Читать книгу: «Наши лучшие дни», страница 10

1978–1979

Вайолет родилась за четыре дня до Дня благодарения, и первым, что пришло Дэвиду на ум, было эгоистичное «слава Богу». Конечно, за то, что девочка крепенькая, здоровенькая, но еще и за то, что теперь есть отмазка от ежегодной обязательной поездки в Олбени-Парк. Отец отмечал этот праздник по раз и навсегда установленной схеме – сколько Дэвид себя помнил, на День благодарения у них были индейка, бурбон и футбол на двоих во дворике. Мэрилин отчасти оживляла унылый ритуал, но настоящего веселья или хотя бы душевности не удавалось создать даже ей. При каждой встрече с отцом Дэвид дополнительно укреплялся во мнении, что новая его жизнь куда лучше прежней. Пусть в ней мало покоя и полно мелких неурядиц, зато есть главное – теплота. В отцовском доме одинокое детство представлялось взрослому Дэвиду еще более одиноким. Хотелось поскорее уехать. Он позвонил отцу прямо из больницы, и тот после ряда стандартных вопросов уточнил с утвердительной интонацией:

– Так в четверг я вас жду.

Дэвид опешил. Мэрилин, вымотанная родами, то погружалась в беспокойный сон, то вздрагивала и открывала глаза.

– Не думаю, что мы сможем приехать. Мэрилин так быстро не оправится. И потом, с двумя малышками… это слишком хлопотно.

Мэрилин в очередной раз очнулась, прижала к себе новорожденную, одними губами спросила мужа: «О чем разговор?»

– Жаль, что ты раньше не предупредил, – сухо произнес отец.

– Мы ведь не знали точно, когда начнутся роды. Тут не угадаешь.

Почему приходится объясняться? Будто он, Дэвид, только что получивший на руки вторую дочь, опытнее собственного отца!

– Дай я с ним поговорю, – шепнула Мэрилин, потянувшись к телефону, и Дэвид не без колебаний передал ей трубку. – Рич, здравствуйте. – Она улыбнулась, как если бы свекор мог ее видеть. Симпатизировала ему. Еще после знакомства сказала: «Славный у тебя отец. Сразу ясно – добрая душа». – Как себя чувствую? Хорошо, Рич. Отлично. На седьмом небе. Малышка – вылитый Дэвид. – Тут она взглянула на Дэвида и подмигнула. – Нет, Рич, не в этом году. Нынешний День благодарения пройдет без меня. Я буду с маленькой. А к вам в гости приедут Дэвид и Венди. Тоже неплохо, да?

Дэвид окаменел. Вскинул руки к телефонной трубке, глазами выразил «Какого дьявола?». Ему достался сердитый взгляд.

– Оба ждут не дождутся, Рич. Я тоже хотела бы приехать, но… – Мэрилин помолчала, слушая. – Совершенно верно. Жизнь вносит свои коррективы.

– Господи, зачем? Зачем ты это сделала? – спросил Дэвид, когда она повесила трубку. Постарался, чтобы вышло не слишком зло, – как-никак, Мэрилин только что ему дочь родила.

С нарочитой тщательностью она стала поправлять детское одеяльце, затем взяла малышку на руки, поддерживая ладонью крошечную головку. Идиллический туман, гормональный всплеск – словом, пограничное состояние, вызванное процессом родов, вызвавшее любовь ко всему сущему, – вот что она переживала. Рядом с ней, по контрасту с ее лучистой радостью, Дэвид чувствовал себя ребенком – упрямым и черствым.

– Милый, всего-то один день. Тебе ничего не стоит, а отца осчастливишь.

– Мэрилин, ты только что родила, – бросил Дэвид. Умнее ничего не мог придумать.

– Неужели? А я-то думаю, откуда эта малюточка! – Она улыбнулась ему, перевела взгляд на Вайолет. – Съездишь на денек и вернешься, не развалишься. Не хочешь ради собственного отца – сделай это ради меня.

И он сделал это ради нее. Через четыре дня поехал на машине в Чикаго. Венди, прежде не слишком ласковая, после рождения сестренки буквально висла на Дэвиде. В отцовской гостиной в Олбени-Парк мордашку прятала у него под подбородком.

– Как Мэрилин? Как маленькая? – допытывался отец.

– Отлично. Хлопот, конечно, невпроворот, но Мэрилин справляется – лучше и желать нельзя. Диву даюсь, откуда у нее энергия берется.

