Читать книгу: «Манящий рассвет», страница 3

Я отвлекся. Лодка наша уже в извилистой протоке, разделяющей Рыбнинский остров на две неравные части.

С первого взгляда видно, что места рыбные. Большая глубина, тихое течение, круто изогнутая линия обрывов. С них свисают и уходят в глубину огромные поверженные деревья. Изгибы береговой линии образуют омуты, водовороты. Позади длинная песчаная коса отделяет Староречье от Воложки. Высокий лес на обрывах – хорошая защита от низовых ветров. Нашли на уступе обрыва местечко для ночлега. Папа забросил снасти на глубину, а мы с дядей Колей взобрались по обрыву в лес. Через сто метров начались солнечные полянки. Принялись ловить кузнечиков в спичечные коробки. За поляной лесистая грива вывела нас к обрывистому берегу Воложки. Тут течение бежит конём, от перепада глубин водовороты и завихрения. Ветер постоянно сбрасывает с высоких деревьев насекомых. После заброса дяди кузнечик мчится по неспокойной воде, сам он чуть не бегом следует вниз по течению. Вот кузнечик закрутило в суводи¹⁴, следует подсечка, борьба с голавлем – и он уже на кукане¹⁵.

Чем заняться мне? Я пытаюсь обследовать остров, но ежевичные плети не дают проникнуть в глубину. Лес нескончаем. Вернулся исцарапанный на берег Староречья. Папины спиннинги трясутся от клёва. Последовал приказ: «Собирай дрова». Действительно, уже вечереет. К сумеркам оба рыбака сошлись у костра. Уловом довольны. Я ликую от предвкушения предстоящей ночёвки. За ухой и жаренной на прутах рыбе не заметили, как протоку окутала чернильная тьма. По всему невидимому глазам водоёму начала плескать рыба, вслед вышел на охоту хищник. Их мощное возмущение воды, шлепки, подскоки и тяжелое обрушение в воду дядя Коля сравнил с лошадьми. Что-то первобытное было в этом рыбьем празднике живота. Легкий ветерок стих, огонь стал гаснуть, и на нас стеной налетел комар. Развели новый костер, бросали в него траву, но спасения не было. «Репудин» тоже не помогал. Так и не заснула наша команда. Нас спас предутренний ветерок. Я было уткнул голову на рюкзак, сомкнул распухшие веки, как дядя Коля бодро заорал: «Подъем!» Я не захотел быть наблюдателем и попросил отвезти на заросший тальником остров. С удочкой, мокрый от росы, продрался через заросли к водоему. Было это озером или заливом, я не представлял. Глубина метр. Поплавок застыл на воде; поглядываю по сторонам, пока клёва нет. По воде, на песке лежат умершие бабочки – подёницы. Задумался, как короток их век! Но они отведенное им короткое время веселятся и не унывают. Зачем-то они нужны природе. Окружающий Мир чудовищно разнообразен, и все взаимосвязано в природе. Это ещё для меня неразгаданная тайна. На моём берегу цапля вобрала голову, как бы спит. Вдруг длинная шея стремительно выбросила клюв вперёд, схватила лягушку. Слева от меня слышу тихое покрякивание. Только когда восходящее солнце окрасило воду в розовый цвет, начал двигаться поплавок. Первым попался окунь, потом густера и неожиданно – крупный подлещик¹⁶. Нашумел, неумело сажая улов на кукан, но смелый линёк затащил леску в траву. Поймал и его. Камышинки вдруг перестали шевелиться. Рыба отошла, зато стало пригревать солнышко. Блаженство, согрелся, гляжу на поплавок, его оседлала синяя стрекоза. Откинулся спиной на песок, как бы на минутку, и мгновенно уснул. Отец обнаружил меня спящим с разинутым ртом, под палящим солнцем.

Слышу: «Пора, брат, домой! Улов хорош у всех». Накупавшись вдоволь, погрузились. Ползёт лодка против течения левым мелководным берегом. Однообразные тальники, осока, желтые кубышки остаются по правому борту. Застыли на посту терпеливые цапли. Звук мотора их настораживает.

Изредка можно увидеть вдалеке орлов на далёких сухих деревьях.

