Боль так приятна. Наука и культура болезненных удовольствий

Книга посвящается моим товарищам-мазохистам и К. Г. К., который знал, что во мне это есть

© 2021 by Leigh Cowart

© А.О. Мороз, перевод, 2022

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2022

Отзывы о книге

Коварт бесконечно сострадает людям, которые хотят найти смысл жизни, запертые в своих бренных мешках с костями. «Боль так приятна» – смешная, откровенная и, как ни странно, полезная книга.

Кейтлин Доути, автор книги «Съест ли мой кот мои глазные яблоки?»

Книга о боли вышла такой светлой, табуированная тема получила такое яркое и живое освещение, а переживания, которые должны вызывать мурашки, заставляют рассмеяться и поражают глубиной – все это говорит о мастерстве и обаянии Ли Коварт. «Боль так приятна» – победа парадоксов, аргументированная, смешная и бесконечно увлекательная точка зрения на мир, который большинство из нас знает, но мало кто понимает.

Эд Йонг, лауреат Пулитцеровской премии, автор книги «Я заключаю в себе множество»

Можно ли понять самих себя, если понять, что такое боль, – а точнее, почему люди ищут боли? До прочтения книги «Боль так приятна» я так не думала, но теперь мой ответ – да. Мне стало интересно, почему такую книгу никто не написал, и ответ таков: потому что только Ли Коварт могла ее написать. Это глубокая, потрясающе написанная книга, в которой раскрывается так много о человеческих желаниях, о принуждениях, ущербе и блаженстве. Если и существует великая американская научно-популярная книга, то перед вами именно она.

Джесс Циммерман, автор книги «Женщины и другие чудовища»

Тщательно исследуя распространенные сексуальные практики, Коварт ловко сочетает мемуары с исследованиями и наблюдениями и смело делится суровыми подробностями о собственном теле, которое жаждет ощущений. Книга актуальна для всех, кто стремится понять, в каких он отношениях с телом. Обязательное чтение для тех, кто пытается найти объяснение сложным отношениям с болью.

Стоя, писательница и порнограф

«Боль так приятна» – игра, в которой Коварт сплетает изучение боли ради удовольствия и свои личные, маниакальные телесные переживания. Последние сцены описаны очень живо: кровь, кишки, экскременты, распухшее или замерзшее тело; временами кажется, что читатель не осмелится дочитать книгу Коварт до конца. Но дочитать ее нужно, ведь лучшего исследования того, чем привлекателен мазохизм, не найти.

Илон Грин, автор книги «Последний звонок: правда о любви, похоти и убийстве в странном Нью-Йорке»

Введение

– У нас будут гости. Лучше пойдем в сарай, – говорит он.

Всего несколько часов назад я плакала на парковке у магазина тканей, стремительно скатываясь в знакомое уныние сезонной депрессии; но сейчас я бодра и взволнована. Я следую за ним босиком сквозь высокую мокрую траву по исхоженной тропинке двора. Он включил обогреватели во флигеле, подготавливаясь к моему приходу: трогательный жест, но и возбуждающий. Он знает, как я ненавижу холод, и раз уж мы оказались здесь, потому что я попросила сделать со мной нечто ужасное, тот зловещий факт, что я нахожусь в тепле, не остается незамеченным.

Я не знаю, что меня ждет, кроме боли. Я завожу ногу за ногу. Он весел; я что-то щебечу. У нас было приятное свидание, в котором участвовала его мама и едва приготовленный немецкий фаст-фуд, а затем кофейные коктейли в освещенном красным светом баре навынос у реки. Моя кожа немного согрелась после того, как я покурила на кухне. Он расстегивает молнию у меня на платье. Я переступаю через черную ткань, и он осторожно снимает с меня очки и лифчик. Трусики размером с почтовую марку остаются на мне. Все дело в мелочах.