Дэвид слушал себя будто со стороны. Да он ли это вообще говорит? Перед отцом хвалиться, глаза ему колоть: вот какая у меня жена – любящая, домовитая, и я могу рассказывать о ней в НАСТОЯЩЕМ времени. Осознав, устыдился. Полез в карман, нащупал монетку, дал Венди – пусть поиграет.

– Как же, помню. Когда ты родился, твоя мать совершенно изменилась, – произнес отец.

Дэвид вздрогнул. Крайне редко отец поминал маму.

– Я тоже смотрел – глазам не верил. Она всегда знала, что делать, в любой ситуации. Инстинкт, не иначе. Я себя кроманьонцем каким-то чувствовал.

– О да, способности женщин поистине обескураживают, – сказал Дэвид. При отце у него речь менялась. Цветистые метафоры сами выскакивали, шутки делались претенциозными. Главное, против его же воли. Выходило жестоко.

– Недельки через две я это дело повторю. Если Мэрилин не против.

– Что – День благодарения?

– Нет, праздничный обед. Надо же отметить рождение второй внучки. Короче, приедете на денек.

– Значит, все-таки День благодарения номер два.

Отец улыбнулся:

– Да. Мне нравится. Вот именно – День благодарения номер два.

Повод был веский, жест – широкий, и Мэрилин (Дэвид знал) растрогается и обрадуется, но все равно ему сделалось досадно.

– Я у нее узнаю и перезвоню тебе.

– Напрасно ты ей это дал, – произнес Ричард. – Гляди, в рот тянет. Подавится ведь.

И правда, двадцатипятицентовая монета уже наполовину скрылась в ротике Венди. Дэвид выхватил монету, Венди захныкала.

– Ну, ну, не надо плакать. Все хорошо, – зачастил Дэвид.

Венди ударилась в рев. Дэвид с ней на руках поднялся, оглядел комнату – чем бы отвлечь?

– Смотри-ка, львеночек мой, а что это у нас? Это зеркало. А вот это платочки носовые, целая коробка.

Венди отвлеклась на катушку ниток. «Катушка, – рассеянно подумал Дэвид. – Откуда? Отец что – шьет?» Воображение подсунуло картинку: Ричард, собственноручно подрубающий штаны. Стало грустно до тошноты. Если отец и правда шьет, должна быть подушечка для иголок. Представилась почему-то точно такая же, как у Мэрилин, – в виде помидора… Как странно, как несправедливо: он, Дэвид, испытывает новый прилив счастья, вызванный рождением второй дочери, его семья увеличивается естественнейшим путем – и совсем рядом существует в неизбывной скорби пожилой его отец. И какой же он чурбан бесчувственный – радовался «отмазке», чуть было не отнял у отца одну из немногочисленных оставшихся ему радостей.

На плечо легла тяжелая рука. За спиной стоял отец.

– Ты и сам неплохо справляешься, сын.

Прозвучало тепло – нечасто Дэвид удостаивался таких интонаций. И вот он снова – подросток, они с Мэрилин – парочка несмышленышей, обремененных двумя малышками. Они не догадываются, сколько подвохов имеется в арсенале у жизни.

– Повезло твоим девочкам, – добавил Ричард.

Дэвиду осталось только кивнуть, ибо в горле стояли слезы.

Праздничный стол, накрытый на две персоны, бедро индейки – пополам, тыквенный пирог отец растянет еще на четыре дня.

– Ей спать пора. Вот уложу – давай, что ли, мяч погоняем?

Отец явно удивился. Просиял, насколько вообще мог просиять. Кивнул:

– Что ж, давай погоняем.

* * *

«Оказывается, жена у меня хорошая актриса», – думал Дэвид, издали наблюдая за Мэрилин. Они находились в гостиной трехэтажного особняка (стиль – неоклассицизм); их пригласил в гости декан медицинского университета. Удерживая Вайолет на слинге, чуть покачиваясь из стороны в сторону, крошечными глоточками потягивая красное вино, с сонной и прелестной улыбкой Мэрилин говорила декану:

– Я в полном восторге от материнства. И вообще, это наши лучшие дни.

