Читать книгу: «Червь-7 Финал»

Глава 1

В жизни человека “страшное” всегда происходит неожиданно. С болью обрушивается на голову, или с хрустом врезается в грудь. Подкашиваются ноги. Опускаются руки. Но пройдёт время – и ты уже и не вспомнишь былого. Привыкнешь. Отпустишь и забудешь. Перестанешь замечать.

И вот между этими двумя весомыми событиями и происходит “жизнь”, наполненная красками, чувствами и, порой, нестерпимой болью.

Я совсем забыл про “жизнь”. Уставился куда-то вперёд, где за сотней километров морской глади меня ждёт Она – женщина в кровавом доспехе, обозвавшая меня паразитом. Каждая буква в этом отвратительном слове медленно течёт по жилам моего организма, раздирая своими острыми краями сосуды и причиняя мне постоянную нестерпимую боль. Боль, заставляющую меня идти вперёд. Перешагивать не только через трупы рухнувших у моих ног врагов, но и через себя. Перешагивать через свои принципы, желания, стремления.

Боль не утихает. Сколько бы я не прошёл, моя душа по-прежнему пляшет в обжигающем пламени мучений. Каждый день я открываю глаза и вижу перед собой её. Я вижу женщину в кровавом доспехе и её вытянутый палец, который тычет в меня и словно с издевкой подчёркивает каждую букву в слове “Паразит”.

Уставившись на горизонт, я стискиваю зубы, сжимаю губы. Мои пальцы в кровавой корке из застывшей крови сжимают древко копья с такой силой, что раздаётся хруст не только деревяшки, но и моего доспеха. И вы знаете, мне становится чуть легче.

Прикрыв глаза, я уже не вижу у своего носа её надменного лица без маски. Не вижу тычущего в меня пальца. А вижу головы сотни кровокожих, несущихся на меня стеной.

В войне я обуздал покой.

Битва – моя сильнейшая таблетка обезболивающего. Ослеплённый яростью и злостью я бросаюсь на врагов с копьём и пронзаю их тела в кровавых доспехах в надежде заглушить боль. Заглушить боль, засевшую в глубине моей души. Но ведь я совсем забыл про “жизнь”. Обычную, людскую.

Я уже не помню “жизнь” без боли. Я даже забыл день, когда война издала свой первый крик, подобный воплю новорождённого. Минул месяц, или неделя? Быть может, это было еще вчера…

Из моей головы выпал день, когда ушла боль, а вместо неё поселилась ярость, бросающая меня на врагов. Но я точно помню, как в тот страшный день сотня глоток издали жуткий, местами мерзкий вопль боли. Первый бой. Первые потери.

Безусловно, я должен был запомнить этот день! Я не мог забыть день, когда родилась война. Когда сотня мечей, выращенных собственной кровью моих воинов столкнулись с такими же клинками наших врагов. Когда наши мечи обрушились на кровавые доспехи наших врагов и с жутким хрустом дробили их, а затем погружались в обнажившуюся плоть.

Война зародилась в день, когда над полем высокой травы раздался обезумевший ор тысячи глоток. А когда раздался сдавленный хрип, протяжный крик и свис, разорвавший горячий воздух над нашими головами, дитя войны увидело свет.

Истерзанный мир, уставший терпеть унижения, рабство и постоянные набеги кровокожих, в муках родил войну. Дипломатия, уговоры, коленоприклонство, подхалимство, лизоблюдство – это всё удел слабых. Мой выбор – острие копья в грудь противника. Смерть на ногах, а не в ногах своих хозяев. Голова, расколотая вражеским мечом, ежели ударом обухом тупого топора надсмотрщика.

В тот день, когда на поле высокой травы воины в кровавых доспехах столкнулись в битве и первые удары оборвали сотни жизни, родилась не только война. В тот день родилась свобода. Я видел эту свободу. Я видел её в окровавленных глазах моих воинов, когда их мечи из грубой корки застывшей крови ломали панцири врагов и проникали в тела, разрывая плоть и ломая кости. Один точный удар – и враг обращался в пепел. Я видел блеск свободы в глазах моих воинов, когда подхваченные ветром хлопья пепла врезались в их грубые доспехи и разбивались в пыль. Я слышал крик полный ярости, когда кто-то из моих воинов валился наземь от сильного удара, но не умирал. Упав в грязь лицом, прячущимся за жуткой маской из собственной крови, он делал жадный вдох, вбирая в свои лёгкие пепел врага. Даже сквозь узкие щёлки на маске я видел вспыхнувшие яростью глаза и искривившийся рот в вопле ненависти.

