Не сдержав любопытства, я открыл окошко и попытался рассмотреть лицо старика. Скрытая во тьме черепная коробка смотрящего прямо на меня мужчины пугала. Практически облысевший, с впалыми щеками, длинным носом и широкими глазами он смотрел на меня будто на отражение в зеркале. В этот момент наши оценивающие движения головой совпали в точности.

– Это сделали санитары? – спросил я, избегая странного ощущения схожести.

– Нет, он сам себе его отрезал. Видимо, не хотел сообщать о своих галлюцинациях родственникам, думал, они отвернутся от него… Как видишь, не помогло. Но он все равно благодарен тебе за помощь и за то, что ты не оставил его с этими санитарами наедине.

– Он поймет меня, если я с ним заговорю?

– Вряд ли, у него сложная форма шизофрении.

– А что за диагноз у вас?

– А у меня его нет.

– Это невозможно…

– По счастливой случайности я даже избежал лечения током и других жестоких вещей, в отличие от многих присутствующих здесь…

– И как вам это удалось?

– Наверно потому, что профессору интересно со мной общаться. Хотя… – Незнакомец с секунду подумал и с улыбкой продолжил: – Возможно, я чего-то не помню. Память подводит, как никак старость на пороге. Не советую доживать до такого состояния, но мне, как видишь, особо деваться некуда.

– Вы довольно грамотно ведете речь. Как вы вообще оказались здесь?

– К сожалению, я и этого не помню.

– Тогда о чем вы разговариваете с профессором?

– Видишь ли, Лоренцо, у меня особый взгляд на мир. И ему, видимо, интересна моя точка зрения. Профессор изучает меня… а я изучаю его. Но только я это делаю от нечего делать и затем играю с его восприятием… Послушал бы ты наши беседы… – Мужчина замычал, с упоением вспоминая озвученные темы. – Мы – философы альтернативных миров, вот кто мы с ним.

– Так вы все же понимаете, что не совсем здоровы?

– Почему ты об этом спросил?

– Вы признаете себя выходцем из альтернативного мира.

– Нет, ни в коем разе, это он пришел в мой мир, причем без приглашения. Но я не против мирных переговоров.

– Тогда, получается, по-вашему, болен профессор?

– А ты умеешь задавать правильные вопросы. Как бы тебе проще объяснить… – Через секунду его голос стал грубым, а взглядом будто сам дьявол овладел. – Я его почти убедил в этом.

Затем я мгновенно закрыл окошко, не в силах стерпеть гневный взор.

– Чертовщина какая-то, – прошипел я, уходя от палаты прочь.

– Дорогой Лоренцо, я хочу, чтобы ты внял моим словам! – выкрикнул старик в закрытую дверь.

Но я уже не хотел его слышать и просто шел вперед в попытке забыть лицо и странный, злобный и одновременно манящий голос.

Как-то невзначай я спросил Хэнка об этом старике, на что он кратко ответил, что, не считая пациентов, единственным, с кем этот сумасшедший разговаривает, является профессор Нил Эшвурд.

Вскоре сама судьба заставила нас встретиться на лестничном пролете уже в ближайший рабочий день. Я сразу узнал его, так как познакомился во время трудоустройства. Он был членом приемной комиссии, но наверняка меня не помнил. Как-никак прошел почти месяц. И вот я заговорил с куда-то спешащим профессором:

– Сэр, вы можете уделить мне две минуты вашего времени?

– А какой, собственно, повод, молодой человек?

– Поводом служит пациент палаты 204.

– Мистер Нэйман? Он с вами разговаривал?

– Не особо, но предпринял попытку войти в доверие.

– Странно, он редко общается с персоналом…

– Он упоминал о вас, – прервал я Эшвурда, пытаясь еще больше заинтересовать.

– Да? Как интересно. И что же… – Профессор замялся. И после паузы сменил тему. – Впрочем, давайте обсудим наш разговор у меня в кабинете.

– Но вы не туда идете.

– Сначала я должен пройти по палатам, сделать осмотр, и так как я уже опаздываю, приходится торопиться.

– Через два часа вас устроит?

– Приходите лучше через три, сегодня я как раз обещал поговорить с нашим заумным Нэйманом. Надеюсь, он не выкинет сюрпризов.

– Простите, а о каких сюрпризах речь?

– Молодой человек, возможно я с вами поделюсь, но точно не сейчас, мне нужно спешить.

– Хорошо, хорошо, я приду ровно через три часа.

– Договорились.