У меня завязаны глаза, я лежу в старом гинекологическом кресле, ноги закованы в холодные и грозные кованые стремена. Я привязана к креслу за шею и под грудью. От тугих веревок накатывает паника и мне не хватает воздуха, поэтому я делаю дыхательные упражнения, пока он натягивает промышленные резинки мне на руки и на ноги. Я дышу неглубоко, учащенно; в предвкушении немного кружится голова. Сейчас у меня много адреналина – от ужаса. Талантливый хозяин моих ощущений культивирует это чувство.

Он начинает щелкать резинками. Верхняя часть правого бедра. Внутренняя сторона левого бедра, прямо у трусиков. С наружной стороны ног, по бокам рук. По швам моего тела. Сначала меня охватывает волна новых ощущений, но вскоре я отдаюсь реальности боли. Хныканье переходит в крик, и он связывает мне руки застежками на молнии. Я слишком много двигаюсь.

Теперь он начинает действовать. Резинки бьют больно; я вижу оранжевое и белое на внутренней поверхности век. В одном месте на руке мне очень больно, и всякий раз, когда он щелкает по нему резинкой, я издаю жалкий звук, будто это совсем не я хотела услышать, как ломается мой голос между терпимой эротической болью и настоящей физической агонией. Завтра на этой руке будет синяк.

Мой мозг находится целиком во власти момента: как будто воздушный шарик заполняет все пространство в черепе, а в шарике – одна-единственная мысль. Когда вы в последний раз думали и чувствовали что-то одно? Одну-единственную мысль.

Только.

Одну.

Единственную.

Мысль.

Я рыдаю в повязку на глазах, а он рукой доводит меня до оргазма, я продолжаю плакать, а он уже снова щелкает резинками, у меня кружится голова, потому что я выгибаю свою тощую шею. Включается вибратор Hitachi, и он заставляет меня кончать снова и снова так, что это превращается в агонию. Я извиваюсь, но не могу сдвинуться с места. Это слишком, слишком, слишком сильно.

Как только он снова переходит к резинкам, я уже хочу вернуться обратно к предыдущему ощущению. Все это длится какое-то неопределенное время, то одно, то другое: принудительные оргазмы сменяются жгучей болью. Вероятно, на полу образовалась лужа, а мои бедра покрыты широкими, обжигающими рубцами. Когда он прижимается всем телом к моим раскрытым ногам, это приносит облегчение; так я могу вытерпеть больше боли. Его тело – заземляющий провод.

Я вся мокрая от пота и длительного терпения; есть только я и он, и одна мысль: боль. Продолжая щелкать широкими резинками по моей розовой коже, он доводит мощность Hitachi до максимума; теперь это грубый инструмент. Он засовывает пальцы мне в вагину, жестко трахает рукой. Я корчусь на столе. Все болит, тело скользит и распухло; он склоняется надо мной, приникнув ртом к моему уху, нарушает тишину жестоким смехом:

«Тебе достаточно ощущений, дорогуша?»

Я кончаю, его рука еще во мне. Кажется, я сейчас умру. Все вокруг стихает. Тело звенит, как колокол; стрекот сверчков возвращает меня в помещение.

Он разрезает молнии и освобождает меня из кресла, снимает резинки с легким игривым щелчком. Снимает повязку с моих глаз. Он стоит надо мной. Я смотрю в его большие, прозрачные глаза и ловлю его взгляд на секунду, а потом он целует меня. Он гладит мои волосы. Мы улыбаемся, я прижимаюсь мокрым лицом к его соленой бороде.

Вот так я делала себе плохо, чтобы потом стало лучше.

Как вы представляете себе мазохиста?

Это шестидесятилетний венчурный капиталист, весь в смазке, в латексном костюме горничной, с маленькой задницей, которая трепещет, пока его госпожа размахивает хлыстом? Или милая и робкая Анастейша Стил из «Пятидесяти оттенков серого», которая участвует в принудительном насилии, мало похожем на здоровый БДСМ по обоюдному согласию? А может, это я в сарае?

