Сентябрь две тысячи одиннадцатого выдался теплым и сухим. Бывшие сокурсницы, семьями, хотели организовать выезд на лоно природы, но в последний момент передумали. Компания собралась небольшая, и решили посидеть в ресторане. Вечер удался. Они все вместе не собирались пять лет, и поговорить было о чем. Виктория, которой исполнилось тридцать лет, ушла одной из первых, не ища для себя приключений на пятую точку. Она давно заметила некую закономерность: чем больше мужья и друзья подруг употребляют спиртного, тем, с каждой выпитой рюмкой, интерес к ней начинает расти в арифметической прогрессии, а у подруг возникает чувство ревности. Пила она только шампанское, да и то немного, и садясь за руль своего автомобиля, не боялась теста на алкоголь. До ее дома, точнее квартиры, оставалось минут пять езды, когда стоя на светофоре, она увидела, как из бара охрана культурно выставила мужчину. Он не был настолько пьян, чтобы буянить, и прилично держался на ногах. Теперь он шел, слегка покачиваясь, к проезжей части «голосовать». Виктория и через девять лет узнала Данилова, притормозила прямо перед ним и лишний раз удостоверилась. Ей хватило пары минут, чтобы в сумерках, при свете уличных фонарей, убедиться в том, что не ошиблась. Она неспеша вышла из машины, сама себе улыбнулась, облокотившись на ее крышу.

– Что, дружок, тебе тоже сегодня одиноко? – наигранным пьяным голосом спросила она. – Куда собрался? Не хочешь даме составить компанию?

– Ты, вообще кто? – вопросом на вопрос ответил мужчина. – Мне сегодня на знакомства не везет, – сказал он, облокачиваясь на крышу ее машины с другой стороны.

– Служба спасения от одиночества тебе подойдет? Если ты ждешь помощи, скажи, не стесняйся. Правда, я не все смогу сделать, но попытаюсь. Ты кого больше хочешь увидеть патруль или такси? Ни те, ни другие не повезут тебя бесплатно. Деньги есть?

– Отвези меня домой, за город, я с тобой там и рассчитаюсь, – с надеждой попросил он. – У меня дом в Снегирях.

– Домой, да еще за город? Нет! Ты думаешь, я, совсем не зная тебя, рискну? Я, конечно, не из трусливого десятка, но мне эта идея не нравится. У меня к тебе есть встречное предложение: я могу тебя отвезти, совершенно ненадолго, к себе домой, а там, как себя покажешь. Может, и денег на такси заработаешь.

– Ты меня что, покупаешь, как проститутку? Тогда я стою гораздо дороже, чем проезд на такси, хотя могу и разочаровать.

– Ты цену себе не набивай. Уснешь по дороге, я оставлю тебя на стоянке и позвоню в милицию. Будешь хорошим парнем, так и быть, предложу коньяк. Выбирай! – Она замолчала на пару минут, ожидая реакции Данилова. – Ты долго будешь думать? Или садись в машину, или найдем потрезвее, – говорила Виктория, явно уже заигравшись. Она хотела в данный момент только одного – его. Но сделать это так, чтобы он не догадался, ей становилось все сложнее. – У меня одно условие: ты по натуре не романтик? Хочу вспомнить молодость. Помнишь, как говорили: «Темнота, друг молодежи»? Хочу вернуться на десять лет назад. Ты не будешь против такого предложения? Я не настаиваю, подумай, – сказала она, занимая водительское место и открывая заднюю пассажирскую дверь. – У тебя минута.

– А чего прячешься от света? Ты же совсем не страшная, я заметил. Фонарь не даст соврать. Ты откуда вообще такая взялась? – садясь в машину, спросил он. – Далеко повезешь?

– Меньше, чем через пять минут будем на месте. Из ресторана я ехала. Надоело, решила домой вернуться, а тут нарисовался такой кадр. Ты не обольщайся, мне не тебя стало жаль, а себя любимую. Сам, как думаешь, что чувствует женщина, возвращаясь одна из ресторана? Лично мне захотелось острых ощущений. Извини, за откровенность. Далеко не каждый день везешь домой мужчину с улицы. У тебя шанс передумать еще есть, я никуда не спешу.

