Заговорщица

С небес под землю

Эх, одолела зависть, уже доедает жадность,

Янтарный сосуд – сердце – яблоком не держалось

На ветке своей. Упало, дождавшись зорьки.

На своих двоих, как на чужих, перейду озера,

От яблони старой сбегу за лесные чащи -

О, высшая сила, уж не назови пропащим.

О, высшие тени, ведите в тени за руку,

А то компас старый сведёт до шестого круга.

Древняя сила умеет травить загадки…

Когда не вернусь – уж не назовите гадко,

Забудьте о потревоженной мною тайне…

Эх, одолела зависть – я ею стану,

Одним из семи ли отпрысков лабиринта -

Девять дверей, и каждой да быть открытой?!

Уже доедает уныние – чтоб досы'та,

До косточки. Высшие силы, хоть вы спасли бы.

А к яблоне старой теперь не увидеть хода.

В чем-то вина гордыни со взглядом гордым,

В чем-то вина сосуда, что падал камнем.

Гнев доедает. Да им бы теперь восстать мне

На древней ладье за драхму плыву по рекам,

По скалам взбираюсь до Нового не-Эдема,

А там… Одолели, черти. Доели, звери…

Бойтесь меня. Ведь сила добра не дремлет.

(Хоть силы добра и тянут святые руки

К девятому кругу не счесть, по какому кругу.)

Древняя сила умеет писать поэмы.

Вот любопытно: кто после меня б стал ею?…

Отпрыск чернокнижника

Называйте меня монахом или выжженным чернокнижником:

Инквизитор меня убил и

Оставил взаправду выжженным.

Не успел я сказать: "Спаси" ,

Обещать что-то льстиво, приторно,

Отвести чтобы три беды:

Казнь, забвенье и инквизитора.

Говорили мне много слов

О призваньи моем отравленном,

Я тогда посмотрел золой -

Черным оком греховно-праведным,

Взбудоражил обильем чар -

Так, мол, пустите на три стороны.

Я ведь думал, нет палача

Колдуна побороть способного,

Но явился… Родная кровь -

Не очищена, не разбавлена.

Он смотрел на меня золой,

Будто только извлек из памяти,

Как я снова явился в час,

Даже свыше мне не назначенный.

Приказал мне золой молчать,

А зола разразилась плачем

В глубине своих темных вод.

Шаг – и стал бы я теми водами.

Три беды тогда не отвел -

Дым над средневековым городом.

Не спроста народ городской

Черноглазых звал паразитами.

В свой костер я забрал с собой

Даже местного инквизитора.

Твоими молитвами

Будет гореть. Как и пламя. Как…

"Ну же, держись. Вот, держи – рука!"

Будет лететь, как чернильный дым…

"Вниз со скалы. Не понять – кто? Ты!"

Будет висеть, как на нити уз…

– Не подходи! (За) тебя боюсь!

Будет тонуть, не подам я рук.

"Ну же! Рука! Да держи, дарю!"

В миг мне рассудка не помутить.

"Разве темно? Так на свет иди!"

В жизнь не поверю во "враг" и "друг".

"Не за тебя. Но с тобой умру."

Кто подойдет ко мне – в раз прочту.

"Ну же, прильни к моему плечу…"

Будет, как книга, насквозь прочтен.

"Ну же, приляг на мое плечо…"

Без колебаний пошлю на смерть.

"Я за тобою пойду на свет".

Брошу со скал, как бескрылых птиц.

"Меня прости, и со мной простись."

…

"Гибни"… разбилось о два клыка…

"Ну же… Сгори… Как и пламя… Как… "

Вышел Месяц

Не в грядущем-прошлом взошла Луна,

Здесь, во тьме, идет и во тьму глядит.

"Брось, сестра, парадный ты свой туман,

Гвозди и топор забери – твои,

Больше меня Месяцем не зовешь…

Больше шаловливой не окрестишь… "

Луна из кармана достала нож.

"Будешь ли бороться за свою жизнь?"

Тьму она всё дразнит: "Да нападай!

Бьет в твоей материи импульс сил!"

"Где ещё недавно была вода,

Кровь прольется как бы из-под земли…

Знаю – ты любила зловещий цвет,

И любила огненный свой обряд…" -

Вроде бы Луна говорит себе,

Вроде бы с Луной говорила тьма.

"Да, сестра, твоих надо мной побед

Не исчесть-не вспомнить-то существам,

Но теперь я – сила, и я – везде,

Месяц, смерть несущий. Ты – лишь туман."

Из глубин пространства раздался смех.

Часто-часто тьма говорит с Луной:

"Так уж быть, игрушку оставь себе.

Гвозди и топор заберу – мое…

Разлиную шкурку на лоскуты,

Вобью гвозди, чтоб ты не шла в мой дом…"

Тьма ушла от тела больной Луны

Вновь топор войны позабыв у ног.

Снова гвозди там, где хранился нож,

Снова кровь, где раньше была вода.

И Луна багряная, как вино,

И Луна опять провела обряд.

Песня о свете сирен

В те времена сестры те пели до полнолуния,

Те языки-взгляды злы их назовут колдуньями,

Те языки-сглазы сестер назовут сиренами,

Хоть сестры и русалки лишь – да языкам верили.

А те языки злые, себя окрестив шаманами,

Всюду-везде руки вплели, всюду-везде прощали их.

На берег лилась песня протяжная, в сто ночей,

Рыдали русалки, стенали: "За что – зачем…? "

Ах, почему ж люди лжецам свое чудо вверили?

А чудо цветет клевером, чудо поет сиренами.

Значит, пути наши пойдут-разлетятся порознь.

