Читать книгу: «Когда засияет Журавль», страница 3

5. Ночь

Никогда не любила темноту. С детства я страшилась наступления сумерек, и в них мне чудилась всякая нечисть. Вот Кудо⁸ сидит у печи и ждет подношения, а если не дать ему шерсти животного – он сдерет с меня волосы заживо. А вот в окно заглядывает вирься⁹, жаждущая отведать человеческой плоти. Минуло много зим, и я перестала видеть образы во тьме, однако отголоски воспоминаний будоражили мысли перед сном. Но эту ночь я ждала.

Вечер принес новое знание о моей жизни ойме: я не могла касаться ничего вокруг. Это я выяснила, когда попыталась сесть на сундук – провалилась сквозь него, а вот под пол не ушла.

Кисей приносил в покои то свитки, то мечи, а в третий раз – одежду: штаны, рубахи, платье и пару сапог.

– Это тебе, – сказал Торей.

Когда усталость взяла свое и княжич уснул, я замерла, вслушиваясь в его дыхание: спокойное, постепенно затихающее.

Я осторожно поднялась с пола и встала на цыпочки. Торей лежал на спине неподвижно и расслабленно, раскинув руки в стороны.

Вот и стань той Авой из сказаний. Ты на поле брани, а он враг, которого надо извести. Ты уже мертва, так что не робей! Смерть сына точно скосила бы князя, и тогда на мой народ нападать будет некому. Представь, что ты та Ава!

Ладони обхватили нить и натянули ее. Я сделала несколько шагов и замерла – вдруг не спал. Но княжич не шевелился, и дыхание его звучало все так же. Как волк за добычей, я плавной поступью двигалась к кровати, пока не нависла над своим хозяином.

Уговорить себя на такое было просто, и это пугало. Я не задумывалась, что стану убийцей, казалось, меня это и не заботило. А вот мысль о том, чтобы остаться на привязи и беречь валгомца, быть его прислугой, заставляла сжимать нить сильнее.

Не стану, не стану, не стану!

Стоило нити коснуться кожи Торея, она загорелась в моих ладонях. Я завизжала и отбросила ее. Боль, жгучая и пронизывающая, окутала руки. Из глаз хлынули слезы, на миг растворив все вокруг.

– Мое почтение, – прозвучал хриплый голос Торея. Он сел на кровати. – Вижу, что ты не трусиха, коль решила меня убить.

Я взглянула на него со злобой, но закусила губу: делать себе еще хуже не хотелось. На сей раз он будет душить меня, пока не надоест, в этом не было сомнений.

Он усмехнулся, словно я произнесла это вслух.

– А говоришь, что знаешь легенду о князе-духе. Он не по доброй воле остался в этом мире. Его привязал к себе слуга Моран и попросил волхвов сотворить такое заклинание, которое не даст князю лишиться разума да заодно убережет Морана. Ты поклялась защищать меня, так что заклинание не даст меня убить.

– Да не давала я никакой клятвы! – выпалила я и тут же осеклась. Давала. Здесь, в этой комнате!

– Ах ты, жабья бородавка! Ты заставил меня!

Торей с довольным видом опустился на подушку.

– Тебе стоит следить за тем, что вылетает из твоего поганого шиньянского рта, – добродушно посоветовал он. – Я не уснул бы с тобой в одной комнате, не будь у меня защиты.

По моим щекам бежали слезы злобы и боли.

– Все равно не стану оберегать тебя! – зашипела я. – Будь то шальная стрела или вражеское копье, а может, милостью Светавы дикий зверь, но ты подохнешь и вместе со мной станешь ждать суда у Кшая! – Я шмыгнула носом. – Ты предводитель насильников и убийц, сеятель горя, и будь я проклята, если подниму меч на твою защиту и спасу твою несчастную жизнь от гибели. Не бывать этому!

Торей смерил меня спокойным взглядом, словно я была полотном, чьи сплетенные нити он сотни раз разглядывал перед сном.

– Бывать, – равнодушно выдохнул он и закрыл глаза.