Может быть, вы представляете марафонца, который пробегает безбожный километраж в знойный летний день, потом останавливается, чтобы проблеваться в кустах гортензии перед детской площадкой с любопытными малышами, и упорно движется к далекой финишной черте? Или любителя острого перца, который сквернословит перед тарелкой карри, с красным лицом и капельками пота на лбу? Когда я говорю «мазохист», вы видите человека, с головы до ног покрытого татуировками, его лицо все в металлических шипах и серебряных кольцах? Или тех, кто прыгает в ледяную воду в разгар зимы и шлепает друзей по заду, чтобы вступить в специальный клуб? (Да-да, я имею в виду вас, любители дедовщины.) А как же те, кто кусает ногти до крови? Как насчет сайд-шоу? А балерины? Боксеры? Клоуны на родео? Вы сами?

Видите закономерность? Все эти люди сознательно выбирают боль. Почему они это делают, учитывая, скольким можно пожертвовать для комфорта и избегания боли? Как вы думаете, что они получают, стремясь к боли?

Здесь, во вступлении, – и во всей книге, которую я предлагаю вашему вниманию, – я хочу сказать, что мазохизм может быть связан с сексом, но это не всегда так. В действительности страдание ради удовольствия часто совсем не связано с нашими гениталиями. И хотя современное слово, обозначающее «страдание ради удовольствия», обязано «стояку» одного австрияка родом из XIX века (см. главу 5), в реальности это понятие гораздо шире. Возможно, секс является тем проходным наркотиком, который заставляет нас говорить о мазохизме, но мазохизм гораздо больше, чем секс.

Сегодня, используя слово «мазохист», я описываю нечто универсальное, безвременное, общечеловеческое: сознательный выбор почувствовать себя плохо, чтобы потом стало лучше. Испытать боль. Люди давно применяют эту тактику, соглашаясь на страдания, чтобы потом насладиться биохимической реакцией облегчения, которая следует за болевыми стимулами. В этом нет ничего странного. И это не редкость.

Понятие мазохизма, человеческой привычки чувствовать себя плохо, чтобы стало лучше, не является ультимативным: в действительности это скорее спектр или даже несколько спектров. Если ультрамарафонцы – мазохисты, что можно сказать о простых марафонцах? В конце концов, они тоже могут обделаться на бегу и постоянно стирают ногти на ногах. Если участники клубов моржевания – мазохисты, то как назвать тех, кто плавает в холодных бассейнах коммерческих саун? Разве обливаться ледяной водой, принимая душ, – это мазохизм? Если танцы на пуантах – мазохизм, то как насчет занятий танцами на шесте, которые оставляют синяки под нежными коленными чашечками? А ролевые игры с мягким оружием, которое делает больно, но не причиняет вреда?

Не будет преувеличением сказать, что все эти занятия и причины для них могут иметь нечто общее. В конце концов, все мы управляем схожими версиями одного и того же бренного мешка с костями. Человеческий опыт не существует вне тела; эмоции, как и дыхание, имеют физическую основу. Они приходят изнутри, так же как мысли, пердеж и разнообразные запахи. И когда вы, я или кто-то другой играем с болью, мы в некотором смысле используем миллионы лет эволюции для своего рода биохакинга. Мы делаем себя лучше, сначала чувствуя себя дерьмово. Это весело; вполне возможно, что вам понравится.

С моей точки зрения, мазохизм – человеческое поведение, которое лишь изредка имеет отношение к сексу. Я не стану отрицать, что сексуальный мазохизм – одна из моих любимых его граней. Но! Как мы узнаем, мазохизм есть повсюду. Например, давайте начнем с одного из самых радикальных примеров мазохизма: ультрамарафонцы. Думаю, никто не будет спорить с тем, что пробежать триста километров без остановок даже на сон – настоящий мазохизм. Предполагается, что человек, который участвует в таком грандиозном мероприятии, как многодневный марафон в пустыне, должен что-то получить за свои страдания. И это, разумеется, не всегда деньги. Хотя в некоторых ультрамарафонах введены денежные призы, они еще не стали обычным явлением в этом виде спорта (хотя это может измениться). Например, в Big Backyard Ultra – гонке до последнего участника, которую многие считают самой садистской в мире, – вообще нет призов, только жетоны за участие. Люди совершают огромный подвиг ради самого опыта. Доводя тело до предела, рискуя ослепнуть от пыли и тщетно пытаясь поесть, на базовом уровне ультрамарафонцы стремятся к боли. Полагаю, они что-то получают взамен (вы сможете убедиться в этом в главе 8). Иначе зачем бежать? Должна быть какая-то награда. Это кажется парадоксальным, но в книге я покажу, как это работает. Прочитав ее до конца, вы увидите, что все виды боли ради удовольствия в самом деле очень похожи.