– Поехали. Я все равно не смогу везти машину, а ты не похожа на маньячку. Да и брать у меня уже не чего. Обобрали, не обогрев. Меня Алексей Данилов зовут, а тебя как? – говорил он вполне осознано, хотя и заторможено.

– Меня не зовут, я сама прихожу, – ответила Вика и замолчала. Она вдруг подумала: « А что будет, если он меня сейчас, через час, узнает? Нет, Данилов, если и узнает, то ни за что не признается, а вот разыграть меня может».

– Мы сейчас где? У тебя муж есть? – поинтересовался он минут через пять, когда машина остановилась.

– На подземной парковке в моем доме. Тебя это напрягает?

– Нет, но хотелось бы обойтись без мордобоя. Ты хорошо устроилась. Идем к тебе? Думаешь, я забулдыга? Ошибаешься. На трезвенника я совершенно не похож, но ты посмотри на мою рожу, одежду. Силы я не рассчитал, а деньги исчезли. Хорошо по физиономии еще не получил, – говорил он, следуя за ней. Так, что насчет мужа?

– Мне параллельно кто ты, где ты и с кем. Через час будешь ехать в такси. Муж мой в отъезде, но не думаю, что очень скучает, – говорила она в лифте, стоя к нему спиной. Открыв входную дверь, пропустила вечернего гостя. – Туалет прямо по коридору, можешь включить там свет. Я жду.

Он вышел через пару минут, погасив свет, а она ждала его у двери кухни. «Выпьешь?» – спросила она, доставая из шкафа коньяк и рюмки, а из холодильника лимон. Узкая полоска света позволила гостю рассмотреть на хозяйке вечернее платье, которое он оценил еще в лифте. Он принял рюмку, выпил залпом. Она сделала глоток, подошла к нему совсем близко и сказала: – «Помоги с платьем». Он нащупал и расстегнул замок платья. Оно само скользнуло на пол. Хмель начал выветриваться по мере того, как он на ощупь изучал тело хозяйки, которую устроил прямо на столе в кухне. «Теперь картинка со Светкой исчезнет из моей памяти», – успела подумать она, когда испытала необыкновенное острое желание ощутить это самой…

Прошло меньше получаса. Они не сказали друг другу ни слова. Лунный свет слабо освещал кухню, и можно было видеть лишь очертания предметов и тел. Виктория прошла в ванную, набросила на себя халат, заказала такси и вернулась.

– Тебе пора уходить, – сказала она. – Такси будет через пять минут. Держи, таксисты за город берут по вечерам дороже, – она протянула две купюры.

– Я мог бы вернуть тебе эти деньги. Я получил удовольствие не меньше твоего. Ты мне ничего не хочешь сказать? Может, снимешь запрет на электрический свет, и мы познакомимся? Я верну тебе долг, приехав в следующий раз трезвым и с цветами, – говорил он у порога.

– Нет! Следующего раза не будет, как не будет ни знакомства, ни возврата денег. У нас был уговор, и я его выполнила. Прощай.

