Боль так приятна. Наука и культура болезненных удовольствий

– Если кто-то ассоциирует сексуальное удовольствие или другие формы психологического удовольствия с болью, то боль становится не такой опасной, – говорит Гамильтон. По сути, поскольку участник стремится к боли в приятной ситуации, его опыт будет более приятным. Он также отмечает, что приятная боль может легко превратиться в неприятную, если обстоятельства изменятся. – Очевидно, что мазохизм может иметь собственную патологию, при которой он может превратиться в реальную угрозу. Я думаю, что существует своего рода внутренний переключатель, когда боль перестает быть приятной и внезапно становится довольно опасной.

В этой ситуации ощущение боли меняется, потому что ассоциация перестает быть приятной. Вот почему стоп-слова – конкретные слова, произнесение которых приводит к немедленному прекращению БДСМ-сессии, – не подлежат обсуждению. В любой момент все может измениться, и согласие может быть отозвано в любую секунду по любой причине. Если оно не может быть отозвано таким образом, то это не БДСМ по обоюдному согласию.

Гамильтон говорит, что существует очень, очень мало видов поведения, которые сами по себе считались бы патологическими, отмечая, что гораздо большее значение имеет то, как поведение влияет на жизнь человека.

– Я наблюдаю, что мазохизм, в первую очередь, – способ контролировать негативные эмоции. Психологическая гибкость – это в том числе способность проживать негативные эмоции без необходимости их компульсивно подавлять. То есть я могу просто сказать: «Я злюсь и расстроен сегодня», и мне не нужно ничего с этим делать. Сам по себе мазохизм нейтрален, но то, как он функционирует в системе, может быть патологией в зависимости от того, кажется ли поведение компульсивным, неконтролируемым. У каждого человека есть свой механизм эмоциональной регуляции, – говорит Гамильтон. – Для некоторых людей намеренная боль играет в ней здоровую, поддерживающую роль. Я знаю многих в кинк-сообществе: они как бы проводят самотерапию, которой, возможно, рано научились, и у них возникла фобия по отношению к боли, к разнице в силе, к безопасности.

Намеренная боль, таким образом, позволяет безопасно исследовать определенные типы сложных чувств. Это не значит, что БДСМ по своей сути терапевтичен или может заменить психиатрическую помощь; скорее, некоторые практики могут применяться как инструмент для личного роста. Боль по обоюдному согласию в сексуальном контексте становится способом помочь людям обрести большую психологическую гибкость в тех областях, где они могли быть более жесткими ранее.

Подумайте об этом так: если мозг является скульптором субъективного переживания боли, то мазохисты и другие люди, которые ищут боли, обращаются с просьбами к художнику. Об этом очень хорошо осведомлена Грейс^[3].

– Контекст – это все! – говорит она со смехом, ее звонкий голос доносится из телефона, как ветряные колокольчики, в моей припаркованной машине.

В течение многих лет Грейс была популярной доминаторшей на местной оживленной БДСМ-сцене. Она говорит, что контекст заставляет ее думать об эффекте плацебо: это объясняет, что ориентировка людей на болезненное взаимодействие формирует их переживания. Это называется ожиданием.

– Такова часть реакции на плацебо, – объясняет она. – Если я иду на это взаимодействие, думая, что оно принесет мне пользу, скорее всего, так оно и будет.

Она признает, что есть определенный резонанс между эффектом плацебо и обычным БДСМ-ритуалом из-за ожиданий, связанных с таким видом игры. «О боже, сейчас произойдет что-то важное» – такое чувство играет решающую роль в формировании общего впечатления от сессии. Эти позитивные ощущения поддерживает предыдущий опыт практикующего, а также его желания. Если раньше было хорошо и вы думаете, что будет хорошо и сейчас, то вы готовы получить удовольствие. Это не значит, что наслаждение гарантировано; все меняется в момент, ведь жизнь полна неопределенности. Это просто означает, что вы настроены на то, чтобы вам все понравится.