И тут довелось увидеть ещё одно первобытное чудо. Вода слева от лодки приподнялась, раздалась, и тело огромной белуги метнулось в глубину, отбросив донный песок и водоросли, лодку тряхнуло, плеснув через борт водой! Смотрим друг на друга ошарашенно, жестикулируем.

Следующее событие взволновало только меня. Огибаем по мелководью остров напротив города. Дядя Коля показывает мне за борт. Боже! Лодка рассекает большое стадо каспийской сельди черноспинки. Спины рыб плотно смыкаются. Целых двести метров мы бороздили стадо, пока не началась глубина. Папа объяснил, что от косяка сельди в воде раздаётся характерный скрип, и другая рыба разбегается.

Денег семье не хватало, и жизнь вынудила заниматься рыбной ловлей по-крупному. Пески на Волге, кроме пляжа, были почти безлюдными, а для длинных перемётов¹⁷ всегда желателен чистый берег. Смастерили переметы длиной двести метров, поводков с крючками на такой снасти сто штук. Всю эту громоздкую снасть мы раскладывали по мокрому песку вдоль берега. Оба начинали насаживать червей. Завозить в глубину эту громадину я взял на себя. Работа веслами нелегка, преодолеваешь течение, ветер! Зорко следил за папиной рукой. Взмах – и я лечу на корму сбрасывать свинчатку на конце снасти. Теперь нужно махать триста метров к следующему перемёту. После установки трёх возвращались к первому. Папа тянул шнур, а я снимал рыбу. Попадались все сорта рыб, но в большинстве были очень крупная чехонь¹⁸, изогнутая дугой, длиной до полуметра и лещи. Измерялся улов «чеченками». Это плетеная корзина, метр высотой и 80 см в диаметре, с откидной крышкой. Ставили её на двух кольях в глубине, чтобы не забило рыбу волнами. Вмещалось в нее 50 килограмм рыбы. Поздно вечером начинали ловиться сомята, но силы наши уже были исчерпаны, и мы сматывали снасти. На рыбалку уходило полведра червей. Добывать их было нелегко в гниющей отдубине. Рыба в то время была дешевым товаром, но мы брали количеством. Большим спросом пользовались раки. Выбирали денек потеплее и ползали с бреднем вдоль крутых берегов озера Терсинско – Берёзовское. Тина, коряги, трава, слепни и комары – неизбежные издержки производства. В таких делах без мамы никак. Мыла, варила раков сразу в двух ведрах на костре. Стоит ли говорить, что сами наедались до пощипывания во рту. Все эти операции закалили меня, сделали сильным.

Места для ловли перемётами вдохновляли наши души простором. Перед тобой распахнута вся Волга, слышен резко-певучий гомон чаек, всевозможные суда плывут по своим маршрутам, плоты с шалашами поражают своей длиной, пески с трясогузками и воронами кажутся бесконечными. Свобода опьяняет. Особенно любимы нами были мощные пески напротив Девичьих Горок. Они круто уходили в глубину. Перемёты приходилось укорачивать. Место было добычливое и дикое. Особо запомнилась одна рыбалка в этих местах. Прикатили рано, на противоположном берегу, в селе Девичьи Горки, дерут горло петухи. Как всегда, бегом осматриваю пески: коряжки, палки в сторону откидываю. Вижу большой предмет у кромки воды, подбежал – кот матёрый, утопленник. Спихнул его палкой на течение. Взялись завозить снасти. Улов радует, но к обеду вдруг перестала рыба совсем попадаться. Ищем и не находим причину. Папа предложил пообедать. Завел лодку в затон. Аппетит за Волгой всегда отменный. Устроились в тенечке у кромки леса, отдыхаем, беседуем за едой, для питья возим из дома бидончик со сливовым компотом. На глазах солнце померкло, и из-за кромки леса наползла черная туча, раздается в ширину, затягивает весь горизонт. Рванул такой ветер, что деревья легли дугой и не разгибаются. С берега вихрь налетел, забил глаза песком. Волга вскипела, да так, что клочья пены ветер бросал нам в лицо. Разразилась гроза с ливнем, припечатало нас к песку. Опасаясь града, папа лёг на меня. Молнии полощут в мокрый песок, разом следует гром, да такой, что уши закладывает. Какой ужас очутиться в лодке далеко от берегов! Волна разгулялась нешуточная. Этот «конец света» длился полтора часа. Но вот глянуло солнце, подала голос какая-то птичка. Лес воспрянул, и вернулся солнечный день! Лежим навзничь, сушимся. Туча удалялась, сверкая беззвучными молниями-зарницами. Подошли к лодке – очень предусмотрительно отец завел ее в затон! В ней не менее тонны дождевой воды, слани плавают. Нашу чеченку унесло вместе с уловом. Взялись тащить первый перемёт. Папа говорит: «Наверно задев, идет тяжело». Я подогнал лодку, но, к радости нашей, почти на каждом крючке сидела рыбина! Лещи, сомята, даже много щучек. На других перемётах тоже голавли, язи, щуки. Были и обкусанные поводки. Рыбу хранить негде, засобирались домой. Тронулись и увидели всплывшую нашу чеченку на глубине. Рыба была на месте. Улов грандиозен. На нашей базе полный разгром. Затонувшие, разбитые лодки. Собираются владельцы в артели. Сообща тянут их на берег. Мы тоже подключились к спасательной бригаде.

