Голос, кто ты?

Тот, кто разговаривает с тобой твоими же мыслями и есть Ты.

Книга

Когда Создатель КНИГУ создавал:

Душу и Разум, со Святостью мешая….

Волшебные слова Человеку Он шептал:

«Береги Её − ОНА – живая…».

Глава1

Под сопровождение противного тягучего скрипа дверных петель отворилась входная дверь и, на крыльцо деревенской избы вышел мужчина. Студёный шквалистый ветер не по-дружески встретил его: крепко «обняв» морозной стужей широкие плечи; жёстко отхлестал ему лицо, своей «ветряной метлой», «обжигая» щёки. Мужчина, отворачиваясь и пытаясь спрятаться от «злого» ветра, подставляя крепкую спину ледяным порывам, чудом удержал дверь рукой, за дверную ручку; не дав двери распахнуться и со всего маху удариться об домовую стену. А повсюду кружащиеся вихрем снежинки лезли ему в нос, рот, не давая толком открыть глаза. «Ишь, раздухарился! Вчера так хорошо было, тихо…, а сегодня, словно с цепи сорвался…, пёс », − пробубнил он себе под нос, скукожившись от собачьего холода, ругая ветер. Попытался закрыть массивную обледеневшую с торцов дверь, оббитую войлоком. Но, отколовшаяся от дверного косяка наледь не дала этого сделать. Тогда, мужчина заново приоткрыл дверь и с силой захлопнул её; да так мощно, что сотряслись стёкольным звоном окна, сбросив со своих шикарных резных наличников пушистые белоснежные «шапки». Дверь, как родная, встала на своё место. Для уверенности, он придавил её ещё рукой, а потом и похлопал по войлоку ладонью, приговаривая: «Смазать петли надо, по теплу…, не забыть». Ветер не стихал, гоняя снежную позёмку по крыльцу, закручиваясь в завихренья, под освещение горящей лампочки, раскачивающейся от ветра на проводе. Мужчина запахнул полы полушубка друг под друга, втянул в рукава, замёршие оголённые, кисти рук, пожалев, что не надел рукавички и скрестил руки на пузе. Переминаясь с ноги на ногу, всмотрелся сквозь кромешную тьму, вглубь двора. Дворовые постройки тёмными силуэтами заслоняли собою обзор ночного горизонта, а нанесённые вдоль их стен сугробы, своей лунной серебристой белизной, разбавляли мрачность зимнего вечера. И только еле заметный свет, продирающийся сквозь ледяные узоры окон соседских домов, напоминал ему о том, что он не одинок в этом бренном мире и что ещё кто-то пытается поддерживать то основное предназначение данное Богом человеку. «Замёрший» взгляд его упал под ноги, высматривая припорошенные ступени спуска. Ещё немного постоял, словно обдумывая опрометчивость дальнейших действий и, взбодрив себя: съёжившись, встряхнув плечами, он аккуратно спустился с крыльца. Ещё раз, для верности всмотрелся под ноги, словно выбирая, куда ему вступить и засеменил в сторону сарая; протаптывая, разбитыми и великоватыми валенками, практически заново занесённую снегом дворовую тропинку.

Давно уже стемнело; и только тусклый лунный свет отбрасывал мёртвые тени, освещая холодом путь идущему человеку. А крещенская стужа подгоняла его, пощипывая и покалывая его лицо. И, вдобавок, пыталась «откусить» ему кончик носа, мешая наслаждаться ароматами морозного вечера, смешанными с запахом печного дыма, низко стелящегося по сугробам между домов, занесённых снегом по самые окна. А, убаюкивающие завывания ветра, под мелодичный художественный свист вьюги, ласкали его подмороженные обветренные уши, торчавшие из-под вязаной шапочки, наспех накинутой на макушку.

«В такую погоду хороший хозяин собаку из дома не выгонит», − вспомнил золотые слова Акасин, ещё выше приподымая замёршими руками воротник и натягивая на уши шапчушку; пытаясь ещё лучше спрятаться от порывистого ветра, пронизывающего насквозь его неказистую одежонку. «Холодно-то как. Кто-то наверно, сегодня, провинился перед «Всевышним», − попробовал согреться шуткой, кутаясь в полушубок, подходя к поленнице, под душераздирающее завывание горемычной шавки. Подошёл, смахнул с верхнего ряда палений приличный слой снега, наваливший со вчерашнего вечера и, взгромоздив себе на согнутые руки охапку замёрших облипших снегом дров, побрёл обратно к дому.

