Читать книгу: «Наши лучшие дни», страница 2

Мэрилин загнала велосипед в гараж и принялась ощипывать сухие листья на анютиных глазках. В доме ее заждался Лумис.

– Здравствуй, дружочек! – Мэрилин почесала его за ушами. Они с Дэвидом неуклонно превращались в клишированных «собачьих папочку с мамочкой» – возрастную пару, чье гнездо опустело, и едва последний птенчик упорхнул за высшим образованием, как вся любовь излилась на лабрадора.

– Привет, дорогая! – крикнул Дэвид.

Лумис рванул по коридору на хозяйский голос, Мэрилин последовала за ним. У двери помедлила. Муж сидел к ней спиной, и Мэрилин несколько секунд рассматривала трогательный поределый пух на его шее и лысину, расплывчатую, как галактика, ползущую от темечка вниз.

Дэвид ей больше не нужен; осознание кольнуло иголочкой маленькой измены. Вот он склонился над несколькими редкими изданиями, по левую руку – горка фисташковых скорлупок. Неряшлив стал – должно быть, результат многолетней пассивной агрессии, с какой Дэвид возил мокрой губкой по усыпанной крошками столешнице и выбирал, тяжко вздыхая, из сливного отверстия белокурые и каштановые волосины. Неряшливый, косный, не по возрасту похотливый – таков ее муж. Он поднялся из-за стола, чтобы поцеловать Мэрилин. Стряхнул с рубашки тонкие шелушки – и в этот миг мысль обрела форму: «Ты мне не нужен». Мэрилин увернулась, поцелуй пришелся меж бровей, но Дэвид настроился на большее – запустил пятерню ей в волосы, другой рукой обнял за талию, прижал к себе, губами раздвинул ее губы.

– М-м… – Мэрилин вырвалась. – Кажется, у меня простуда начинается, милый.

Вранье, притом бессмысленное. Кто-кто, а Мэрилин с Дэвидом чихать хотели на инфекции. Активно обменивались микробами – отпивали друг у друга кофе, по очереди откусывали от тостов, порой даже зубные щетки путали, когда, намаявшись за день, не имели сил включить в ванной свет и разглядеть, где синяя щетка, а где зеленая. Дэвид хвастал, что иммунитет у него как у аллигатора. Мэрилин же все равно постоянно недомогала – из-за девочек с их вечно липкими ладошками, грязными салфетками, с бесконечным доеданием макарон из детских тарелок. Словом, заразы они не страшились. Услыхав неуклюжую отмазку, Дэвид опешил.

И вправду ей Дэвид не нужен? Глупости. Очень даже нужен. На молекулярном уровне – а это самая глубокая из человеческих привязанностей. Ей просто помощь Дэвидова не нужна. И тело не нужно. Как в послеродовой период. Как во времена, когда три старшие девочки были маленькими (все разом) и когда они, опять же все три разом, были в подростковом возрасте. Мэрилин, хронически усталая, не имела сил на активность, подразумевающую даже вялый телесный отклик.

Да, теперь то же самое – минус усталость.

– Чем занимался? – Мэрилин повела мужа в сторону кухни.

– Разве не знаешь? Лужайку косил. Лумиса выгуливал. Дважды. – Целую минуту он молчал, наконец спросил: – А ты как день провела?

Мэрилин ответила не сразу. Неуместно было бы после монолога в духе милновского ослика Иа щебетать о растущей марже прибыли ее хозяйственного магазина, о юных продавцах с их шуточками и подначками, о наслаждении, с которым в минуты покупательского затишья она предается экзистенциальному самоанализу. Не ответишь ведь на подразумеваемую фразу «Я изо всех сил ищу себе полезные занятия, потому что это мой способ борьбы с депрессией» оптимистичным «Я никогда не была так счастлива!».

– Нормально, – сказала она. – С ужином поможешь?

Когда они только поженились и обосновались в Айова-Сити (Дэвида там приняли в ординатуру), в нелепом доме зеленого цвета, каждая возможность вместе состряпать ужин казалась им подарком судьбы. Они миловались на кухне («Успеем, вода еще не скоро закипит!»). Между тем порой в кастрюле или на сковородке все сгорало дотла, и приходилось развеивать дым своими тут же брошенными джинсами и рубашками. Теперь от Дэвидовой страдальческой гримасы, от беззащитной проплешины в седеющих его волосах защемило сердце. Мэрилин шагнула к мужу, обняла обеими руками за талию и горячо поцеловала. Потому что сексуальное желание и потребность в простой человеческой близости – совершенно разные вещи.