Я же взревела и сжала ладони. Боль от ожогов ударила по телу, прокатилась по хребту и отозвалась слабостью в ногах.

Не в силах совладать с собой, я опустилась на пол, сложила обожженные руки на животе и заплакала. Глупо было думать, что я смогла бы убить кого-то, смогла бы защитить себя. Никогда, никогда не могла ни за себя постоять, ни за мать. Только и делала, что покорно жила в родительском доме и ждала замужества, смотрела, как отец колотил ее, и молчала.

Ненавижу… ненавижу себя.

Ладони горели и зудели, и я не знала, чем унять эту боль.

Тяжелый вздох дал понять, что мое горе мешало Торею уснуть. Он сел и спустил ноги на каменный пол, посмотрел на меня, будто решая: выставить за дверь или снова накинуть нить на шею. Когда он встал, я дернулась.

Торей опустился подле меня.

– Прошу, – проскулила я, глядя сквозь слезы, – дай мне уйти из этого мира.

Он поджал губы и покачал головой.

– Я могу забрать часть твоей боли. Станет полегче. Но о большем не проси.

От такого предложения я даже перестала плакать.

Торей молчал, давая мне время для раздумий.

– Я пыталась убить тебя, а ты хочешь облегчить мои страдания? – Я сглотнула слезы. – Неудивительно, что тебе нужна защита.

– Не считай это щедростью. Мне предстоит сделать из тебя воина. Пока твои руки будут болеть, ты не сможешь взять меч, а я не смогу сдержать обещание, данное брату, и ты так и будешь всюду таскаться за мной. Ни тебе, ни мне это не нужно. – Он вытянул вперед ладони. – Поднеси свои.

Но я только смотрела на него с недоверием.

– Ты совсем не знаешь легенды о князе-духе.

– Да что ты заладил? При чем тут эта легенда?

– Да при том, что князь Раней жил и правил Овтаем, а когда смерть нашла его, взял слово со своего летописца Морана, что тот вернет его к жизни с помощью колдовства. На ваших землях это лишь детская сказка, для нас же – величайшее наследие, и слова Морана передавали из века в век, а его записи переводили лучшие мудрецы Лесов, в том числе и Викай. Раней и Моран были связаны и духом, и телом, и один мог забирать боль другого. Так что, – он снова протянул мне ладони, – позволь.

Я и раньше обжигала руки – в отцовской мастерской или об печь, и боль была нестерпимой, пока мать не окунала мои ладони в ведро с холодной водой. Но теперь как можно мне помочь?

Кожа горела и покалывала, отзывалась болью во всем теле.

Я послушно вытянула ладони. Торей поднес к ним свои, оставив между ними едва заметную пустоту.

– Тебе будет больно.

– Это не та боль, которой я боюсь, – мимолетно улыбнулся он и закрыл глаза.

Вскоре я почувствовала, как боль притупляется. Жжение отступало, оставаясь неприятным воспоминанием на коже.

Торей чуть поморщился, дернул пальцами, но ладони убрал, лишь когда с моих сошел зуд. Затем он молчком отодвинулся к кровати и уперся в нее спиной.

Я уже видела гнев княжича, слышала его колкие слова, замечала радость от встречи с Кисеем, и каждый раз это словно был другой человек. Теперь же он проявил сострадание к той, кто пыталась его убить.

До чего странный валгомец.

– А чего ты боишься? – запоздало произнесла я.

Торей шумно вытянул ногу. Его взгляд медленно перешел с ладоней на меня, и в нем стоял немой вопрос.

– Что заставляет тебя трепетать от ужаса?

– Теперь мне непонятно. К чему спрашиваешь?

Под покровом ночи Торей словно стал другим. Не было в его голосе той грубости, не было ненависти в глазах, которая прожигала мое прозрачное тело. Ночь будто убаюкивала его гнев и дарила спокойствие.