Через обговоренное время я постучал в дверь. Подождал. Тишина. Затем постучал еще, но по-прежнему никто не открывал. Тогда я опустил ручку и медленно, словно чего-то опасаясь, открыл дверь. Первое, что бросилось в глаза в закрытом от солнечного света кабинете, были ноги, подвешенные ноги. Я поднял голову чуть выше и разглядел посиневшее, с вывалившимся языком лицо профессора. Мои глаза широко раскрылись от увиденного наяву кошмара. Я онемел и просто не мог пошевелиться. Он снял люстру и через крюк просунул бельевую веревку. Мастерски связал удавку и просунул голову в кольцо, которое под тяжестью тела сжалось, перекрыв кислород. Через несколько секунд до меня дошло, что он может быть еще жив. Я ринулся к рабочему столу, схватил канцелярский нож, быстро поставил стул рядом с профессором и в момент перерезал веревку. Тело рухнуло. Я спрыгнул со стула и приступил к сердечно-легочной реанимации. После нескольких безуспешных попыток из-за открытой двери раздался женский возглас.

– О господи… – Вскоре незнакомая женщина с криком обратилась в сторону: – Доктора! Человеку плохо!

В кабинет забежали сотрудники клиники и моментально отпихнули меня. Я не был против их инициативы и тут же отошел в сторону. Почувствовав через несколько секунд головокружение и острую головную боль, я быстро ретировался в ближайший туалет. Там меня вытошнило. Взглянув на свое бледное лицо, я вновь умылся и после нескольких глубоких вдохов попытался привести себя в чувство… Вскоре я вернулся к кабинету профессора. К несчастью, попытка вернуть Нила Эшвурда к жизни оказалась безуспешной.

Уже через час клинику наполнили вездесущие разговоры о трагедии. Я попытался выяснить странное поведение профессора, но все как один опускали голову. Никто не понимал, почему он так поступил с собой, ведь это был довольно жизнерадостный человек.

Но в памяти еще оставался момент, когда Эшвурд говорил о том, что после обхода поговорит с Нэйманом. Возможно, причина самоубийства кроется в их разговоре. Ведь профессор упоминал о сюрпризах, и, видимо, полученная информация оказала куда больший эффект, нежели удивление.

Спустя несколько дней, будучи уже самостоятельным санитаром психиатрического учреждения, я все же рискнул заговорить с обитателем палаты номер 204.

Как только я открыл окошко для серьезного разговора, сразу же обратил внимание на довольное, улыбающееся лицо Нэймана напротив. Он будто ждал этого момента и заранее стоял в ожидании моего появления.

– Лоренцо, я так рад тебя видеть, извини, что вспылил тогда.

– О чем был ваш последний разговор с профессором? – Его оправдания меня не интересовали.

– А с ним что-то не так?

– Вопросы здесь задаю я. Отвечай, или я применю силу.

– А ты на это способен?

– Сейчас никто не услышит твои вопли. А то, что будет больно, это я гарантирую.

– Ну-у-у хорошо, я расскажу все, что знаю… не приемлю насилие. – Пациент опустил голову, будто что-то вспоминая, и после короткой паузы, выпрямившись, продолжил: – Мы с ним довольно часто разговаривали о жизни; о проблемах, окружавших нашего профессора; о том, что в ином месте куда проще, чем в этом; и что там все проблемы кажутся абсолютно незначимыми. Я направил его на легкий путь. И он, видимо… прислушался.

– Так ты его подговорил на самоубийство.

– Нил все же сделал это? – Я прислонился спиной к двери, а Нэйман, будучи по ту сторону, повторил действие. После чего он продолжил, так и не дождавшись моего ответа. – Он долго решался на этот шаг. И хочу тебя заверить, Лоренцо, что все гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд. И сейчас я даже в какой-то степени благодарен всем богам, что закон надо мной не властен, ведь я уже осужден на пожизненно, поэтому могу честно признаться… Я действительно ему помог совершить этот поступок.

– Полицейские интересовались мотивами, даже меня подозревали, но в итоге никто ничего дельного не сказал.

– Профессор был скрытным человеком. Он не считал себя вправе делиться своими бедами с чужими людьми.

– Но к тебе у него особое отношение?

– Это правда. Мы с ним постоянно разговаривали обо всем, что только можно представить. И однажды он признался мне, что болен, очень болен. И что подобная болезнь не поддается лечению…

– Что? Это правда?

– Никто, кроме его родных, не знал об этом. Нил не хотел, чтобы на него смотрели с сожалением или помогали из жалости. Он всегда был самодостаточным и не терпел излишеств, особенно в медицине.

– Каких еще излишеств? О чем речь?

– Профессор говорил, что отказался от радикальных методов сразу после первого летального исхода. По его мнению, такое лечение несет лишь вред и зачастую смертельный. Собственно поэтому я и избежал подобных мер.

– Так за тебя заступился профессор?

– Он был благосклонен ко мне и защищал от более жестоких коллег…

– А ты в благодарность подговорил его на суицид.

– Я продолжу, если ты не против. – Я не выказал эмоций, и Нэйман заговорил вновь. – Через несколько месяцев из-за недуга он бы не смог передвигаться самостоятельно, участь быть увядающим, гниющим с течением времени овощем пугала его. На мой взгляд, такая перспектива страшит каждого. Но это не все, Лоренцо…