Дэвид чуть отстранился, но не более чем на секунду:

– У кого-то, если не ошибаюсь, простуда начинается.

– Ложная тревога. – Ладони Мэрилин скользнули в его задние карманы, язык заработал активнее.

– Я приготовлю ужин, милая.

Дэвид оторвался от нее – как вынырнул, чтобы воздуха вдохнуть. Мэрилин повторила трюк с языком и почувствовала вялое шевеленье внизу живота: вспомни, дескать, что совсем недавно этот мужчина был тебе дороже личного времени. Скорее прижаться к нему, прильнуть всем телом, удержать импульс… Увы – он угас, едва вспыхнув. Только челюсть от напряжения заломило.

Глава вторая

По слухам, маленький конверт вовсе не обязательно таит дурные вести. Личный опыт Грейс пока говорил об обратном. Обнаружив в почтовом ящике заодно с рекламой зубных виниров конвертик того размера, который обычно используют для личной переписки, Грейс бросила оба послания на стол, не распечатав. Все чувства у нее притупились по причине регулярных разочарований, включая чувство отвращения к съемному жилью – однотонной какой-то квартире. Будто в коробке с пшеничными хлопьями обитаешь, честное слово. Ну и пусть. Мини-холодильник вместо нормального, стены в спальне шлакоблочные. Душевая лейка поплевывает чуть теплой водицей, которая превращается в ледяную, едва кто-нибудь из соседей включает кран у себя, пусть даже с невинной целью сполоснуть тарелку.

Жилье – временное, на это Грейс упирала. Видела даже логику, находила даже нечто возвышенное в том, чтобы целый год ютиться в дешевой конуре (по свидетельствам знающих людей, аскетизм обстановки повышает продуктивность умственной деятельности и способствует приходу озарений). Грейс нужно осмотреться, определиться. Эту мысль она себе внушала в последние месяцы, наблюдая, как бывшие сокурсники один за другим разлетаются из Портленда: «Это временно, временно. Все впереди». За нее же цеплялась, получив результаты тестов для поступления на юридический факультет: таращилась в бумагу, ничего не понимая. Опечатка. Разумеется, это опечатка. Не могла Грейс такого напороть! Все наладится, Грейс отыщет свою нишу, определится насчет работы – выяснит, ради какого дела родилась. И ей встретится тот самый мужчина, и она займет особое, только ей предназначенное местечко под солнцем (как знать, может, это будет участок вполне приличных размеров). Да, еще недавно перспективы казались реальными. Наберись терпения, подкопи денег, милая прагматичная Грейс, бесценное позднее дитя любящих родителей.

Но уже апрель на носу, и далекие теперь сокурсники заняты – поступили кто в медицинский, кто в крутой гуманитарный университет, уехали кто в Нью-Йорк, кто в Сиэтл, кто в Сингапур. И только на Грейс продолжают валиться ответы с отказами, сама же она устроилась в некоммерческую организацию по юридической поддержке музыкантов-духовиков. Сидит на рецепции, получает девять с половиной долларов в час и, не владея искусством игры ни на одном духовом инструменте, не имеет и приятелей среди клиентов организации. А нерабочее время проводит в депрессивной своей конуре.

Колледж Рид она окончила прошлой весной. Университет Орегона – ее последняя надежда. И именно его адрес значится на конверте, что лежит сейчас на столе. Не предел мечтаний, но сойдет (все остальные учебные заведения ей отказали, в ушах так и звенит: «Спасибо, нет»). По крайней мере, ехать было бы недалеко – просто перебраться на другой берег реки, и все. Увы, похоже, Грейс приговорена к этой квартире; так ей здесь и торчать, в обществе мини-холодильника, который, несмотря на свои размеры, остается неприлично пустым. В данный момент, например, в холодильнике пребывают только бутылка шардоне и несколько сырных палочек.

Так, как Грейс, наверно, убийцы живут – едят от случая к случаю и испытывают перманентное чувство стыда.

