожилась за карьеру мужа. Считала, что у него есть большие возможности оказаться на самом высоком уровне, но не мучилась в ожидании, когда же придет успех и придет ли вообще. Я знала, что в любом случае Лучано всегда сумеет заработать на жизнь каким-нибудь иным способом. Я тогда тоже работала. Одно время в той же школе, где Лучано работал помощником учителя, а потом стала служащей.

Первые два года мы жили только на мой скромный заработок. Я продолжала служить, пока не родилась наша вторая дочь Кристина. Когда пришлось растить двух маленьких детей, я решила, что не могу больше работать. К счастью, в то время Лучано уже начал зарабатывать неплохие деньги, и я могла оставить место служащей.

Бывали и трудные времена, но случались и поистине замечательные. Однажды Лучано несколько недель выступал с какой-то небольшой труппой в Голландии. У антрепризы возникли финансовые затруднения, и она смогла рассчитаться с певцами только по окончании гастролей. Лучано не получал, как обычно, каждую неделю какую-то скромную сумму, ему выдали под конец сразу весь гонорар – и довольно много.

Он вернулся в Модену, когда я еще находилась в школе. Придя вечером домой, я увидела, что наш дом буквально усыпан банкнотами. Лучано разложил их повсюду – на кровати, на комоде, на стульях… даже приколол булавками к обоям.

Помню и другой, особенно счастливый момент. Это когда Лучано подписал контракт с Ла Скала. К тому времени он уже с огромным успехом выступал в Ковент-Гарден и в других крупнейших театрах Европы. С Ла Скала переговоры у него шли давно, но театр предлагал ему либо роль запасного дублера, либо партии, которые он считал неподходящими для своего голоса. Хотя его карьера летела на всех парусах, с Ла Скала у нас, итальянцев, почему-то всегда складываются совершенно особые отношения.

Однажды я услышала, как Лучано зовет меня, и выглянула в окно. Он стоял под балконом и размахивал розовым листом бумаги. По хорошо известному розовому цвету бумаги контракт с Ла Скала я узнала бы и с более дальнего расстояния. В другой руке Лучано держал соковыжималку, наподобие тех, что встречаются в барах. Ему давно хотелось купить такую, но он считал, что мы не можем себе это позволить. С тех пор, благодаря контракту с Ла Скала, у семьи Паваротти в доме всегда есть свежие соки.

Адуа и Лучано в день бракосочетания. 30 сентября 1961 г.

Известность Лучано не очень изменила мою жизнь. Я веду домашнее хозяйство, то есть поддерживаю порядок в наших домах – в Модене и в Пезаро, а также занимаюсь некоторыми делами, связанными с карьерой Лучано. Читаю все итальянские письма и отвечаю на них. Обычно люди просят фотографию с автографом, какие-нибудь биографические материалы.

Это занятие стало отнимать у меня все больше времени. Теперь Лучано получает почту со всего света. К нему обращаются разные люди: женщины (а также мужчины), которые присылают свои соблазнительные фотографии. Пишут старики, больные, инвалиды, заверяя, что пение Паваротти – единственная радость в их жизни. Многие сообщают, что его голос спас их от отчаяния. Лучано хочет, чтобы ни одно из посланий не осталось без ответа. В последнее время он получает очень много писем и от детей, в основном из Америки. Некоторые из них невероятно трогательны.

Другая забота, которую я взяла на себя, – собирать вырезки из газет и журналов – все фотографии Лучано и все публикации о нем. Поэтому я стала именовать себя официальным архивариусом Лучано Паваротти. Мне нравится это занятие, хотя оно и отнимает уйму времени. Кроме того, я записываю, где и когда он выступал. Как правило, такие подробности легко забываются, потому что во время спектакля или концерта все обычно взволнованы, а потом какому-нибудь журналисту или автору театральной программы срочно требуется какая-то дата или информация, а никто ничего не помнит.

Мой муж превратил меня в деловую женщину. Полагая, что его гонорары не вечно будут такими же высокими, как сейчас, он старается как можно лучше инвестировать деньги. Просто невероятно, какие огромные расходы у артистической знаменитости. И, несмотря на то что Лучано довольно бережлив, отложить какую-то сумму на черный день ему удается с трудом.

Большая часть наших доходов вложена в недвижимость недалеко от Модены, и я занимаюсь ею.