– Есть ожидание пользы, например: «Что бы здесь ни случилось, я могу уйти от этого опыта; я буду чувствовать кайф, и в результате возникнет что-то новое», – добавляет Грейс.

Это и есть самое интересное. Наша способность предвкушать и наслаждаться такими вещами стимулируется ожиданием, подкрепляется ритуалом и усиливается заученными ассоциациями с любимыми предметами фетиша, такими как латекс, кнуты и кляпы. Это все предвкушение. Есть запахи, виды и звуки. Это мультисенсорная природа создания ритуала, в котором боль – это единая вещь, которая происходит, а для боли, которая происходит, контекст – это все, это требование мозга, который пытается осмыслить происходящее.

Грейс мгновенно выражает недовольство по поводу уничижительного использования идиомы It’s all in your head:

– Буквально невозможно получить опыт, который не был бы опосредован мозгом.

Каждая боль в спине, каждый зудящий комариный укус, розовый цвет кожи – ваш мозг создает все, что вы сознательно переживаете.

Контекст – это самое главное. Когда мы вступаем в эти созданные нами собственноручно ритуалы БДСМ, мы создаем плацебо, среду и контекст, в котором мы как бы оптимизируем реакцию плацебо на боль. Конечно, это больно. Но мы устроили все так, что это еще и приятно.

Грейс это знает. Она не только опытная доминатор и свитч (термин, обозначающий, что она обычно доминирует над другими людьми, но также может быть подчиняющейся в правильном контексте), но и мастер акупунктуры. Опять же, все зависит от контекста. А с контекстом приходит ритуал.

В БДСМ и акупунктуре так много ритуалов, говорит она. Думайте о ритуалах как о способе дать сигнал подсознанию, что должно произойти что-то конкретное. Шапочка и мантия для выпускного вечера сигнализируют о закрытии определенной главы в образовании. Гоголь-моголь на полках магазинов сигнализирует о наступлении светлых праздников. Задувание свечей на день рождения сигнализирует о надежде на новый год. Подобные ритуальные ассоциации очень полезны, скажем, в кабинете врача, где белый халат и стетоскоп сигнализируют не только об авторитете и знаниях, но и о том, что помощь уже пришла и исцеление на подходе. Это верно и для акупунктуры: ритуал процедуры – свет, спокойное пространство, где потенциально странные или вредные стимулы достигаются с помощью игл, – помогает сформировать восприятие этой процедуры мозгом. То же самое с БДСМ. То же – с балетом.

– Плацебо – это побуждение ожидания пользы от окружающей среды, – добавляет Грейс. В конечном счете оно может усилить реальный физический эффект от самого лечения, будь то лекарство или игла для акупунктуры. Сам опыт – только часть того, как на вас влияет все в целом. Ритуал и ожидание – это важные аспекты подготовки.

Как правило, в таких ситуациях ожидание работает положительно. Например: «О, если иголки немного причиняют боль, я знаю, что это пойдет мне на пользу». Люди, которые ожидают, что то или иное действие принесет им пользу, в десять раз более готовы терпеть кратковременную боль, чтобы достичь цели, если верят, что оно того стоит. Пуанты, БДСМ и акупунктура похожи в этом отношении. Они похожи и в других отношениях: биологически они работают с помощью одних и тех же механизмов.

– Когда вы втыкаете иглу для акупунктуры в кожу и поворачиваете ее, вы на разных уровнях воздействуете на матрицу «тело-разум», – объясняет Грейс. – На местном уровне – на нейроны, чувствующие боль, на матрицу фасции, а также на биохимию воспаления.

Сигналы посылаются по нервной системе к позвоночнику и мозгу, и на организм оказывается воздействие на всех этих уровнях. Игла взаимодействует с нейронами, чувствующими боль, как удар обухом. Оттуда сигналы передаются в спинной мозг, где они интерпретируются в контексте матрицы боли.