Зазвонил мобильник. На экранчике высветилось «Лиза», и Грейс, ухватив пачку сигарет, ринулась на балкон. Именно его наличие решило вопрос с арендой, даром что на балконе Грейс чувствовала себя будто в детском манеже. Или в тюремной камере. В последние несколько месяцев Грейс доверительно разговаривала только с Лизой. Было что-то садистское в этом предпочтении Лизы двум другим сестрам. Лиза намного скучнее и Венди, и Вайолет – она не замужем, детей нет, призраки прошлого ее не преследуют. Никакой шлейф за ней не тянется, авантюризма ни на грош, с удачливостью тоже все сложно. А есть бежевый дом, бесперспективная преподавательская деятельность и депрессивный гражданский муж, и совокупность этих факторов ставит Лизу на третье по занятности место среди сестер Соренсон (сама Грейс – на четвертом, самую малость ниже Лизы).

– Гусенок, – начала Лиза, – у меня отличные новости.

«Чудесно», – сказала себе Грейс. Вжалась животом в металлические прутья балконной решетки и глаза закрыла.

– Угадай, кто у нас теперь штатный профессор?

Грейс хотела сострить («Неужели Питер Венкман?»⁶), но передумала. Потому что Лизина радость заслонила на некоторое время ее собственные печали.

– Серьезно? Лиза, ты молодчина! Поздравляю.

Разумеется, Лиза теперь на дюймик приблизится к характеристике «интересная личность». А Грейс так и будет торчать на нижней отметке шкалы – только совсем одна. Сестры намного старше, с их превосходством в плане жизненного опыта Грейс давно смирилась. А Лиза и правда молодец: не каждый преподаватель становится штатным профессором всего-то в тридцать два года. Умалять, даже мысленно, Лизины заслуги было бы гадко.

– Спасибо.

У Лизы дыхание перехватывало от счастья. Грейс улыбнулась, искренне радуясь за сестру. Родственникам под силу иногда вытаскивать тебя из идиотских пределов бессмысленного твоего существования – Грейс об этом как-то подзабыла.

– Представляешь, Грейси, я и не ожидала совсем. Декан мне капучино сварил. Собственноручно. У себя в кабинете.

– Ты давно заслужила переход на новый уровень.

Лиза рассмеялась:

– Я будто пьяная, честное слово, Гусенок. От счастья.

– Это естественно. И твое повышение нужно отметить.

– Я еду домой. Как раз на парковку «Бинниз»⁷ выруливаю.

– Где сбываются все мечты.

– Райан будет рад, правда ведь? – Лиза единственная из сестер говорила с Грейс как с ясновидящей.

– Разумеется. Не волнуйся, Лиза. Ликуй и торжествуй. Все супер.

– Теперь я застрахована от увольнения.

– Хорош хвастаться. – И тише, с легким заискиванием – потому что, кажется, никому еще такого не говорила, кроме другой старшей сестры: – Я тобой горжусь.

Лиза ответила не сразу, и голос был растроганный – того и гляди расплачется:

– Спасибо тебе, Грейси. Я… я эмоциями фонтанирую. Не помню, когда в последний раз такое чувствовала. Кажется, никогда.

– В подробности посвятишь? Канцтовары, к примеру, за счет колледжа? И как насчет эмоционально зрелых старшекурсников?

– Из-за них-то я контракт и подмахнула. – И вдруг, словно опомнившись: – Погоди, Гусенок, а у тебя-то новости есть?

Грейс почему-то молчала. Взгляд ее скользнул через балконную дверь к столу. К конверту.

– Грейси, алло?

– Вообще-то… – Неизвестно откуда в голосе взялись оптимистические нотки. – Я только что получила один конвертик… из Университета Орегона.

А что? Конверт – вон он. Формально если подходить, Грейс не лжет.

– Что ж ты сразу не сказала?! Господи! Грейси, да это же просто фантастика! Я знала, я чувствовала… Подумать только – моя сестренка станет адвокатом! Тот самый Гусенок, которому я меняла подгузники! Ты ведь знаешь, что я их меняла, верно?

– Данный факт уже доводили до моего сведения.

