Читать книгу: «Наполняя сердце»

Пролог

Великий Зал Славы клана Алых Облаков был усыпан фресками, воспевающими подвиги Лин Цзуна. Самая грандиозная из них занимала всю восточную стену и изображала кульминацию Битвы за Ущелье Багровых Теней.

Лин Цзун стоял на вершине оплавленных скал, один против моря доспехов и сверкающих клинков клана Чёрного Когтя. Его формация¹ «Пламенеющие Небеса» светилась вокруг него живым барьером. Это была не просто стена огня, а сплетенные воедино воля и ци мастера, достигшего пика Золотого Ядра. Алые руны парили в раскаленном воздухе, каждая – сконцентрированный взрыв, разрывающий ряды врагов. От жара плавилась каменная порода, а воздух дрожал, искажая очертания сражающихся.

Семь дней и ночей он был сердцем и душой этой бури, неподвижным стержнем в хаосе битвы. Он отсекал атаки вражеских заклинателей, отражал тучи отравленных стрел, его дух парил над полем боя, координируя действия его соратников. А в конце он сошёлся в поединке с Мастером Чёрного Когтя.

Именно в тот миг, когда клинок Лин Цзуна, «Алый Рассвет», пронзил защиту противника, поверженный Мастер, собрав остатки своей ци, выпустил её в виде копья из чистой тьмы. Лин Цзун принял удар на себя, вобрав в своё Золотое Ядро враждебную энергию, чтобы та не поразила людей его клана. Он сдержал её, усмирил и запечатал внутри себя ценою невероятных страданий.

Но практически никто не знал, что Лин Цзун не уничтожил эту энергию. В Запретной Библиотеке его дневник хранил истину.

«…это не просто энергия. В ней есть осознанность. Древняя, как сам мир, холодная и голодная. Она говорит со мной. Она показывает пути силы, о которых я не смел и мечтать…».

«Я думал, что запечатал угрозу для клана, но я ошибся! И в итоге лишь принёс её в нашу кровь…».

Последняя запись гласила:

«Она не умрёт со мной, а будет спать в нашей крови, передаваясь из поколения в поколение, пока не найдёт того, в ком пробудится в полную силу. Того, чья душа станет для неё совершенными вратами. Я обрёк своих потомков. Простите».

Лишь спустя пять поколений, Проклятие пробудилось. Оно проявилось не в воине, не в могущественном мастере, а в хрупкой девочке с глазами цвета тёмного мёда – Лин Мэй.

Пять лет. Именно столько было девочке, когда безобидная детская ссора из-за нефритовой флейты обернулась первым кошмаром. Мальчик, будучи старше и сильнее, отобрал инструмент и толкнул её. Вспышка ярости, острая, как стекло, пронзила её – и мир погрузился в багровую пелену.

Воздух в покоях замер, а затем с гулким хлопком схлопнулся. Игрушечная флейта в руках мальчика почернела и рассыпалась в прах. Сам он с тихим стоном рухнул на пол, бледный, с носовым кровотечением, его собственная ци² была на мгновение подавлена и поглощена. А на полу вокруг Лин Мэй на секунду проступили и погасли чёрные, похожие на щупальца, тени. Всё это заняло не больше трёх биений сердца. Но этого было достаточно. Для Лин Мэй детство закончилось в тот день.

Старейшина Лин Кань, наблюдавший за детскими играми с галереи, замер, и на его древнем, бесстрастном лице проступил животный страх. Он больше видел не Лин Мэй, а тот самый знак, что был описан в запечатанных свитках.

Лин Кань одним плавным, но неумолимо быстрым движением оказался рядом с Лин Мэй. Его мощная ци мягко, но неотвратимо окутала девочку, гася остаточные волны энергии и усыпляя ее. Её тело мягко подхватила одна из нянь.

– Ни слова, – грозно сказал он. – О том, что произошло здесь, не должна узнать ни одна живая душа.

Он обвел тяжёлым и неумолимым взглядом слуг, нянь, самого мальчика.

Пока няня уносила спящую Мэй, Лин Кань лично подошёл к оправившемуся мальчику и присел на корточки.