По словам Грейс, матрица боли включает в себя три составляющие: сигнал, местоположение и контекст. Это ощущение «ай», место на теле, откуда исходит «ай», и то, что вы чувствуете в этой связи. (Как мы уже видели, укус змеи в кустах и царапина от ветки во время похода могут подействовать на человека совершенно по-разному; контекст имеет значение!) Все эти данные собираются вместе и создают индивидуальный болевой опыт.

Однако, учитывая субъективность боли, а также важность ожиданий и эмоционального контекста в отношении того, как мы испытываем эту боль, мне стало интересно: что происходит, если кто-то хочет пройти курс иглоукалывания, но боится иголок? Бывает ли такое? Грейс ответила мне:

– Да. Конечно, да. Люди удивительным образом обращаются к акупунктуре, даже если немного боятся игл, потому что они достаточно много читали об этом или кто-то рассказал им. Или если они испытывают боль и слышали, что иглоукалывание может помочь.

Когда к Грейс приходит пациент с фобией иголок, она старается перестраховаться, рассказывая не только о своем врачебном опыте, но и о том, что можно увидеть на столе.

– Мы поговорим об ощущениях от игл и о том, какими они будут, потому что это действительно важно с точки зрения того, оказывает ли акупунктура реальный нейробиологический эффект.

Она говорит, что странные ощущения – это хорошо, и, хотя они могут быть кратковременно интенсивными, в основном они просто странные.

Стоит отдельно отметить, что она просит пациентов сообщать ей, когда они почувствуют что-то странное, чтобы она перестала двигать иглой. Очень важно, чтобы все ее пациенты знали, что они контролируют ситуацию.

– Буквально первое, что я говорю пациентам, звучит примерно так: «Вы контролируете этот опыт целиком. Я передаю контроль над этой ситуацией вам, и, если произойдет что-то, чего вы не хотите, скажите мне, и это прекратится». Это основа, непоколебимая основа. Часто можно увидеть, как люди заметно расслабляются просто от этих слов.

Это невероятно меняет ситуацию, осознание силы. По ее словам, с некоторыми пациентами она шутит, что это похоже на БДСМ-сессию, где у человека есть стоп-слово.

– Вы можете в любой момент сказать, чтобы этот опыт прекратился.

Это особенно важно для людей, у которых в прошлом была травма, когда у них отняли выбор. Прямое подтверждение контроля над потенциально болезненной ситуацией позволяет каждому пациенту или участнику сессии понять, что, по сути, власть находится в их руках.

– Они понимают, что это для их блага и в пределах их контроля, и это помогает им переосмыслить опыт. Это помогает их нервной системе расслабиться.

Я чувствую, как у меня перехватывает горло.

– Это должно быть целительно, – говорю я, и мой голос эхом отдается в припаркованной машине. – У меня есть медицинская травма, – признаюсь я в приобретенной фобии иглы. Когда я умирала от расстройства пищевого поведения (в немалой степени вызванного занятиями балетом), я была стационарной пациенткой в учебной больнице в Чикаго, и несколько раз студенты-медики удерживали меня для проведения процедур, на которые я не давала согласия. В тот момент я была слишком напугана, чтобы сообщить об этом. Особенно запомнился случай, когда врач-стажер прижала меня к кровати, чтобы поставить капельницу в шею. Я плакала, истекая кровью, и умоляла ее остановиться. Она не остановилась, а потом просто заставила уборщицу сменить рубиново-красные простыни.