Иногда брали маму на ловлю перемётами. Пока лодочка бежит до места, сидим гурьбой, завтракаем. Вареные яйца, помидоры, хлеб, сушёная рыба. Надо сказать, у мамы появлялся азарт, когда стояла с подсачком и подхватывала крупную рыбину. Раз, когда очень крупный лещ сошел с крючка и устремился в глубину, откинув подсачек в сторону, легла на него животом и поймала! Смеялись все. Бабушка раньше на лодке часто сопровождала папу, но при мне уже не могла.

Надо сказать, что папа не смирился с должностью матроса. Ещё весной он поступил на заочное отделение Народного Университета искусств в Москве. Ночами решал нотные задачи, посылал в столицу и получал новые.

Я был записан в детскую библиотеку, но этим летом мне было не до книг. Утомившись за день, мгновенно засыпал и во сне всё качался, качался на волне.

Подобрался сентябрь. Папу приняли преподавателем музыки в Дошкольное педучилище, а учиться он продолжал.

На Волге я себя чувствовал взрослее своих лет, а в школе – опять пацан, школяр. Окрепла дружба с Сашей Уткиным. Отец его был летчик, и жили они в домах офицерского состава. Я часто гостил у него. Меня поразило огромное количество игрушек и настольных игр, но мы уже выросли из них. Его тянуло ко мне во двор, я был в этой паре закопёрщиком – выдумщиком. Все игры на воле были буйные. Не вылезали из рощи, стреляли из лука, прыгали с тарзанки, бились на деревянных саблях. Раз взяли с собой умного паренька-одноклассника. Мне очень хотелось с ним подружиться, но получилась осечка. Фехтовали палками и я, увлекшись, сделал резкий выпад, и моя палка вошла ему в открытый рот. Тут и кровь, и слезы, и знакомству конец.

Интересно было пугать студентов. Они табунами ходили мимо углового амбара в расположенное неподалеку Педагогическое училище. В основном это были девушки. Мы привязали к верёвке кирпич. Опускаем веревку с конька крыши. Кирпич с шумом ползёт вниз – студентки шарахаются, а с крыши ничего не падает, и сама крыша уже пустая.