– Ты сегодня сильно испугался, дитя, и твоё воображение сыграло с тобой злую шутку. Ты упал, у тебя пошла кровь из носа. Больше ты ничего не помнишь. Ты ничего не видел. Повтори.

– Я… я упал, – зашептал мальчик, завороженный этим взглядом. – Я ничего не видел.

Лин Кань кивнул и мягко провел рукой по его голове, запечатывая в памяти нужную версию. Через час мальчика вместе с семьей под благовидным предлогом отправили в отдалённое поместье клана.

А Лин Мэй проснулась уже не в своих солнечных покоях, а в новых, роскошных и безмолвных, где пахло ладаном, подавляющим ци, а за окном вместо детских голосов пели незнакомые птицы.

***

В ту же ночь, в Зале Забвенных Свитков, куда не ступала нога непосвященного, за длинным столом из черного дерева сидели трое: старейшина Лин Кань, старейшина Лин Вэй и старейшина Лин Цзянь.

– Вариантов у нас три, – сказал Лин Цзянь, раскладывая перед собой три свитка.

– Мы вырезаем заразу. Вместе с сосудом, – безразличным тоном констатировал Лин Вэй. – Ритуальное жертвоприношение, которое обратит силу Проклятия против него самого. Так мы спасём кровную линию от будущей угрозы.

– Это последнее средство, – отрезал Лин Кань. – Мы – не дикари, приносящие в жертву детей. Ищите дальше.

– Мы усиливаем печати, – продолжил Лин Вэй. – Ни одна частица ее ци не выйдет за пределы. Она проживет там свою жизнь в полной изоляции. Без контактов, без эмоций, без риска.

– Это медленная смерть, – мрачно заметил Лин Кань. – И мы никогда не будем знать, не найдет ли Проклятие способа вырваться после её естественной кончины. Это не решение, а лишь отсрочка.

– Самый древний и самый опасный путь, – сказал Лин Цзянь, указывая на третий свиток. – Ритуал «Огненного Лотоса» должен отделить сущность Проклятия от ее души и переплавить его в чистый источник силы.

Лин Вэй усмехнулся:

– Шансы? По моим расчётам, один из тысячи. Её сознание будет стёрто вместе с Проклятием, и мы получим пустую оболочку, наполненную неконтролируемой энергией. По сути, тоже самое, что имеем сейчас, но без личности.

Решение было принято в пользу второго варианта. «Сады Забвения» превратились в неприступную крепость. Стены покрылись кружевом серебряных рун, поглощающих любую вспышку энергии. Воздух насытили успокаивающими формациями, подавляющими не только ци, но и сильные эмоции. Лин Мэй жила в роскошной пустоте, где единственными гостями были молчаливые слуги и наставники, чьи лица не выражали ничего, кроме почтительной отстранённости.

Но им нужен был живой щит. Страж, чья собственная природа стала бы последним барьером между девочкой и миром.

Поиски длились годы.

Клан проверял всех с уникальными защитными дарами. Одного из опытных заклинателей, способного создавать непробиваемые барьеры, Проклятие внутри Мэй бессознательно сломало за один визит, оставив его с надорванными духовными каналами. Юную девушку, чья ци могла успокаивать любую бурю, вынесли из покоев с мигренью и временной потерей дара – словно её собственную силу кто-то выпил.

Старейшины понимали: нужен не просто защитник, а поглотитель, способный принять в себя ядовитую энергию Проклятия и нейтрализовать её.

И они нашли его.

В боковой ветви клана был мальчик. В восемь лет во время ритуала он, сам того не желая, погасил священный огонь в главном зале, просто пройдя мимо.

Мальчика, которого звали Ши Фэн, привели на испытание. Его ввели в комнату, где бушевала тренировочная формация – вихрь агрессивной огненной ци. Без всяких инструкций, инстинктивно, Ши Фэн поднял руку. Вихрь не отразился, не рассеялся, а угас, словно его втянули в бездонный колодец.

Затем его подвели к запечатанной урне, в которой трепетала крошечная, пойманная тень. Ши Фэну приказали коснуться урны. Он послушно приложил ладонь. Беззвучная вспышка – и дух перестал существовать. Его энергия была не уничтожена, а поглощена и растворена в ничто.

Последней проверкой была особая подожжённая смесь трав, что вызывала резкий, но кратковременны выброс демонической энергии. Ши Фэн легко справился и с этим.