Приятно было сравнять счет, пусть и на словах. Особенно после упоминания о смене подгузников, после подчеркивания девятилетней разницы в возрасте между Грейс и Лизой. Вдобавок Грейс ведь еще не солгала, даром что учащенное сердцебиение свидетельствовало об обратном. А в следующую секунду Лиза сама все за нее сказала:

– Я ужасно тобой горжусь, Грейси. Мама с папой уже знают?

Грейс ответила после паузы:

– Нет, я прикидываю, как получше подать им новость.

– Удивительный день сегодня!

Из трех старших сестер Лиза была не только самой неинтересной в личностном плане, но и самой доброй. Грейс сделалось стыдно.

– Слушай, Гусенок, мне сейчас надо домой. Но мы ведь еще поговорим, да? Мама и папа будут на седьмом небе! И знаешь что? Тебе тоже следует устроить сегодня праздник. Кстати, не волнуйся: я не стану требовать, чтобы ты говорила мне «Профессор», – если, конечно, ты не потребуешь обращения «Ваша честь». Я тебя люблю.

– Конечно, конечно. Езжай, Лиза, я все понимаю. Я тоже тебя люблю.

Нажав «отбой», Грейс поднялась (со скрипом, потому что заныли все суставы, будто стартовал ускоренный процесс старения) и прошла с балкона в кухню, удерживая взгляд на конверте. Вдруг за то, что она не опустилась до прямой лжи, что пробалансировала на недомолвках, ей будет награда? Мама говорит, иногда добрые вести расфасованы в миниатюрные упаковочки. Жители штата Орегон заботятся об экологии, а значит, не станут транжирить бумагу. Ограничатся листочком с парой фраз: «Вы приняты! Подробности на нашем сайте».

Грейс достала из ящика кухонный нож. Папа воспитал в ней и сестрах привычку аккуратно вскрывать конверты, чтобы бумага с краев клочьями не торчала. Касательно судьбы Грейс родители демонстрировали оптимизм, все на своем пути сметающий. Не сомневались, что младшенькая поступит на юрфак, будет получать хорошую стипендию и уверенным шагом двигаться к пику карьеры – престижной должности в Верховном суде США.

Грейс вскрыла конверт, пробежала текст наметанным глазом и швырнула бумажку в мусорное ведро. Шардоне было дрянь, дешевка, из тех, что продаются на заправках. Какой-то, прости господи, «Ходнаппс Харвест». Более дорогие бренды щеголяли этикетками с эстетскими рекомендациями: «Сочетается с рыбой на гриле и зеленым ризотто», про сырные нити – ни словечка. Зато на этой конкретной бутылке наличествовала семейная фотография (определенно, заявленные Ходнаппы, кто ж еще?). Прищурившись, Грейс разобрала мельчайший курсив: «Наше вино идеально сочетается с дружбой».

Грейс вылила добрую треть бутылки в кофейную кружку и пошла на балкон – помянуть свое будущее.

Подъезжая к дому, Лиза бодрилась, настраивалась. Внушала себе: я везучая, везучая. Венди остальным сестрам дорожку проторила тем, что встречалась с выродками из тех, у кого воротничок рубашки стоит стоймя⁸, а на Кейп-Код⁹ имеется вилла. Процессия белокурых реинкарнаций «Американского психопата»¹⁰ стартовала, когда Венди еще в школе училась, а замыкающим стал сравнительно адекватный, хоть и неприлично богатый, ее муж, Майлз. Колледжский бойфренд Вайолет избегал визуального контакта с Соренсонами, зато исподтишка глядел на них как на потенциальных подопытных. Зато родители морально окрепли – когда Лиза привела в дом Райана, лишь покосились на его татуированные предплечья, и все. Однако открытым оставался вопрос, как родители примут прочие, не столь заметные глазу Райановы странности. Например, гипертрофированную тревожность. Или приступы жесточайшей депрессии. Порой, утром выйдя на кухню, Лиза не узнавала своего гражданского мужа. Перед нею сидел, сгорбившись, мужчина-мальчик – подавленный, отчаявшийся, судя по выражению лица. Лиза тогда начинала всерьез сомневаться, что именно с этим человеком делила, и не раз, весьма счастливые мгновения.