Зимой слепили большого снежного коня, когда «скакать» на нём надоело, стали рыть в нем ходы – переходы, и это надоело, стали прыгать на коня с чердака. Высота четыре метра – весело и немного страшно. Саше приглянулась моя библиотека, стал брать домой книжки. Уроки вместе делать не разрешила бабушка. Наконец я придумал долгоиграющую затею. В школе сообщил ему по секрету, что дома в подвале обнаружил тайник. Он прилетел, как на крыльях. Рассматриваем вместе сделанный мною тайник, «нашли» записку с шифровкой. У Саши глаза разгорелись, рос в военной семье, про тайнописи он наслышан. Приседает от страха в темном подвале под пристроем дома. Из сада сюда можно проникнуть. Нашли вставную доску, следы. Я рисовал все новые бумажки со знаками и погружал его всё глубже в страшную тайну, нависшую над нашим домом, а может, и над городом. Потом в ход пошли ломаные гребешки, ножны без ножа. Был такой, карандаши точить. Естественно, я брал с него всевозможные клятвы молчания и этим испортил игру. Он повёлся на это и со страху тут же рассказал всё, подлец, в семье. Прихожу из школы домой, а его мать беседует с моей бабушкой. Удрать не удалось, пришлось всё рассказать. Посмеялись, и бабушка стала угощать гостью ежевичным вареньем. Дружба не кончилась. Я выдумывал ещё много, много затей, ходили вместе за грибами, купались на Волге, катались на нашей лодке. Считались лучшими друзьями. И вот забегу вперед. Я окончил школу, поступил заочно в институт, а сам работал сварщиком. Саша же, оказывается, пошёл по военной линии, стал курсантом лётного училища. Как-то стучится к нам домой курсант Уткин, уже в форме. Усадили обедать. Я с жаром повествую о своей жизни. Задаю ему кучу вопросов о его учебе – отвечает скупо, меня слушает вполуха. Вижу, не может выйти из своего мирка. Почувствовали оба, что мы стали чужими. Холодно простились и больше никогда не виделись. Он приходил формой похвалиться. Слишком мелко.

Как ни странно, но несколько лет я дружил с хулиганом Артёмовым. Его подвижность и лихость нравились мне. Кроме этого я понял и сочувствовал ему, что семья у него была ненормальная. Неудивительно вырасти человеку с расшатанной психикой. Отец Витьки был сапожником. Бил он сына для профилактики смертным боем. Как-то я заглянул к нему в квартиру. Вижу, в совершенно пустой комнате на скамеечке сидит его отец. Только я заикнулся: «Витю на улицу», как летит в меня сапожный молоток! Я отпрянул, и он с грохотом врезался в фанерную дверь. Скажу честно, вместе нам было чертовски весело. Жили мы окно в окно через улицу. Общались жестами, строили рожи. На улице всё совершалось мгновенно. То сидим на высоченной груше, то уже в роще с гор катаемся. Был у нас самокат. Ложится он на него, я на него. Любимое место – Меловая гора. Кто-то изобрёл самокат другого типа: толстый железный прут изгибался таким образом, что на двух ветвях стоять можно было, а за петлю держаться. Раздвигая ноги, можно было примитивно управлять. Мы, конечно, такой изготовили и летели вдвоем, обгоняя всех. Связь с Витькой принесла мне много бед. Была как-то обледеница в городе. Мы понеслись по пустынным тротуарам вниз по Ленинской улице. Витька был впереди, я сзади и видел только его спину. Как назло, у девятой школы нагнали старушку в тулупе. Витька, звереныш, не изменил направления, и мы подцепили её под коленки, снесли с ног, она впечаталась в самокат и помчалась с нами, выла белугой, не понимая, что с ней случилось. Сумели остановиться только у бани. Тулуп её спас. Встала и пошла, ругаясь. В школе каким-то образом об этом узнали и нам обоим снизили до тройки поведение. Для меня это было впервые – переживал страшно.

Веселый и общительный характер папы принёс любовь учениц и уважение преподавателей в училище. Он выступал в самодеятельности, читал стихи, играл любимые вещи на аккордеоне. Напряжение в семье постепенно стало спадать.

Печи в доме сжигали за зиму двенадцать кубометров дубовых дров. В июле привозили пятиметровые брёвна, ими забивали весь двор. Вот уж мы с Уткиным наиграемся от души! В бревнах расселины, мы забирались в них, как в танк. Балансировали, бегая по верхнему бревну. Потом появлялись нанятые пильщики-кольщики. Работа эта под силу немногим, утомительная, тяжёлая. А ведь приходили люди уже в возрасте! Жара, спины всегда согнуты, на них опилки пропитаны потом. На руках вздутые жилы. Обедать мы их звали в дом. Моё дело – сложить высокую поленницу. Иногда кололи крупно, и мне или маме приходилось докалывать. Как-то полено угодило маме в лицо: кровь, слёзы. Решили проводить газ. Соседи наотрез отказались участвовать. Откопали через улицу траншею двенадцать метров. В обещанное время газовики не пришли. Через день прошёл ливень, и наша траншея до краёв оказалась полна воды. Только воду вычерпали, ночью опять ливень, и траншею залило до краёв. Глиняные борта стали оплывать. Папа, бедный, залез зачищать, проклиная газовиков. Наконец труба уложена и от неё тут же подключился весь квартал. Никто ни копеечкой не компенсировал наши затраты. Газовики включили в ведомость несуществующие краны, отводы, трубы, и расчёт съел все деньги. А ещё нужно проводить отопление. Папин друг подсказал, что в соседнем доме живёт офицер-строитель, любитель выпить. Пришлось папе накачать его водкой. На следующий день нагрянул стройбат. Всё сделали к вечеру на отлично и подключили агрегат-отопитель ОАГВ.