Дэвид придерживался другого мнения, но в жизни бы его не озвучил. Дома жена бывала с ним резка, выглядела несчастной и даже одержимой. Она либо качала разом обе детские кроватки, либо с остервенением киношной бабули-итальянки, наполовину выжившей из ума, вручную стирала слюнявчики и распашонки. Спала она урывками, зато крепко. Обморочный этот сон казался Дэвиду нездоровым, но одновременно необходимым организму на каком-то животном уровне. Он и сам вот так же отключался, сам работал на пределе сил и за их пределом: путал вторник с пятницей, сумерки с зарей. Иногда Мэрилин заглядывала в университет с обеими девочками. Дэвид обнимал ее, и она к нему липла, как самоклеящаяся лента. Она, пожалуй, и шла-то ради одних только объятий – так идет за дозой наркоман. Никогда первая не высвобождалась. Дэвид тянул время и, в конце концов отстраняясь от жены, чувствовал боль.

И вот его жена ведет беседу с профессором, и неизвестно, которою из двух ипостасей видит доктор Флетчер, невролог сорока с хвостом лет. Уверенную в себе красавицу блондинку? Тогда Дэвиду пора ревновать или спешить на помощь. А может, доктор Флетчер видит страдающую хроническим недосыпом и гормональными скачками домохозяйку без профессии, рискнувшую на эпатаж – ибо что, если не эпатаж, эта ее фраза: «Наши лучшие дни»?

– Серьезное заявление, – выдал профессор.

Дэвида пронзила жалость к жене. Мэрилин еще такая молоденькая и выглядит молоденькой, «зеленой», особенно по контрасту с доктором Флетчером. Вон губки задрожали. Дэвид бросил товарищам по ординатуре «Извините» и шагнул к жене. Рука легла ей на талию.

– А я тут, по словам вашей супруги, пытаюсь проникнуться счастьем родительства, – произнес Флетчер, осклабившись.

Издевается над Мэрилин? Да, не иначе. Мэрилин взглядом взмолилась: «Поддержи, не противоречь. Хотя бы перед этими типами. Помню, знаю – утром были рыдания в ванной, но если сейчас не поможешь – я пропала».

– Нет более благодарного, всепоглощающего, прекрасного, святого занятия в жизни, чем растить детей, – с нехарактерным для себя пафосом изрек Дэвид.

Мэрилин улыбнулась ему, чуть потерлась крестцом о его ладонь. Спросила:

– А у вас есть дети, доктор Флетчер?

Дэвид стал массировать ей поясницу. Венди сейчас дома, на попечении соседки. Вайолет десять недель от роду – слишком мало, чтобы оставлять ее с няней. Брать с собой в гости обеих девочек как-то неудобно. До сих пор они услугами няни не пользовались, и отсутствие Венди для Мэрилин словно фантомная боль.

– Нет, – отвечал Флетчер. – Мне всегда казалось, при моей занятости в университете завести детей было бы жестоко. По отношению к ним, разумеется.

Мэрилин покраснела. Дэвид не спускал с нее взгляда.

– Хотя некоторым удается справляться, – добавил Флетчер.

– О да, – сказал Дэвид.

Доктор Флетчер с видом заговорщика весь подался к Дэвиду и Мэрилин:

– Вам, дорогие мои, я бы советовал остановиться на достигнутом. Возьмите Корригана – у него четверо спиногрызов. – Флетчер повел взглядом на Дэвидова университетского наставника.

Рядом с Корриганом маялась женщина, вероятно его жена. Оба – как ходячие мертвецы: вид потасканный, глаза мутные, разлеплять веки явно стоит огромных усилий; поникшие, ссутуленные, не друг к другу клонятся, а наоборот – в разные стороны.

– Четверо? – Дэвид плотнее прижал ладонь к бедру Мэрилин.

– На прошлой неделе Корриган отключился прямо в операционной. В смысле, заснул. Стоя. Пока аппендикс удалял, – пояснил доктор Флетчер.

Мэрилин извинилась, оставила их. Прежде чем исчезнуть, сжала руку Дэвида. Что имела в виду – он не понял.

По дороге домой Мэрилин отмалчивалась.

– Красивый у него дом, – заговорил Дэвид, когда они прошли по мосту. – Я и не знал, что в этих широтах вообще есть такие дома.

Сказал – и понял: сам же дверь распахивает, которую столь усердно баррикадировал.

– Да, – отозвалась Мэрилин. – Ни наш дом, ни соседние с профессорским и рядом не стояли.

Навстречу, слепя фарами, ехал автомобиль. Мэрилин вскинула руку, прикрыла личико спящей Вайолет.