Псина продолжала скулить, довольно часто переходя в завывания. И делала это так жалобно, что наверху, у «Него», от безысходности момента и невозможности помочь ей, текли слёзы и, замерзая они, в виде белых пушистых снежинок, падали на грешную землю, покрывая её обильным слоем снега. А уже потом – весной, снег растает и воды «слёз» омоют землю, смывая грехи, очищая природу и давая возможность возродиться вновь; и попробовать ей перевоплотиться в безгреховную сущность. Но…, к сожалению…, такого ни когда не получится. И не получится лишь потому, что если не будет греха, то развалится тот основной постулат: жизнь в грехе …, и, соответственно: не будет греха, не будет ни чего…, совсем ни чего…, совсем….

«Как не околела бы, шелудивая. Уж больно жалобно скулит, сука…», − переживал Акасин, хрустя снегом грузно поднимаясь по ступеням крыльца. Поднялся, тяжело дыша сухим, свежим, морозным воздухом. Основательно потопал валенками, пытаясь стрясти с них снег, по скользкому, обледенелому, деревянному полу крыльца. Мизинцем, чтоб не уронить дрова, еле-еле, зацепился за дверную ручку и…, рванул входную дверь. Дверь с лёгкостью поддалась, да так резко распахнулась, обдав его потоком тёплого воздуха, что он еле устоял; балансируя на полусогнутых ногах удерживая дрова. Пахнувшее тёпло окутало его «шалью», на мгновение обогрев ему лицо и руки. Устоял… и ввалился в дом. Свалил, дрова на пол кухни и сходил ещё раз. Принёс практически такую же охапку, скинул валенки и, продолжая удерживать дрова, прошёл в «залу», к камину. Он любил разжечь огонь в камине и делал это каждый вечер. А потом посидеть перед сном, посмотреть на огонь; подумать, помечтать, да и просто расслабиться с бокалом благородного согревающего алкогольного напитка.

Сегодня, как обычно сложил дрова рядом с камином. Это было его одно из самых любимых занятий: разжигать камин – ритуал, для души; со всеми правилами и выверенными действиями, придуманными им самим и неукоснительно выполняющимися. Очень бережно, внимательно, даже как-то особо кропотливо осматривал каждое полено: отбирая по размеру, пристально всматриваясь, ища изъяны, присущие только этому полену, а потом: раскладывал каждое в свою кучку, согласно только ему понятным внешним признакам. И, когда все поленья разобраны по схожести, то самые мелкие, тонкие и неказистые: он их называл «уродцы», откладывал отдельно. Именно их-то и начинал укладывать в топку для розжига камина: когда колодцем, когда шатром. Сегодня − так, завтра – этак: по настроению. А иногда и от поленьев зависело: много тонких и одинаковых по длине − шатром ставил, ну а если разные и всякие, то колодцем. Оставшиеся дрова складывал рядом, в специальную подставку для дров, согласно их переборки: самые крупные попадут в топку камина самыми последними. А потом, выбирал самое ровное полено и стругал его ножом, на тонкие лучины, приготовив их для розжига камина. А когда всё готово: дрова в топке, лучины приготовлены, то подметал пол, наводил порядок. Ритуал подготовки дров и закладки их в топку камина окончен.

Вот и сейчас уложив дрова, подмёл пол около камина и осмотрелся: ища нож. И, не обнаружив его поблизости, зацепился взглядом за книгу, лежащую рядом со стойкой для дров, специально сделанной из чугунного кручёного прутка. «Ладно», − махнул рукой, да и не охота было опять сорить. Решил сегодня поджечь бумагу, хотя он не любил разжигать камин бумагой. Только лучиной, и только не спеша: настругать, поджечь и как «длинной спичкой» подержать лучину пока не схватятся огнём нижние тонкие лучинки, кора и другой древесный мусор и огонёк медленно не начнёт растекаться по всему очагу.

Когда и кто положил книгу, он не знал, так как купил этот дом только недавно – этой осенью. Поэтому, практически всё, что его окружало, было не его, а досталось ему от прежних хозяев. Что случилось с ними, он не знал, да и не видел их ни когда, а дом купил у риэлтора, практически задаром. Соответственно и книга, которую он обнаружил в очаге камина, была ни им положена и не им использована не по назначению, а именно для розжига камина.

А нашёл он её так:

***

Когда, поздней осенью, Акасин купил этот дом, то первым делом решил проверить камин.

Предыдущие хозяева редко пользовались камином. Дом отапливался газовой колонкой, и им этого хватало. А для души они любили посмотреть телевизор, и этого им было достаточно. Именно такой ответ он услышал от соседки, когда спросил и про камин, и про хозяев, которых она не видела с тех пор, как они уехали в гости к родственникам, и так и не вернулись. Так что камин, в основном, нёс функцию, как предмет интерьера, и служил скорее для антуража, чем непосредственно для того, для чего он и был сделан.