Начался следующий учебный год. Пришёл в класс директор Юрий Фёдорович и объявляет: «Едет наш класс в колхоз убирать кукурузу на две недели. Класс ликует. Определили нас в Нижней Чернавке в кирпичное здание с двумя комнатами. Самое приятное для нас, мальчишек, было то, что наш руководитель, учительница истории, ночевала в комнате с девочками, а мы вечерами вытворяли, что хотели. Чуть свет нас вывозили в поле. Кукуруза выше человеческого роста, початки в три яруса. Для всяких проделок рай. Воровали у девчонок мешки с початками и сдавали за свои. Им оставляли пустые мешки. К вечеру уставали сильно. Некоторые валились со стоном на матрас, а я в кучке крепких ребят с темнотой отправлялся на колхозные бахчи. Набрав в мешки дыней и арбузов, крались обратно. Начинался пир. Изумительно сладкими были дыньки «колхозницы». Объедки складывали в большую пустую бочку, что стояла на входе, и прикрывали чем-то. Незаметно пробежали дни отработки, за нами пришло грузотакси, грузимся на него, и тут колхозница-хозяйка обнаружила бочку, до краев наполненную корками. Начал разгораться скандал, но шофёр торопил, и мы тронулись, помахав тёте ручкой.

Были развлечения и в школьное время. Успевающих в учебе мальчиков снимали с двух уроков на чистку снега с крыши. К школе была пристроена мастерская. Довольно высокое здание. Залезали по лестнице в двенадцать ступеней. Очищали оравой быстро, потом я предложил борьбу до тех пор, пока не столкнёшь противника с крыши. Разбились на пары. Раскраснелись, вошли в раж и сыпались с крыши, как груши, тут же лезли снова сражаться, пропустили ещё третий урок. Директор загнал нас в класс. Все были мокрые, с начищенными снегом лицами, но очень довольные.

Был в классе воришка Вовка Ивлиев. Когда он в третий раз попался, решили ему «тёмную» устроить. Накинули ему на голову пальто и поколотили. В истерике он неожиданно упал на пол. Не ожидая этого, сгрудились вокруг, и в этот момент какой-то подлец ударил ботинком ему в позвоночник. В итоге Вовку увезли в больницу. Кто ударил, никто не видел. Трепали всех, но без толку.

Учился я ровно, и девятая школа в общем оставила у меня очень хорошие воспоминания. А какие там были интересные учителя! Я был активистом в двух кружках, географическом и историческом. Руководили ими интересные люди, от того и есть, что вспомнить. Зимой была теория: ставили палатки, учились ходьбе по компасу. Потом ходили в походы. Хорошо помню первый. Во время весеннего разлива Волги нас двенадцать человек посадили в лодку. Вот уже плывём по затопленному лесу, потом по затопленным лугам. Вот сорвался рядом селезень, белобрюхие птички чибисы мелькают над водой. К краю воды спускаются ландыши.