Она закрыла за ним входную дверь, и, все еще улыбаясь, направилась в ванную. «Вот так и становятся распутными. Сегодня один, завтра другой, – думала она, глядя на себя в зеркало. – Не льсти себе, подруга. Не будет у тебя ни одного, ни другого. Ты не доверяешь мужчинам, не даешь им возможности завести с тобой роман. Ты без них обходишься, хотя иногда и желаешь их. Сегодня именно этот случай, но если бы ты не узнала его, не остановилась, будь он самым, самым, самым. А раз узнала, не думала уже ни о чем другом, как о том, чтобы он тебя не узнал, и затащить его в кровать. Зачем я это сделала? Я о нем давно забыла и столько лет не вспоминала. В душе ничего не шевельнулось при его появлении, но в голове сразу появилась эта безумная идея и острое желание. Это уже клиника. Мне прямая дорога к психиатру. Навязчивая идея, оказаться на месте Светки, проснулась спустя столько лет. Стало тебе легче, душа моя? Наверное, девять лет назад, я бы тоже восхитилась, но сегодня я этого сказать не могу. Да, все было на уровне, но без восторга, – говорила Виктория вслух, стоя под душем. – И что теперь? Да ничего. Получила удовольствие и радуйся, плюнь и забудь. Как там говорил Виктор? « Я заплатил деньги и воспользовался некой услугой». Возможно, Данилов пришел бы в гости ко мне и без этого спектакля, но в этом случае, все было по-другому. Опять ты себе врешь, Виктория Андреевна. Ты просто сделала то, чего тебе с ним хотелось сиюминутно, а остроты добавил «маскарад», который ты сама устроила. Теперь Данилов тебе больше не нужен. Нет, не потому, что он тебя в чем-то разочаровал, а потому, что у тебя нет к нему ни чувств, ни интереса. Я о нем не слышала столько лет, но мне все равно, как он и где. То, что у него жена и двое детей, я не забыла, и ходить у него в любовницах теперь, я, не стала бы. С этой стороны, мне все ясно и понятно. Тогда почему я чувствую себя виноватой? Виноватой, ни по отношению к Данилову, а к Виктору. Сказать, что я ему изменила – смешно и глупо. Мы с ним бывшие любовники, бывшие друзья, где основное слово «бывшие». Но главное, я теперь точно уверена, что Грачев – это мой крест, который никто не сможет заменить».

Глава 1

Екатерина Казанцева, молодая учительница начальных классов и Андрей Карпов, учитель математики, выпускник вуза, познакомились в восьмидесятом году в средней школе небольшого города. Катя – местная жительница, старшая дочь в крестьянской семье, яркая, высокая брюнетка, бойкая и веселая. Андрей – родом из областного центра, единственный сын профессора медицины и доктора медицинских наук, не вышел ни ростом, ни внешностью. Интеллигентный, умный, порядочный шатен в очках. Ей было девятнадцать, ему двадцать два. Роман между ними закрутился так стремительно, что уже к Новому году сыграли свадьбу. Родители Андрея Павловича приехали на свадьбу, и это была единственная их встреча со сватами. Не сумев переубедить сына в опрометчивом поступке, они решили не мешать ему, надеясь, что брак этот будет недолгим. Отец Катерины отремонтировал дом своего отца, и теперь дочь с зятем имели свой угол. В восемьдесят первом году у пары родилась дочь, которую отец назвал Виктория. Вике было два года, когда отец, отработав положенный срок, перевез свою семью в город в квартиру родителей. Квартира в городе была большая. Павел Игнатьевич преподавал в медицинском институте, а Софья Андреевна была главным врачом в городской детской больнице. Осенью того же года, родители Катерины потеряли младшего сына, которому не было и двадцати лет, получив груз 200.