Если говорить обо мне, то мой личный опыт мазохизма зачастую не был сексуальным. Я была балериной, переживала физические перегрузки, страдала булимией, занималась самоповреждением, делала татуировки и работала научной журналисткой. Я использовала мазохистские наклонности для личной и профессиональной выгоды, а также для того, чтобы причинять себе боль, хотя сейчас я использую мазохизм в основном для развлечения, в частности при написании книг. Все эти принудительные действия объединяет то, что я сознательно использовала тело, особенности физиологии и чувствовала себя плохо, чтобы потом стало лучше. Я выбираю страдание, чтобы получить очень специфическое вознаграждение. Эндорфины – тот еще наркотик.

Когда я говорю о мазохизме и страдании, я имею в виду не все виды страдания. Важнейшим принципом мазохизма является то, что он всегда должен быть по обоюдному согласию. Если это не так, то это не мазохизм. И точка. В моей книге я не говорю о страдании вообще. Страдание охватывает гораздо более широкий спектр человеческого опыта. Если нельзя не страдать, то это не мазохизм. И никогда не будет. Человек, который сам выбирает бежать, превозмогая боль, или поднимать огромные тяжести, пока его мышцы не станут лопаться, – мазохист. Человек, которого заставляют делать что-то против его воли, – пленник или раб. Это не значит, что нельзя обрести смысл в страданиях, на которые человек не давал явного согласия (в конце концов, многие люди так поступают); но я утверждаю, что удовольствие от боли без обоюдного согласия – это скорее механизм преодоления, а не настоящий мазохизм, который требует выбора, согласия и автономии.

Тем не менее многие люди применяют принципы мазохизма к страданиям для своего рода биохакинга – возможно, чтобы сделать переживание более терпимым. В конце концов, боль тесно связана с системой, которая обеспечивает нас прекрасным домашним морфием.

Основная идея мазохизма, о котором я говорю, заключается в том, что мазохист всегда может прекратить страдания, которые решил себе причинить. Ультрамарафонец может остановиться. Участник соревнования по поеданию перца чили может отказаться от следующего перчика, хотя, как мы увидим позже, воздействие перца на желудок уже не остановить. Во время БДСМ-сессии человек может произнести стоп-слово. Возможность контролировать сессию и в любой момент остановиться – отличительная черта мазохизма, и ее невозможно переоценить. Если БДСМ-сессия продолжается после того, как было произнесено стоп-слово, это уже насилие. Если человек продолжает бежать против воли, это пытка. Пусть не остается никаких сомнений в том, что страдания, о которых мы рассказываем в этой книге, причиняются только по обоюдному согласию и под контролем тех, кто их запрашивает или осуществляет.

Теперь, когда этот вопрос совершенно, кристально ясен, я хочу показать вам, что мазохизм – причинение боли своему телу – окружает нас, он есть повсюду: в спортзалах, в ресторанах и на зимних пляжах. Это придает сил и пугает, это полезно и опасно. Преодолевать границы и ощущать вкус жизни; жевать порез на губе до тех пор, пока во рту не появится привкус железа, – все это каким-то образом помогает нам чувствовать себя лучше. Короче говоря, мазохизм есть повсюду. Тогда почему мы не говорим о нем?