Я подарил им уникальную возможность – дышать свободой. Когда еще они позволят себе зачерпнуть пригоршню пепла и умыть своё лицо? Втереть в доспех всю пыль, оставленную поверженным врагом, а после вскочить на ноги и вновь обрушиться на противника с оглушительным рёвом, несущим в себе лишь смерть.

Рёв не смолкал, даже когда меч рассекал воздух и сносил голову очередному кровокожу. Это был рёв свободы, страшный и неумолимый. Жутко булькающий, раздающийся по всему полю высокой травы.

И так мы отвоёвывали нашу свободу метр за метром, километр за километром, деревню за деревней. Война даровала нам возможность идти вперёд, оставляя за собой усыпанные поля пеплом наших врагов. Война подарила нам свободу, о которой никто и не смел мечтать.

Когда в пылу жестокой битвы я ловил краем глаза широкий взмах меча моего воина, у меня в головы всплывал вопрос: а нужна ли им вообще свобода? Ответ рисовался в тот же миг. Мой воин мог упасть на колено перед врагом, взмолиться о пощаде, бросив свой меч к его ногам на утоптанную траву нашими ступнями, но этого не делал. И даже не допускал подобной мысли. Мой воин вкладывал в свои руки больше сил, чтобы лезвие из застывшей крови наверняка разнесло лицо противника, покрытое кровавой маской.

Эта толпа людей, которых я обратил в кровокожих, живя своей обычной жизнью, даже и не подозревали о свободе. Им никто не смел её показать. Им никто не рассказывал, как можно жить. Они боялись переступить порог дома и уйти далеко в лес. Они боялись увидеть то, чего никогда не видели. Но теперь их окровавленные глаза увидят всё, заглянут в каждый уголок их души, где непроглядной тенью страх затмевал ту часть лучшей жизни. Они очистятся от страха. Они сами себе даруют свет. Я лишь направлю их по верному пути, ведь только мне ведома дорога.

Мои стопы ступали по пыльной дороге, закиданной по обе стороны людскими трупами и изрытой стальными гусеницами сотни танков. Мои глаза видели весь ужас войны. В своих ладонях я держал последствия войны. Вот этими пальцами сжимал изъеденную пламенем одежду своих родителей!

В тот день у нас хотели отнять свободу. Забрать наши земли, принудить встать на колени перед их начищенными до блеска сапогами. Но у них ничего не вышло. Они даже и не представляли, на что способен стремительно зарождающийся в глотках страдающих и медленно умирающих вопль войны. О, да. Это страшно и жутко видеть безмолвно шевелящиеся губы, испачканные липкой кровью. Даже если ты преподнесёшь к ним ухо, всё, что ты услышишь – глухое бульканье, зародившееся где-то в глубине гортани.

У войны нет слов. У войны есть только звуки. Будь то пулемётная очередь, одиночный огонь из автомата или свист жуткой секиры, сделанной из двух содранных лиц.

Лишь звуки рождают неистовый гнев, заставляющий поднимать в воздух наши руки и опускать оружие на своего врага. Каждый звон, каждый хруст и каждый хрип вызывают во мне волну праведного гнева, несущейся по моим костям и мышцам. Я крепко сжимаю древко копья и пронзаю костяным наконечником голову врага без сожаления. Без горечи на языке и страха в глазах. Каждый мой удар дарует мне шаг. Шаг вперёд, навстречу свободе. Навстречу жизни без боли.

Хотя, я уже совсем забыл про “жизнь”. Сколько мы уже сражаемся в полях? Сколько дней мы освобождаем деревни, оставляя позади себя бесчисленные кучи пепла? День? Два? Быть может месяц?

Окидывая взглядом своё войско, я с трудом подмечаю потери. Да, в любом сражении имеются потери. По-другому быть не может. И каждая смерть эхом отзывается в моей груди. Оборванная жизнь моего воина пронзает моё сердце, подобно раскалённой игле, обжигая края раны и выделяя едкий дым. И каждый новый бой я стискиваю зубы и жду болезненного укола, напоминающего мне ради чего была рождена война в полях высокой травы. Они погибают за свои семьи, за их свободу и будущее. Они погибают с оружием в руках – а это наивысший дар порабощённому человеку. Их сердца утихали без тени страха на глазах, без тени ужаса, закравшейся под плотной маской.