Старейшина Лин Кань наблюдал за этим с удовлетворением.

– Он.

Так в девять лет Ши Фэн был приведён в «Сады Забвения». Ему указали на девочку с печальными глазами, сидевшую у пруда.

– Твой долг – быть рядом, – сказал наставник, и слова прозвучали не как приказ, а как констатация неотвратимого закона природы. – Солнце восходит на востоке, река течёт вниз по склону, а ты будешь стоять между ней и её демоном. Ты – щит. Твоё присутствие – защита для всего клана. Но ты ни при каких условиях не должен приближаться к ней ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Понятно?

Ши Фэн молча кивнул.

Сначала он принял это как данность. Разве камни жалуются на то, что им приходится быть камнями? Разве река протестует против своего течения? Его существование обрело ясную, пусть и безрадостную, цель. Он был живым инструментом и исполнял свою роль безупречно.

Но человек – не камень. Осознание подкралось тихо, как первый иней: когда он увидел, как другие дети клана тренируются вместе, ссорятся, смеются. Его же тренировки и занятия проходили здесь.

Его учили «Слуху Сверчка» – различать смену ритма её дыхания, «Взгляду Ястреба» – видеть малейшую тень беспокойства на её лице среди толпы, но главным был «Щит Бдительной Ци» – его собственная энергия должна была быть не стеной, а невидимым куполом, чуткой мембраной, всегда ощущающей её энергетический отпечаток. Малейшая рябь страха, первый всполох гнева – он должен был чувствовать это раньше, чем она сама.

Его тело учили быть барьером. «Ступени Неподвижной Скалы» – стойки, позволявшие принять на себя удар или толчок, не сдвинувшись с места. «Метод Умиротворяющего Прикосновения» – болевые захваты и точечное давление, обездвиживать, контролировать.

Его тренировали и с мечом. «Град Отражённых Стрел»: стиль фехтования, целиком построенный на парировании и отклонении. Он учился отражать летящие в него стрелы, метательные ножи, потоки враждебной ци. Его меч должен был стать стальным ветром. «Скала, Рассекающая Поток»: тактика против толпы. Короткие, мощные взмахи, чтобы расчистить пространство вокруг себя, отбросить нападающих, создать периметр. «Корни Багряного Дерева»: специальная стойка, «врастающая» в землю. В ней его учили перенаправлять свою ци в землю, становясь непоколебимым, как древнее дерево.

Ему было грустно и тоскливо. Ши Фэн не смел перечить девочке. Не из страха наказания, а из страха вызвать ту самую бурю. Её малейшая досада, вспышка раздражения – и тени в «Садах Забвения» начинали шевелиться, а его собственное нутро сжималось, готовое поглотить надвигающийся хаос. Его долг был в том, чтобы сохранять спокойствие, оставаться холодной скалой, о которую разбиваются любые волны. Даже волны её гнева.

А Лин Мэй ненавидела его отстранённость. Для неё он был не щитом, а картинкой, которая всегда на месте, но с которой невозможно поговорить, поделиться страхом или просто поиграть. Его каменное спокойствие было ей упрёком, напоминанием о её собственной нестабильности.

Их заточение было взаимным, но протекало по-разному. Если Ши Фэна закаляли в молчаливой дисциплине, то Лин Мэй окружали красотой, пытаясь усмирить бурю в её душе изяществом и строгим распорядком.

Музыка была главным лекарством. Её учили игре на флейте из белого нефрита – инструменте, требующем ровного, контролируемого дыхания, что помогало сдерживать панику. Позже добавилась цитра – сложные, многочасовые мелодии должны были тренировать её концентрацию и терпение, уводя мысли от тёмных импульсов.

Её приучали к тихим, монотонным занятиям. Разбирать травы по их свойствам, изучать древние рецепты успокоительных отваров. Церемония чаепития была для неё ежедневным уроком контроля – каждое движение, от подогрева воды до разлития по чашкам, должно было быть плавным, осознанным и лишённым суеты.

Её заставляли часами выводить иероглифы. «Покой». «Гармония». «Смирение». В ровных, совершенных линиях тушью скрывалась та же цель – обуздать хаос внутри через внешний порядок.