Родители Вики, устроив ее в детский сад, теперь работали в разных школах. Свекровь не любила невестку, хотя Катерина была хорошей женой, матерью и хозяйкой. Покоя не давала материнская ревность. Она все время искала причину своего недовольства и находила ее на ровном месте. А вот внучку она любила. Научила ее читать, водила на катание и плавание, а позже провожала в школу. К родителям в поселок Катерина приезжала только в отпуск и то на одну-две недели, хотя их разделяли всего каких-то сорок километров, а вот Вику привозила каждое лето. Для Казанцевых это была отдушина. Они души не чаяли во внучке, которая была очень похожа на свою мать, только была слишком маленькая и худенькая для своего возраста. В поселке ее прозвали Дюймовочка. Катерине Карповой хватило терпения жить с Софьей Павловной под одной крышей на семь лет, а потом она взбунтовалась. И не просто взбунтовалась, а подала на развод. В конце девяностого они развелись, и Катя привезла Вику к родителям. Вика после каникул пошла в третий класс, а мать вернулась в город. Первое время отец приезжал к дочери почти каждый выходной. Через год его визиты стали реже, хотя переводы приходили исправно. Визиты мамы всегда были неожиданными и недолгими. Девочка очень скучала по дедушке и бабушке, по родителям, по своей школе и подружкам. Она надеялась, что ее скоро заберут и все станет, как раньше. Она не понимала: почему вдруг стала им ненужной? Через два года отец уехал за границу, а мать вышла замуж за «нового русского». Теперь на почту приходили переводы и посылки с короткими письмами. Мария Казанцева написала письмо свахе о том, что внучка скучает, и очень ждала ответа. Вике было одиннадцать, она была умной и сообразительной девочкой и прочла письмо до того, как оно попало в руки бабушки. Она не ожидала прочесть ничего подобного ни о себе, ни о маме, ни о том, что между ними нет больше никаких родственных связей. Бабушка прямым текстом от нее отказывалась. Так Вика во второй раз пережила предательство родных людей. Наверное, именно в это время, она и захотела стать врачом и доказать всем Карповым, что она не хуже их. Приживалась она в поселке трудно. Одно дело приехать на три месяца на каникулы, и совсем другое жить постоянно. Девчонки из класса ее в компанию не принимали, считая еще маленькой, а по соседству жили в большинстве своем мальчишки. Поэтому летние каникулы она проводила больше с дедом в лесу или с бабушкой. Зимой больше читала, посещая библиотеку. Так она узнала, откуда взялось красивое название города и поселка. В начале двадцатого века появился сразу поселок, расположенный между лесом и озером. На озеро весной прилетали лебеди, и поселок стал носить название Лебяжий. Чуть позже построили железнодорожную станцию, а еще позднее, между станцией и поселком началось строительство города. Сюда во время войны эвакуировали два завода. Построили швейную и мебельную фабрики, два комбината. В начале семидесятых годов здесь появились первые пятиэтажные дома. Улицы были широкими и параллельными, пересекаясь под прямыми углами кварталами. Три средние школы, детские сады и ясли, городская больница и население меньше сорока тысяч человек. Вначале восьмидесятых озеро решили сделать зоной отдыха. Но что-то не продумали. Подземные ключи, которые и образовали водоем, решили «почистить», не подумав о том, куда будет деваться лишняя вода. Она нашла выход и затопила три-четыре близлежащие улицы. Работы прекратили, рыба в озере перевелась, все заросло камышом, а главное лебеди уже не прилетали. Теперь об их прилете напоминали только названия: город Лебяжий, поселок Лебяжий. Училась Виктория хорошо, но к пятнадцати годам она поняла, что ее родные не потянут ее учебу в городе. Значит, нужно получить специальность и работать, чтобы учиться. Она после неполной средней школы поступила в своем городе в девяносто шестом в медицинское училище, окончив его с отличием в девяносто девятом. За три с лишним года обучения она приобрела новых друзей и подруг, стала гораздо общительнее, то занималась спортом, то самодеятельностью, чаще улыбалась и не чувствовала себя одинокой. Дружила с одноклассником, и даже проводила его в армию. Сергей, так звали парня, сам предложил ей не давать друг другу клятву верности, чтобы не нарушать ее в случае внезапной влюбленности. «Уедешь в город, Вика, там много соблазнов. Я тоже не монах, вдруг нечаянно влюблюсь. Мы же с тобой дальше нашего Лебяжьего не были. Если мы с тобой судьба, мы встретимся обязательно, – целуя ее на перроне вокзала, говорил он. – Я хочу оставаться тебе другом, а не предателем». Он понимал, что Вика вряд ли вернется назад. Шесть лет учебы, это даже ни два года армии. Виктория устроилась работать медсестрой в городскую больницу. Внезапно летом вернулась мать с новым гражданским мужем, четвертым по счету. Привезя небольшие подарки дочери и родителям, Екатерина передала сберегательную книжку.

– Вика, денег не так много, но на год-два учебы будет тебе прибавка к стипендии, если поступишь учиться. Не спеши их пока тратить, – говорила мать. – Это книжка на сына Василия. Пусть она побудет тоже у вас. – Пап, это документы намою квартиру в городе. Она небольшая, однокомнатная, но это все, что оставили мне мои мужья. Я переоформила ее на Вику. Пусть документы и ключи останутся у тебя. Это деньги на ремонт дедушкиного дома. Василий обо всем знает и поможет тебе. Справитесь вдвоем?