И даже если сомнения заставляли сузить от гнева мои губы до тонкой полоски на лице, я обращал взор на людей Ансгара. Храбрые воины, вселяющие в моё сердце уверенность и непоколебимость в моём непростом выборе. Обычные люди в обычных кожаных доспехах врывались в плотные ряды кровокожих, упрятав страх так далеко, что даже пристально разглядывая их лица, я ничего не замечал. Людские губы подхватывали зарождающуюся молитву, нашёптывали её, передавая от одних к другим, превращая слова в звуки и, не смолкая ни на секунду, обрушивали своё оружие на врага.

Воины Ансгара хорошо знают, что такое жить в бесконечных войнах. Они знают, как бесконечные сражения утомляют, высасывают силы и лишают душу её самого сокровенного, того самого, за счёт чего её и считают душой – её духовности. Они знают, что такое сон без сна, когда за забором твоего дома беснуется твой ненавистный враг. Преданные люди Ансгару знают цену свободе, и они готовы её заплатить, ведь дальше жить прошлой жизнью они не собираются.

И даже если людей Ансгара можно принять за фанатичных безумцев, чья жизнь протекает ради сражений в бесконечной войне, то воины Зико совсем из другого теста. Их мечи, чьи остро заточенные края смазаны слюной голодной Бэтси, взмывают в воздух над головами врагов по идейным соображениям. Каждый бежал от ужасов жизни при кровокожих. На глазах каждого кровокожи лично убивали родню, щедро сея в их сердцах семена ненависти и мести.

Я узрел плоды.

Я увидел с какой болью прозревает семя. Когда цветок теряет свои листья, превращаясь в плод. В такой плод, что стальной меч с лёгкостью входит в кровавый доспех кровокожа, не хуже раскалённого ножа в масло. И я уверен, что не обладай воины Зико столь ценным даром в виде слюны Бэтси, позволяющей их стали с лёгкостью вонзаться в кровавые доспехи, они бы ни на секунду не прервали свои попытки одолеть кровокожих. Взращённый внутри их сердце гнев никогда бы не заставил упасть перед врагом на колено, сложить оружие и жить дальше под гнётом кровокожих. Слишком сильна боль от ужасных воспоминаний. Слишком сильна боль при виде человека, закованного в жуткие доспехи из запёкшейся крови. И даже я и мои друзья не стали для них исключением. Враг моего врага – мой друг. Как долго? Пока последний кровокож не обратится в прах на их земле.

В день нашей первой встречи я и подумать не мог, что стою с копьём в руке возле своего нового друга, глаза которого испепеляли меня, пытались прожечь насквозь. Ему нужна была всего одна секунда, всего один миг, один удар сердца, чтобы убить меня одни точным ударом, но его тело было в моей власти. Его мгновения, его время, его удары сердца были на моей ладони. Я мог сжать кулак – и сердце юноши замерло бы навсегда, но в тот день я даже не помышлял о столь радикальном поступке. В пылающих гневом глазах Зико я усмотрел праведную борьбу за справедливость. Битва в лесу с кровокожами не была бойней ради бойни. То сражение было борьбой за привычный образ жизни. За старый мир, где люди дышат свободой, думают о будущем и могут запланировать завтрашний день. Даже сейчас, с оружием в руках и тысячной армией за плечами я не могу спланировать свой день на пару часов вперёд.

В тот день Зико уже не мог спланировать наперёд и нескольких минут. Я спас его от неминуемой смерти, но он даже этого не осознал. Видя перед собой очередного кровокожа, его устройство мыслей было не способно вообразить благоприятный исход. Сама мысль о спасении давно потухла, оставив после себя лишь тень стремительно надвигающейся смерти.

Гнев в его глазах быстро сменился растерянностью, когда я первый начал диалог. Вместо клинка в грудь я дал ему слова, подействовавшие страшнее стали. В тот день я изменил его мир. Подарил надежду. Я смог подарить ему не только завтрашний день, но и возможность заглянуть в будущее.

Конечно, мы не стали закадычными друзьями, но и врагами нас явно назвать было нельзя. Порой, видя перед собой загорелое лицо Зико, чьи глаза постоянно глядят на меня с сомнением, я вспоминаю фразу: враг моего врага – мой друг. Мой друг… Возможно, когда-нибудь он взглянет на меня иначе, и я увижу на его лице искреннюю улыбку, а взгляд блеснёт искренним уважением и непоколебимой дружбой. Именно этот блеск я подмечаю во взгляде моих друзей, согласившихся идти со мной до конца.