"Коль хочу спасти тебя – вплету ленту в волосы" -

Говорила русалка та смертному одному,

Приняла ленточку, дар, дабы отвести беду.

Ему – чешую на шею – от злых языков, не точить мечи,

Чтобы уберечь его, освободить и вылечить.

Сестры нашли спасение, дабы не стать сиренами,

Добрых нашли людей, да и чудо своё им вверили,

Озером своим призваны, чудом луны отмечены.

Парень нашел русалку ту и перерезал ленточку.

В те времена сестры те пели до полнолуния,

Обречены были уйти, взяв с собой чудо юное.

А с языком-сглазом сражаться – не хватит сил.

А сирены – русалки лишь, которых не спасли.

***

Поверни оглобли – и с глаз долой!

Видно ж, потускнели твои рога,

Значит, и со мной, бесконечным злом,

Тебе, черт бескрылый, не совладать.

Обернусь сиренью – и зацвету,

Приму облик птицы – взмахну крылом,

Стану самим ядом и, выпив ртуть,

Все вокруг разрушу одной рукой.

Расстреляю стрелами Стольный Град,

Что лежит в заоблачной стороне,

Стану вожаком, соберу собак,

Прикажу им заживо есть людей.

Разведу костер, подожгу Луну:

"Плохо вижу. Хей, проложи маршрут!"

Никакому сердцу не хватит рук,

Чтобы доказать мне, что я умру.

С вечностью бродить по земным полям,

По огню, по воздуху, по воде.

Взгляд поднимешь: не было здесь меня,

А глаза закроешь: "Проснись, я здесь!"

Поверни оглобли, да от ворот -

Здесь собаки-стражи не ласки для!

Я в костер небесный подброшу дров,

Чтоб пуститься в свой ритуальный пляс.

Точно знаю – здесь меня не найдут.

Здесь собаки-воины не ласки для.

Видят: рога меркнут, теряю дух.

Слышите приказ мой? Доесть меня!

Странности

Гори все гаром, пойду босой – по траве, к рассвету,

Слыхал, что там лишь могу погибнуть не от удушья.

Водой все лейся. Пойду наощупь. Лети все пеплом."

– Останься, парень, побойся бога, тебе же хуже!

– Останься, парень. Отсюда виден ходячий замок.

– Останься. Знаешь, а ведь вас много, ведь ты не первый,

Кому так скучно, кому жизнь – горечь, а дёготь – сладок,

Кому так просто предать и бросить. (В себя поверить!

Какая черствость! Какая глупость! Ну, это ж надо!

Ведь здесь – просторы! Растут березы. Пушатся вербы.

А ведь – и правда! – отсюда виден ходячий замок!

Какая глупость! Какая дерзость! В себя поверить!)

Ушел? И чёрт с ним! Дорога – тканью, долины – солнцем!

В одной пусть лодке, в одном болоте с другими тонет.

Ему сказали: будь осторожен, не плюй в колодец?!

И что он сделал?! Пошел топиться. Ой, мерить донья.

Прошло лет десять, а, может, больше. О нём забыли.

А он вернулся, живой, здоровый, чуть-чуть усталый:

"Я все увидел. Дышал природой. Летал, как дым я!"

– Как так – вернулся?! Живой к тому же?! Ну, странно, странно…

Люди

Люди-однодневки живут себе,

Люди-однодневки живут во сне,

Ходят, как сомнамбулы, по ночам,

Высшим силам молятся при свечах.

Видят свет сквозь тонкую кожу век,

В приступе иллюзий горят в огне,

В приступе искусства их жжет вода,

Думают, что истина им воздаст,

Выстелит ковровую от небес -

Им без её помощи не долезть.

Люди-однодневки идут до тьмы,

До победы, чтоб, наконец, отмыть

Грех великий. Может, кто б приютил

В куще древ безоблачных.

Мир тот тих.

Песни-однодневки там не звучат,

Не тревожат голову по ночам,

Не заставят ночью ходить во сне.

Не заставит таять на коже снег

Мир тот тихий, сумрачный и пустой,

Пустит он лишь тех, кто себя же смог

Приучить без век на себя смотреть.

А иным – до света земная твердь.

А иным – всевидящим – слепота,

Не убьет ни пламя их, ни вода.

Людям-бесконечностям – все прощать,

Людям-однодневкам – так нет пощад.

Людям-однодневкам – судьба своя,

День от дня за полночь себя съедать.

***

Вставать за полночь, искать в пространстве

Слепую тень, что не прячет дрожь,

Зовёт на помощь, молит о казни,

Зовёт на помощь, так уничтожу.

Следы на стенах от чёрной крови

Упрячу в белую акварель. Вы

Знайте, люди, вы мне не ровня,

Тогда – возможно, но не теперь.

Вставать за полночь и беспробудно

Ходить, учиться ходить во сне.

Я злобной буду, коварной буду.

Вы вряд ли сможете уцелеть.

Ходить, светиться огонь-зарею,

Горят, как искры горят – глаза.

Я буду злобной и буду злобой,

К запрету руки – нельзя, нельзя.

Вставать под утро, ища глазами

Больные души слепых теней.

Ты, мир, слабее, признай, признай же,

Что ты утратил прислугу-смерть,

Теперь я – войско, и я – пространство,

Уже не нужно ходить во сне.

Я буду болью и буду страстью,

Не дам к заутрене уцелеть…

Почти успела. Пришла живая

Жар-птица, Феникс, огонь-заря,

Мое проклятье. Я ей – исчадье.

Но жизнь за полночь прошла не зря…

Добрейшей ночи вам, че-ло-ве-ки,

Ближайшей ночью скажу: "Прощай",

Порву-сломаю чело и веки…

– Спи, милый. Просто ночной кошмар.