– Справимся, – ответил отец. – Ты не стесняйся, говори, чего у вас не хватает для нормальной жизни. Вместе и придумаем, как выйти из положения. Ты мне скажи: вы приехали схорониться на время? Что с пропиской? Участковый придет обязательно.

– Пап, сделай, как я прошу. Нам не от кого прятаться. Надоело все, вот и приехали. Надоест здесь – вернемся обратно. Прописка у нас есть городская. Комната в общежитии оформлена на Васю, – ответила Екатерина. – Закроем эту тему и займемся делом.

Вместе с новоиспеченным зятем, ее отец, Михаил Иванович Казанцев опять отремонтировал дом, где раньше жила семья дочери и передал им жилплощадь. Мать Вики устроилась няней в детский сад, а ее Василий рабочим на фабрику. Но рабочий стаж обоих закончился с наступлением зимы. В старом доме деда был относительный порядок, было не только, что поесть, но и выпить. Горькими пьяницами эту пару нельзя было назвать. И хотя завтрак хозяев начинался со ста грамм, к вечеру они были адекватными. Екатерина готовила обеды и ужины, между делами, вязала на продажу кофты и свитера, а Василий мог починить бытовые приборы, поддерживал порядок во дворе, топил печь. Заработанные ими деньги, были не теми деньгами, на которые можно прожить. Михаил Иванович жалел дочь, прекрасно понимал, что приезд ее на малую родину вынужденный, но он не знал причины, а Катя ничего не хотела объяснять. Так в догадках и неведении прошел год. Отношение Виктории с матерью не были близкими. Во-первых, они до приезда виделись не чаще двух-трех раз в год, во-вторых, мать не стремилась налаживать контакт не только с дочерью, но и со своими родителями. Дальше прихода раз в неделю для помывки и стирки в баню, с небольшим презентом для родителей, общение не распространялось. Мать могла протянуть дочери купюру и сказать: – «Купи себе платье или сарафан, ходишь, как пацан-подросток. Невеста уже». Так что Вика все свои девичьи вопросы адресовала бабушке, хотя дед ей был ближе, так уж случилось. Виктория собиралась в отпуске поехать в город, подать документы в медицинский университет, имея на руках направление городской больницы. Дедушка с бабушкой надеялись, что у нее все получится, мама же пообещала ее «приодеть» по такому случаю. А еще, ей очень хотелось увидеть всех Карповых, которые о ней забыли на десять лет. Она знала со слов матери, что отец живет за границей, но оставались дедушка и бабушка, родители отца. Она не знала, как ее встретят, как могут сложиться, или не сложиться их отношения, но она хотела их увидеть. И тут произошло то, что перевернуло все представления не только о счастливой жизни, а о жизни вообще.

Глава 2

Лето двухтысячного года выдалось ранним и очень жарким для этой климатической зоны России. В полдень припекало так, что воздух казался сухой и жаркий, как в духовом шкафу бабушкиной печи, в которой она пекла хлеб. От жары спасал дом, окна которого открывались только на ночь.

– Викуся, сходи за дедом. Дед в лесу, а к дому Катюши кто-то на машине приехал. Не спокойно мне что-то, – попросила бабушка. – Сама туда не ходи. Пусть дед сам разберется.

Вика, не послушала бабушку и решила не идти за дедом, а самой посмотреть, что происходит в доме матери. Дом стоял на краю поселка метрах в ста от леса. У забора стояла машина, а в доме переговаривались на повышенных тонах. На дворе было лето, и форточки в доме были открыты. Она переступила порог дома и увидела привычную, для последнего времени, картину застолья. За столом сидели мать, ее сожитель и молодой приезжий гость, скорее городской, которому было не больше тридцати лет. Гость был среднего роста, коренастый, коротко стриженый, с татуировкой на груди, которая была видна под расстегнутой легкой темной рубашкой.

– Мам, что у вас происходит? Бабушка волнуется. У вас все в порядке? – спросила Вика, глядя на мать.