– Я росла в ожидании войны. Когда ждешь, что вот-вот сожгут твой дом и убьют родителей, тишина и спокойствие не приносят радости – они настораживают. Я боялась, до помутнения рассудка боялась смерти. В последнюю зиму деревню заполонили слухи, что скоро князь Пурез снова призовет всех мужчин на войну, только на сей раз нам придется не соседям помогать, а свои земли отбивать. – Я утерла остатки слез рукавом и поднялась. – Простому люду дела нет до ваших княжьих разногласий. Валгомцы отняли у меня сначала покой, а затем и жизнь. – Я посмотрела на ладони и вытянула их перед собой. – Благодарю за это, но знай, сколько бы я ни пыталась тебя защитить, сколько бы раз ты ни помогал мне, я искренне, всей душой и сердцем, буду желать тебе смерти. Потому что ты один из тех, по чьей вине сбылся мой страх.

Темные глаза Торея изучали мое лицо, искали на нем сомнения, но не находили. Тогда он поднялся.

Я силой заставила себя не отступить. Мне хотелось, чтобы он понял: я не стану его бояться.

Он ухватил нить так, что та мягко улеглась на его правую ладонь. Торей вытянул вперед руку.

– Пусть так. Желай мне смерти и ненавидь, но главное – сдержи обещание и убереги меня. Быть может, ты станешь разгадкой к тому, что творится на землях двух княжеств.

Я не понимала смысла его слов, поэтому нахмурилась и кивнула на нить:

– Чего ты хочешь?

Он закатил глаза.

– Я предлагаю перемирие и в знак этого протягиваю руку.

– А я что?

– А ты сделай то же самое, – с легким раздражением в голосе проворчал он.

Я глядела на него в надежде, что он пошутил.

Моя рука легла поверх руки Торея. Стоило кускам нити коснуться друг друга, ее едва заметно окутало голубое сияние.

Мы оба охнули, завороженно наблюдая за свечением. Оно согревало и успокаивало, как теплое молоко после ночного кошмара. Но мне было горько оттого, что именно с таким чувством я предала свой народ.

6. Три – с востока, два – с запада

Келазь¹⁰ – невероятно красивый город. Он поднялся посреди степи, когда шиньянский народ был оттеснен на Равнины. Маленькие постройки выросли в дома, а те выстроились в ровные ряды, ведущие к хоромам князя Пуреза. Город построили его родичи, и, в отличие от завоевателей-валгомцев, у нас княжение передавалось из поколения в поколение.

Отец взял меня с собой в Келазь, когда мне исполнилось тринадцать зим. Его призвал сам князь Великих равнин – большей чести и знать нельзя!

Мама надела на меня лучшее платье – с красной юбкой и белоснежными рукавами. Вырез оголял ключицы, и, как бы я ни противилась, она не разрешила набросить мне сверху платок. Голову я тоже оставила непокрытой: кудри должны быть видны всем.

Мы долго добирались из нашей деревушки до Келазя: ночевали в трактирах, а днем гнали повозку по ухабистым дорогам.

Когда мы въехали в столицу, я вертелась во все стороны. Куда бы я ни посмотрела, везде были высокие строения, в которые зазывали зайти и отведать яства, купить платье или же…

– О каком удовольствии она говорит? И почему на ней так мало одежды, ее обокрали? – спросила я у отца, на что тот лишь смущенно округлил глаза и подстегнул лошадь поводьями.

– Смотри вперед, Ава, – посоветовал он.

А впереди высились хоромы князя, окруженные деревянным забором. Их было видно в городе отовсюду. Громадные, просмоленные – я завороженно глядела на них, пока мы не въехали во двор.

Отец всю дорогу до хором жевал губы и приглаживал бороду, растирал пальцами поводья и то и дело прочищал горло.

Стоило воротам за нами закрыться, я выпрямила спину и задрала подбородок – явно выше, чем наставляла мама. Но мне хотелось казаться взрослой девкой, а не глупым ребенком. Разумеется, я запнулась на первой же ступени и оставшуюся часть пути смущенно глядела под ноги.

Пурез ожидал отца в главной палате. Он восседал на узком троне, закинув ногу на ногу. На нем были темные одежды, кафтан и штаны, до того простецкие, что легко можно было бы спутать князя с кем-то из нашей деревни, если б не золотая шапка на его голове. Усаженная самоцветами, она, казалось, сияла ярче солнца. Не подтолкни отец меня на поклон, я бы так и стояла разинув рот.