Одно время мы владели виноградниками, но потом продали их и вложили деньги в другое имущество. Теперь у нас есть собственность и в городе. Управление всем хозяйством требует много времени. Но я с удовольствием веду наши финансовые дела. Мы, уроженки Эмилии, очень хорошо умеем распоряжаться деньгами.

Наши дочери выросли красивыми и здоровыми. Старшая, Лоренца, родилась в 1962 году, Кристина появилась через два года, когда Лучано пел «Идоменея»^[2]в Глиндебурне. Тремя годами позже родилась Джулиана.

Сейчас пока лишь Лоренца подросла настолько, чтобы думать о профессии. Она собирается стать художником-модельером.

Ни у одной из дочерей нет особого пристрастия к опере. Они бывают на спектаклях Лучано, но подозреваю, только чтобы доставить ему удовольствие, а не ради Верди или Пуччини.

Долгое время успехи Лучано не производили на наших дочерей какого-либо впечатления. Кроме того, герои нового поколения – отнюдь не оперные певцы. Очень немногие из молодых друзей наших дочек знали, кто такой Лучано Паваротти, вернее, что Лучано Паваротти – это нечто необыкновенное.

Однако недавно я заметила проявление более живого интереса к опере. Оказывается, девочки пригласили большую группу своих друзей в Ла Скала послушать Лучано в «Богеме».

Наверное, только такой неосведомленностью и объясняется отчасти тот факт, что Лучано прославился сначала в Америке, а уже потом в Италии.

Сейчас, когда он признан и в нашей стране, дочери тоже по-другому воспринимают его. Ведь их друзья знают теперь, что папа Лоренцы, Кристины и Джулианы – знаменитый на весь мир тенор. Многие расспрашивают девочек об отце, а иные относятся к ним с особым вниманием. Мне кажется, что дочери порой бывают циничными. Говорят, что всегда понимают, если кто-то «заигрывает» с ними из-за отца. Думаю, однако, что от этого они не станут чересчур подозрительными к окружающим.

Поскольку Лучано много работает за рубежом, да и в Италии политическая ситуация сейчас очень сложная, наши зарубежные друзья часто спрашивают, отчего бы нам не перебраться за границу. На это я всегда со смехом отвечаю: не уезжаем потому, что мы «сентиментальные идиоты», но на самом деле все, конечно, гораздо сложнее.

Прежде всего, нас держат на родине семейные узы. Наши родители – и мои, и мужа – столь дружны между собой, и их отношения настолько прочны, что уже и не разберешь, где кончаются семейные симпатии и начинается по-настоящему близкая дружба. Главное, что все наши связи сосредоточены в Модене.

Немало и других, весьма житейских причин: дочерям нужно учиться, трудно перевести деньги за границу. Но главное все же – мы оба очень любим родную Модену. Этот город – наша жизнь, любовь к нему у нас, как говорится, в крови. Мы хорошо знаем его, знакомы со всеми согражданами и не боимся их. Жуткие вещи происходят в Милане или Турине… Там какой-то иной мир. В Модене совсем другая атмосфера.

Лучано – сложный человек. Он относится к себе, как к машине, которую необходимо постоянно держать под неусыпным контролем. Очень заботится о своем здоровье. Например, купил себе аппарат для измерения артериального давления и часто обращается к нему и тут же охотно проверяет давление у любого, кто оказывается рядом. Он хочет, чтобы все и всегда благополучно здравствовали.

Всякий раз, вернувшись в Италию, Лучано отправляется на пару дней к горячим источникам, чтобы очистить организм. У него множество всяких теорий, касающихся здоровья. Иногда мне жаль врачей, которые лечат его или кого-нибудь из близких. Лучано они находят несколько деспотичным, но очевидно, что он поступает так лишь ради пользы.

Когда мой отец едва не скончался от сердечного приступа, Лучано привез ему лекарство, только что выпущенное в Соединенных Штатах. Он слышал о нем, но в Италии оно пока еще не продавалось. Это лекарство спасло жизнь моему отцу.

Лучано очень консервативен в своих привычках. Он не любит перемен ни в чем: ни при переездах с одного конца света на другой, ни в домашней обстановке, ни в делах, ни в нашей семейной жизни.