Всю жизнь я бесконечно увлекалась субъективной природой болевого опыта. Я думаю о физиотерапевтах, которые спрашивали, прежде чем прикоснуться ко мне, и позволяли мне чувствовать себя независимой и сильной, потому что учили меня, как исцелить тело; как они могли отмахнуться от боли с помощью концентрации и похвалы. Я также думаю, каково это, когда нужно взять кровь, и лаборант закатывает глаза, когда я объясняю, что у меня плохие вены на руках; как подскакивает давление, когда они меня не слушают, как трудно удержаться от слез, когда они продувают вену, хотя я об этом предупреждала, и как лаборант злится, что я была права, и следующая попытка почти всегда хуже и больше похожа на злобное копание в вене. Я думаю о том, как эта боль растет, потому что я не могу уйти. Я думаю о том, каково это, когда у стоматолога лекарства начинают действовать раньше времени, а врач еще не знает об этом, так что почему бы вам просто не расслабиться?

Я думаю о том, что, когда я рожала и эпидуральная анестезия не помогла, медсестра вошла в палату и поставила мне катетер, хотя я просила ее не делать этого, потому что я полностью ощущала свой таз и контролировала мочевой пузырь и чувствовала все, что она делает. Но я не могла сдвинуться с места, потому что мои ноги полностью онемели от эпидуральной анестезии, которая была поставлена неправильно. Это было ощущение ловушки и боли.

Но также я думаю, что значит быть свободной. Мне столько раз причиняли боль против воли, что, может быть, я балуюсь болью ради удовольствия, чтобы дать отпор всем, кто хочет это услышать. Я думаю о том, что меня отшлепали, потому что я попросила об этом, что я с презрением страдаю в сауне, ем такую острую пищу, что у меня может пойти носом кровь. Я думаю о том, как здорово жить в теле, которое может делать и чувствовать так много вещей, так по-разному. Как одни и те же физические стимулы могут вызывать все – от мучительной боли до восторга. Как изменчива эта попытка прожить жизнь! Каждый день в бренном мешке с костями – проект по превращению влажного электричества в полные ведра чувств, и он никогда не перестанет поражать меня.

По телефону с Грейс я думаю о медицинской травме, об акупунктуре, о БДСМ, о согласии. Я представляю, как она проводит мощную кинк-сессию, как она нежно втыкает иглы в нервную кожу. Я думаю о том, что каждый опыт боли полностью уникален, правдив и субъективен. Я думаю о малышке Ли и о ее блестящих новых пуантах.

Глава 2
Влажное электричество боли

Если разрезать язык пополам, происходит много вещей. На дрожащем видео, которое я смотрю с телефона, руки в перчатках хватают жирный, наполненный кровью язык. При виде этого зрелища невозможно не думать о пиявках, не морщиться, не думать о тако из говяжьего языка, застрявшем между моих коренных зубов. Знаете, как рот наполняется влагой, когда прикусишь щеку, и раскаленный поток крови смешивается со слюной, которой все равно, быть смазкой для пищи на пути вверх или вниз. Да, именно так.

Женщина сидит в кресле, молчит. Ее лицо безмятежно под тонкими нарисованными бровями, рот неподвижен, над ним сверкает пирсинг Монро. Единственное, что находится в движении, – корень языка, который бьется, как сердечная мышца или пойманное животное. Фиолетовыми чернилами обозначен путь скальпеля. У ассистента дрожат руки, и боже, это ли не самое худшее в нашей картине? Только один человек здесь может так заметно нервничать, приятель, и позволь заверить тебя: это не ты. Густо подведенные глаза клиентки закрыты, и позже ее веки не дрогнут: мраморная статуя в покое. Рукоятка скальпеля, пластиковая и зеленая, тошнотворно долго висит возле ее рта, предвещая шоу ужасов.

Наконец я выключаю видео: это не из-за крови. Я каждый месяц вижу кровь. Я рожала ребенка, и огромные послеродовые пеленки, которые выдают за прокладки, насквозь пропитались моей кровью. Я выкачивала кровь из брюшной полости животных, чтобы помочь ветеринарным хирургам. Я плевала кровью из носа на комнатные растения, потому что это хорошее удобрение. Но я никогда не позволила бы вонзить мне в язык нож. Я подумала, что зря решила поесть (безвкусный куриный салат), когда смотрела это видео, и вообще зря начала его смотреть. Я не могу перестать думать о том, что должно происходить в мозгу, чтобы он мог выдержать такое испытание.