– Государь, честь, какая честь, государь, – пролепетал отец и рухнул на пол, прикладываясь к нему лбом снова и снова.

Отца считали лучшим ремесленником на всех Равнинах. В его мастерскую съезжались именитые дворяне, чтобы купить посуду из дуба. В деревне его за это и любили, да и вряд ли бы кто осмелился сказать иное – отца боялись. Нрав у него был скверный, а сам он – крупным и хмурым… Но в те мгновения он бился лбом о пол и сжимался так, словно умолял простить за то, что дышит.

Когда князь остановился подле нас, я склонилась ниже, а отец еще громче запричитал благодарности за приглашение.

– Ремесленник Келемас, – прозвучал мягкий голос.

Князь был настолько прекрасен, что мне не хватило бы слов описать его. Он был высоким, светловолосым, а голубые глаза напоминали васильки. И улыбка его была такой же прекрасной, и даже простая одежда не умаляла его величия.

– Моя лучшая посуда сделана твоими руками. Для меня наша встреча тоже честь.

Он протянул отцу руку, и тот кинулся целовать ее.

Когда с выказыванием уважения было покончено, отец поднялся и позволил мне выпрямиться.

Князь взглянул на меня, и, если бы мое сердце могло биться еще сильнее, оно пробило бы грудь.

– Моя дочь.

Отец без устали повторял, как же несправедлив был к нему Кшай, раз послал ему девку, а не сына, но теперь в его речах звучала гордость. Только через несколько зим я пойму, что меня снарядили в дорогу не просто так: родители надеялись, что я приглянусь князю и он пожелает забрать меня в наложницы. После я схлопотала по лицу за то, что не уродилась красавицей.

Пурез позвал нас за стол, и пока я уплетала лучшие сладости Равнин, он спросил у отца, не хотел бы тот вернуться к кузнечному делу.

По молодости отец жил в Келазе и ковал при дворе оружие. Его изделия славились сталью крепкой, но тонкой и легкой, так что дружинник мог прошагать с таким оружием куда дольше, чем с любым другим. Умение отца было замечено тогдашним князем Пуреем. Он позвал отца ковать мечи для княжеской дружины.

Но случилась беда. Младший сын князя отсек себе руку мечом, который создал отец, – пробрался в мастерскую, пока тот спал. Отца помиловали, но запретили ковать и сослали в Радогу на поля. Там он повстречал маму, и жизнь его сложилась не так уж плохо.

– В Келазе нужен надежный человек, которому я доверю изготавливать оружие, – мягко говорил Пурез. – Я буду счастлив вновь видеть твои мечи и копья в руках шиньянских дружинников.

– Так ведь я же не молод, государь. Да и руки мои уже забыли, как приручать грубую сталь. Но если князь желает, я вернусь! Вернусь!

Пурез улыбнулся и покачал головой.

– Я хочу, чтобы ты пришел по доброй воле. По глупости моего брата тебя изгнали, и пришло время исправить это. Но коли тебе угодно, оставайся в своем доме и продолжай изготовлять славную посуду, а правители других государств пусть завидуют мне. Ты все так же ставишь метки на своих творениях?

Ставил. И даже я, его порождение, носила на левом мизинце кольцо в виде этой отметки – креста с точкой посередине.

Пурез отпустил отца с миром. После этого к нам стали часто наведываться дружинники князя, проверять, не начал ли отец ковать что-нибудь. Теперь я понимала, Пурез отчего-то боялся, что отец решит изготавливать мечи и копья для вражеских земель, но жизнь ему все же сохранил.

Неужели Равнины готовились к войне?

За окном наступал новый день, первый для меня на этих землях. Я просидела у потухшего камина оставшуюся ночь, глядя, как дотлевают угли. Стоило лучам солнца показаться на небосклоне, я перебралась к окну. Отодвинуть плотную ткань не могла, но отыскала небольшой зазор. Через него было видно, как темное небо становилось алым, а золотой круг медленно выплывал из-за горы. Он отражался от воды, и казалось, это и не вода вовсе, а кусочек неба, по которому вот-вот поплывут лодки. Валгомские лодки. Надеюсь, кто-нибудь их потопит.