Но одной пары глаз я так и не досчитался. Зико. Мы уже минули сотни километров лесов, прошли дюжину деревень и обратили в прах не одну сотню кровокожих, но Зико так и не вышел из леса к нам на встречу.

Мне было чуждо это чувство, но она болезненно протекало по моим сосудам, дёргало за каждый нерв, стоило мне вспомнить его имя. Оно призывало к ярости каждый раз, когда мы уничтожали появившийся отряд кровокожих на нашем пути, а Зико так и не появлялся. Я испытывал волнение. Я действительно переживал. И порой, меня пугало это. Эти чувства… Эти переживания…

Это не моё!

Я никогда не испытывал подобных сентиментальностей. Я – эгоист. Я всегда думал лишь о себе. Всегда. Когда каждый день живёшь с мыслью, что завтра не настанет – хочешь не хочешь, а станешь думать только о своей шкуре. Когда твой город объят пламенем, первые дней десять ты переживаешь о других. Ты сопереживаешь каждому, кто потерял близких. Видя чужие слёзы на глазах, твои глаза вдруг тоже увлажняются, слёзы бегут по щекам. Но потом ты устаёшь. Устаёшь переживать, устаёшь плакать, устаёшь вопить от страха, когда соседний дом складывается как карточный, а волна пыли окутывает всех, кто стоял рядом. И ты больше никогда своих соседей не видел. Может быть тогда я утратил свою человечность. Я забыл, что такое быть человеком. Испытывать переживания, любовь, страх за друзей. Так странно… Так необычно…

Эти чувства… Эти переживания…

Я словно вновь их обретал. Человечность постепенно возвращалась ко мне. Вливалась в моё тело.

Моё тело…

Я уже начал забывать, что я из себя представляю. Какой ужасный и мерзкий. Тонкий скользкий червяк, извивающийся в чужих кишках, забитых гниющими фекалиями. Мой тело – это тело Инга – бедной девочки, чьё сознание я поработил, но с каждым днём я ощущаю, как моя власть над ней медленно, но утихает. Каждый день я чувствую, как становлюсь человеком. Впервые я испытал искреннюю радость от общения с друзьями. Мы побеждали, и вместе ликовали. Мы поднимали наше оружие к небесам и громко вопили во всю глотку. Булькали, но радовались. Искренне. Меня впечатляли пережитые эмоции, и за это я мог благодарить только Ингу, поделившеюся со мной своим спектром эмоций.

Каждый новый день лепил на меня новое мясо человечности, но и с каждым днём я ощущал, что моя смерть всё ближе и ближе. Парадокс, но вскипающие внутри меня чувства не позволят мне полностью поглотить тело Инги. Видимо, такая природа. Любовь убивает. Понимаете? Инга молчит, но её человечность постоянно общается со мной. Порой ругает, заставляя испытывать сожаление и стыд. А порой радуется вместе со мной. И постоянно призывает быть внимательным и не спускать глаз со своих друзей.

Вот и сейчас, после очередной победы я глядел куда в сторону в надежде увидеть там Зико и его людей, идущих нам на встречу. Никого. Пусто. И эта пустота пугала меня. Мне нужно разыскать Зико, немедленно.

Мы шли разбитой дорогой, пронизывающей быстро лысеющие леса, скалистые горы, увитые клубящимися облаками, и пологие холмы с пожелтевшей травой. Стоя на одном из них мы видели вдалеке блеск моря и повисшее над ним обеденное солнце. Цель уже близко, сомнений нет. Протяни руку и подставь солнцу ладонь. Горячие лучи согревали кровавую корку, вызывая лёгкий зуд. Приятный, отвлекающий от реальности. Но в тот день реальность никак меня не отпускала. Мой взгляд постоянно отлипал от горизонта с линии морской воды и прыгал на пожелтевший лес по левую от меня руку.

– Тебя что-то беспокоит, Червяк? – спросил Дрюня, стоя рядом со мной. Его взор непринуждённо падал на горизонт, видя вдалеке конец дороги и конец путешествия, вызывающее у моего друга лишь тревогу.

– Друг мой, – произнёс я, в очередной раз переводя взгляд на лес, – идёт война. Каждая секунда для меня – это беспокойство и тревога.

– Не думай, что ты один переживаешь. Мы все испытываем тревогу, пробуждающую в нас страх. Никто из присутствующих рядом с тобой не знает, что ждёт его впереди, – Дрюня кивнул подбородком в сторону горизонта.