Их район Айова-Сити считался захудалым, но, по крайней мере, не криминальным. В нескольких кварталах от дома имелся парк, где Мэрилин гуляла с детьми. Сам дом отличался добротностью – вот зима, а они не мерзнут. Дэвид напрягся, ощетинился даже, однако прежде, чем обида полностью им завладела, Мэрилин взяла его под локоть:

– Извини, милый. Просто я сегодня не в духе.

– Флетчер – кретин высоколобый, – выдал Дэвид.

Мэрилин прижалась теснее. Бедра их несколько раз соприкоснулись, прежде чем они приноровили друг к другу шаг.

– Ты слишком снисходителен. Господи, что он обо мне подумал? «Наши лучшие дни» – угораздило же ляпнуть! Тебе за меня стыдно, да? – Мэрилин смотрела не на Дэвида, а на дальние огни, которые отражала река.

Дэвид отчаянно замотал головой:

– Ну что ты! Конечно, нет. Ни в малейшей степени.

– Интересно, я вообще когда-нибудь на вечеринке блесну?

– Ты слишком строга к себе.

– Просто ты пытаешься меня успокоить. – Мэрилин поддернула сумочку на плече. – Курить до смерти хочется.

Если в Чикаго Мэрилин покуривала, то после переезда в Айову начала курить постоянно. Правда, забеременев в первый раз, бросила, держалась, пока носила Венди, и сейчас держится, потому что кормит грудью Вайолет.

– Одна из немногих радостей земных, благодаря которой мне, возможно, удастся сохранять рассудок, но…

– А мы, значит, тебя не радуем – я и девочки?

– Радуете. Только я сейчас про земное говорю, а вы мне с неба посланы и к материальной сфере отношения не имеете, счастье вы мое непостижимое.

Прозвучало чрезвычайно романтично и в то же время невыносимо печально.

По возвращении домой Мэрилин бросилась в детскую, а Дэвид остался рассчитываться с соседкой. Когда она ушла, Дэвид принялся намазывать хлеб арахисовым маслом и джемом. Сделал бутербродов побольше – Мэрилин на приеме почти не ела – и понес блюдо наверх. В спальне он застал следующую картину: Мэрилин укачивает Вайолет, а свободной рукой гладит по спинке Венди, сладко спящую у нее на коленях. Слава богу, его жена снова дома, снова с малышками и не обязана оправдываться за то, что вообще живет на свете, перед высоколобым подонком; избавлена от беспокойства о собственной интеллектуальной незрелости. Мэрилин подняла взгляд на Дэвида, и у него колени стали как ватные.

– Слушай, мастит ведь сразу проявляется? В смысле, если бы он у меня был, я бы видела? – Мэрилин чуть нахмурилась и добавила: – Венди нужно подгузник сменить. Сделаешь?

Фраза «Наши лучшие дни» превратилась у них в семейный мем. С тех пор, стоило им повздорить, либо Дэвид, либо Мэрилин вслух ее вспоминали.

Глава девятая

Со времен адвокатской практики Вайолет крепко помнила, как следует себя вести, когда дело пахнет скандалом. Надо пресечь слухи в зародыше; как только пресечешь – ситуация из-под контроля уже не выйдет. Этот же подход она применила к ужину с Джоной. Мэтт всячески выражал крайнюю степень обеспокоенности, любое упоминание о приходе к ним Джоны встречал гримасой, в которой легко читалось: «А ты точно этого хочешь?» И даже больше: «Не собираюсь тебя останавливать – ведь одуматься ты должна сама». Вот почему перед ужином с Джоной Вайолет внутренне собралась, словно перед судебным процессом. Наличествовало тут и классическое, детское какое-то «назло» – куда же в браке без духа противоречия, какая жена не переживает время от времени импульсов поступить наперекор мужу?

Увы, никто почему-то не написал пошаговую инструкцию «Как представить мужу своего внебрачного сына-отказника». И аналогичную – как его же представить своим законным, желанным детям, об отказе от которых и речи не шло, и намека на мысль не возникало? За неимением особых рекомендаций Вайолет обеспечила доставку пиццы на дом (пицца ведь всем по вкусу, не так ли?) и удостоверилась, что вина в доме хватит для нее и Мэтта. Объяснила, как умела, Уотту с Эли: семьи бывают разные, пятнадцать лет назад мама была совсем-совсем другая – даже не знала, что папа живет на свете. Короче, у них есть старший брат. Правда, брат он лишь наполовину, но это неважно. Его зовут Джона, и сегодня он придет к ним ужинать. Мальчики выслушали новость стоически, однако Вайолет не обольщалась. Дело вовсе не в том, что они заочно приняли Джону, – они просто в силу возраста почти ничего не поняли. Мэтт, явно недовольный видимым спокойствием сыновей, присел перед ними на корточки и сказал:

– Чур, пока это наша тайна, договорились?