Я перевела взгляд на дремучий лес, окружавший замок с тех сторон, где не было воды. Ели купались в солнечном свете и едва покачивались от ветра. Скрип стволов вернул меня в ту ночь, когда я последний раз могла чувствовать прохладу, касаться ветвей, ощущать босыми ногами мокрую землю.

Как я очутилась в том лесу?

Со двора донеслась валгомская речь, грубая, громкая. Я дернулась от окна, словно кто-то мог снова ухватить меня за горло, прижать к дереву, приложить сталь к коже.

Позабудь. Это уже случилось.

Я не знала, чем занять себя, и блуждала по комнате. Проходя по новому кругу мимо стола, я заметила, что на нем что-то блестит.

На самом краю лежала золотая монета. Маленькая, с отверстием у края и надломленная, она сверкала так, будто ее начищали каждый день. В середине был изображен всадник, скачущий на коне. Монета казалась мне знакомой и точно была когда-то частью украшения. Обычно такие делали из меди и пришивали к поясам и юбкам для нарядности, но знатные люди могли позволить себе носить монеты из серебра и золота.

Я посмотрела на Торея и окинула взглядом его комнату. Все было темным, мрачным, и трудно было представить, что княжич хотя бы раз надевал что-то нарядное.

Кому принадлежит эта монета?

Я вытянула ее в свой мир и очертила пальцем всадника. Он был выдавлен, так что при жизни я ощутила бы бугорки и неровности, но сейчас казался плоским. Перевернув монету, я ахнула. На другой стороне была оттиснута печать Пуреза – лисья морда. Это была не просто монета, она была с Равнин!

– Положи.

Хриплый голос прозвучал над ухом, и я взвизгнула.

Торей склонился надо мной, почти касаясь своим лбом моего.

– И никогда больше ничего не трогай в этих покоях. Ясно?

– Ясно, – прошипела я.

Откуда у него монета с печатью Пуреза?

Он зыркнул на украшение в моей руке, и я разжала пальцы – монета выскользнула и исчезла.

Мы оставались слишком близко. Торей через мое плечо смотрел на монету, а я – на его шрам у левого глаза. Я впервые стояла так близко к мужчине, чужому мужчине, да еще и врагу в придачу. В груди неприятно щемило, но сдвинуться с места не могла – боялась. Молчание Торея пугало. Что он удумает? Разозлится из-за монеты и снова будет душить? Ударит? Он мог бы.

Но Торей поджал губы и отвел взгляд.

Я будто растревожила ворох воспоминаний, от которых он старался избавиться.

Бросив, что он голоден, княжич шагнул к сундуку в поисках одежды.

Из комнаты мы вышли, когда солнце уже вовсю растапливало снег на валгомских землях. Спускаясь, мы столкнулись с людьми в одеянии дружинников. Их было пятеро, и у четверых одежда выглядела так же, как у тех людей на ступенях: рубахи цвета земли, безрукавки и штаны в тон, поверх безрукавок – латы, а на открытой части спины – медвежья морда, вышитая серебряными нитями. Одеяние же пятого человека отличалось. На груди слева, как и у Торея, была вышита морда медведя, только серебряными нитями.

Увидев княжича, дружинники остановились и поклонились. Он же не пролетел мимо, а задержался и поприветствовал их кивком. Они даже обменялись парой слов с тем, чья одежда походила на княжескую. Торей несколько раз кивнул, соглашаясь с ним.

– Почему у него другая одежда? – Я повернулась в сторону уходящих дружинников. На спине у пятого медведя не было.

– Потому что у него иной чин.

– Какой?

– Не докучай, – пробурчал он и свернул за угол.