Например, если возвращается в какой-либо город, где уже выступал, то останавливается, если возможно, в той же гостинице, даже в том же номере, что и прежде. Консерватизм этот с годами в нем усиливается. Думаю, именно потому, что Лучано постоянно приходится колесить по свету, ему хочется чувствовать себя как дома везде – в Милане, в Лондоне, в Нью-Йорке или Бостоне.

Он не любит зависеть от кого-либо даже в мелочах. Никогда не спрашивает, например, где находится лифт… Машину предпочитает водить сам, даже если садится в чужую. В городах, где часто дает концерты, в Чикаго или Нью-Йорке, если друзья предлагают отвезти в театр или на светский раут, он почти всегда просит разрешения самому сесть за руль. Лучано не из тех, кто позволяет возить себя на заднем сиденье.

Еще одна отличительная черта моего мужа – необычайная потребность в друзьях. Он постоянно должен видеть вокруг себя близких людей: не только дома, но всюду, где бы ни оказался. Это просто счастье, что он так легко обзаводится друзьями, потому что без них он и в самом деле не может жить.

Люди, с которыми он встречался всего один раз, нередко очень удивляются, как Лучано, даже спустя немало времени, помнит какие-то подробности их жизни. Например, приходит кто-то к нему в гримуборную после спектакля в Филадельфии или Сан-Франциско, и Лучано вдруг интересуется, как поживает его рыжеволосая красавица жена, поправилась ли его сломанная рука, или еще чем-то ему запомнившимся…

У него невероятная память, благодаря которой он постоянно превращает своих поклонников в друзей. У него это прекрасно получается, и кажется, будто всегда и на всех хватает времени. Даже если он лично не знаком со своими фанатами, все равно очень дорожит ими. Он чувствует себя связанным с ними, благодарен им за преданность.

Некоторые считают это всего лишь позой, но музыкальные менеджеры одного американского города на собственном опыте убедились, насколько Лучано искренен в своих поступках.

Как-то после концерта в этом городе Лучано сказал, что хочет попрощаться со своими поклонниками, как делает всегда. Но менеджеры возразили: нет, невозможно, он уже опаздывает на официальный прием, устроенный в его честь, на котором будут присутствовать дирижеры… Лучано отправился на прием, но поклялся, что никогда больше не будет петь в этом городе… И действительно, никогда больше там не пел.

Эпизод имел любопытное продолжение. Когда Лучано, спустя несколько часов, освободился наконец от своих амфитрионов, то обнаружил, что несколько фанатов все еще ждут его. Его тронула такая преданность: ведь они прождали его столько времени, и он бросился им навстречу, как к дорогим друзьям, с необыкновенным волнением.

Лучано бесконечно обрадовался, что смог объяснить этим людям, почему не вышел к ним раньше. Казалось, будто он опоздал на встречу с самыми близкими друзьями и теперь не находил слов для извинения. Сам факт, что поклонники, терпеливо ждавшие его, все поняли, простили, взволновал его невероятно.

Иногда Лучано позволяет себе поозорничать. Однажды вечером после спектакля, когда его гримуборную, как всегда, заполнял народ, вдруг появилась какая-то женщина в сопровождении солидного мужчины, очевидно, своего мужа. Женщина выглядела застенчивой и была очень вежлива.

– Синьор Паваротти, – проговорила она, – может быть, вы не помните меня…

– Ну, конечно же, помню, моя дорогая! – воскликнул Лучано, обнимая ее. – Столько ночей провели вместе в постели, как же я могу забыть тебя!

Несчастную чуть удар не хватил. Ее спутник рассмеялся, и тогда она тоже поняла, что это была шутка.

Но иногда юмор Лучано бывает и не совсем удачным. Думаю, чаще всего он прибегает к нему, чтобы поскорее покончить с формальностями…

Лучано весьма неравнодушен к противоположному полу, полагаю, даже чуть больше, чем следовало бы. Впрочем, это понятно, ведь он рос в окружении женщин. В детстве, помимо матери, мальчика воспитывали бабушка, очень много значившая для него, и две тетушки. Он все время находился в их обществе, и они одаряли его своей любовью.

Отец почти постоянно находился на работе, а дед чуть ли не всегда отсутствовал. Позже у Лучано появилась сестра, а братьев так и не оказалось. Когда же он создал свою семью, то опять родились три девочки. На протяжении всей своей жизни любовь, поддержку и заботу он получал прежде всего от женщин. Этим, несомненно, и объясняется то, почему он так неравнодушен к слабому полу. Конечно, ему нравятся красивые девушки, но, самое любопытное, – он живо интересуется ВСЕМИ женщинами.