Наблюдая за тем, как клиентка с готовностью выдерживает эту новую пытку, я занята какофонией сигналов, которые, должно быть, устремляются к ее спинному мозгу. Я не знаю, о чем она думает в этот момент, но могу сказать следующее: ноцицепторы на ее языке истошно вопят от боли.

Вот как это работает.

Нервная система человеческого тела – сложная структура для передачи сигналов и ответных действий, которая сама по себе выглядит так, будто кто-то пытался изобразить основную идею человека с помощью спагетти. Ваш мозг, запертый в темноте собственного хранилища, полагается на входные данные от мириад сенсорных нейронов, чтобы соответствующим образом реагировать на внешние раздражители и сохранять в безопасности ходячий мясной мешок, который является вашим единственным шансом на существование в этом коварном мире. На самом базовом уровне работа периферической нервной системы, которая включает в себя все оборудование нервной системы за пределами головного и спинного мозга, заключается в том, чтобы сообщать мозгу, что происходит.

Для этого тело покрыто специальными клетками. Эти нервные клетки, так называемые сенсорные рецепторы, активируются под воздействием таких раздражителей окружающей среды, как звук, прикосновение, тепло, свет, вкус и запах. В целом мы можем классифицировать сенсорные нейроны в зависимости от их специализации. Существуют хеморецепторы, которые определяют химические вещества, терморецепторы для определения температуры, фоторецепторы, реагирующие на свет, и механорецепторы, которые реагируют на давление и растяжение. Однако различные типы сенсорных рецепторов сами по себе гораздо более специфичны в конкретных стимулах, на которые они реагируют, и не всегда ясно, каков реальный механизм их действия. Например, гигрорецепторы реагируют на изменения влажности, но исследователи не совсем уверены, делают они это посредством механосенсорного пути или же больше похожи на хеморецепторы, улавливающие изменения в химическом составе окружающей среды.

Честно говоря, это довольно забавный мысленный эксперимент – попытаться разобраться в различных типах сенсорных клеток, на которые опирается мозг при построении картины окружающего мира. Хеморецепторы на языке сообщают о химическом составе пережеванного болюса у вас во рту. Палочки и колбочки в глазах описывают цвет и интенсивность видимого света. Механорецепторы, встроенные в волосковые клетки внутри уха, сотрясаются от вибрации звука, и мозг расшифровывает это сотрясение как «крик», «симфонию» или «сминание бумаги в режиме АСМР». Барорецепторы в кровеносных сосудах следят за кровяным давлением. Проприоцепторы сообщают мозгу, как тело ориентировано в пространстве, например, стоит ли оно и где находятся пальцы при стандартном тесте на трезвость. Около десяти миллионов обонятельных нейронов напрямую связаны с мозгом, каждая клетка представляет собой специализированный тип рецептора запаха. Когда в нос попадают молекулы воздуха зоопарка, аромата духов или пердежа незнакомца, это стимулирует нейрон, посылающий сообщение в мозг, который затем идентифицирует запах.

Все это кажется довольно простым и разумным, пока вы не вспомните, что нервная система – электрическая. Поэтому все сенсорные нейроны должны превратить свои наблюдения за окружающим миром в электрические сигналы. Так, например, когда в нос попадает пук незнакомца, запах растворяется в носовой слизи, где плавают маленькие волосовидные выступы обонятельных нейронов, ожидая призыва к действию. Эти выступы, так называемые реснички, покрыты обонятельными рецепторами, которые функционируют как специализированная система замков и ключей. Каждая клетка и ее реснички выражают только один тип обонятельных рецепторов, хотя есть и дублирующие. Когда нужная молекула находит нужный рецептор, это является биохимическим эквивалентом вставки нужного ключа в нужный замок. В замке находится весь молекулярный механизм, необходимый для превращения информации о запахе в буквальный электрический сигнал. Затем сигнал посылается в мозг, который расшифровывает полученную информацию, и вуаля: вы ощущаете запах.