Я была уверена, что мы идем в роскошную княжью трапезную, но Торей привел меня на кухню. Это было небольшое помещение с широким и длинным деревянным столом посередине. Подле него стояли лавки, уже местами ободранные. Слева от стола виднелся проход, а в нем – кухарки, готовящие еду. Одна из них зачерпывала поварешкой что-то вроде похлебки и разливала по мискам.

За столом сидели дружинники, у всех – миски с похлебкой и кружки, а между ними лежал нарезанный хлеб. Каждый мужчина прожил свой срок, но это не мешало им говорить наперебой и шутить. Однако с появлением Торея голоса стихли.

Я едва сдержала ухмылку. Веселье при нем всегда исчезало.

Но только я так решила, как дружинники радостно протянули «О-о-о», засуетились и начали двигаться со своих мест, словно каждому хотелось, чтобы княжич сел рядом. Чем ближе мы подходили, тем больше взглядов переходило с Торея на меня.

Княжич сделал немыслимое – улыбнулся всем. Меня он называть не стал, но, сев за стол, попросил об одолжении.

«Не стой над душой», – так это прозвучало.

Я уселась подле края скамьи, на пол, спиной к нему и дружинникам. Мне было омерзительно смотреть на то, как они набивали брюхо перед нападением на мой дом.

Утро прошло под ржание моего мучителя и его холопов. Приходилось закрывать руками уши – настолько громким был их смех. Понемногу мужчины расходились, и перед выходом из столовой смотрели на меня: кто-то мельком, а кто-то – открыто разглядывая. Наконец поднялся Торей.

– Идем, – бросил он и зашагал к выходу. – Здесь воняет гнилой репой.

Я мельком огляделась. Остальные валгомцы ели так, будто в воздухе витал запах цветов. Либо они привыкли к гнили, либо светлейшество уж очень чувствителен.

– Как будто у меня есть выбор, – проворчала я под нос.

Неужели теперь я буду таскаться за Тореем по замку, смотреть, как отвратительно он ест, смеется, слушать валгомскую речь, видеть, как они зачеркивают шиньянские деревни на карте?

Что ж мне не хватило храбрости его убить!

Торей запнулся о нашу нить и едва не упал. От этого меня дернуло вперед, и я рухнула на пол, проехав по нему обожженными ладонями. Мне бы взвыть от боли, но я ее не ощутила. Совсем ничего! А вот пальцы на правой ноге ныли, хоть я ими и не билась.

– Ава, не ушиблась? – спросил тот, кто вчера пытался меня удушить. Торей склонился с виноватым видом. – Проклятая нить, я и не думал, что она под ноги может угодить. Длинной стала…

Будто меня от него подальше отвести хотела. О чем я думала, когда это случилось?

Торей ухватил нить в ладонь и протянул мне:

– Хватайся, я помогу.

Я недоверчиво вложила ладонь в его руку и поднялась.

– О какую ногу ты запнулся?

Торей посмотрел вниз и вытянул правую.

– Заклинание передает твои ощущения мне… – простонала я и прикрыла глаза.

Нога болела.

Княжич промолчал. Ему такой расклад был только на руку, ведь, защищая его от копий и мечей, я буду защищать от боли и себя.

Наш путь по коридорам замка меня мало волновал. Я не умела запоминать дороги, да мне и не нужно было: Радогу я знала, а ее мне никогда не было суждено покинуть.

– Куда путь держим, княже? – раздался голос слева от нас. По коридору к нам шагал Кисей. На нем была такая же одежда, как и на том пятом человеке.

– Ага, так он воевода! – победно провозгласила я, повернувшись к Торею. – Тот мужчина.

Он только закатил глаза, показывая, как сильно его раздражало мое присутствие.

Кисей кивнул мне в знак приветствия и сказал Торею:

– Тебя ждут у картографа. Воеводы двух лагерей привезли пергаменты с границы, правят карты, отмечают слабые места Равнин.

Едва произнеся это, он тут же поджал губы и посмотрел на меня.