Принёс пару тройку поленьев и принялся их укладывать в камин. Но, к сожалению, был сильно удивлён запущенностью топки, её засорённостью. Пришлось дрова вынуть и вычистить от накопившейся золы и обугленных до конца не сгоревших огарков дров. И когда, в очередной раз, он зачерпнул лопатой приличную дозу остатков очагового топлива, то, под золой, оголился угол книжной обложки. Аккуратно потянул за него и, из кучи золы показалась книга. Золу с лопаты вывалил в ведро, а книгу отложил в сторону.

Так она и оказалась у него. И всё это время спокойно лежала у камина, рядом со стойкой для дров.

***

Дотянулся до книги, взял её и открыл. Обложка оторвана от титульного листа и висела на внутренней сшивки, а практически трети книги отсутствовало. Полистал, пытаясь всмотреться в текст, прогнав веером листы от корки до корки. «Начала нет. Да и темно. Ладно, разжигать пора…», − смирился Акасин. Зацепил несколько листов и рванул их все вместе: книга хрустнула. Он снова дёрнул…, и снова…. И только с третьего раза книга поддалась. В одной руке оказалась «разорванная книга», а в другой − вырванные листы. Он, когда рвал листы, удивился крепости « жизнестойкости» книги, качеством её сборки: сшивки, склейки. Откинул книгу на то место, где она лежала, и стал тщательно, каждый лист, отдельно мять в бесформенные комки и прокладывать их между поленьями.

Брал лист, осматривал: есть ли какая картинка, и если есть, то смотрел на картинку, потом мял и в топку. Вот и очередной лист, машинально сминая, заметил, что на нём картинка, разгладил и рассмотрел её. На картинке изображён старинный огромный камин, в помещении, похожем на средневековый замок, в очаге которого просматривался огонь. И два шикарных кресла, похожих на Царский трон, стоявших напротив камина, на которых кто-то сидел. Акасин присмотрелся: вроде как женщина, судя по видимому платью и мужчина: судя по сапогам, вроде ботфорты. И как показалось ему, что от камина исходило мерцание, огонь был «живой», а мужчина и женщина, скорее всего, беседовали, жестикулируя руками, держа бокалы. Картинка была очень в плохом состоянии, да ещё исполнена в графике. Акасин не поверил своим глазам, так как такого не могло быть; обвинив во всём освещение, только чуть обозначавшее своё присутствие в комнате: так как люстра «горела» на кухне, рядом, но через коридор и налево. Скомкал лист и уложил его рядом с другими. Наконец, проделав все подготовительные манипуляции, зажёг спичку и поднёс к бумаге. Бумага вспыхнула, и зарево от пламени осветило комнату.

Задёрнул тяжёлые гобеленовые шторы, оставив небольшую щель. Он всегда так делал. Осмотрел комнату, словно проверяя: всё ли в порядке. И убедившись, что всё, вроде, хорошо, вышел из комнаты в коридор. Разделся, сняв с себя уличную одежду и переоделся в домашнюю. И, как последний штрих к гардеробу, влез в свой любимый вязаный свитер, из чистой овечьей шерсти; который был ему чуть великоват по длине. Это была его домашняя «пижама», любимый свитер: дополнение к каминному ритуалу. Одевал он свитер только тогда, когда сидел в кресле перед горящим камином или когда приходили гости, что было крайне редко, так как в округе он ни кого не знал, кроме соседки, которая была у него один раз, в день заезда. А из города он ни кого не ждал – надоели все. Мог же он, в конце концов, отпуск провести в одиночестве, отдохнув от всех и, наконец, дописать книгу.

Мужчина поудобнее устроился в кресле, перед камином: укутав ноги пледом. В камине потрескивали и пощёлкивали дрова. Озорные языки, в страшном танце смерти, облизывали поленья, поглощали и пожирали их. Комната, постепенно, оживала: становилось тепло и уютно, а воздух наполнялся запахами очаговых ароматов, с солирующей ноткой берёзового дёгтя.

Плеснул себе чуток крепкого алкоголя. Погонял напиток по дну бокала, рассматривая янтарно-коричневую жидкость на просвет огня и, вдохнув пряные ароматы, сделал небольшой глоток. Задержав жидкость во рту и, немного подержав её, наслаждаясь шоколадным вкусом, начал маленькими глоточками, по чуть-чуть, постепенно проглатывать напиток, чувствуя, как по всему телу, медленно, расползалось вкусное тепло, А когда вся порция была проглочена, то дождался фруктового послевкусия. А дождавшись, заглянул вновь вовнутрь бокала, где на дне ещё оставалось немного алкоголя, и опять, смакуя, сделал глоток.