Очаровательный спутник нежно берет вас за руку? Бам! Разряд электричества мгновенно долетает до самого мозга. Видите этот прекрасный закат? Это подарок вашей центральной нервной системы, созданный из электрических импульсов, которые основаны на ограниченном спектре света и расшифрованы человеческим глазом. Восприятие любой вещи начинается со стимула, который запускает биохимию создания электричества, что приводит к появлению электрических сигналов в нейронах; кульминацией является реакция мозга: «Хм-м, что у нас тут», а затем – бам! – вы получаете ощущение!

(Если вам интересно, я отличный товарищ по накурке. Если вам нравится внимательно рассматривать способы, которыми сенсорные аппараты создают разнообразный опыт восприятия мира, тогда я буду вашей лучшей подружкой. Пчелы видят ультрафиолетовый свет! Собаки чувствуют запахи сквозь время! Бабочки ощущают вкус лапками! Я могу делать это часами.)

Но сенсорное оборудование не только помогает оценить приятный запах тела или тайком послушать музыку в спортзале. Оно также должно сообщать, когда происходят плохие вещи. Для этого мозг должен знать, когда телу нанесен вред, чтобы он мог вызвать ощущение боли. Это критически важная система, которую, смею заметить, мы должны более регулярно и внимательно благодарить. Люди, родившиеся с врожденной нечувствительностью к боли, сталкиваются с трудной перспективой пытаться ориентироваться в мире без обратной связи, необходимой для обеспечения их безопасности. Как вы узнаете, что у вас инфекция, если вы не можете почувствовать боль, связанную с ней? Как вы узнаете свои безопасные границы, если нет сигнала о том, что они нарушены? Люди, которые не чувствуют боли, без труда ходят по сломанным костям, кусают губы и натирают ноги в плохо подогнанной обуви. Они часто наносят себе тяжелые травмы, которые значительно сокращают продолжительность их жизни. Проще говоря, боль нужна нам для того, чтобы мы были в безопасности. Но сама боль не так проста.

Это кажется нелогичным: хотя мы ощущаем боль мгновенно и четко, это совсем не похоже на щелчок выключателя. Скорее, боль – это сложное и субъективное ощущение, которое создает мозг. Именно так: мозг создает ощущение боли. Но для этого он должен знать, что существует проблема. К счастью для нас, один тип сенсорных нейронов предназначен исключительно для обнаружения вреда: ноцицепторы.

Ноцицепторы – сенсорные нейроны, которые бьют тревогу, когда подвергаются воздействию всевозможных раздражителей, которые, по их мнению, наносят или потенциально могут нанести вред организму. Структурно они имеют клеточное тело, прикрепленное к усику, называемому аксоном. Этот усик отходит от тела клетки и заканчивается пучком свободных нервных окончаний. Они реагируют на химическую, термическую и механическую опасность и, подобно другим сенсорным нейронам, превращают воспринимаемую опасность в электричество. Как только достигается базовый порог опасности, например, при прикосновении к горячей плите или ударе пальца ноги, ноцицепторы бьют тревогу, создавая электрический сигнал тревоги и посылая его туда, где он может быть передан в мозг для рассмотрения.

Эти нейроны базируются в двух местах, в зависимости от того, за какой частью тела ведется наблюдение. Клеточные тела ноцицепторов, ответственных за лицо, собраны в голове, в так называемом тройничном ганглии; остальное тело находится под наблюдением ноцицепторов в дорсальном корешковом ганглии в позвоночнике. Ганглий – это узел нервных клеток, сгруппированных вместе, как люмпен-центры электрической сигнализации.