Таким образом, их обоих готовили к одной цели – контролю над Проклятием. Но их методы были полярны: его превращали в безмолвный бастион, её – в изящную, но прочную клетку. И они сидели в этой клетке вместе: она, ненавидящая его каменное спокойствие, и он, боявшийся её живой, неукротимой бури. Двое детей, чьи истинные «я» тонули в долге и страхе, обречённые видеть в другом не товарища по несчастью, а часть своей тюрьмы.

– Почему ты никогда не злишься? – могла она бросить ему в отчаянии, швырнув в него подушку. – Почему ты не можешь просто закричать?

Он лишь опускал взгляд, принимая удар, и его тихое «так надо» звучало для неё приговором всему её существованию.

Глава первая. Клан Алых Облаков

Семь лет спустя «Сады Забвения» были воплощением утончённой жестокости. Всё здесь было идеально, и после семи лет заточения Лин Мэй ненавидела каждую его песчинку. Она сидела на крыше павильона, свесив босые ноги над водой. Ей только-только исполнилось шестнадцать. Её волосы, цвета воронова крыла, были заплетены в сложную, но строгую причёску, скреплённую двумя нефритовыми шпильками – подарок матери, который она носила без радости, как символ своего статуса. Лицо с тонкими, словно выточенными из фарфора чертами, казалось хрупким, но эту хрупкость опровергали глаза – огромные, цвета тёмного мёда, в которых жили бури. Сейчас в них плескалась ярость. Она была одета в просторное платье из дорогого алого шёлка, цвета её клана. На шее, на тонкой серебряной цепочке, висел кулон-печать, часть системы, подавляющей её ци. Каждый её вздох был отмечен этим весом.

И её взгляд, полный гнева и обиды, был прикован к нему.

На другом берегу пруда, в тени старой сосны, стоял Ши Фэн. В семнадцать он был живым воплощением своей роли – незаметного стража. Его тёмные волосы были собраны в строгий пучок и скреплены одной простой шпилькой. Лицо с резкими, но гармоничными чертами обычно ничего не выражало, словно маска из отполированного дерева. Но если бы кто-то пригляделся, то заметил бы следы постоянного напряжения в легкой тени под глазами и в едва заметной складке у губ. Он был одет в простые одежды серого и тёмно-синего цветов, без единого намёка на символы клана Лин. Ткань была прочной, удобной для движения. Ничто в его облике не должно было привлекать внимание.

– Сегодня, – сказала она. – Старейшина Лин Вэй снова придёт со своими «тестами».

Она ждала ответа. Хоть какого-то. Ничего. Только лёгкое движение воздуха, когда он переступил с ноги на ногу.

Ярость, острая и знакомая, кольнула её под рёбра. Воздух вокруг её пальцев на мгновение помутнел.

– Ты когда-нибудь устанешь быть просто функцией? – она обернулась к нему. – Функцией «поглотитель»? Функцией «щит»? У тебя есть вообще что-то своё? Или ты просто пустое место, которое должно гасить мои чувства?

Она видела, как сжались его пальцы. Всего на миг. Единственный признак того, что её слова достигли цели. Но его бесстрастное лицо осталось невозмутимым. Ши Фэн лишь опустил взгляд, как и всегда. Словно её боль, её гнев были лишь досадной помехой, которую нужно переждать. И в этот миг Лин Мэй ненавидела его молчание больше, чем все печати и формации, что держали её здесь.

Она не знала, что Ши Фэн всё видит понимает. Видит, как тонкие пальцы Мэй вцепились в дерево павильона, словно пытаясь сломать его. Видит, как её плечи напряглись от подавляемых рыданий. Но его долг – быть скалой, а скалы не могут ответить бушующему океану, они могут лишь принимать его удары.

Обычно визиты старейшины Лин Вэя были похожи на уроки сурового, но внимательного наставника. Он приносил древние артефакты, помогающие стабилизировать ци, или свитки с медитациями, направленными исключительно на успокоение духа и укрепление воли. Ни слова о культивации, о накоплении силы. Только о равновесии, о границах, о контроле. «Сила без контроля – это катастрофа, дитя моё», – часто говорил он. И в его методах сквозила не жестокость, а отчаянная попытка найти хоть какой-то способ укрепить её сознание против демона внутри.