– Гостя встречаем. Проводим его, и я зайду вечером к вам. Иди домой, – ответила та, как-то совсем не уверено.

– Ты, Катюха, не торопись. Чего ты ее гонишь? Я могу ради такой крали и задержаться, – сказал приезжий, поднимаясь из-за стола. – Компания станет веселее. Выпьешь? – спросил он, протягивая ей стакан. – Давай знакомиться.

– Спасибо, я не пью, – ответила Вика, направляясь к выходу.

– Стоять! – он схватил Вику за руку. – Не надо так спешить, – он залпом выпил водку из стакана, предложенного Вике, поставив его на стол.

– Гоша, отпусти девчонку, пусть идет домой, – вставая из-за стола, сказал Василий, беря в руки нож. – Она не пьет, и делать ей здесь нечего.

– С чего вдруг я ее должен отпускать? Это будет малой платой за ваши недостающие проценты. Сядь и сиди смирно, – ответил он, доставая из-за пояса пистолет. – Сегодня будет так, как я скажу. Ты крыса, видимо, не совсем понимаешь своего положения. – Он прибавил громкость музыки в магнитофоне и похотливо посмотрел на Вику.

– Гоша, по-хорошему прошу, девчонку отпусти. Тебе нужны проблемы? – не унимался Василий. – Хочешь привлечь внимание соседей?

– Я не понял, она тебе кто? Или тебе Катьки мало? Так я не жадный, могу поделиться, – он, как будто упивался своей властью над ситуацией.

– Заткнись козел! Она девчонка совсем, – перешел на крик Василий и метнул в гостя нож. Между ними были не больше трех метров, и нож достал бы приезжего, но он держал за руку Вику, и. рука Василия дрогнула, бросок получился не точный. Нож угодил ему в мягкие ткани левого предплечья.

– С козлом ты ошибся, брат, – зло сказал он, толкнув Вику на диван, схватил с него подушку и через нее выстрелил в Василия, который запрокинув голову, откинулся на стул.

Мать Вики завизжала и тут же получила по голове рукояткой пистолета, уронила голову на стол. Убийца приложил палец к ее шее, пульса не было. Он положил пистолет на стол и посмотрел на Вику, которую парализовал страх.

– Аптечка знаешь где? Тащи ее сюда и поторопись, у тебя мало времени, – говорил он, дернув Вику за руку так, что она подскочила с дивана и оказалась рядом. – Быстро забинтовала, без всяких соплей, – глядя на принесенную коробку, сказал он. – А ты молодец! – наблюдая за работой ее рук, которые дрожали, сказал он. – Медсестра? Ладно, не важно.

– За что вы их убили? Зачем? – спрашивала Вика, едва слыша свой голос.

– За старые грехи, – ответил он, задирая ей короткий подол платья. – Не будем церемониться, – он рванул за вырез, и платье оголило ее до пояса, еще рывок, и платье превратилось в лохмотья.

Вика прикрыла грудь руками, все еще не веря в происходящее: «Пожалуйста, не надо, – просила она. – Отпустите меня».

– Ты, дура деревенская, вообще без мозгов? Как я отпущу тебя? Ты же свидетельница всего этого, – говорил он, без всякого сожаления, как будто то, что произошло секунды назад, было вполне обычным делом. При этом, разжимая ее руки, трогал ее грудь, разглядывая все тело. – Будешь дергаться, изобью. Перед тем, как тебя грохнуть, я тебя трахну от души, у меня не было еще трезвой и смазливой деревенской девки. Профессионалки из города хороши, но не натуральные. Чего-то я переборщил сегодня, мне нужно расслабиться. Ты живешь столько, сколько я тебя буду хотеть, а потом извини, мне в город вернуться нужно быстрее.

От одного его голого вида ниже пояса и запаха, ее стошнило. Ее желудок был пуст, а позывы не прекращались.