Удивительно, что доступная литература о таком захватывающем и разнообразном явлении, как мазохизм, крайне скудна. За время исследования я перечитала множество увлекательных мемуаров и сухих научных томов. Яркие романы издательства Harlequin в мягких обложках. Научные работы со скоропостижными выводами, не отделяющие зерна от плевел, хотя эта тенденция медленно меняется. Добрые и искренние БДСМ-блоги, восхваляющие достоинства сабспейса и техники безопасности; блоги, которые действительно выполняют работу самого Господа Бога, когда речь идет о распространении здорового секса в массы. Но в промежутке практически ничего нет. Многие из написанных трудов не имеют нужного охвата материала: не показан более многогранный спектр страданий ради удовольствия, слишком много жаргона, солипсизма, специфики, чтобы понравиться широкому кругу читателей.

Но мазохизм – куда более широкое явление. Сексуальное, общечеловеческое, порицаемое, боготворимое и порой причудливое. Для балерин, танцующих на сломанных костях, цирковых артистов, проводящих электрический ток через гвозди в носу, едоков, уничтожающих перчики с растущим индексом Сковилла, – мазохизм является частью жизни. Это люди, которые стали каскадерами, потому что синяки помогают им чувствовать себя сильнее. Это люди, которые страдают от хронических болей и решают обрести автономию от своего тела, сознательно предаваясь физическому насилию. Это шоу Jackass и религиозная флагелляция. Мазохизм прячется в трудоголиках, любителях пирсинга и разнообразных искателях боли.

Однако страдание в погоне за удовольствием заложено в системе, которая избегает его обсуждения. Душные психиатры, отягощенные специфической близорукостью богатых белых парней, долгое время называли мазохизм патологией; но он гораздо интереснее, чем простые фантазии для мастурбации, которые нас к нему влекут. Мир мазохизма населяют лучшие и страннейшие из людей: по самым разным причинам они совершают такие поступки, как массовый пробег через пустыню или прыжки в ледяной океан, поедание острого соуса, пока не запросят пощады; они умоляют любящих партнеров лупить их до тех пор, пока они не станут кричать стоп-слово, умываясь слезами.

По своей сути мазохизм – это сознательный выбор боли. По моему опыту, часто причина этому – желание почувствовать себя плохо, чтобы потом стало лучше. Я считаю, что этот феномен – конструирование ситуаций, в которых человек страдает, чтобы получить гарантированное облегчение, – достоин нежного, сердечного исследования с чувством юмора. Я знаю: потому что я заядлая мазохистка, ищущая острых ощущений. Я научный репортер. И у меня есть несколько вопросов.

Первый вопрос, тихий и настойчивый, с которого началось мое путешествие, был очень простым: «Почему я такая?» Почему мне нравится боль, что я от нее получаю? Немного странно получать удовольствие от того, что любимый человек бьет меня кулаком в челюсть, поэтому я решила немного раскрыть этот вопрос. Скажу прямо: если бы ответы, которые я нашла, касались только меня, они бы остались в тайном дневнике, а не стали частью этой книги. Но как только я начала искать, то обнаружила мазохизм повсюду. Внезапно вопросы стали касаться не моих личных странностей и привычек, а людей в целом. Я оказалась совсем не одинока в своих наклонностях. Поэтому мои вопросы стали шире.

Почему люди занимаются мазохизмом? Каковы его преимущества: социальные, психологические, физиологические? Каковы издержки? Кто этим занимается и почему мы такие? Что мазохизм может сказать о человеческом опыте? Я собираюсь взять вас в путешествие, чтобы вместе найти ответы на эти вопросы – через строгий научный репортаж, любопытные и откровенные интервью, а также через призму моего личного опыта.

Посмотреть на изнурительный финал ультрамарафона до последнего участника, который многие считают худшим ультрамарафоном в мире (утверждение, близкое к абсурду по своей избыточности). Увидеть последствия соревнования по поеданию острого перца в его свекольно-красной агонии. Понаблюдать за мной, воющей идиоткой, которая бежит в ледяной зимний океан, притом что холод – мой самый нелюбимый способ страдать. Заглянуть внутрь человеческого мозга, чтобы узнать, как производится ощущение боли, и посмотреть, как наше тело помогает нам чувствовать себя лучше. Мы встретимся с цирковыми артистами, с учеными, изучающими боль, с фетишистами, с подвешенными, с едоками перца мирового класса и с балериной, ставшей тайской боксершей. Мы свернемся калачиком под рассказы профессионалов БДСМ о специальных пытках для достижения блаженного облегчения. Мы увидим людей, которые выбирают боль, и будем за ними наблюдать. Внимательно.