Ситуация усугубилась год назад, после переезда из Филадельфии. Переехали ради Лизы – чтобы она могла преподавать психологию в Иллинойсском университете Чикаго. Очень скоро у Райана стали случаться «плохие дни», когда он вел лежачий образ жизни. К примеру, у Лизы вечерние лекции, она с шести утра на ногах, к двум часам успевает проверить кучу рефератов. Ей уходить – Райан еще спит. Лиза возвращается с этих самых лекций – Райан, оказывается, без нее перебился единственным тостом, зато пересмотрел шесть эпизодов «Во все тяжкие»¹¹. Дальше по сценарию: Лиза устраивается рядом с ним на диване, он распинается о своих ощущениях. «Экзистенциальную безнадежность» он чувствует, не что-нибудь; вот как все серьезно и уникально у Лизиного гражданского мужа. Лиза, конечно, вставляла робкие советы: а если позвонить филадельфийским коллегам или университетским приятелям? У Райана неизменно находились убедительные отговорки: Стив Гиббонс давно живет в Лос-Анджелесе, Майк Зиммерман всегда к нему, к Райану, питал скрытую неприязнь, и вообще он, Райан, уже два месяца компьютер не включает.

В конце концов Лиза советовать зареклась. Прошла нечто вроде точки невозврата. Отныне она, вернувшись из колледжа, наскоро перекусывала тостиком и забиралась к Райану на диван. И все бы ладно, если бы не этот почти необоримый импульс – сгрести Райана за костлявые плечи, встряхнуть как следует, чтобы вся дурь вон. Заорать: «Хорош дрыхнуть! Нормальному человеку семь часов – выше крыши! Вот и ты ложись вовремя, и вставай вовремя, и займись уже делом!» Не то чтобы Лиза не понимала Райановой депрессивной летаргии. Она и сама каждое утро боролась с желанием послать к черту будильник. Их с Райаном постель казалась ей лучшим местом в мире. Не будь у Лизы забот, не виси на ней ипотека и целая группа студентов, она бы из одеяльной пещеры, наверно, месяц вообще не вылезала бы. Смотрела бы «Нетфликс», а питалась хрустящими рогаликами из «Пенниз» и чувством удовлетворения, что имеет право не отвечать на звонки – пусть мобильник хоть лопнет от натуги. Но это потому, что Лизе было известно, что такое настоящая усталость.

Ее другое напрягало – нежелание Райана стремиться и добиваться. Бесило наличие в Райане потенциала, чуть ли не пинками загоняемого на дно самим же Райаном, однако превозносимого целым рядом уважаемых и одаренных людей. Люди эти, в частности, применяли к Лизиному гражданскому мужу эпитеты вроде «на редкость талантливый» и «многообещающий». Лиза психовала из-за отговорок Райана, из-за пофигизма, из-за того, что он не желал взглянуть на себя ее глазами, увидеть все хорошее, что видела в нем она.

– Ты такой умный, – сказала она однажды. Они по Лизиному настоянию ужинали как нормальные люди – за столом, и ужин был нормальный, а не эта вечная сухомятка. – Ты одарен свыше, Райан. Тебе под силу то, что тысячам и тысячам кажется невыполнимым. Неужели ты сам этого не знаешь?

– Дело не в одаренности. Дело в полезных знакомствах, – возразил Райан.

– Которые у тебя есть.

– Тебе не понять, Лиза. Только без обид. Не понять, и все тут.

Нет, от Райана и польза была. Хозяйственная. Например, он превосходно складывал выстиранное белье – уголок к уголку, носок к носку. Периодически мыл машины и пылесосил в доме. Выкручивал перегоревшие лампочки и вкручивал новые, говорил по телефону с Лизиными родителями, избавляя Лизу от этой повинности. Лиза честно старалась испытывать благодарность. Целовала Райана в шею, мурлыкала: она, мол, сама бы нипочем не вспомнила, что пора масло менять. Допустим, это правда, но стоит ли подобных славословий? Впрочем, по большей части Лиза, открыв дверь своим ключом, заставала Райана либо уткнувшимся в телевизор, либо оцепеневшим перед лэптопом и каждый раз, прежде чем просто сказать «привет», несколько тяжких секунд занималась когнитивной реструктуризацией. Потому что, хотя дом куплен частично на его деньги, на оплату коммунальных счетов стабильно отстегивала Лиза, и только Лиза. Потому что один старшекурсник домогался Лизы, а сделать она ничего не могла, поскольку нахал – протеже самого завкафедрой. Потому что нужды Лизины были ничтожны – вернуться домой и за бокалом вина выговориться перед кем-нибудь. Увы, ее «кто-то» подсел на «Декстера», с декабря ходит в одних и тех же серых спортивных штанах и глух к неприятностям среднестатистических работающих граждан, ибо его переживания несравнимо драматичнее.