Но в этот раз всё было иначе.

Он вошёл и, не глядя на них, прошёл к краю пруда. Его пальцы медленно перебирали чётки из полированного чёрного нефрита.

– Говорят, в горах к северу выпал ранний снег, – его голос был ровным, но отстранённым, будто он говорил сам с собой. – Странно. Ещё вчера казалось, что лету не будет конца. Но природа неумолима. Всё идёт своим чередом.

Старейшина Лин Вэй замолчал, наблюдая, как карп кои скрывается в тени водорослей.

– Иногда я думаю о садах моего детства. В них росли старые сливы. Мы с братом лазили на них… – он сделал паузу, резко сжав чётки. – Совет старейшин постановил провести ритуал «Огненного Лотоса». Через девять дней на полную луну.

«Девять дней ожидания и страха», – пронеслось в голове у Лин Мэй. Ши Фэн лишь глубоко вздохнул.

Лин Вэй наконец обернулся.

– Я испробовал всё. Прости, Мэй.

Развернувшись, он быстро вышел.

Ши Фэн знал, как опасен этот ритуал, после которого, в лучшем случае, она станет пустой оболочкой, лишённой себя, но его долг будет исполнен. Он должен был чувствовать облегчение, но нет. Ши Фэн смотрел, как Лин Мэй молча поднимается. Её плечи, всегда такие прямые, теперь были безвольно опущены. Она не посмотрела на него, не бросила колкости, не проронила ни слова. Девушка просто медленно направилась к своим покоям. И в этом её молчаливом, сломленном уходе он вдруг с ужасающей ясностью понял, что ему её жаль. Не как объект долга, не как «сосуд с Проклятием», а как человека, как девочку, с которой он рос бок о бок все эти годы, чьё упрямство, чьи тихие вздохи, чьи украдкой смахнутые слезы он видел.

Дверь в её покои тихо закрылась.

А за ней Лин Мэй прислонилась спиной к резным створкам, беззвучно соскальзывая на пол. Горячие слёзы текли по её щекам, но она закусила губу до крови, стараясь держать эмоции из последних сил. Внутри всё кричало, рвалось наружу, но страх перед Проклятием, перед болью, которую она может причинить, была сильнее. И сквозь этот ураган отчаяния, сквозь ком в горле, в её сознании, снова и снова, как заевшая пластинка, бился один-единственный, детский и бесконечно горький вопрос:

«Почему я? Почему моя жизнь, мои мечты – всё это должно быть принесено в жертву «великому благу» клана»?

А в памяти, вопреки отчаянию, всплывали образы, которые она давно забыла.

Она вспомнила дождливый день. Ей было восемь, ему девять. Она сидела под навесом на улице и смотрела, как капли стекают по стеклу. Ей было невыносимо одиноко. И тогда Ши Фэн, нарушив все правила «быть на расстоянии», молча подошёл и сел рядом. Он не смотрел на неё, не говорил ни слова, просто достал несколько гладких камушков и начал строить из них маленькую башенку. Один камень. Второй. Третий. Башенка рухнула. Он вздохнул и начал снова, и снова. Через какое-то время она, забывшись, потянулась и добавила свой камень. Они так и просидели весь вечер, а одиночество отступило.

По ту сторону двери Ши Фэн стоял, не в силах сдвинуться с места. Его собственная память, обычно строго отфильтрованная долгом, подбрасывала ему другой миг. Ему было одиннадцать. Он упал во время тренировки, растянув связки. Это была пустяковая травма, но ему нужно было оставаться в покоях для восстановления. Дверь открылась без стука, и внутрь влетела десятилетняя Мэй с таким важным видом, будто совершала великую миссию. В руках она сжимала пирожок.

– На, – сказала она, суя ему в руки ещё тёплую выпечку. – Чтобы не болело.

И убежала, даже не дождавшись ответа. Он тогда ел этот пирожок, крошка за крошкой, и впервые за долгое время почувствовал, что его существование имеет ценность.

Ши Фэн вспоминал, как зимой, когда в Садах выпал редкий иней, Лин Мэй вышла в сад и увидела, что он стоит на своём посту, дрожа от холода, но не смея пошевелиться. Она вернулась внутрь и принесла свой собственный тёплый плащ – толстый, из меха песца.