Эта книга исследует весь спектр человеческого мазохизма, его причины и то, чему мы можем научиться, выбирая страдания. Может быть, вы занимаетесь этим. Может быть, нет. Но все любят смотреть.

Глава 1

Вверх-вниз

Сара Лондон поднимает красивое лицо и смотрит на меня в объектив, демонстрируя для фотосессии слюнявую капу. Белый пластик с розовыми розочками; на капе курсивом выведено: «Сучка, ну пожалуйста, не надо». Слова неуклюже расставлены на мягком формованном пластике, закрывающем зубы Сары. Она говорит, что во время первого боя, который она проиграла, более опытная соперница сильно ее избила и капа наполнилась кровью. Еще несколько секунд назад, в интимной атмосфере спарринга, в мириадах сопутствующих запахов, она смеялась и визжала «Нет!», когда кто-то тяжело опрокинул ее на мат.

– Мне плевать, если попадут в лицо, – говорит она с хитрой улыбкой. – Я против синяков на теле. Но не на лице.

Разные люди переносят боль по-разному.

Сара занимается тайским боксом. Когда-то мы вместе учились балету, но сейчас я удобно устроилась на горке из шлакоблоков в подвальном помещении в Восточном Нэшвилле и наблюдаю за ее спаррингом. Мы больше не танцуем. Очевидно, мы обе нашли новый способ тревожить наши старые раны.

Я пришла повидаться с Сарой, потому что рассказывать о моих отношениях с мазохизмом невозможно, не вспомнив десятки лет в балете. Эти воспоминания – все равно что заросли ежевики, сквозь которые я пробираюсь босиком: больно, хотя есть в этом и свое удовольствие. Хочется обильно сквернословить, что уж там. Когда я спросила у Сары, не скучает ли она по балету, она молниеносно и недвусмысленно сказала «нет».

Мир балета, в моем понимании, был чрезвычайно жестоким, морально и физически, как круги замалчиваемого ада. Я провела годы, изнемогая от усталости и голода, в вечной борьбе с бедным, измученным телом, у которого решительно отказывалась уменьшаться грудь, независимо от того, какой миниатюрной я была в целом. Вспоминать о тех днях крайне неприятно, хотя страдания нисколько не повлияли на мою преданность искусству. Наоборот, это укрепило мою решимость. Балет захватил мое детство и юность; ежедневные многочасовые занятия танцами уступили место балетным классам в старших классах школы. Все лето я проводила на недельных интенсивах. Танец поглощал меня, как ничто другое. Я любила его отчаянно. Сара тоже, я это знаю.

Сейчас я вспоминаю об этом, потому что пытаюсь найти ответ на риторический вопрос: почему я такая? Почему мне нравится боль? И конкретнее: это балет превратил меня в мазохистку? Или я уже хорошо подходила для изнурительной дисциплины этой формы искусства, благодаря характеру, туманному «я», которое становится плотным и обретает имя в детском саду? (Оба предположения могут быть верны, и мое нутро подсказывает, что ответ на оба этих вопроса – да.) Если говорить о моих сложных отношениях с болью, то раньше я чувствовала стыд из-за того, что я особенная и это только моя проблема, но теперь это не так. Теперь я вижу, что специально причинять себе боль, чтобы улучшить самочувствие, вовсе не оригинально. Боль присутствует повсюду: в бутылке с острым соусом, в ледяном бассейне, на жестком полу в студии, и, конечно, она витает в воздухе в зале MMA в Нэшвилле, где Сара колошматит своего парня и получает от него удары в грудь. Написав эту книгу, я, по крайней мере, научилась не считать себя особенной. Воистину, хорошее утешение.