Ни родителям, ни даже себе самой Лиза этого объяснить не могла. Как расскажешь о боли – физической, в буквальном смысле до ломоты в костях, – о той боли, когда целуешь мужа, а он отворачивается и бубнит: «Давай не сейчас»?

Или вот сегодня. Лиза – в тридцать два года! – становится штатным профессором. Прилетает домой – улыбка до ушей, в сумке мороженое-сэндвичи из «Мамблз» и бутылка пино-нуар за шестьдесят восемь долларов (от шампанского у Лизы мигрень). И что она видит? Все окна первого этажа наглухо закрыты, хотя весенний вечер восхитителен, Райан же пребывает в пижаме и в ступоре. Ну и на диване, конечно.

Райан взглянул исподлобья, определенно понял, что у Лизы чудесные новости, – и заплакал, чтобы через несколько минут устроить сеанс самобичевания:

– Проклятье. Извини.

Райан всхлипнул и весь подался к Лизе, потому что Лиза сама к нему шагнула, качнувшись, не сориентировавшись сразу в гостиной, обескураженная полумраком и затхлым воздухом после уличного света и свежести, потрясенная тем, до какой степени неладно у них дома. Мороженое она почти уронила еще в прихожей, вино оставила там же. Плащом накрыла свою надежду отметить повышение. Спрятала скромные его атрибуты – оставался шанс, что Райан не успел их заметить, что они его дополнительно не травмируют. Лиза обняла Райана, он уткнулся ей в грудь и разрыдался по-детски, со всхлипами. Она и не знала, до встречи с ним не видела, чтобы мужчины так рыдали.

– Я все порчу, Лиза… Прости, прости, – бормотал Райан, а она его укачивала, сама готовая заплакать, даром что несколько минут назад у нее голова от счастья кружилась.

– Ну что ты. Конечно, нет. – Лиза чмокнула Райана в темечко. Вот кошмар – когда-то она тем же способом утешала Грейси (они с сестрами катали младшенькую по Фэйр-Окс в тележке, из которой Грейси вывалилась). – Я здесь из-за тебя, милый.

Не успела произнести – испугалась: Райан непременно истолкует эту фразу по-своему: «Из-за тебя я тут сижу как в трясине». А Лиза ведь ничего подобного в виду не имела. Ведь не имела?

– Разве ты можешь что-нибудь испортить, родной?

Опять неправильно. Для его ушей звучит вот как: «Ты в принципе ничего не можешь испортить, потому что был и остаешься полнейшим ничтожеством».

Получив свою порцию утешения, Райан монотонно и путано заговорил о том, как паршиво он себя ощущает, причем усугубляется все полным непониманием, откуда у хандры ноги растут. В смысле, он подозревает, что пробный камень, заброшенный им в «Лемон Графикс», будет проигнорирован, – в этом причина дурного настроения. Хотя нет, пожалуй, все-таки не в этом. Лизе вспомнилось: в самом начале отношений Райан устремил на нее полный отчаяния взор и спросил: «Как нам с этим справиться?» Лизу тогда нежность захлестнула. Райан всерьез надеялся, что она знает ответ. Или не знает, но обязательно отыщет, порывшись в своих учебниках по психологии (определяющих депрессию как «состояние, которое длится от двух недель и больше и характеризуется подавленным настроением либо потерей интереса к привычным занятиям»). Увы, ровно ничего не говорилось там о тридцатитрехлетних мужчинах, что в одних трусах сидят целый день на диване, а по вечерам грузят своих гражданских жен: «Представь, с одиннадцати лет я только и думал, как бы запереться в гараже и мотор в машине завести. Потому что такой уход казался мне самым безболезненным». Тогда Лиза вот так же обняла Райана и после колебаний вымучила что-то вроде «Мы пройдем через это вместе». Райан не скрыл, не захотел скрыть разочарования. Наоборот, выразил лицом, до какой степени сокрушен Лизиным неумением быстренько и профессионально все исправить. Больше он ей этот вопрос не задавал.