Лодка пристала у группы деревьев, за ними очаровательные зелёные лужайки. Жить нам тут десять дней. Перевозчик сказал, что это район Холмоватого озера. С нами старшая школьная пионервожатая Таиса Александровна. Рост под два метра, худая, в толстенных очках. За глаза все её звали просто Таисой. Остаток дня усиленно готовили лагерь. На бугорке поставили палатки, натаскали дров ворох. Другой день изучали окрестности, доходили до Сухой воложки, видели, как на мелкой воде шевелит траву рыба, мечет икру. Слабые всплески, шлёпание. Уяснили, что мы на большом острове. Нас окружает вода. Ночью по очереди дежурили у костра. Ночи уже были короткими, но в темноте ухает сова, ворочаются вороны на толстых осокорях, сухие ветки роняют. Девчонки боялись. Утром я слышал блеяние барашка. Таиса мне не поверила, потом тоже услышала. Это был камнем летящий с высоты бекас¹⁹. Перья вибрировали и издавали звук, похожий на крик барашка. Неделя пролетела в играх, соревнованиях. Потом наши увлечения резко поменялись. Нашли в кустах лодку – плоскодонку с пробитым дном. Дружно притащили её к лагерю. Девчонки поделились тряпкой. Её забили в пробоину, срубили шесты и началось водное шоу. По двое ходили далеко и поблизости, все визжали от удовольствия. Смотрела, смотрела на наше веселье Таиса и попросилась в лодку. От толчка шеста лодка покачивается, Таиса взвизгивает, ойкает и вот, не забуду этого: затычка в дне лодки выскочила, вода забурлила. Таиса взвыла сиреной, крестится, потом встала во весь рост, то плачет, то орёт, прощаясь с жизнью. Мы соскочили в воду. Воды было нам по пояс, ей по колено. Как цапля зашагала она к берегу.

Много было экскурсий на предприятия города. Смотрели, как делают хлеб, цемент, выделывают кожи, дубильный экстракт. Ходили в музеи. Следующий поход в город Балаково. Опять той же компанией, с учителем истории, уселись в катер «Краснофлотец», правым берегом поползли вверх по Волге. Глазели на заводы, Терсу, Девичьи горы. Оставшийся день бродили по городку. Ночевать поместили в школьный класс. Спали на партах, но никто не пожаловался, что жёстко спать. Утром осмотрели Судостроительный завод. Мощные механизмы, крупные детали, инженер всё объясняет. Закусили в кафе, и нас повезли на закладку первого камня в котлован строящегося завода искусственного волокна. Потом повезли в Сазанлей купаться. Прожив долгое время в гористом Вольске, я поражался окружающей плоской местности, дорога ровная, хоть яйцо кати. Только залезли в тёплую воду, голубой купол неба прикрыла черная туча, хлынул ливень, дневной зной сменила скоротечная гроза. Мы пересидели грозу в воде, а бедная учительница сидела в одежде под кустом, однако наша одежда на берегу была такой же мокрой. Вдалеке рыкал гром, а нас уже грело солнышко. Машина давно уехала, и мы весь обратный немалый путь проделали с песней пешком. Хотелось пить, ноги гудели, но на то и поход.

В еще один поход нас вёл физрук. Поднявшись в гору у питомника, шли кромкой леса мимо Сутягина ключа до озера Бабушенского. Безжалостный физрук, наверное, забыл, что мы дети: «Никаких охов и стонов!» – провозгласил он. Поклажа тяжелая: палатки, лопатки, топоры, провизия на десять дней. Кое-как разбили на берегу палатки и без ужина сразу залегли в них отдыхать. Подъём рано, развязали свои торбы, сразу рубанули и за вчерашний ужин, и за сегодняшний завтрак. По свистку построились и, разбившись на два отряда, получили задание: найти с помощью компаса спрятанный флажок. Он назвал это военной игрой и раздал бумажки с какими-то каракулями и цифрами. Лихо двумя стадами углубились в лес, ничего не поняв в бумажке. Часа через два, раздвинув кусты на краю перелеска, смотрим, сидит на бугре физрук. Чтобы не впасть в немилость, сомкнули ветви и бегом к лагерю, попрятались в палатки. Мы оказались сугубо гражданские. Второй отряд вовсе заблудился и пришел гораздо позднее с ушибами и царапинами и в рваной одежде. Вечером на разборе оказалось, что физрук сидел на этом флажке на бугре. Наш отряд был в минуте от славы. Он нам объяснил, что значки означают, и мы стали выполнять его задания. Потом начались соревнования по стрельбе из лука. Я, честно сказать, втайне надеялся победить, но раньше стрелял в роще, где никогда не было ветра, а тут поле, дул ветер и расстояние приличное до цели. Победил тихий мальчик по фамилии Пыч. Умел делать поправку на ветер и неизменно попадал. Много было всяких заданий, наслаждались по вечерам купанием в озере, но поголовно у всех кончилась еда. Лазили в сады Учхоза, но яблоки были зелёные. Почесав затылок, физрук с крепкими ребятами пошли в село Терса и принесли мешок хлеба и немного сахару. Народ повеселел, купались вдоволь, загорали. Смотрим, приехали четверо мужиков с пилами. У всех форма лесников. Несколько сухих деревьев спилили и сложили стоймя, шалашом. Был у нас прощальный вечер, сами подожгли сухие деревья, разгорелся огонь до небес и до утра! И это запомнилась надолго. Назад шли по холодку тем же путём, распевали туристическую песенку «У дороги чибис…» и к обеду были дома.