Желание причинять себе боль отчасти обусловлено общей биологией здорового человека. По большей части наши тела одинаково чувствуют и обрабатывают болевые сигналы: однообразие этой механики можно передать универсальным словом «ой». Это происходит примерно так: если человек стоит на пуантах, весь вес его тела приходится на кончики пальцев, и тело подает сигнал тревоги. Точно так же, если человек получает удар тренированной голенью по внешней части бедра (ноги Сары протестующе краснеют) – тело реагирует и делает это отчетливо. Нервная система срабатывает сильно и четко, нервные клетки, называемые ноцицепторами, передают в мозг сигнал тревоги – электрический ток, сообщение, которое молниеносно проходит по нашему сенсорному аппарату, как по мокрым проводам. В ответ мозг должен, учитывая контекст сигнала, быстро написать симфонию боли, которая зависит от таких вещей, как эмоциональное состояние, уровень удивления и история попадания в схожие ситуации. Далее организм вырабатывает множество сигналов и химических веществ, в том числе собственный морфин, благодаря эндогенной системе. Оказывается, эндорфин – это слияние слов «эндогенный» и «морфин». Наркотик, поступающий изнутри.

Принято считать, что эндорфины вызывают приятные ощущения и приносят кайф. Поэтому, когда я говорю, что мы причиняем себе боль, чтобы нам стало лучше, я имею в виду именно это. Боль приводит к выработке химических веществ, которые повышают настроение, и я, как и многие другие, охотно использую это в своих интересах.

Я наблюдаю, как Сара получает удар коленом в бок, – она вздрагивает и смеется. В остальное время ее лицо – маска спокойствия и сосредоточенности. Она говорит, что над ней подшучивают, потому что она смеется, когда ей больно, но я могу это понять. Нас обеих учили преодолевать боль и получать от нее удовольствие.

Мы с Сарой вместе танцевали еще со школы. Мы обе были напомаженными девочками-балеринами с искоркой озорства в глазах. В классе мы стояли рядом, разводя заднюю часть бедер, чтобы ноги выглядели худыми в зеркале, а на занятиях часами потели и пыхтели. В свободное время от подражания безупречным танцующим роботам мы курили краденые сигареты, а по ночам разучивали слова песен Лудакриса, как все нормальные подростки во время гормональной перестройки.

В культе балета есть нечто такое, что трудно объяснить человеку со стороны. Я могу легко описать, как временами было ужасно: некогда ведущий танцовщик Нью-Йоркского городского балета, пьяница, бросил в меня стул и неоднократно выгонял из класса, потому что ему была противна моя подростковая грудь; директор престижной школы-интерната делал вид, что исключает меня, чтобы посмеяться над моими слезами. Я могу рассказать, как танцовщики падали в обморок от духоты во время летнего интенсива на Манхэттене, а нам говорили убрать их с дороги и работать дальше. Жутким делиться легко.

Но что в этом хорошего? Что заставляло нас возвращаться туда снова и снова? Неосязаемые, трансцендентные вещи, вызывающие привыкание. И в конечном счете в долгосрочной перспективе игра стоила свеч.

На следующий день мы встречаемся с Сарой у спортзала, где она работает, чтобы она отвезла меня в торговый центр на занятие по тайскому боксу. Я иду за ней по коридору, исписанному граффити, ее здоровенная неоново-зеленая сумка со снаряжением заслоняет маленькое, но мускулистое тело, я словно следую за очаровательной черепашкой. Коридор ведет в торговый центр, он почти пустой, работает только магазин товаров для кинсеаньеры^[1] и зал для тайского бокса «Чонбури». Через две недели торговый центр закроется, и некоторые магазины оставили после себя мусор и просрочку, в спешке покидая его. Туалеты не работают, но я слышу, что фудкорт до сих пор открыт. Я слишком увлечена людьми, которые разминаются в зале на полу, чтобы это проверить. Вдоль стен тренажерного зала выстроились вешалки с остатками одежды из бутика (такие маленькие металлические перекладины, за которые цепляются полки), там же стоит кулер Pepsi, наполненный бутилированной водой, и полупустая двухлитровая кола. Маты имеют форму пазлов и аккуратно прилегают друг к другу.