– Я тебя люблю, – прошептала Лиза в Райаново темя. Снова и снова стала повторять эту фразу, столь мало места оставляющую для интерпретаций.

Так они сидели примерно час, пока Лиза не почувствовала жгучую потребность помочиться.

– Пойду лягу, – выдал Райан, и Лиза поднялась. – Устал сегодня. Нет, правда. Жуть как спать хочется. Прости.

Он смотрел выжидательно. Лиза знала: ему требуется что-то вроде напутствия, но чувствовала одну только неприязнь. Ей надо было в туалет еще днем, еще после беседы с деканом. Однако за беседой последовала встреча с завкафедрой, а потом, в аудитории номер 324, внеплановая консультация для Лизиного студента, у которого были проблемы с дипломной работой; юноша переутомлен, подавлен и определенно сидит на аддералле¹² – недаром же у него левый глаз дергается. И вот время – двадцать пять девятого, и огромен риск намочить «представительскую» кашемировую юбку-карандаш. Лиза же, вместо того чтобы мчаться к унитазу, гладит своего гражданского мужа по мокрым щекам, целует его соленые губы и повторяет:

– Не извиняйся, любимый. Все хорошо. Все будет в порядке.

Он же мрачнеет лицом, бормочет:

– Черт, ненавижу себя. Ты со мной замучилась.

– Вовсе нет, милый. Все хорошо. Все наладится.

Красноречия у нее определенно поубавилось. Но это потому, что все внимание теперь сосредоточено на тридцати восьми галлонах мочи, которая рвется покинуть тело.

– Видишь ли, я не уверен, что…

– Райан. Пожалуйста. Мне в туалет нужно. Я в последний раз отливала восемь часов назад.

Лиза не думала, что выйдет так резко. Райан изменился в лице, будто от удара. Целую секунду Лиза его за это ненавидела; когда же приступ ненависти отпустил, неуклюже загалопировала к ванной, повторяя на ходу:

– Райан, я тебя люблю. Все хорошо. Дай мне десять секунд, ладно?

Ворвалась в ванную. О, это блаженство сродни оргазму; эта тугая струя, достойная скаковой лошади! Лиза не успела закрыть дверь, и в проеме возник Райан – сущее дитя, малыш, делающий первые шаги, разбуженный дурным сном. Лизино раздражение улетучилось.

Райан шагнул к Лизе, поцеловал в лоб:

– Извини. Я ложусь спать.

Лиза завершила процесс, поднялась. Включить воду и вымыть руки не рискнула – вдруг за эти несколько мгновений Райан от нее ускользнет?

– Хорошо, любимый. Ложись, я скоро. – Лиза сжала его запястье, еще на миг притянула Райана к себе. – Желаю приятных сновидений.

Этой фразой мама спать их отсылала – четырех плутовок, пребывавших в вечном поиске причины откосить от детского садика. Необидно, зато доходчиво.

Райан прошаркал на второй этаж. Лиза дождалась, пока под ним скрипнет кровать. Теперь можно было приниматься за уборку. Восхитительное мороженое (порции размером с человеческое лицо) растаяло под Лизиным плащом, трансформировалось в лужу, где мокли тряпочки бывших вафель. Белая субстанция доползла до бутылки, окружила ее по диаметру, осталась, заново застывшая, на деревянном полу белым трафаретом, когда Лиза подняла бутылку.

Назавтра Райан проснулся первым. Спустившись в кухню, Лиза обнаружила, что он готовит завтрак.

– Надо же нам отметить, – пояснил он, оборачиваясь и неуверенно улыбаясь. – Я тобой горжусь, честно. Мои поздравления.

У Лизы в глазах защипало. Она шагнула к Райану, обняла его сзади. Он извернулся в ее объятиях, и она, уловив намек на знакомую искру, взяла его лицо в ладони.

