Задавшись целью нарушить во время свадьбы как можно больше традиций, Ламерти не стал ожидать невесту, как положено, у церкви, а поехал туда вместе с ней. И вот сейчас, войдя рука об руку в храм, молодые люди попросили отца-настоятеля обвенчать их. Обернувшись, священник как-то особенно пристально вгляделся в лицо Эмильенны. Затем, встряхнув головой, словно отгоняя наваждение, поднялся и пошел навстречу пришедшим, чтобы обсудить подробности церемонии, которую ему предстояло совершить.

Меньше чем через час, отец Пабло объявил Армана и Эмильенну мужем и женой. Новобрачные, казалось, сами не могли поверить, что это наконец произошло и не знали как себя вести в своем новом положении. Перед тем, как покинуть храм, Ламерти зашел в ризницу, чтобы отблагодарить отца Пабло за проведенный обряд венчания. Через минуту он окликнул Эмили, приглашая ее подойти. Войдя в ризницу, девушка обнаружила мужа и священника разглядывавших какую-то картину. Приблизившись и всмотревшись в изображение, Эмильенна поняла, почему отец-настоятель так странно посмотрел на нее, когда они зашли в церковь.

Картина оказалась портретом молодой женщины, судя по одежде знатной итальянки шестнадцатого-семнадцатого века. Юная дама была красива, но вовсе не это привлекало к ней взгляды присутствующих. Дело было в удивительном сходстве изображенной на портрете девицы с Эмильенной. Жену Армана роднили с портретом не только длинные золотистые волосы и голубые глаза, но и отдельные черты, и даже выражение лица.

– Кто это? – девушка выглядела чрезвычайно удивленной.

– Насколько мне известно, перед вами портрет Лукреции Борджиа в юности, – ответил отец Пабло.

– Той самой Лукреции Борджиа, которая три раза была замужем и считалась олицетворением порока? – уточнила Эмили.

– Это неправда, – раздался сильный и чистый мужской голос за спинами троицы, созерцавшей картину. Супруги Ламерти и отец Пабло обернулись к вошедшему. Им оказался молодой человек лет двадцати пяти с темными вьющимися волосами и яркими карими глазами, не красивый, но исполненный какого-то внутреннего сияния, придававшего ему неуловимую привлекательность.

– Персона моны Лукреции окружена множеством слухов, большинство из которых лживы, поскольку распускались врагами ее семьи. Отец ее и братья, и правда, были исполнены алчности, властолюбия и порока, но бедняжка Лукреция – лишь жертва и пешка в их играх. Раз за разом выдавая ее замуж в своих интересах, мужчины Борджиа не считались с ее чувствами и желаниями. Сама же мона Лукреция была романтичной мечтательницей, искавшей любви. Но если она и обретала кратковременное счастье, отец и брат спешили отнять его у нее. Познав за короткую жизнь куда больше страданий, чем радости, прекрасная Лукреция Борджиа и после смерти удостоилась сомнительной чести – быть оклеветанной в истории. Мне хотелось бы исправить эту несправедливость и запечатлеть ее такой, какой, как мне видится, она была – чистой, юной и прекрасной.

Во время этой вдохновенной тирады, Арман стоявший в тени, внимательно всматривался в лицо говорившего. Когда же тот замолчал, Ламерти шагнул вперед, оказавшись с ним лицом к лицу.

– Пьетро? – обратился Ламерти к молодому человеку, хотя и без того знал, кто перед ним.

– Арман? – в свою очередь удивился итальянец.

– Вы тот самый художник? – вмешалась в разговор Эмильенна.

– А вы та самая прекрасная дама сердца моего друга? – улыбаясь ответил вопросом на вопрос Пьетро.

Отцу Пабло оставалось лишь стоять и во все глаза смотреть на столь неожиданный обмен любезностями. Пьетро Сондерини, расписывающий своды церкви, был ему хорошо известен, но знакомство художника с только что обвенчанной парой французов чрезвычайно удивило отца-настоятеля. Меж тем трое неожиданно встретившихся молодых людей продолжали, перебивая, задавать друг другу вопросы.

– Так ты все-таки вернул ее? – обратился художник к Арману. Тот самодовольно ухмыльнулся в ответ.

– Позволь представить тебе мою жену – Эмильенну де Ноа… де Ламерти, – поправился он.

– Безмерно польщен знакомством с вами, синьора, – Пьетро склонился в учтивом поклоне и поцеловал протянутую руку.

Арману не слишком понравился восторженный взгляд, которым приятель смотрел на его жену. Впрочем, то было не восхищение мужчины прекрасной женщиной, а фанатичный огонь художника, узревшего идеальную модель.

– А ты, как я погляжу, решил не ограничиваться моим заказом и использовать образ Эмили в прочих своих работах? – Ламерти прищурился. Он не то чтобы злился, но определенное недовольство испытывал. – Сегодня она Лукреция, завтра – Мадонна, и так моей женой будет любоваться вся Флоренция.

– Ты против? – Пьетро не мог понять, как можно не хотеть увековечить свою любимую.

Не успел Арман ответить, как в разговор вновь вмешалась Эмили.

– А мне очень даже льстит остаться в веках, – мило улыбнулась она. – Особенно если это послужит оправданию невинно оклеветанной девушки. Но почему портрет столь светской дамы, находится в церкви? Ведь, несмотря на то, что Лукреция – дочь Папы Римского, и даже не столь порочна, как принято считать, все же к святым ее тоже никак нельзя отнести.

На этот вопрос вместо художника ответил отец Пабло.