Я могла наблюдать подобное бесчисленное множество раз. Не успеет Лучано сойти со сцены, как люди набиваются в его гримуборную. Лучано мил, любезен и дружелюбен со всеми, но стоит появиться какой-нибудь женщине, он тут же прямо-таки воодушевляется. Лицо буквально светится радостью. И все внимание целиком обращено к ней, и неважно, молодая она или старая, худая или толстая, красивая или уродливая.

– Приветствую вас, вы… – и начинает обнимать ее и ласкаться, словно котенок, частенько изумляя своим пылом. И это вовсе не притворство, просто он таков. Не секрет, что он любит людей, но к женщинам он относится, я бы сказала, с каким-то особым почтением.

Для меня очень волнительно называться женой Лучано, быть постоянно с ним и наблюдать, как он восходит к славе, о которой мы не смели даже мечтать. Единственное огорчение, какое приносит семье его слава: нам приходится часто расставаться.

Пока дочери подрастали, я не могла сопровождать Лучано в гастрольных поездках. А по мере того как его карьера набирала высоту, он все больше нуждался в помощнике, который занимался бы гостиницами, отвечал на письма, словом, освободил бы его от мелких повседневных забот.

В конце шестидесятых годов его успех стал уже бесспорным, и ему понадобилась такая помощь, но он все еще не мог позволить себе оплачивать подобную работу. Поэтому я оставляла девочек своей сестре Джованне, живущей с нами, и сопровождала мужа в поездках по всему свету.

Теперь же, я думаю, мне следует оставаться с дочерьми. Особенно важно это сейчас, когда они подросли. Не хочу сказать, будто девочкам требуется дома надзиратель. Просто они вступают в такой трудный возраст, когда с ними происходят перемены исключительной важности и им непременно нужен рядом кто-нибудь из родителей, даже если сами они не осознают этого.

В общем, я полагаю, мне следует оставаться с ними, и Лучано со мной согласен. Вот и приходится большую часть года жить с ним в разлуке. Иногда мне хотелось бы оказаться женой какого-нибудь банковского служащего, который никогда не покидает свой город. Но ради столь чудесного дара Лучано, который он отдает миру, стоит потерпеть и разлуку^[3].

Молодой отец с дочерьми Лоренцой, Кристиной и Джулианой

Лучано Паваротти

Тенор за работой

Реджо Эмилия находится всего лишь в двадцати с небольшим километрах от Модены. Как почти во всех городах нашей провинции, ее жители обожают оперу. Они относятся к ней очень серьезно, прекрасно разбираются в музыке, и обо всем у них свое весьма определенное мнение. Гастрономия и опера… – вот две самые главные страсти эмилианцев.

Как я радовался, когда занял первое место в конкурсе вокалистов имени Акилле Пери! Не имело ни малейшего значения, что я не получил вознаграждения. Зато получил возможность спеть в оперном спектакле… и не какую-нибудь второстепенную партию, а Рудольфа – одну из величайших партий для лирического тенора и как нельзя лучше подходящую для моего голоса. Я словно одержимый окунулся в работу.

Труппа состояла в основном из молодежи, еще не имевшей большого опыта или, как и я, совсем без него. Администрация поселила нас в очень скромной гостинице, где я делил номер с другими певцами, а девушки занимали отдельную комнату на том же этаже, где имелась одна ванная на всех, в конце коридора.

Каждый из нас пребывал на пределе возбуждения и радости – мы молоды и занимаемся именно тем, чем хотим. Живем в этой простенькой гостинице совсем как персонажи «Богемы» – молодые люди без гроша в кармане, с творческими надеждами, полные энтузиазма, в восторге от происходящего.

Подготовка спектакля нисколько не обременяла нас: три дня репетиций, неделя отдыха и снова три дня работы на сцене, и опять неделя передышки. Однако перед премьерой мы репетировали подряд несколько дней.

Режиссером пригласили Мафальду Фаверо, прославленное сопрано, недавно покинувшую сцену. Это замечательная женщина и очень хороший режиссер, даже если, думается, наша «Богема» и оказалась единственным спектаклем, который она поставила за свою жизнь. Я очень усердно выполнял все ее указания.