Настоящего желания Лиза не испытывала. В большей степени это был искусственно стимулируемый оптимизм, а то и отчаянные попытки вернуть прежнее, утраченное – например, ту легкость, ту непосредственность, с какой они раньше отмечали успехи друг друга оладьями с черникой. Лиза уже и не помнила, когда у них в последний раз был секс, – вот, значит, насколько они с Райаном углубились во тьму.

– Я возбуждена, – сказала Лиза.

– Почему? – удивился Райан.

Она ответила «Не знаю», и они занялись сексом на разделочном столе – без прелюдий и слов, как в лучшие времена.

Позднее Лиза усиленно пыталась дистанцировать ребенка от обстоятельств его зачатия.

* * *

После незадавшегося ланча Венди забросала Вайолет голосовыми сообщениями, но Вайолет, прежде чем перезвонить, выждала три дня. Уотт был в садике, Эли спал после обеда, Вайолет слонялась по комнатам первого этажа. Сегодня Мэтт, жуя мюсли, высказался в том смысле, что Венди разыгрывает Вайолет, и тут важно не повестись. Разумеется, муж прав. Но его правота ничего не меняет. Мальчик никуда не девается. Мэтт обошелся без прощального поцелуя. Вайолет пощупала землю в горшке с карликовой финиковой пальмой. Сухо. Режим полива она для прислуги распечатала, только, судя по всему, Малгожата по-английски читать не умеет. Выговор ей сделать, жалованье урезать? Едва ли это политкорректно. Вайолет взяла лейку, пошла за водой, отдавая себе отчет в том, что просто тянет время. Оставался шанс, что мальчик совсем не тот. Но сообщения Венди говорили об обратном, как, впрочем, и интуиция самой Вайолет.

На полпути в кухню Вайолет набрала номер Венди – судорожно, поспешно, запрещая себе останавливаться для дальнейших раздумий. Она с этим покончит, вот так разом. Ха! Словно звонок – финальное действие, а не акт, запускающий длинную цепь событий.

– Похоже, у меня галлюцинации, – выдала Венди вместо приветствия.

Вайолет сразу ощетинилась.

– И нечего острить, – сказала она в трубку.

– Я раз восемьдесят звонила, не меньше. Начала думать, что тебя постигло пресуществление.

Вайолет напомнила себе, что имеет диплом юриста. Что однажды раскрутила ведущую авиакомпанию на компенсацию физического и морального ущерба пассажирам, каковой проистек из прокисшего апельсинового сока, поданного на борту. А сумма компенсации, между прочим, имела шесть нулей.

– Ты не вправе была ставить меня в подобное положение, Венди.

– Погоди, ты что, мои сообщения не слушала? Господи, Вайолет, там же все объяснено. Я неверно расшифровала пожелания целевой аудитории.

– Ты что, издеваешься?

Голос взмыл к куполообразному потолку оранжереи и стал стекать по стеклянным стенам. Семья Вайолет не из тех, в которых общаются на повышенных тонах. Сама Вайолет отличается уравновешенностью – тем страннее, тем постыднее поймать себя практически на визге.

– Венди, это… В смысле, сама знаешь, как мне тяжело… Я хочу сказать, разве только в другой вселенной я могла бы чисто теоретически обрадоваться такому… такому…

Определенно, собственные эмоции выходят у Вайолет из-под контроля. Она прижалась лбом к стеклянной стене, в глаза бросился древесный дом от «Кастом Седар» – он и определил приобретение ею и Мэттом дома основного. Ее жизнь – идеальный пейзаж, шедевр ландшафтного дизайнера. Но процесс разрушений уже запущен этим разговором. С сегодняшнего дня все изменится, и это необратимо.

– Как ты его отыскала, Венди?

– Это долгая история.

– Не сомневаюсь.

– Мне сделалось любопытно, – продолжала Венди. – Не только что, а некоторое время назад. И я начала копать.

– Когда?

– Неважно.

– В данном вопросе я решаю, что важно, а что нет.

– Господи, Вайолет! Я всего-то разок с его патронатной матерью пообщалась. И то в незапамятные времена. Не думала, что она снова проклюнется, а вот же. Пару месяцев назад она мне позвонила. Вот ты говоришь, я с прибабахом, – это ты ее не видела. Джоан Баэз¹³ отдыхает. Как пошла распинаться: дескать, ваш звонок, Венди, – это предвестник перемен, и так далее, и в том же духе. Ну и я…