– Пьетро расписывает своды нашего храма. В благодарность мы позволяем ему использовать часть ризницы как мастерскую, где он может работать над своими картинами. А теперь, господа, позвольте покинуть вас в обществе вашего друга и заняться делами, – с этими словами священник вышел и направился к исповедальне, где его уже ожидали несколько прихожан.

– Значит, расписываешь церковные стены и тут же рисуешь распутниц? – усмехнулся Арман. Последняя реплика предназначалась Эмильенне, дабы уязвить ее за радость, проявленную по поводу воплощения в образе Лукреции Борджиа.

Итальянец в ответ лишь добродушно рассмеялся, а Эмили скорчила мужу недовольную гримаску.

– Послушайте, Пьетро, – обратилась она к художнику. – Расписывая своды храма, быть может, вы имеете доступ на крышу? Уверена, мой ревнивый муж простил бы вашу неслыханную дерзость, если бы вы провели нас туда.

Ламерти на это лишь покачал головой, в очередной раз убеждаясь, что обаяние его любимой способно разрешить любые недоразумения и помочь ей добиться всего, чего ей захочется.

– Для меня будет честью выполнить ваше желание, синьора, – художник поклонился, прижав руку к груди. – А если ваш муж еще и позволит вам позировать мне для завершения портрета моны Лукреции…

– Пьетро, не забывайся! – в голосе Армана слышалась если не явственная угроза, то по крайней мере намек на нее.

Итальянец притворно вздохнул и попросил влюбленных следовать за ним. Вскоре он открыл перед ними небольшую дверь и указал путь вверх по лестнице, а после оставил вдвоем. Едва закрыв дверь, Арман поспешил высказать Эмили свое неудовольствие.

– Не успев выйти за меня замуж, ты тут же начинаешь кокетничать с малознакомыми мужчинами, – проворчал он.

– Зато мы сможем подняться на крышу! – с победоносным видом возразила девушка.

Ее неподдельная радость и торжество смягчили Ламерти, тем более, что он не так уж и злился на приятеля.

– Вашу руку, мадам де Ламерти, – обратился он к жене. – Помнится, вы имеете обыкновение падать на узких лестницах.

– Когда я слышу «мадам де Ламерти», мне кажется, что речь идет о твоей матери, – призналась Эмильенна.

– Честно говоря, мне тоже, – рассмеялся Арман. – Но нам обоим придется привыкнуть к твоему новому статусу.

Преодолев лестницу и отомкнув полученным от Пьетро ключом узенькую дверцу, они оказались наверху. Крыша церкви святой Франчески была не слишком-то приспособлена для созерцания видов. Между крутыми скатами куполов и довольно хлипким на вид ограждением лишь узкая полоска пространства позволяла стоять на краю. Однако молодых людей это не напугало. Арман крепко держал свою спутницу за руку, понимая, что ее подвенечное платье, хоть и прекрасно, но совершенно не приспособлено для прогулок по крышам.

Церковь была намного ниже Нотр-Дам, а оттого город, расстилающийся внизу, казался совсем близким. Красные черепичные крыши, темно-зеленые стрелы кипарисов, пронизанные лучами вечернего солнца воды Арно, извивающиеся под горбами мостов, купола соборов – Флоренция, залитая предзакатным золотом, открывалась во всей красе.

Эмили, бережно придерживаемая за талию мужем, облокотилась о решетку, упиваясь сочетанием красок, звуков и запахов летнего вечера. А Ламерти, не сводя с нее глаз, еще раз поразился тому, до чего его возлюбленная похожа на портрет, написанный Пьетро.

– Как же этот город подходит тебе! – воскликнул он. – Или ты – этому городу.

– Особенно в этой одежде, – согласилась Эмильенна. – Кстати, ты поэтому выбрал мне такое платье? Потому что мы венчаемся во Флоренции ?

– Нет, любовь моя, – Арман пропустил между пальцами золотистую прядь ее волос. – Платье я выбрал в память об одном вечере. Помнишь, когда мы бежали из Парижа в Монси?

– Конечно, ты тогда еще заставил меня петь.

– Именно, – кивнул Ламерти. – Исполняя средневековую балладу, ты сама казалась явившейся то ли из далекого прошлого, то ли и вовсе из сказки. Мне подумалось как бы ты была хороша в старинном платье. Твой венчальный наряд – память о том коротком, но волшебном путешествии. Даже цвета – серый, розовый и лиловый – краски заката и сумерек. Я был тогда совершенно покорен и заворожен.

– Хочешь сказать, что в тот вечер ты влюбился в меня? – в ясных глазах девушки плясали искорки лукавства.

– Ты же знаешь, все не так просто, – Арман обнял жену за плечи, нежно привлекая к себе. – Быть может, я влюбился в тебя, как только увидел, теперь мне уже не дано узнать. В любом случае, я долго не осознавал своей любви к тебе, и даже осознав, смирился с ней далеко не сразу.

– Не мне тебя в этом упрекать, – с легкой грустью в голосе отозвалась Эмильенна. – Ведь я сама намного дольше не решалась принять свои чувства к тебе.

Ламерти в ответ взял лицо девушки в ладони и запечатлел на ее губах поцелуй, исполненный одновременно нежности и страсти. Затем, склонившись к ее уху, прошептал:

– И все-таки я победил – ты вышла за меня!

– Нет, это я победила, – возразила Эмили, глядя на него бесконечно любящим взглядом. – Я все-таки вышла замуж по любви!

Эмильенна склонила головку Арману на плечо, а он время от времени касался губами ее волос. Так они и стояли, сплетя пальцы и глядя вдаль, на расстилающийся перед ними город, которому отныне было суждено стать их домом.

КОНЕЦ.

19 марта 2013