– Мэтт! – воскликнула Вайолет.

Действительно – они ведь мальчиков правдивыми растят.

Мэтт встал на ноги и понизил голос:

– Неужели тебе и правда хочется, чтобы слухи докатились до детского садика?

И Вайолет живо представила: вот мамочки из «Тенистых Дубов» ходят вокруг нее хороводом, словно индюшки вокруг мертвого тела⁴⁸.

– Папочка прав, маленькие мои. Пусть это будет нашей семейной тайной. Помните, как мы с вами ходили в библиотеку и там тетя рассказывала про медвежью семью – все готовят вечеринку-сюрприз для папы-медведя? Так вот, чтобы сюрприз удался, ротик нужно держать на замочке. – Вайолет жестом застегнула воображаемую молнию собственного рта.

Эли захихикал, но Уотт по-прежнему глядел недоверчиво.

– Мы ведь не хотим, чтобы Джоне было некомфортно? Поэтому давайте помалкивать. У Джоны сейчас насыщенный период в жизни.

К Венди Вайолет поехала одна. Везя Джону в Эванстон, кивала по сторонам: «Чтобы собрать средства на строительство вот этой бесплатной библиотеки, мы устроили ярмарку»; «А это Уоттов садик»… Вайолет перечисляла ориентиры, не давая себе осмыслить масштабов однообразия, каких в последние годы достигла ее жизнь. Отрезвил ее взгляд в сторону Джоны, явная скука на его лице. А вот как бы Джона провел для нее экскурсию по району своего детства? Да, наверно, примерно так: «Вот в этом сквере я белок терроризировал», «Вот эту забегаловку поджечь хотел – то-то бы народ из нее повыскакивал, прикольно же». Остаток пути они ехали в молчании.

Когда Вайолет свернула на подъездную дорожку, он присвистнул:

– Очуметь!

Вайолет напряглась.

Он хмыкнул, пояснил:

– В смысле, красиво. Дом красивый, и вообще.

Раньше Вайолет об этом не задумывалось, теперь как ударило: человек, которому она дала жизнь, угла собственного не имел – она же все эти годы провела в особняке (площадь – шесть тысяч квадратных футов претенциозности, тюдоровский стиль, зеркальная гладь озера). Но нельзя ведь вменить ей в вину степень диспропорции!

– Когда мы его купили, он был сущей развалюхой, – запальчиво ответила Вайолет. Потом она неуклюже представила Джону сыновьям и мужу: – Это… это мой… как бы… в общем, Джона.

– Вобщем-Джона. – Мэтт, не отличавшийся чувством юмора, на сей раз сумел сострить.

Он подал Джоне руку, а Вайолет вдруг подумала: что он видит, узнаёт ли в Джонином лице ее черты? А может, вообразил Ваойлет с другим мужчиной или вынашивающей дитя другого мужчины, принадлежавшей другому до него, до Мэтта?

– Очень рад познакомиться, – сказал Мэтт.

Прозвучало дружелюбно, и Вайолет с благодарностью коснулась его спины.

Джона шагнул к мальчикам, неловко помахал каждому в отдельности. Эли спрятался за Вайолет, с опаской глядел, просунув мордашку меж материнских коленей.

– Не бойся, – с видом заговорщика произнес Уотт. – Мы про тебя никому не расскажем.

Джона покосился на Вайолет, и она поняла: ухмылка – только прикрытие, на самом деле мальчик уязвлен.

– Спасибо, малыш, – бросил он Уотту.

Оказалось, у Джоны талант общаться с детьми. Никакого сюсюканья, разговор как с равными. Дети от этого в восторге, по крайней мере сыновья Вайолет. Сразу бросились показывать Джоне своих многочисленных человечков лего. А Мэтт увлек Вайолет на кухню:

– Я вовсе не имел в виду, что мальчики с нашей подачи должны лгать про Джону. Я просто не хочу, чтобы они о нем трезвонили. Мы ведь еще и сами не уверены, что…

Вайолет протянула Мэтту свой бокал с вином:

– Я все понимаю. Ты прав.