– Держи, – сказала она, накинув его ему на плечи. – А то замёрзнешь и станешь бесполезным.

Он хотел отказаться, но она уже убежала. На следующее утро плащ аккуратно висел на вешалке у её двери, но весь вечер он был с ним. И этот детский, неловкий жест заботы грел его куда сильнее, чем любая одежда.

Лин Мэй же вспомнила летний вечер, когда ей было тринадцать. Ей было невыносимо грустно без причины. Она сидела на крыше того самого павильона и смотрела на закат. Ши Фэн, как всегда, стоял поодаль. Вдруг с ветки старого клёна упал маленький, ещё не умеющий летать птенец. Не думая, Лин Мэй бросилась к нему, но Ши Фэн оказался быстрее. Он аккуратно, двумя ладонями, поднял беспомощный комочек и бережно вернул его обратно в гнездо. Затем он молча вернулся на свой пост, отряхнув руки. В тот вечер её грусть чудесным образом рассеялась.

Но тут волна чёрного, ядовитого отчаяния, смешанного с яростью, захватила Лин Мэй. Вся эта энергия ударила в Ши Фэна, стоявшего за дверью. Он встал в полный рост, упершись ладонями в косяк двери, его дар автоматически заработал, поглощая и гася разрушительную энергию. Каждая частица этой тьмы обжигала его изнутри, наполняя ледяной тяжестью. И та жалость, что была в нём постепенно гасла, перерождаясь в ненависть, обиду, а затем и злость. Он злился Лин Мэй за этот шторм, который он вынужден был принимать на себя, за её неспособность сдержаться.

«Знала бы ты, что будет, если эта энергия дойдёт до формации! Я мог бы быть воином, настоящим заклинателем, достичь бессмертия, но нет. Моей судьбой стала эта несносная девчонка, чьи истерики я вынужден терпеть, чью боль – поглощать, чью жизнь – ставить выше своей. Если бы не она…».

Эта мысль вонзилась в сознание, как отравленный клинок.

Шин Фэн стоял, впитывая её тьму, и его пальцы впивались в дерево двери так, что трещали костяшки. Он ненавидел этот грохот за дверью, её слёзы, её слабость. В эту ночь он не хотел её утешать. Он хотел, чтобы она замолчала, чтобы её боль перестала быть его проблемой.

И когда под утро из-за двери наконец донёсся лишь прерывистый, иссякший всхлип, Ши Фэн отшатнулся, чувствуя, как переполнявшая его ярость опадает, оставляя после себя горький осадок стыда и опустошения.

День 1:

Ши Фэн был в саду, он сознательно не смотрел на её дверь, из-за которой не доносилось ни звука, ни шороха, ни плача. Такая тишина была страшнее вчерашнего грохота. Он чувствовал её энергетическую подпись – слабую, прижатую к полу, как раздавленное насекомое. Его собственное нутро ныло от вчерашней нагрузки. «Сиди там. Успокойся. Дай мне передышку», – мысленно бросил он в сторону двери, тут же почувствовав укол стыда.

Служанка, принёсшая завтрак, постучала, не получила ответа и, растерянно посмотрев на Ши Фэна, оставила поднос у двери. Он не шелохнулся, чтобы передать его. Еда простояла нетронутой до вечера.

День 2:

Лин Мэй вышла. Дверь открылась бесшумно, и она появилась на пороге, а Ши Фэн невольно замер. Она была бледна, как полотно, под глазами – густые фиолетовые тени. Волосы были собраны небрежно, платье – простое, без каких-либо украшений. Она выглядела настолько хрупкой, что, казалось, её мог сдуть ветерок. Она медленно прошла к павильону и села, уставившись в воду пруда.

Ши Фэн наблюдал за ней. И снова, как щипцы, сжалась знакомая досада. «Вот и всё? А где та ярость, что чуть не сорвала с петель дверь? Где сила, что чуть не разорвала меня на части»? Он почти желал, чтобы она снова впала в ярость – с этой хоть как-то можно было бороться. Это же безмолвное угасание было невыносимым. Оно заставляло его чувствовать себя виноватым за свой собственный гнев.