Но почему существует два узла клеточных тел? Не логичнее ли иметь один центр? Чтобы выяснить это, я обратилась к доктору Йенсу Фоэллу, в то время он работал нейропсихологом в университете штата Флорида. Он, как ни странно, начал с анатомического справочника, напомнив мне, что спинномозговой и тройничный пути практически не связаны между собой:

– Первый собирает болевые сигналы от тела и отправляет их наверх через позвоночник, а второй собирает информацию от головы [и] лица.

– Оба пути заканчиваются в одном и том же месте в мозге; они просто по-разному туда добираются. Но почему? – поинтересовалась я.

– Чтобы провести части тройничного пути в спинной корешок ганглия [где обрабатываются сигналы от тела], нам пришлось бы перенаправить сигналы от лица вниз в позвоночник, а затем обратно в мозг, что является пустой тратой нервной ткани. Это также означает, что сигналы боли должны были бы проходить дальше и дольше регистрироваться. Иначе говоря, наше лицо прилегает к одной стороне мозга, а все остальное тело – к другой, поэтому эти две области проходят в мозг разными путями.

Аксоны наших сенсорных нейронов расходятся от этих двух центров. Аксоны – тонкие нити, они тянутся от тела клетки и позволяют нейрону играть в телефон с самим собой и получать входные данные из периферической нервной системы, то есть из мира за пределами головного и спинного мозга. Разветвленные, как изящная и всеобъемлющая корневая система у растения, они укореняются в ноцицепторах по всему телу. Поскольку организм встречает угрозы, о которых мы должны знать, как внутри, так и снаружи, эти рецепторы находятся снаружи (в коже, роговице и слизистой) и внутри (в мышцах, суставах, мочевом пузыре и кишечнике). Они разбросаны неравномерно. Концентрация ноцицепторов на коже выше, чем на внутренних органах, на кончиках пальцев она достигает двенадцати сотен на квадратный дюйм, что отчасти объясняет, почему простой порез бумагой вызывает такие экзистенциальные страдания. Легко понять, почему тело может захотеть лучшую систему сигнализации для своей внешней водонепроницаемой оболочки, чем для более важных для жизни внутренних органов, которые по большей части живут в темноте без прикосновений.

Кстати, о внутренних органах, вернемся к тому кровавому видео. Когда скальпель вступает в контакт с языком женщины и начинает его разрезать, он попадает в рецептивное поле, образованное периферическими концами ноцицепторов. Эти рецепторы срабатывают на сигнал определенной интенсивности (слава богу!). Если бы ноцицепторы, реагирующие на опасность, давали осечку, организм быстро превратился бы в очень болезненный вариант «мальчика, который кричал «волки-волки»», подавая сильный сигнал тревоги при отсутствии реальной угрозы.

Спросите любого, кому не повезло поссориться с самцом утконоса в период размножения. (Я знаю, для многих из вас это может показаться увлекательной затеей, но серьезно, не делайте этого: яд утконоса вызывает резкое повышение чувствительности к боли, состояние, известное как гиперальгезия. Она заставляет ноцицепторы срабатывать без разбора, то есть, как бы это сказать помягче, болевые сенсоры кричат о близости смерти безо всякой причины. Сам яд не смертелен для человека, хотя я думаю, что некоторые люди, которым пришлось испытать на себе его действие, хотели бы умереть. Яд приводит к длительному болевому синдрому, который не может снять даже морфий. Я слышала, что это настоящий ад.) То, что ноцицепторы срабатывают, когда есть вероятность повреждения, – это великолепная способность нашего тела; то, что они обычно не тревожат нас по пустякам – дарит нам покой, который, скорее всего, можно принять как должное.