– И тем не менее ты употребила слово «брат», в то время как мы даже не обсуждали…

– Господи, у меня ведь нет инструкции! Как иначе я могла объяснить его появление? Типа мама с папой взяли и ни с того ни с сего завели дружбу со старшеклассником?

– Я просто считаю, что перестраховка не повредит. Сама знаешь, какие они впечатлительные.

– Ты о наших детях? О тех самых, с которыми я провожу целые дни? Да, я в курсе насчет впечатлительности.

– Совсем не обязательно утрировать.

– Послушай, Мэтт. Сегодняшний вечер и сам по себе – стрессовая ситуация. Может, обойдемся без ссоры?

– Ты же первая начала…

– Мама!

Звук Уоттова голоса вызвал панику. Первая мысль: вот, доигралась, впустила в дом субъекта, потенциально опасного для собственных детей. Вайолет ринулась вон из кухни, на ходу морально готовясь застать в детской абсолютно любую сцену, надеясь на проявление дремлющего инстинкта каждой самки. Он, инстинкт, непременно выстрелит, такие случаи известны – не одна мать, вмиг сгруппировавшись, буквально выталкивала свое дитя из-под колес автомобиля…

В игровой комнате Джона делал стойку: ладони распластаны на полу, вес тела на предплечьях, причем локти неестественно вывернуты. Ноги разводит-сводит, как ножницы. На Уоттовой мордашке благоговение и восторг.

– Мама, смотри! – выдохнул Уотт.

Вайолет несколько секунд понадобилось, чтобы взять себя в руки.

– Родной, ты меня напугал. Я бог знает что подумала… – Вайолет прикусила язык – на Джонином опрокинутом лице были смущение и обида.

Джона опустил ноги на пол.

– В смысле… Я решила, кто-то… поранился…

Понятно, какой посыл в ее словах слышится Джоне: «Буквально на пару минут тебя с мальчиками оставила, тебе же этого времени хватило, чтобы умертвить мое дитя!»

– Он и на одной руке может, – сообщил Уотт, будто сам своим словам не веря.

Джона успел принять нормальное положение и стоял теперь у окна, сложив руки на груди словно для самозащиты.

– Просто… просто у мальчиков сейчас особенно травмоопасный возраст. Вот я и переволновалась, – заговорила Вайолет, и пара извиняющихся ноток прозвучала в ее голосе. Спиной же она чувствовала тяжкое Мэттово «А я предупреждал!». – И потом, я не знала, что ты гимнаст.

Джона фыркнул:

– Я не гимнаст.

– Выходит, просто где-то подсмотрел этот трюк? – Вайолет подхватила Эли на руки. Какое облегчение, какое блаженство – знать на тактильном уровне, что твое дитя в целости и сохранности. Эли с Уоттом не пострадали. Все хорошо.

– Ага, так и было.

– В смысле, уроков ты не брал?

Идиотский вопрос. Некрасиво колоть ему глаза этой своей привилегией. Кто она теперь для Джоны? Дамочка, которая без платных уроков (будь то гимнастика или игра на альте) жизни не мыслит?

– Попробовал – получилось, только и всего, – спокойно сказал Джона.

– Гибкий ты точно не в меня.

Да что это с Вайолет? Каждая новая фраза неудачнее предыдущей, а уж эта конкретная – апофеоз неуклюжести. Джона покраснел.

– А ты меня научишь, Джона? Научишь? – взмолился Уотт.

Джона, прежде чем ответить, взглянул на Вайолет:

– Едва ли, малыш. Для тебя это опасно.

Раздался звонок в дверь. Мэтт пошел открывать.

– Пиццу доставили, – сказала Вайолет. – Надеюсь, никто не против? Пицца – она ведь такой универсальный объединитель…

Джона открыл рот, подумал и снова закрыл.

– Только не говори, что не любишь пиццу, – усмехнулась Вайолет.

– Я пиццу обожаю! – вмешался Уотт.

– У меня непереносимость лактозы, – сообщил Джона.

– Непереносимость лактозы? Я не знала… Почему Венди меня не предупреди…

Разумеется, Венди ни при чем. Просто очередной сгусток чуждой энергии завис между Вайолет и Джоной, ехидно подмигивает, дескать, ха, это, милочка, только вершина айсберга!

– Пустяки, – сказал Джона. – Я есть не хочу.