Основного дирижера мы увидели только в самые последние дни, а до этого с нами работал Ренато Саббионе. В отношениях с нами он тоже проявил доброту и терпение. Понимая, что все мы выступаем на сцене впервые в жизни, он всячески помогал нам.

До премьеры оставалось всего две репетиции, когда появился, наконец, «настоящий» дирижер – Франческо Молинари-Праделли, громкое имя в мире итальянской оперы. До двух последних репетиций он никогда не слышал никого из нас.

Накануне премьеры я пребывал в таком возбуждении, что мне казалось, будто все, что со мной происходит, это какой-то сон. Одно волновало больше всего – предстояло впервые петь с полным оркестром. Учишься столько лет, воображаешь себя оперным певцом… и в твоем сознании всегда существует оркестр. Но когда он действительно звучит для тебя впервые… Это ощущение невозможно объяснить человеку, не мечтавшему многие годы о карьере певца.

На генеральной репетиции маэстро Молинари-Праделли остановил оркестр после моей арии в первом акте и обратился ко мне:

– Молодой человек, если будете так же петь завтра вечером, вас ждет большой успех.

У меня едва не подкосились ноги. Как мне сказала потом Мафальда Фаверо, Молинари-Праделли слыл человеком с очень трудным характером, из тех, кто и собственной матери не сделает комплимента. Его слова меня очень поддержали.

Во время премьеры я так сосредоточился на исполнении, что с трудом воспринимал происходящее вокруг. Я боялся дирижера. И публики боялся. Модена и Реджо Эмилия всегда соперничали между собой. Я знал: ничто так не обрадует жителей Эмилии, как провал певца из Модены. Но после арии «Холодная ручонка» я почувствовал, что публика на моей стороне.

Не только по силе аплодисментов можно судить, нравишься ли слушателям. Я всегда понимаю, хорошо ли пою, еще до аплодисментов. И моденские друзья, приехавшие поддержать меня, если бы им не понравилось мое исполнение, не стали бы, разумеется, кривить душой. Но в тот вечер все как один только хвалили, значит, я и в самом деле пел хорошо.

Выходит, я действительно имел именно тот успех, предсказанный маэстро Молинари-Праделли. Но может быть, вы думаете, дирижер остался доволен мною? Напротив, он был вне себя от гнева. Я сразу же ощутил на себе, что такое зависть, омрачающая мир оперы.

Однако испортить мне настроение в тот вечер он не смог. Хоть и другие участники спектакля пели тоже хорошо, это был мой вечер. Кроме дирижера, все радовались за меня. После спектакля мы устроили грандиозный праздничный вечер, и я оставался в ударе как никогда в жизни.

На следующий день «Нуова гадзетта ди Реджо Эмилия» писала:

«Тенор Лучано Паваротти пел с достойным похвалы вкусом и живой музыкальностью, а также продемонстрировал вокальный аппарат столь же проникновенный, как и гибкий. Он понравился, наверное, больше, чем его коллеги».

Все другие рецензии тоже оказались хвалебными.

Счастливый случай играет немалую роль во всех успешных карьерах, и один из самых счастливых выпал на мою долю в тот памятный вечер: на моем дебюте присутствовал очень солидный агент – Алессандро Цилиани. Он работал в миланском агентстве, но обладал в оперном мире огромной личной репутацией. Он приехал на спектакль в Реджо Эмилии послушать вовсе не Лучано Паваротти, а баса Димитрия Набокова, сына великого писателя.

Цилиани сам был тенором, возможно, именно потому и переключил свое внимание с Набокова на меня. После спектакля он пришел на сцену и представился. Я же находился в таком возбуждении, что теперь просто удивляюсь, как мне удалось запомнить эту встречу и вообще, каким чудом я смог тогда поговорить с ним.

Человек я очень горячий, но, тем не менее, всегда трезво оцениваю обстоятельства. Цилиани интересовало, что я собираюсь делать дальше. Я ответил, что думаю подготовить как следует четыре или пять партий, прежде чем начну выступать профессионально. Тогда он сказал, чтобы я связался с ним, как только почувствую себя готовым к этому, и он представит меня в лучшем виде.

Помощь Цилиани оказалась крайне важной для меня, потому что его хорошо знали не только в мире итальянской оперы, но и во всей Европе.