Лицо, покрытое коркой из высохшего гноя, не могло выразить ни единой эмоции, словно оно было мертво, но мышцы под кожей силились изобразить хоть что-то, но безуспешно. Даже его губы, изрытые трещинами и усыпанные хлопьями белёсых струпьев, с трудом поспевали сжиматься и разжиматься за каждым произнесённым словом. И лишь болезненно лунные глаза выражали беспокойство каким-то мутным блеском, который явно от меня что-то скрывал.

– Мне нужно разыскать Зико, – сказал я.

– Только тебе? – возмутился Дрюня с тревогой в голосе.

Морской ветер приносил свежий воздух, а вместе с ним и прохладу. Я не замечал температурных изменений, и мне не нужно было кутаться в мой уродливый плащ, похожий на лоскутное одеяло, где вместо привычных кусков ткани мастер предпочёл взять человеческие лица. А вот Ансгару и его людям приходилось разжигать костры и усаживаться вокруг пламени плотным кольцом. Юный правитель грел ладони у костра, когда наш разговор дошёл до его ушей. Я заметил на его лице интерес. Любопытство заставило юношу покинуть кольцо воинов и двинуть в нашу сторону. Его кожаный доспех громко шуршал при каждом шаге. Непослушные чёрные локоны закидывало ветром назад, когда накинутый на плечи тяжёлый плащ из медвежьей шкуры неподвижно свисал до самой травы. Холод жадно укусил его ладони, и парню пришлось их спрятать от ветра в глубине накидки, где помимо естественного тепла он всегда мог погрузиться в родительский очаг. Даже стоя в десятке метрах от парня, я видел, как он кладёт непокрытую перчаткой ладонь на череп своего отца, ставший частью смертельного оружия – жуткой дубины, проламывающей доспехи кровокожих подобно тонкому люду – и теперь висящим на его кожаном поясе.

Новый порыв ветра ударил Ансгара в лицо, заставив его сильно скривиться. Совсем недавно этот юноша был так молод, был так наивен. Он был красив, его губы всегда дарили улыбку, способную поднять боевой дух. А сейчас я видел идущего мне на встречу хмурого мужчину, закалённого в бою и утратившего какую либо наивность. Со стороны могло показаться, что Ансгар скривил лицо от холодного прикосновения, но нет. Его мужественное лицо сжалось от боли, причинённой страшной раной. Уродливый рубец омрачил его лик, нарисовав бледную кривую полосу почти через всё лицо; ото лба до левой щеки, чудом не лишив парня левого глаза и всех зубов на верхней челюсти. Другие считали, в том числе и Дрюня, появление шрама – дар битвы. Награда, врученная из рук врага. Получить такое страшное увечье и остаться в живых – удача, сопутствующая лучшим воинам. Да, его плоть на удивление быстро срасталась, но это не делало Ансгара бессмертным. Я был точно в этом уверен, несмотря на то что почти тысяча глаз узрели, как клинок из запёкшейся крови в тяжёлом ударе лёг на голову юного правителя и рассёк лишь плоть, не расколов на куски череп парня.

В тот славный день на людских глазах родилось новое божество, способное противостоять врагу и вести солдат к победе. Я мог лишь порадоваться за Ансгара, искреннее. Но всё же я знал – воткни ему между рёбер меч из запёкшейся крови прямо в сердце – и парень умрёт. Выдавит из лёгких последний воздух и рухнет замертво на землю. И поэтому моей главной задачей было одно – не дать “новому божеству” умереть на глазах сотни воинов, дабы не подкосить их воинствующий дух.

Тяжело шагая по пожелтевшей траве, Ансгар поправил висевший на его спине щит. Еще один мой дар “бессметному воину”, похожий на кусок выломанной двери грязной коммуналки. Лёгкий и крепкий, способный сдержать ни один удар кровавого меча или тяжёлой секиры (мы проверяли), а потом и сам Ансгар имел возможность не раз убедиться в его прочности, скрывая свой изуродованный лик за куском запёкшейся крови.

– Инга, – выдавил Ансгар, поравнявшись с нами. Перепаханные мечом губы продолжали приносить боль, кривя лицо парня. – Море совсем близко, а как я понял – это и есть наша цель.

– Ты всё правильно понял, Ансгар. И мы не отступим от нашей цели.

– Да, но твой взгляд устремлён совсем в другую сторону. И меня это беспокоит. Я теряю людей, и каждая утрата – боль, пронзающая не только моё сердце, – Ансгар повернулся к своим людям и умолк, давая нам услышать их разговоры о тёплом доме, горячей еде и глубоком сне. Усталость чувствовалась в каждом брошенном в огонь слове.