– Тебе пятнадцать, – возразила Вайолет. – У тебя чувство голода перманентное. Ну хотя бы глютен ты переносишь?

– Что? Глютен? – Он улыбку подавил или это Вайолет показалось? – Да. Глютен – да.

– Я тебе сэндвич приготовлю.

Позже, когда Мэтт повез Джону домой, Вайолет убирала посуду и вдруг заметила: на подставке трех винных бутылок не хватает. Но ей было до того стыдно за сэндвич с арахисовым маслом и мармеладом, который она сделала для Джоны, что она поспешно отвела от подставки и взгляд, и мысли.

Буквально за секунду до того, как рыжий нашел цель, Венди почуяла присутствие постороннего. Сначала решила, это «Грей Гус» с ней шутки шутит. Но тут бородка кольнула клитор, она рефлективно вздрогнула, угол зрения поменялся – и отрицать наличие фигуры в дверном проеме стало невозможно.

– Твою мать – вырвалось у Венди.

Несколько мгновений заняла сцена почти балаганная: рыжая голова почему-то оказалась захвачена коленями Венди, сама она, вздернув руку, больно ударилась локтем об изголовье кровати.

– Господи боже мой! Что ты здесь делаешь?

Сентиментальный ужин с другом Майлза, разумеется, ложь. Венди воспользовалась своей бездетностью, чтобы «проветриться». Слышала, как вернулся от Вайолет Джона, однако была слишком занята рыжим. Рассчитывала, что Джона сразу ляжет спать.

– Какого черта? – Рыжий вскочил будто на пружинах, кулаки сжал, спина – горбом; в полутьме – неоспоримое сходство со вздыбленной песьей холкой. – Это еще кто?

– Все в порядке, – сказала Венди, поджимая ноги, натягивая одеяло. Успела схватить рыжего за локоть, прежде чем он ринулся к Джоне. – Успокойся. Он здесь живет.

– Живет?! Почему ты… – Рыжий переводил взгляд с Венди на Джону и обратно. – Это твой сын, что ли?

Рыжий произвел вычисления с обидной быстротой, а ведь Венди ему сказала, что ей тридцать два…

– Не сын – племянник. Джона. Джона, это…

Проклятье! Как же его зовут? Имя вылетело из головы. Венди давно уже за собой такие провалы замечала. Причин могло быть две – ранняя болезнь Альцгеймера и склероз, вызванный злоупотреблением алкоголем.

– Слышь, ты! Ты за нами подсматривал? Отвечай!

Под пальцами Венди напряглось мускулистое предплечье.

– Нет. Я просто… мне тайленол нужен, я шел спросить, где он хранится. Извините.

– Тайленол? Ты заболел? Зачем тебе тайленол? – Венди не ожидала, что первой ее реакцией будет тревога о здоровье Джоны.

– Мышцу, должно быть, растянул. Детям Вайолет один трюк показывал, и вот…

– Возьми лучше ибупрофен. В ванной на первом этаже, третья полка справа.

– Спасибо. Мне правда очень неловко.

– Двух таблеток хватит. Три для тебя много, – продолжала наставлять Венди.

– Да. Хорошо. Простите. Рад познакомиться. – С этим лепетом Джона исчез.

Рыжий дернулся, высвободил руку. Буркнул:

– Блин, фигня какая.

– Ну да. Не задалось. – Венди села, свесив ноги.

– Он, значит, у тебя живет? Почему ты не предупредила? Черт!

– С какой стати я должна предупреждать? – неожиданно для себя вспылила Венди.

– С такой, что мы хотели… собирались… блин! По-твоему, со мной вот так можно? Чтоб я ни сном ни духом про юнца, который подглядывать привычку имеет?

– Он не подглядывал.

Венди сама себе не верила. У Джоны не сработал рефлекс – бежать сломя голову, как только ему открылась любовная сцена. Значит, что? Значит…

– Слушай, Венди… мне реально жаль… только я… я, это, того… короче, расхотелось.

– Можно дверь закрыть, – апатично предложила Венди. Возбуждение, и поначалу-то несильное, улетучилось, только между ног еще было сыровато. Стив. Имя явилось как озарение.

– Пойду, пожалуй. – Стив избегал ее взгляда. – Я тебе позвоню.

Венди давала это обещание достаточно часто, чтобы знать: оно гроша ломаного не стоит.