Интересно проследить, как много значит для любой карьеры поддержка других профессионалов, кого-то, кто уже имеет авторитет в своей области – агент, критик, известный дирижер – и кто говорит тебе, что ты молодец, подтверждая твои собственные надежды, которые ты лелеял все годы учебы. Такая поддержка неоценима в особенно трудные минуты, когда, например, никто не звонит с предложениями работы или когда тебе кажется, что ты пел хорошо, а публика замыкается в ледяном молчании.

Если такой поддержки слишком мало или она слаба, ничто не поможет преодолеть неудачи, и ты невольно отступаешь. Нередко приходится слышать об артистах, которые боролись за успех, полагаясь только на себя. Так вот, я тоже верил в себя. Я упорно трудился шесть лет, не зарабатывая при этом ни гроша. Но гораздо легче сохранить крепкую веру в свои возможности, когда ее поддерживает еще кто-то, хорошо владеющий профессией, которую хочешь освоить.

А Цилиани, естественно, мог поддержать не только морально. Этот человек мог найти мне работу в любом оперном театре Европы.

Какого артиста ни взять – хорошего или плохого, – вы никогда не узнаете, насколько бесценной оказывалась для него поддержка, даже простое похлопывание по плечу либо газетная рецензия и слова надежды, высказанные педагогами. Полагаю, что вера в себя – это основа нашего таланта, но убежден также, что такая поддержка – цемент, скрепляющий его.

Меня настолько обнадежил собственный дебют в Реджо Эмилии – прием публики, рецензии, важный агент, пришедший поговорить со мной, – что будущее рисовалось мне в самом розовом свете, и я решил: могу жениться.

Мы с Адуа не очень-то верили, по правде говоря, что я смогу зарабатывать на жизнь своим голосом. Когда отзвучало эхо аплодисментов и поздравлений, мы подумали о том, сколько еще певцов имело такой же скромный успех, как я, а потом их никто никогда больше не слышал.

Но Адуа больше меня верила в завтрашний день. Думаю, у женщин какая-то особая интуиция в таких вопросах.

Но и мне тоже будущее рисовалось теперь более привлекательным, чем до победы на конкурсе, и мы решили рискнуть. Адуа работала в школе, а я, если вдруг все обернется полным провалом, смогу снова продавать страховки. Вот почему 30 сентября 1961 года, через пять месяцев после моего дебюта, мы с Адуа обвенчались.

Поначалу, и в самом деле, показалось, будто и меня никто больше никогда не услышит. Я пришел к Цилиани и сказал, что готов работать в театре. Он сдержал слово и начал подыскивать мне ангажемент. Но сделать это оказалось нелегко. Успех в Реджо Эмилии еще не делает из певца козырную карту.

Все администраторы оперных театров в Италии, как, впрочем, и в целом мире, всегда охотнее приглашают на работу уже известных солистов, даже если это певцы второй категории. Ну а когда их потом упрекнут, что такой-то тенор или такая-то сопрано оказались не бог весть кем, они только пожмут плечами:

– А что вы хотите, кого я мог пригласить с моим бюджетом? Я не в силах пригласить Корелли или Тебальди.

Однако всегда находятся молодые Корелли и молодые Тебальди, готовые петь за самое скромное вознаграждение. И художественным руководителям надо бы следовать единственному правилу – полагаться на свой слух.

Но в мире оперы немало других важных людей, которые отличают хорошее исполнение от плохого, лишь узнав имя певца.

Телефон Цилиани, конечно же, не дымился от звонков, требующих подать «того самого молодого тенора из Модены». Вскоре стало очевидно, что он будет продавать меня, как кота в мешке. Приходит, например, к нему какой-нибудь художественный руководитель или администратор и говорит:

– Мне нужен Марио Дель Монако для нашей постановки «Тоски».

И агент отвечает:

– Хорошо, дам вам Марио Дель Монако, если возьмете у меня некоего Паваротти на один спектакль.

Думаю, именно так Цилиани и смог устроить мне выступление.

При всей нерешительности театральных администраторов очень важно иметь агента, обладающего чутьем. Цилиани славился своей необыкновенной требовательностью в выборе певцов, особенно теноров, поскольку сам обладал этим голосом. Когда он приходил к администратору и предлагал незаурядного тенора, тот, как правило, прислушивался к нему.