В августе этого года произошло событие в среде рыболовов – лодочников Вольска. Нам шепнул друг папы Миша Ершов о новейшем способе ловли – на шайбу, описал суть этого способа. Знали об этом способе пока единицы. Когда до меня дошло, я вздохнул от досады. Три года назад прочитал в книжке «Рыболов – спортсмен» статью: «Солдатская удочка». В ней один умелец спускал к кормушке крючки на пуговице. На практике не соизволили попробовать. А вместо нас кто-то взял и попробовал. Увы! Всю ночь отливал эти самые шайбы, вязал снасти, а папа из мальковой сетки смастерил два мешочка под прикорм. Наутро мы уже были напротив вытека речки Терсянки далеко от берега на глубине двадцать метров. Спустили свои снасти, к сторожкам привязали большие звонки – боталы. Ждать не пришлось, пришел в движение сторожек правого борта и раздалось скромное – «Блямм». Папа хватает леску и сразу осел коленками к борту. Услаждая мой слух, выдал клич: «Давай подсачек!!» Вот из глубины виден жёлтый бок леща! Он плещет в подсачке, а ещё такой же с другого крючка всплывает и покорно ложится боком! Попал и он в подсачек, переглянулись, ухмыльнулись, довольные. С левого борта слышим – «Блямм-блямм». Теперь я ухватился за леску. Ворочается в глубине тяжелая рыбина, но она закрутила леску за руль, пока распутывали, лещина послушно лежал на воде. Поймали и его. Тут дунул низовый ветерок, лодку повело в сторону и обе кормушки сплелись. Пока их вынули с большой глубины, хлеба в них не осталось. Рыбалке конец. Дома я учёл недостатки уловистой снасти и в следующих рыбалках их доработали, да так, что уловы возросли до двух пудов.

К осени знали о способе сотни, а ещё через год близ фарватера стали скапливаться стаи лодок, их называли базарами. Кто ловил, а кто нет. Мы чаще всего ловили ниже села Рыбное. Там я как-то насчитал девяносто лодок. Лучше всех ловил мужик в широкополой шляпе. Папа вздыхал: «Опять «сомбреро» тащит!» Я проследил за ним в бинокль и понял: он привязывает к кормушке пучок укропа! Конечно, учли и этот фокус. Мне нравилось ловить на шайбу. В сильную жару плавал вокруг лодки. Вольница, простор, сидишь высоко на кабине, мимо с устрашающей близостью плывут суда, каждое можно рассмотреть, звякнет колокольчик – опрометью к снастям. Но ещё через год шайбу запретили, штрафовали. Ловили всё равно, но это уже не поэзия, пугались друг друга, озирались, прятали рыбу.

Папа летом был начальником лагеря на берегу Иргиза. Тут отдыхали ученицы педучилища и их преподаватели. Я решил использовать эту ситуацию. Подговорил друга Вову Куликова вдвоём пожить на берегу Иргиза. Подальше от лагеря на другой обрывистой стороне. В нашем распоряжении был лагерный «фофан». Это ладно скроенная шлюпка небольших размеров. Ходила под веслами стрелой. Раскинули на обрыве палатку, ступени сделали в обрыве. И прожили пятнадцать дней. Где только не ловили, на шайбу, удочкой, перемётами. За палаткой начинался мощный ежевичник, спелые крупные ягоды. Чай с ягодами и листьями не переводился. На кольях висели связки сушеной рыбы. Попадались нам лещи, сорога²⁰, судаки и даже сомики. Не хватало лишь хлеба. Нас снабжали сухарями знакомые рыболовы Лифановы. Их было три брата, жили в лагере семьями неподалёку. Иногда папа привозил свеженького хлебца. От солнца и купания почернели.