Он сделал шаг в её сторону, а она чуть повернула голову. Её глаза, пустые и бездонные, скользнули по нему и вернулись к воде. Он застыл на полпути, затем так же медленно отступил на свою позицию.

День 3:

Пришёл Лин Вэй.

– Как её состояние? – спросил он Ши Фэна, не глядя на него, наблюдая за неподвижной фигурой у пруда.

– Стабильно, – коротко бросил Ши Фэн, и это было правдой. Её ци была слабой, но ровной, без всплесков.

– Хорошо, – старейшина кивнул с холодным удовлетворением. – Спокойствие – лучшая подготовка. Продолжай в том же духе.

Фраза «продолжай в том же духе» отозвалась в Ши Фэне горькой насмешкой. Что ему «продолжать»? Стоять и смотреть, как она тает на глазах?

После ухода Лин Вэя Лин Мэй поднялась и, не глядя ни на кого, пошла обратно в свои покои. Проходя мимо, она наступила на упавшую ветку сакуры. Она не остановилась, не посмотрела под ноги. Просто прошла дальше и закрыла за собой дверь.

В Ши Фэне закипела ярость – на неё, на себя, на этот хруст. Он злился, что её безразличие ранило его сильнее, чем её гнев.

День 4:

Утром в «Сады Забвения» вошли четверо младших служителей клана. Они несли ковчег из тёмного, отполированного до зеркального блеска дерева. Воздух завился и задрожал, едва ковчег пересек границу сада – артефакт был настолько мощен, что даже пассивное излучение его силы тревожило пространство.

Ши Фэн, стоя на посту, почувствовал, как по его коже пробежали мурашки. Лин Мэй, сидевшая на скамье, не проявила ни малейшего интереса. Она смотрела на рабочих, расчищавших площадку в центре сада, с тем же отстранённым видом, с каким смотрела на пруд.

Служители вскрыли ковчег. Внутри, на чёрном бархате, лежали семь идеально отшлифованных кристаллов цвета застывшего пламени – Камни Сердца.

День 5:

К площадке принесли массивный круглый постамент из чёрного базальта, испещрённый канавками для стока энергии. Вид этого камня, холодного и безжалостного, окончательно превратил «Сады Забвения» из места заточения в место предстоящей казни.

Лин Мэй наконец среагировала. Когда рабочие устанавливали постамент, раздался глухой удар о землю. Она вздрогнула, словно от удара током, и её плечи сжались. Она подняла голову и впервые за эти дни посмотрела на Ши Фэна. Не сквозь него, а именно на него. И в её взгляде сквозило непонимание. Как будто она видела его впервые и не могла сообразить, что этот человек делает здесь.

День 6:

Пришёл Лин Вэй в сопровождении целителя. Он подошёл к Лин Мэй, всё так же неподвижной, как изваяние.

– Нужно проверить отклик Проклятия на энергию ритуала, – бесстрастно произнёс он и, не дожидаясь согласия, приложил к её лбу один из Камней Сердца.

Тело Лин Мэй затряслось в немом спазме. Она закусила губу, из уголков глаз брызнули слёзы, но она не издала ни звука. От её тела потянулись чёрные, зыбкие тени.

– Энергия поглощается, – констатировал старейшина, глядя на мерцающий кристалл в руке.

Он повернулся к Ши Фэну.

– Видишь? Твоя последняя задача – в момент кульминации принять в себя удар, если камень даст сбой.

Когда они ушли, Лин Мэй медленно поднялась. Она пошатнулась, и Ши Фэн инстинктивно сделал шаг вперёд, чтобы поддержать её, но она выпрямилась сама и, проходя мимо него, она остановилась, не глядя на него, тихо, так, что он с трудом разобрал слова, она прошептала:

– Не помогай мне.

И скрылась в своих покоях.

Эти три слова прозвучали не как просьба, а как приговор. Ши Фэн остался стоять, чувствуя, как ледяная скорлупа его обиды и гнева окончательно рассыпается, а изнутри выглянуло что-то острое и болезненное – осознание того, что через три дня он станет либо палачом, либо предателем. И третьего не дано.

День 7:

Семь Кристаллов Сердца были установлены вокруг базальтового постамента, образуя немое созвездие. Они не горели, лишь изредка вспыхивали изнутри тусклым алым светом, словно затухающие угли.