– Поверь мне, – сказал я, уставившись на Ансгара, – я разделяю твою боль, и переживаю не меньше твоего. Но у нас есть еще друзья, которым нужна наша помощь. Мне придётся покинуть вас, на время.

Лицо Ансгара вновь искривилось. Но не от злости или боли. На его глазах отразилось разочарование. Изуродованные губы сжались ради пары слов, но произносить их он отказался. Он всё понял, спорить со мной нет никакого смысла.

– Я ряд, что ты меня понимаешь, Ансгар.

– Я иду с тобой? – спросил Дрюня.

– Нет…

– Но ты не можешь идти один! – гаркнул Дрюня, готовый чуть ли не взорваться на месте. – Ты не можешь так расковать! Оглянись…

– Я полностью осознаю все риски…

– Оглянись, Червяк! – лунные глаза быстро спрятались за веками, став двумя тонкими белыми линиями. – Эти воины… Эта армия обратиться в пыль. Твоё сердце остановиться – а вместе с ним и все эти люди исчезнут по одному щелчку!

– Я всё обдумал и давно принял решение. Нет смысла всех гнать на поиски Зико. Мне нужно, чтобы вы остались здесь. Дорога от моря одна, и она у нас под ногами. Если новые отряды кровокожих пойдут вперёд – мимо вас они не проскочат.

– А если мы не справимся? – спросил Ансгар.

Его вопрос вызвал у меня улыбку.

– Если вы не справитесь – тогда и я вам никак не смогу помочь.

Ансгар опустил глаза и с пониманием кивнул. По пути мы встречали отряды кровокожих разной численности. Попадалась и сотня голов и три сотни. Но не более. Шанса на победу у них не было никакого, но пощипать наши войска они были всегда рады. Бросались без разбору. Их даже не останавливал горизонт из голов тысячной армии за нашими спинами. Был ли таков план врага, или это было самоубийственным недоразумением – я понять не мог. Но с каждым убитым врагом, с каждыми кровокожим, которого мы обращали в прах, я точно знал одно: их хозяин ощущает потерю каждого воина. Он словно прощупывает нас, пытается сосчитать каждого. Готовится к худшему, и, конечно же, пытается хитрить. Он искусно отвлёк нас от главного – от Зико – видимо осознавая его важность в этой борьбе.

Я прекрасно понимал, что новый отряд кровокожих появится на горизонте совсем скоро, и его основная задача – отвлечь нас. Отвлечь меня, переключив на бессмысленное сражение. Но я раскусил своего врага, и смогу даже подыграть, бросив в бой свою армию. Пусть наслаждается, пока я буду плести свои дела.

– Ансгар, Дрюня, вы останетесь здесь, – решительно заявил я. – Скучать вам не придётся, поверьте мне.

– А ты? – спросил юный правитель, кутаясь в медвежий плащ.

– Я возьму с собой сотню воинов, – я повернул голову в сторону кучки кровокожих, за спинами которых стояла огромная мясистая детина. – Возьму Хейна. И, конечно же, Кара пойдёт со мной.

Волчица, затянутая болезненной коркой застывшего гноя, всё это время сидела у моих ног. Она стала свидетельницей нашего разговора, она побывала в каждой битве, забирая с собой десяток, а то и два десятка врагов, безжалостно перегрызая им глотки своими острыми зубами. Она получала увечья так же, как и остальные воины. Она давно стала неотъемлемой частью нашей армии, а мы для неё не просто хозяевами. Мы стали для неё родной стаей.

Я опустился на колено и провёл ладонью в кровавой корке по облысевшему загривку Кары. Наши застывшие на коже выделения издали неприятный скрежет, словно напильником проехались по ржавому металлу. Но я и не пытался сделать Каре приятно. Моё поглаживание – жест доверия, на который Кара всегда откликается с радостью.

– Нам нельзя разделяться, Червяк! – вновь встрял Дрюня.

– Нам придётся разделиться! – прошипел я Дрюня, вставая с колена. – По-другому нельзя.

– Но почему? Почему мы не можем пойти вместе?

– Ты хочешь пустить очередной отряд кровокожих в огород? Представь что будет, если по этой дороге три сотни, а то и тысяча кровокожих вновь разбредутся по нашей земле.

Дрюня перевёл взгляд на видневшийся вдалеке край моря и, стиснув пожелтевшие от болезни зубы, спросил:

– Ты уверен, что их численность столь высока?

– Я ни в чём не уверен, и именно поэтому вы остаётесь здесь.