Но здесь, на жутком видео, которое я смотрю без звука среди суетливых веселых туристов в одной кофейне в Западном Эшвилле, кажется, что ноцицепторы у бесстрашной девушки, которой разрезали язык, работают как надо, соединяясь с аксонами и донося до центральной нервной системы звучное «ЧТО ЗА ХРЕНЬ». Когда скальпель делает надрез, она глубоко вдыхает, ее ноздри закрываются. Несмотря на то что на видео очень близко показано, что происходит у нее во рту, я вижу, как морщится кожа у нее вокруг глаз, это сигнализирует о том, что я представляю себе, как сильно преуменьшенное содрогание. Стоит отметить, что ее ноцицепторы подадут такой же сигнал, если она начнет лизать горячую кочергу или сделает глоток отбеливателя, но сегодня механическое повреждение скальпелем заставило ее болевые рецепторы превратить неприятные стимулы в электрическую энергию.

Первая волна болевых сигналов направляется в мозг со скоростью около двадцати метров в секунду. Она доходит так быстро, потому что летит по аксонам с миелиновым волокном Aδ. Миелин – это своего рода жировая смазка, которая помогает электрическим сообщениям в организме, будь то связь между телами нервных клеток или электрические распоряжения, посылаемые мышцам, быстрее доходить до места назначения. Миелин часто сравнивают с пластиковой оболочкой провода, поскольку он служит той же общей цели – электрической изоляции, хотя аналогия несовершенна. Важно знать, что сигналы, проходящие по миелиновым волокнам, достигают места назначения быстрее, чем те, которые идут по безмиелиновым волокнам.

Учитывая, что миелин увеличивает скорость передачи сигнала, болевые сигналы, поступающие по аксонам Aδ-волокон с легкой миелиновой оболочкой, являются более быстрыми сигналами опасности, по сравнению с теми, которые проходят без миелиновой подпитки. Ученые называют эти сигналы первой болью. Первая боль – это быстрая боль. Она большая и сильная, ее нельзя пропустить. Первая боль звучит как выстрелы базуки из боевика восьмидесятых годов, и так же воздействует на мозг. Эта боль, которая возникает в связи с сообщениями, поступающими от аксонов Aδ-волокон, похожа на чрезвычайно резкие всплески, как от укола. Это белая вспышка, возникающая перед глазами, когда вы случайно прищемили руку дверью автомобиля. Первая боль требует вашего немедленного внимания и реакции, прямо здесь и сейчас.

В десять раз медленнее приходят сообщения со второй волной болевых сигналов, которую ученые поэтично назвали, как вы можете догадаться, «второй болью». Эти сообщения поступают по аксонам С-волокон, которые не миелинизированы, как Аδ-волокна. Без миелина болевые сигналы проводятся медленнее. Вторая фаза боли более продолжительна, но менее интенсивна. Она сигнализирует об активном повреждении. Вторая боль более распространена; она жжется, пульсирует, ноет, стреляет, от нее мутит. Первая боль передает, что ваша рука зажата дверью автомобиля; вторая боль – что ваша рука сломана. Первая боль возникает при более низкой интенсивности, чтобы предупредить вас о проблеме; вторая боль возникает, когда уровень интенсивности раздражителя достаточен, чтобы задействовать С-волокна. Первая боль говорит о том, что скальпель разрезает ваш язык. Вторая боль говорит, что теперь ваш язык вилочковый.

Но куда идут сигналы? Когда ноцицепторы языка начинают сигнализировать о повреждении, эти сообщения передаются по тригеминоталамическому тракту, что означает, что болевой стимул исходит от лица. Если проследить этот путь, сообщения будут идти глубже в голову, затем опустятся в нижние отделы мозга, не доходя до позвоночника. Как мы видели ранее, это отличается от болевых сигналов, поступающих от тела, которые проходят через спинной мозг по спиногипоталамическому пути. Как следует из названий, оба пути направляются к гипоталамусу – двум серым шишкам, расположенным в центре головы, которые передают сенсорную информацию в остальной мозг. Мне нравится представлять их как почтовое отделение, где поступающая информация сортируется и отправляется в соответствующую область мозга для обработки. Болевые сигналы от лица и тела проходят через эти маленькие шишки и оттуда попадают в соматосенсорную кору в верхней части мозга, где обрабатывается большинство сигналов от тела.