Ши Фэн наблюдал за ними. Его собственное сердце отзывалось на эти вспышки сжавшимся, болезненным стуком. Его первоначальная ярость выгорела, оставив после себя тягостное, выматывающее напряжение. Он ловил себя на том, что его взгляд теперь сам ищет её с тревожными вопросами: «Что сейчас в её глазах? Отчаяние? Принятие»?

Лин Мэй в этот день не вышла вовсе.

День 8:

К ним пришла мать Лин Мэй. Она вошла, окутанная аурой дорогих благовоний. Её визит длился недолго. Ши Фэн, стоя в отдалении, видел, как она говорила с дочерью, гладила её по волосам. Голос госпожи Лин был тихим, но несколько фраз долетели до него: «…будь сильной… долг перед кланом… это твоя судьба, дитя…»

Лин Мэй слушала, не поднимая головы. Когда мать ушла, она подняла взгляд. Там была глухая, беспросветная обида на весь мир.

Вечером Ши Фэну принесли его церемониальные одежды – тёмно-серое ханьфу с вышитым на спине знаком Алых Облаков. Он бросил одеяние на каменную скамью, словно оно жгло ему руки.

День 9:

Лин Мэй вышла в полдень. Она подошла к пруду и долго смотрела на своё отражение в тёмной воде. Затем её рука поднялась, и она резким движением сорвала с волос нефритовые шпильки, подарок матери, и швырнула их в воду. Круги разошлись по гладкой поверхности и утихли.

Этот маленький, яростный жест стал для Ши Фэна последней каплей.

Он не мог надеть эти ритуальные одежды.

Он не мог стоять и «принимать на себя удар».

Он не мог смотреть, как её душу стирают в порошок.

Ши Фэн дождался, когда в Садах не останется никого, кроме них двоих и безмолвных Кристаллов Сердца. Он не думал о последствиях, подошёл к её двери толкнул, створки подались внутрь.

Лин Мэй сидела на полу, спиной к нему, но её плечи вздрогнули от неожиданности. Она обернулась. В её широко раскрытых глазах застыло недоумение.

– Бежим, сейчас, – коротко сказал Ши Фэн.

Лин Мэй вскочила и попятилась.

– Ты, ты понимаешь, что делаешь?

Она сделала ещё несколько шагов назад.

– Меня будут искать всеми силами клана, поднимут на уши все окрестные земли, охотников за головами, соседние кланы… Наши с тобой головы оценят в целое состояние.

Она смотрела на него, пытаясь разглядеть в его неподвижном лице тень сомнения.

– Ты готов стать изгоем? Вечным беглецом? Жить в грязи, дрожа от каждого шороха? И всё это ради чего? Ты же сам меня ненавидишь!

Ши Фэн сделал шаг вперёд.

– Да, – сказал он, глядя ей прямо в глаза. – Будут искать. Станем изгоями.

Он сделал ещё шаг, медленно нарушая дистанцию.

– И да, я ненавидел каждый день за то, что ты – моя тюрьма, а я – твоя, но есть вещи, которые ненавижу сильнее: свой долг, если он значит быть тюремщиком, а затем и палачом.

Его глаза, всегда скрывавшие эмоции, теперь горели холодным, ясным огнём неотвратимой решимости.

– Так что выбирай: остаться и дать им разрушить твоё «я», твою душу, или пойти со мной, своим тюремщиком.

Всё существо Лин Мэй сопротивлялось. Годы страха, недоверия и одиночества кричали, что это ловушка, что он ведёт её прямиком в западню старейшин.

«Но его глаза…»

– Я… ненавижу тебя за это, – сказала она. – Ненавижу, что ты заставляешь меня надеяться.

Ши Фэн жестом указал в противоположную от выхода сторону, туда, где её покои примыкали к скале. Здесь скрывалась решётка старого воздуховода, оставшаяся от древней системы вентиляции, которую сменили массивные формации.

– Отойди, – Ши Фэн обхватили прутья, на секунду закрыл глаза, и погасил ци защитной формации. Раздался щелчок, а решётка с глухим лязгом отошла в сторону, открыв чёрный провал, от которого пахло пылью и сыростью.