Наконец Вова запросился домой, и мы свернули лагерь. Я брал моторку у папы и стоял посередине Ириза. Спускал сразу четыре шайбы. Ловились подлещики и сомята. Буквально не успевал вытаскивать. Такую ловлю мы называли «доить» рыбу. Когда одолевала жара, я нырял с лодки и плыл к крутому обрыву, взбирался на него и с высоты слушал перезвон колокольчиков. С этим местом связан трагичный случай. Забегу немного вперед: когда я сдавал в институт документы, их мне оформляла вежливая, внимательная женщина – секретарь, по фамилии Говелько. Я знал, что муж ее, художник, был заядлым охотником, держал породистых, дорогих собак. И вот после удачной рыбалки я с велосипедом сажусь на паром. Парому давно пора отваливать от Тупилкиных Хуторов, а он стоит. Вскоре смотрим, с телеги грузят на паром утопленницу!! Положили на носу парома, а лицо не прикрыли. Узнал ту самую бедную секретаршу. Следом с растрепанными волосами идёт художник, и на руках у него красивая, раздавленная машиной охотничья собака. Столько горя сразу!

В описании школьных лет хочется замолвить слово о любимой бабушке Валерии Константиновне, но это трудно. Тут я буду выглядеть неприглядно. Бабушка в прошлом педагог, обладала разносторонними знаниями. Читала книги на нескольких языках. С ней советовалась не только наша семья, но и другие люди, она была очень мудра. Много труда и терпения вложила она в неусидчивого внука. А он только умом восьмиклассника понял, с каким человеком жил рядом. Открой я вовремя глаза и уши, и образование было бы несравнимо выше школьного. Она была больна и слаба, а я упрям и видимо глуп, было слишком много соблазнов: роща, сад, Волга с рыбалкой, товарищи, хорошие и плохие. Вот тут-то и были у нас с бабушкой разногласия. Учу уроки, а друзья отвлекают. В окно начинаю смотреть на выкрутасы того же Артемова, будто дурь нападает. Бабушка вместо окриков просто клала карандаш и уходила в свою комнату. Для меня это будто ведро холодной воды. Тут же начинал мучиться от угрызений совести. Принимался писать обещания. У меня случайно сохранилось одно такое из младших классов: «Милая бабуся!!! Да живёт твоя слава 1000 лет. Торжественно обещаю: не смотреть в окно, не рисовать рожи при решении задач. Выучить два незаданных стихотворения». Запоминал стихи я легко и к вечеру, выучив уроки и стихи, подсовывал под дверь разрисованное обещание. Она выходила, проверяла, что я запомнил. Уже на другой день гоняла меня по задачам и примерам. С пятого класса мы с ней разговаривали по-немецки, пели немецкие песни. Она знала с детства их множество. В школе я стал получать одни пятёрки по разговорному немецкому. Я отлично понимал, что учитель говорил. Однако потом мне это показалось ненужным – и что в результате?

Как-то вижу, бабушка решает в своей тетрадке все задания подряд из учебника по алгебре за седьмой класс. Ну, думаю, посмотрю, куда она тетрадку прячет. Нашел, заглянул, ничего не пойму: системы с тремя неизвестными она решала арифметическим способом: части, дроби. Говорит, алгебра учит всё делать по правилам, а решение рассуждением – развивает мозги.

Подруги у бабушки были все интересными людьми. С Анной Ивановной я переписывался много позже смерти бабушки и даже ездил к ней в Волгоград в гости. Смерть бабушки случилась февральской ночью, когда учился я в восьмом классе. Во мне всё оборвалось. Потерять самого дорогого и любимого человека, друга! Не помня, что делаю, схватил одежонку и помчался к любимой Волге. Сидя на льдине, дал волю слезам. Свистит метель. Папа, думая, что я решил топиться, побежал, оказывается, за мной. Вместе, обнявшись, мы возвращались навстречу новой жизни без бабушки. Я сразу повзрослел, стал серьезней и с учёбой я не хромал.