Я не была знакома с военным делом, откуда ж. Но я была обещана дружиннику. Тифей поступил на службу к князю, когда нам минуло пятнадцать зим и уже полагалось пожениться. В соседнем царстве Иирдании вспыхнули мятежи, и их царь Акимир запросил помощи у Равнин. Пурез отправил туда бывалых вояк, а еще обычных работяг с полей, заверив тех, что каждому дарует воинское звание, коли вернутся. Тогда судачили, что это была попытка избавиться от лишних ртов, чтобы пережить голод, но из Иирдании воротились многие, и Тифей в их числе.

Пурез слово сдержал, и с тех пор Тифей служил в дружине князя, изредка наведываясь в Радогу, и без умолку трещал о картах, битвах и прочем, чего женщине знать не полагалось.

Судя по тому, как по-свойски дружинники встретили Торея, он был либо одним из них, либо предводителем, а значит, он отправится на поле боя, туда, где будут шиньянцы. Туда, где будет Тифей.

Как же он возненавидит меня, когда увидит на привязи у валгомца.

Остановившись у невысоких деревянных дверей, Торей бросил мне через плечо:

– Только молчи, Ава. Никому не надо знать о твоем происхождении.

Комнатой картографа оказалось узкое помещение, куда странным образом втиснулось пятеро громадных мужчин. Когда в комнату вошли еще и княжич с воеводой, места почти не осталось.

Стоило мне показаться, все взгляды тут же обратились на меня. И если валгомские дружинники уже наверняка знали обо мне, то картограф – низенький мужчина с длинной бородой и сеткой морщинок у глаз – от удивления выронил из рук гусиное перо.

Кисей чуть склонил голову, будто ему стало неловко за его поступок. А вот Торей грозно буркнул, и картограф тут же перестал меня разглядывать. Он схватил перо и склонился над столом как ни в чем не бывало.

На столе лежал широкий пергамент, поделенный кривой линией. Большая часть рисунка была с левой стороны, и от линии в разные стороны тянулись линии покороче, разбегались по пергаменту как ручейки. А на той части, что меньше, была нарисована лисья морда. Такая же, как на медали в покоях Торея, а значит… на пергаменте это были шиньянские земли? А ведь похоже! Валгомцы отхапали себе огромные владения, а нам оставили клочок!

Пока картограф тыкал пером в другие пергаменты, я разглядывала этот. На нем были нарисованы и перечеркнуты круги – деревни? И почти вокруг каждой были разбросаны черные точки. Это же были не войска? Милостивая Светава, это войска валгомцев на наших землях? Как много! Почему так много?

– Когда вы нападете? – Я повернулась к Торею. Звук моего голоса был настолько громким, что все замолчали. Или их заставил смолкнуть давигорский язык?

Торей покосился на меня, но сделать вид, будто меня здесь нет, у него не вышло.

Мужчины переглянулись, но заговорить не решались. Я была уверена, всех нас, врагов, объединяло одно чувство: мы боялись Торея.

Он медленно втянул носом воздух и резко выдохнул через рот и обратился к Кисею. Тот кивнул и отошел в сторону, пропуская княжича. Нить потянула меня за ним, но напоследок я взглянула на карту.

Три со стороны Лесов, два со стороны Келазя. Три со стороны Лесов, два со стороны Келазя.

Торей выдернул меня в коридор и захлопнул дверь. Я попятилась от него.

Три со стороны Лесов, два со стороны Келазя.

Убивать он меня не станет, а душить ему когда-нибудь надоест. Но если мне суждено встретить Тифея на поле боя, я расскажу о пергаменте, о кругах, я расскажу все, что узнаю в этом поганом замке!

Три со стороны Лесов, два со стороны Келазя.

Но Торей посмотрел на меня с обидой, как обычно смотрят дети, если пообещать угостить их лакомством и не сдержать слово.

– Ведь я просил, – прошептал он. – Зачем заговорила?

– Почему войска подле моей деревни? – Я не собиралась скрывать свое происхождение. Да пусть бы весь Овтай узнал, какой олух их будущий князь!

Торей отпрянул назад.

– Нет там войск.

– Точки вокруг Радоги! Вы все же развязали войну! Перебьете, уничтожите!..

Мой голос дрожал от слез, застрявших в горле.