– Что, болт не нравится? А ты ему очень. Он уже и стойку принял. Не дергайся, сучка, руки свяжу, но дело свое сделаю. – Он завел ей руки за спину, связал их обрывками платья, развернул к себе спиной, сдвинул посуду на столе, повалил Вику грудью на стол, отодвинув пистолет. Схватив за волосы сопротивляющуюся девушку, он несильно стукнул ее лицом о стол и нашел то, что хотел. Он пыхтел, как паровоз. Вика плакала, ей казалось, что еще немного, иона потеряет сознание. Он, то останавливался, то продолжал. Вдруг убийца перестал не только пыхтеть, но и двигаться, а секундой позже грохнулся на пол. Вика замерла.

– Викуля, надень мамкин халат, – развязывая ей руки, говорил дед. – Держи лапушка. Иди к пруду или на родник. Я здесь все приберу. Ты только помни о том, что все были живы, когда ты приходила. Запомни, солнышко мое, – говорил ей дедушка, спешно помогая одеться. – Забери то, что раньше было платьем. Бросишь в домике. Ты ему перевязала рану, он на тебе разорвал платье, но ты от него вырвалась. Бежала за мной и встретила меня на полдороги. Иди, родненькая, иди, – говорил он, снимая с плеча ружье.

Вика двигалась, как во сне, в голове были слова деда: « Пруд, родник, живые все, полдороги, вырвалась». Михаил Иванович проводив внучку за порог, вернулся в комнату, проверил пульс у дочери и ее сожителя. У обоих пульса не было. Он закрыл широко распахнутые глаза дочери. Поднял с пола небольшой топорик, обухом которого стукнул приезжего, вынес его и бросил в яму туалета. Вошел в дом, где приезжий начинал приходить в себя. Михаил Иванович легко подтянул его к печке, которая была обрамлена железным уголком, усадив его подальше от пистолета. Рана на голове была небольшой и немного кровоточила. «Надо было сильнее бить. Как же земля таких иродов носит? Ведь нелюди они», – говорил он чуть слышно.

– Скорую вызови. Не хочется подыхать. У меня кровь плохо сворачивается, болезнь такая. Видишь, повязка совсем мокрая, да и голова раскалывается. Давай, дед, не тяни. Я тебе денег отстегну.

– Вызову, когда хозяйство спрячешь, да расскажешь, что здесь произошло. За что ты их убил? – тихо спросил Михаил Иванович.

– Катьку я не хотел, а Васька за козла ответил. Они все равно были не жильцы. Их давно приговорили за присвоение чужого, еще до того, как вычислили. Сумку мне подай. Девку трахнул, так она сама этого хотела.

– Так хотела, что ты ей руки связал? – спросил дед, двигая сумку ногой ближе к приезжему.

– А ты докажи, – огрызнулся тот, не чувствуя за собой вины в смерти двух человек, еле застегивая штаны и расстегивая сумку.

Михаила Ивановича вдруг осенило: «Не поспей я вовремя, он бы убил и Вику, как свидетеля. Как же я старый дурак до этого не додумался. Нет, парень, тебе не скорая нужна, а большая потеря крови. Пусть твоя болезнь тебя и накажет». Он взял парня за плечи. «Дай посмотрю рану, – говорил он, а сам переместил свои руки к его ушам и с силой приложил его затылком о металлический уголок печки. Парень затих, а по печке побежал кровавый ручеек. Заглянул в расстегнутую сумку, где действительно было много денег и всяких украшений. Деньги, перевязанные резинками, были наши и «чужие». Полотенцем, которое висело у рукомойника, он вынул несколько пачек знакомых купюр, опустил их в пакет, лежащий на столе, а сумку закрыл этим же полотенцем. – Ладно, Катюша сама выбрала себе эту дорогу. Но за что все это Вике? – говорил он вслух, а на глазах были слезы. – Как девчонка переживет такое унижение? Не сломается, справится ли?» Он, переворачивал табуретки и, вкладывая пистолет в руку приезжего, не сразу заметил в проеме двери свою супругу, и продолжал тихо сокрушаться. А заметил, когда Мария Никитична тихо оседала на порог с широко раскрытыми глазами.