Вот так благодаря Цилиани я и заключил свой первый контракт: получил роль в «Богеме», которая ставилась в родном городе Пуччини – Лукке. Я понимал, что обязан этим лишь силе убеждения Цилиани. И в самом деле, когда я пришел на репетицию, дирижер заметил:

– Цилиани утверждает, будто вы хорошо поете… и должно быть, очень хорошо, я еще никогда не слышал, чтобы он с таким восторгом отзывался о каком-нибудь другом теноре.

Другой любопытный эпизод в моей карьере связан с печальным опытом общения с моими партнерами, который я приобрел в самом начале.

Почти двадцать лет я беспрестанно пел в оперных театрах всего мира и обычно устанавливал самые сердечные и теплые отношения с певцами, режиссерами и дирижерами. Но маэстро Молинари-Праделли весьма недружелюбно отнесся ко мне в Реджо, а в Лукке немалые трудности возникли у меня с сопрано. Она уже много лет выступала на сцене, и ее довольно хорошо знали в Италии. В 1961 году, когда карьера ее, можно сказать, завершалась, пела она неважно. Думаю, она и сама понимала это. Вот почему, как сказали мне другие певцы, партнерша опасалась, что моя «Холодная ручонка» получит больше аплодисментов, чем ее ария «Зовут меня Мими». Так или иначе, она злилась на меня и, что бы я ни делал, все встречала в штыки.

Несколько лет спустя мы снова выступали вместе в Модене, и голос ее звучал еще хуже. Она спела так плохо, что публика освистала ее. Тогда она сразу же прислала ко мне своего мужа, обвинившего нас с Миреллой Френи в том, что это мы подстроили ее провал.

Поскольку мы с Миреллой оба родом из Модены, она, очевидно, думала, будто мы не хотим позволить другим певцам выступать в нашем городе. Бывает, некоторые сопрано изводят себя подобными химерами.

Все это выглядело смешно, но, тем не менее, я расстроился. Тяжело было сознавать, что они с мужем убеждены в таких кознях с нашей стороны. Потом на одном из спектаклей что-то произошло с ее голосом: она вдруг спела свою партию превосходно, и публика не только не освистала ее, но горячо аплодировала.

Казалось, словно провидение подарило певице это единственное хорошее исполнение, чтобы доказать ей и мужу, что мы с Миреллой не оплачивали клаку. Публика отзывалась непосредственно на качество исполнения. Когда вокалистка пела плохо, ее освистали, когда хорошо – одобрили.

Но вернемся к «Богеме» в Лукке. В ту пору я оставался еще настолько неопытным, что очень расстроился из-за недовольства сопрано. Впрочем, вряд ли и долгий опыт общения со звездами помог бы мне. Когда какая-нибудь дива сердится на тебя, не остается ничего другого как вооружиться терпением и ожидать, пока буря утихнет. Но тогда я отнесся к ней не так спокойно-прежде всего, потому, что вообще не люблю доставлять кому бы то ни было огорчений. Однако я все же постарался, чтобы эти неприятности не помешали моему исполнению. А она, я думаю, очень обрадовалась бы моим промахам.

Во время репетиции с Миреллой Френи – подругой детства и любимой партнершей – одним из самых великих сопрано в мире.

Какая публика способна остаться равнодушной перед Френи?

Одного её облика достаточно, чтобы покорить всех.

А то, что она великая певица, сопрано самой высокой пробы, становится очевидным во время исполнения первой же арии…

Впрочем, сопрано напрасно тревожилась, потому что мои выступления в «Богеме» в Лукке не имели особого успеха. Мне очень мешал сценический парик, певцы и дирижер оказались совсем не те, что в Реджо Эмилии. К тому же, возможно, я опасался, что задену самолюбие певицы, если спою слишком хорошо. Впрочем, не думаю. Однако мои верха в этом спектакле оказались менее уверенными, а голос звучал не столь чисто, как в Реджо.

Размышляя обо всем этом, я совсем расстроился, как вдруг после премьеры ко мне в грим-уборную пришел великий Тито Скипа. Он выразил восторг от моего исполнения.

– У вас прекраснейший голос! Пойте и дальше, как сегодня, и не слушайте ничьих советов, не форсируйте звук и никому не подражайте.

Надо ли говорить, что я, как и все, невероятно восхищался Тито Скипой и многие годы слушал его записи, а потому добрые слова великого певца несказанно обрадовали меня. Кроме того, какой совет может быть приятнее рекомендации не слушать ничьих советов?