Когда алкоголь был допит и бокал опустел, он продолжил наслаждаться послевкусием, растворившимся внутри его тела, а хмельные ароматы бесцеремонно лезли в голову и, не боясь заблудиться в мозговых извилинах, бродили весёлой компанией, мешая ему собрать мысли, валявшиеся по всей голове в пьяном угаре. Акасин расслабился, купаясь в наслаждении вкусов и сбывшейся мечты его жизни. Дом…, хороший рубленый дом! И вечерние посиделки у камина в отпуске. И когда всё получилось, то он счастливый сидел в кресле, перед камином в своём рубленом доме, с бокалом в руке, понимая, что мечты сбываются и, что ради таких моментов и стоит жить….

Медленно текло время. Акасин «растёкся» в кресле, дрова горели в камине, а его глаза безразлично осматривали кирпичную кладку камина, какие-то безделушки, стоявшие на каминной полке. И, постепенно, его скучающий, хмельной взгляд переполз на чугунную декоративную решётку, прикрывающую топку, а с неё на дрова, аккуратно сложенные рядом с камином. Дрова показались ему идеальным дополнением к стеллажу с книгами, вмонтированному в стену, между камином и окном. Так, взгляд, основательно погулявший по камину и стеллажу с книгами, постепенно сполз вниз и запнулся за книгу, лежавшую на деревянном полу, рядом с дровами. «Надо ей место найти. А то лежит на полу…. Не место ей там…. Может в дрова воткнуть и пусть стоит…. Всё не на полу…, − рассуждал он, смотря на лежавшую, на полу, книгу. − Интересно, что за книга, хоть и начала нет? Взять посмотреть, может что путное…, а то сожгу и не узнаю: о чём она», − призадумался он.

Вернул пустой бокал к бутылке и встал с кресла. Подошёл к камину, присел, взял пару поленьев и подбросил в очаг. Посмотрел на книгу и дотянулся до неё. Провёл пальцем по обложке и обнаружил на кончике указательного пальца след пыли. « Ладно, в другой раз, не охота руки марать», − решил он. Приподнялся и хотел уже вернуться обратно и опять залезть под плед в кресло но…, почувствовал, как будто кто-то вцепился в него глазами. Обернулся…, и у него возникло сумасшедшее желание – любопытство; взять книгу, открыть её и прочитать: о чём она. Наклонился, не понимая самого себя и свои действия, и ту тягу, что он испытывает к книге, и взял её в руки. Тряпкой обтёр обложку от пыли и обратно залез в кресло, под плед.

Странное это бессознательное стремление посмотреть, потрогать, попробовать. Именно на стремлении познать неопознанное и зиждиться цивилизационное развитие разумности, в совокупности с химико-биологическими процессами. Но есть и другая сторона медали: любопытной Варваре на базаре нос оторвали. И вот тут нужно призадуматься и ответить на один вопрос: А стоит лишний раз искушать судьбу? Лежит себе около камина, ну и пусть лежит, для розжига. Зачем читать-то…, зачем?

Не торопясь, бережно принялся Акасин рассматривать обложку книги. Но название и автора не смог разглядеть, не было заметно: всё от времени стёрлось; и оттиски практически не просматривались. Обложка показалась ему необычной. Он присмотрелся к ней внимательнее: обложка обтянута кожей, видны были или скорее прощупывались теснения непонятных знаков и плохо просматриваемых рисунков. Покрутив книгу в руках, открыл её.

Удручающее состояние книги и не могло быть иным, зная её судьбу или, по крайней мере, понимая, откуда она к нему попала – из топки камина. Следы ожогов, по всему её «телу», не удивили его. А то, что огонь не тронул книгу фатально, а только, скажем, «облизал» обложку, совсем не тронув листы, заставили его призадуматься. Как так: «Горела и не сгорела? Если учесть, что когда чистил очаг, то зола была практически вся мелкая, как пыль. И только не большое количество не прогоревших головёшек. При такой температуре вряд ли смогла уцелеть и не сгореть, − рассуждал Акасин, разглядывая книгу, – и как ему эта мысль раньше не приходила в голову», − удивился он сам себе и этой мысли. Ну и рваный вид сшивки, и отсутствие части листов, дополняло общую картину о ненадлежащем отношении к ней и непростой её судьбе.