– Мама, а ты не думала… – заговорила Лиза. Они с Мэрилин сидели на крыльце. – В смысле, выпадают же моменты… Так вот, у тебя такого, случайно, не было – тебе не казалось, что ты могла бы прожить и без папы?

Что Лизу в родителях восхищало – точнее, в целом их поколении, – так это способность не заморачиваться. Те ребята не думали. Они поступок совершали, если поступок казался подходящим, а правильные представления иметь – уже полдела. Достигаешь, к примеру, определенного возраста – значит, ищи себе парня (в меру смазливого, в меру положительного, живого) и оставайся с ним до конца, даже если он трансформируется в зануду, или скупердяя, или социопата. Не слишком романтично, а все-таки хорошо. Лизе импонировали упрямство, невозмутимость, отчаянность старшего поколения.

Правда, этот сценарий не для ее родителей. Папа и мама до сих пор безумно влюблены друг в дружку. Вспыхнуло, похоже, с первого взгляда – и не гаснет, судя по многочисленным фотографиям у отца на рабочем столе и в кухне на подоконнике. Даже шкафчики в ванной – и те изнутри оклеены фотками. Двадцатилетняя Мэрилин – просто девушка с обложки – на пляже, отец обнимает ее сзади за талию. Дэвид среди хеллоуинских тыкв, Мэрилин, беременная Венди, рядом, смотрит оценивающе. Дэвидова ладонь на ее животе. Мэрилин и Дэвид в день свадьбы. Только-только обвенчались, еще от алтаря не отошли, а смеются, захлебываются счастливым смехом.

– Господи, нет! – воскликнула Мэрилин.

Лизино сердце переполнилось восхищением, а в следующий миг упало. Здорово, что были на Земле времена такой любви. Жаль, мучительно жаль, что они ушли безвозвратно.

Мэрилин успела вытянуть два бокала вина. Лиза была трезва как стеклышко. Держались мать и дочь соответственно.

– Чесались ли у меня руки оплеуху ему отвесить? – продолжала Мэрилин. – Чесались. Хотелось ли от отдельных его высказываний поставить под вопрос устройство самой Вселенной? – Чуть захмелев, Лизина мать вдруг стала выражаться очень поэтично. – О да! Но чтобы вовсе вычеркнуть его из своей жизни? – (Очередной глоток.) – Такого не было. В другую комнату от него уйти? Периодически. Рот ему заткнуть и с глаз долой его убрать? Без сомнения.

– Но не более, – произнесла Лиза.

Они с Райаном познакомились еще в колледже. Тогда казалось, у них все шансы на прочный союз. Время самое подходящее: оба по молодости лет не сознают собственной глупости, у каждого пирамида из тайн и бзиков растет еще пока под мало-мальским контролем и не быстрее, чем другой успевает в эти тайны и бзики проникать.

– О расставании даже мыслей не возникало, – призналась Мэрилин.

Дом мигнул окошком – это отец в кабинете свет зажег. Мэрилин с Лизой вздрогнули, смущенные тем, что объект их обсуждения совсем рядом.

– О разводе – и подавно.

– Почему, мама?

Мэрилин сделала очередной глоток. Голова ее словно сама собой склонилась набок. Лизе даже подумалось, уж не свет ли из отцовского окна обладает силой притяжения?

– Ты спрашиваешь почему? Взгляни на своего отца. Разве есть в мире человек лучше и достойнее?

Теперь они обе смотрели сквозь стекло. Внятного ответа ни одна не имела.

Перемена в лице Мэрилин – от задумчивости к тревоге – была внезапной.

– Зайка, а к чему ты завела этот разговор?

Лиза качнула головой. Только бы слезы сдержать.

– Так просто.

Хотелось спросить маму о неотпускающем чувстве отчаяния – оно тоже у всех беременных наличествует? Почему тогда о нем на форумах никто ни гугу?

– Как дела дома?

– Отлично. Супер.

– Что-что, а врать ты, Зайка, никогда не умела.

Мать поднялась, шагнула к диванчику-качелям, села рядом с Лизой:

– Родная, боюсь, я говорила несколько… легковесно. Видишь ли, сомнения посещают каждого. – Мэрилин коснулась Лизиного колена. – Ничего криминального в сомнениях нет, доченька. Но главное, как мне представляется… Главное – научиться быть выше сомнений. Помнить о них, не прибавляя им весу; осознавать, не давая выбить себя из колеи. Вот в чем соль.