– Почти как на балете, – говорит она. Ее фиолетовые волосы убраны в высокий хвост. – Разучиваешь связки и получаешь травмы, когда их исполняешь. Все точно так же.

С этими словами она отправляется на разминку со своим парнем, который тоже занимается тайским боксом. Они вдвоем лежат на мате, описывают ногами широкие круги и одновременно распахивают бедра. У них обоих крепкие мышцы, оба сухопарые: это характерно для многих участников сегодняшнего занятия. Когда к нам подходит инструктор Брюс, чтобы представиться, его рукопожатие вызывает у меня тревогу, которая распространяется вверх по руке. Она как деревянная. Новое ощущение. Его рука очень твердая. Когда я говорю об этом Саре, она смеется. Она это знает.

Занятие и вправду очень напоминает балет, с некоторыми отличиями в эстетике. Одежда обтягивающая, но в зале нет зеркал. Брюс называет связки, состоящие не из плие и тандю, а из ударов руками и ногами, и в зале их повторяют в парах: один человек бьет, другой держит колодки, потом они меняются. Все упражнения выполняются в обе стороны, чтобы мышцы развивались одинаково. Связки сменяют друг друга все более интенсивно, сначала их выполняют медленно, затем, после многочисленных выпадов, пота и боли, разбирают новые. Когда ученики разучивают новые связки, они неизбежно проходят период неловкости: их тело учится выполнять необходимые движения, холодно сравнивая их с молниеносностью и грацией инструктора. Знакомая картина неудачи, за которой следует восторг успеха. Ученики четко выполняют задачи, но без монастырской тишины, как в балетном классе. Люди хрюкают и кричат «у-у-у», когда попадают в цель, их лица сосредоточены. Звук удара о колодки невероятно приятен; не сомневаюсь, Сара могла бы одним ударом сломать мне несколько ребер. У нее сводит ягодичные мышцы, и она хмурится, потирая зад рукой, одетой в перчатку. Я смеюсь про себя. Вспоминаю, как она делала то же самое двадцать лет назад перед зеркалом в классах Школы искусств Северной Каролины. Искусство, которому мы посвятили наше детство, и то, что разворачивается передо мной, поразительно похожи. Тайный язык, групповые ритуальные движения, обильное потоотделение: все это вызывает у меня мощную и молниеносную тоску по балетному классу. Только в этом классе нет зеркал. В этом классе дерутся люди.

Я наблюдаю, как Сара отрабатывает связки. У нее талант к точному повторению движений, и она упорная спортсменка; кажется, она как рыба в воде, когда делает выпады, потеет и смеется после сильного удара в плечо. Однако этот смех сопровождает гримаса. Сара останавливается и потирает плечо, морщится, спарринг-партнер ее обнимает. По ходу работы я замечаю в ее движениях отголоски прошлого: как она резко держит вес на пятках, легкие наклоны, которыми она разминает подколенные сухожилия, перекаты через голову – маленькие приметы, которые видны только ее коллегам по танцам. Она легонько бьет ногой по голове гораздо более высокого мужчину, и он улыбается ей. В конце урока они делают закалку, то есть наносят друг другу серии ударов, чтобы стать еще выносливее. Сначала удары наносят по внешней стороне бедер, по мясистой части прямой мышцы бедра. Затем люди поднимают руки, и удары переходят на бока. Брюс называет это «любовные касания». Лица искажаются, пытаясь оставаться неподвижными, словно искривленная губа или сжатая челюсть могут смягчить силу удара голенью по нежной грудной клетке. Боль, чувство исполненного долга, эндорфины, простое удовольствие от культивирования экспансивной силы воли – мне это понятно. Я понимаю, почему талантливая танцовщица может найти себя в боевых искусствах. Как это, должно быть, целительно – выплескивать наружу внутреннюю агрессию балета.