В воспоминаниях возник образ родной деревни, полыхающей огнем. И мой дом, и любимое место у реки, и площадь, где мы плясали, – все горело. Исчезало.

– Успокойся, – прогремел княжич. – Девка, уймись. Никто на твою деревню нападать не собирается.

– Да так я тебе и поверила!

– Дура, – только и бросил он, взглянув на дверь. – Воеводы смолчат, но картографа даже страх смерти не остановит, он всем растрезвонит, кто у меня на привязи. Я пытаюсь вернуться к своим, понимаешь? Пытаюсь остановить это безумие! Уже столько наших погибло от голода, люди озлоблены, я пытаюсь не развязать войну!

Я сделала к нему полшага и процедила сквозь зубы:

– Наших. Погибло. Не меньше.

Наши взгляды вцепились друг в друга, как лисы – в добычу. Если бы так можно было убивать, Овтай уже лишился бы своего наследника.

Торей осуждающе покачал головой, мол, я не понимала важности его желания, устало нахмурился и приложил ладонь ко лбу.

Я же ощутила неприятную ломоту в теле. От чего?

Торей потер лоб двумя пальцами и встал ко мне боком:

– Ты останешься здесь, – спокойно произнес он. – И только попробуй войти – придушу.

Я сжала кулаки и издала подобие писка – до того мне была обидна моя беспомощность.

– И что вы обсуждаете на этом собрании? – прокричала я ему в спину. – Нападать ночью или же с утра, чтоб день не тратить?

Торей устало вздохнул и бросил мне через плечо:

– Обсуждаем, брать пленных или убивать без разбора.

Его слова ударили меня, и дыхание сперло. Шутил он или сказал правду – было неважно. Все почернело, и остался только княжич, открывающий дверь.

Я бросилась на Торея и накинула ему на шею нить. Ладони вспыхнули болью, но я должна была протянуть чуть дольше, чем он. Подогнув ноги, я повисла на враге и сильнее натянула нить. Она обжигала меня, словно крапива, но ярость внутри горела сильнее.

Торей не ожидал подобного, а потому не смог увернуться. Захрипев, он попытался сорвать нить, но та плотно прилегала к коже.

Я кричала от боли, но она придавала мне сил.

Мы рухнули на пол, и мир снова смолк – Торей упал на меня.

Из комнаты картографа выбежал Кисей, но княжич прохрипел ему: «Не лезь!»

Я стягивала нить сильнее и сильнее.

Боль, казалось, уже исчезла, ее не существовало, как и меня, как и всего вокруг. Были только Торей и нить на его шее.

Княжич сумел перевернуться и дернул меня на себя. Это ослабило хватку, и ему удалось освободиться. Он отпрянул, закашливаясь и растирая шею. Кисей тут же подхватил его под локоть и помог подняться.

Я же сидела на полу. Ладони раздирало болью и зудом, будто я сжимала раскаленные угли и они прилипли к коже. У меня не получилось. Не получилось!

Слезы сдавливали грудь, но не проливались. Страх и обида от своей никчемности душили, а дальнейшая участь уже не волновала.

– Да отпусти ты ее, она когда-нибудь убьет тебя! – прогремел Кисей. – Чуть не убила!

– Нет уж, теперь точно нет. – Тяжелый голос Торея не сулил ничего хорошего.

Я подняла взгляд, когда он присел напротив меня. Он пожирал меня глазами и походил на зверя, наконец-то поймавшего добычу.

– Она из Радоги, – громко оповестил он всех, кто нас слышал. – Если я погибну, отправляйтесь туда и перережьте всех жителей. Начните со стариков, кто-то из них наверняка ее родич.

Писк, жалобный и тихий, вырвался из груди – вот и все, что было мне доступно.

– Ты слышала, Ава? – уже тише, лишь для меня одной, произнес Торей. – Еще одна выходка – и я перебью твою деревню. Не мешай защищать то, что мне дорого, иначе я уничтожу то, что дорого тебе.

Я опустила глаза и покорно кивнула.

Так закончились мои попытки получить свободу.