– Маша, Машенька, – плакал Михаил Иванович навзрыд, звал он жену, пока не понял, что она не дышит. – Господи, за что? За что нам такое страшное наказание? Он брел по поселку, как пьяный. Слезы застилали глаза, и он шел, как в тумане. – Степан Кузьмич, у Катюшки в доме беда. Там в доме все мертвые и машина чужая, – говорил он участковому. – Помоги мне, один я не справлюсь. Там и Маша моя. Удар ее хватил, как все это увидела, а мне еще Вику найти надо.

Участковый вызвал наряд из городка, дальше помогли соседи, а Михаил Иванович, найдя внучку в домике лесника, тем временем успокаивал ее. Она свернулась калачиком на кровати, укрывшись старым полушубком. Ее била не то нервная дрожь, не то озноб.

– Как ты, лапушка? – спросил дед дрожащим голосом. – Ты не переживай, я сохраню все в тайне. Время лечит. Я тебе вещи принес из дому.

– Я на пруду была, только эту грязь, деда, никакой водой не смыть. Прости меня, – она обхватила деда за шею, как в детстве и, положа ему свою голову на плечо, горько заплакала. – Такое клеймо теперь на мне. Я сама себе противна. Мне жить не хочется. Как там мама?

– На кого ж ты меня одного оставишь? Тебе, лапушка, жить надо. Нет больше Катюшки с Василием, но и подонка этого больше нет. В город его увезли. Ты не думай об этом. Я кроме трупов в доме ничего и не видел. Только у нас еще одна беда. Сердце бабушки не выдержало всей этой картины. Нет больше Марии Никитичны.

– Как нет, деда? Зачем она туда пошла? – Вика опять заплакала. – Почему я не послушала бабушку и не пошла сразу за тобой? Ты бы обязательно помог нам всем со своим ружьем. Это я во всем виновата, – всхлипывала она.

– Кто же ее знает? Не дождалась тебя и пошла. Осиротели мы с тобой, – говорил дед, смахивая слезы. – Он приехал их убивать и забрать добро, которое они охраняли или присвоили. Я толком и не понял, но сумку с добром видел. Нам с тобой в поселок нужно идти, лапушка. Степановна во всем поможет, подскажет. Похороны завтра. Ты переоденься, да волосы подбери.

Они долго сидели, крепко обнявшись и горько плача, пока за ними не приехал участковый со следователем из города. Вместе вернулись в дом, где произошла трагедия. С них сняли показания и отпустили домой. Троих хоронили всем поселком на следующий день. Такой трагедии за всю его бытность не было. А после похорон, Михаила Ивановича оставили под домашним арестом до окончания следствия. Всю неделю, убирая в доме матери, Вика постепенно выбрасывала все, что напоминало о случившемся. Можно было управиться и за пару дней, но она не могла оставить деда одного и ходила следом. Дед каждое свое утро начинал с дома дочери. Приходил туда, сидел на низком табурете и молчал, уставившись в одну точку. Обыск, устроенный в доме в первый день, ничего не дал, а вот Вика, убирая, нашла в холодном поддувале двадцать тысяч рублей среди золы и тонкую золотую цепочку, которая выскользнула из пододеяльника, когда она снимала постель. Цепочка была мамина. Всю неделю, через день, приезжие следователи снимали показания с деда и внучки, а по поселку поползли слухи. Говорили и о том, что дед специально убил приезжего, который сразу застрелил зятя, а потом уже изнасиловал внучку. Что половину сокровищ, которые нашли у приезжего, дед присвоил себе. Что неспроста их пытают, целую неделю, добиваясь правды. Что теперь Вика закончит свою жизнь так же, как мать. Говорили немногие, а вот верили гораздо больше. Вика стала сторониться не только друзей, но и подруг. Она не понимала: почему люди, знавшие ее семью, так легко верят всему? Почему осуждают деда, потерявшего сразу жену и дочь из-за отморозка, которому место в тюрьме? Ведь, окажись любой из них на месте деда, он бы не задумываясь, расправился с подонком. Она не рассчитывала на сострадание и участие, но и обвинять их было не правильным. Она старалась не выходить со двора и ни с кем не встречаться.