Читать книгу: «Женщина, голод», страница 3

Я поднимаюсь с пола где-то часа через два. Тело будто марионетка. Интересно, какая часть – демоническая или человеческая – хочет отправиться в галерею и вынуждает тело встать. Это точно только одна из них, вторая же волочит ноги. Собираю в рюкзак свое немногочисленное имущество. Немного налички кладу в носок – на случай, если и рюкзак каким-то образом потеряется. Наношу на не закрытую одеждой кожу солнцезащитный крем. И выхожу из студии. По пути на улицу изучаю, как в здание попадает почта. В студиях нет звонков от домофона, и это может немного затруднить завтрашнюю доставку сухой крови. Снаружи только общий почтовый ящик – небольшая коробочка без замка или чего бы то ни было с раскачивающейся на ветру дверцей.

Когда я доезжаю до галереи АКТОС, здание закрыто и не видно никого, кто мог бы открыть дверь. Один из страхов, когда направляешься

в незнакомое место, – застрять снаружи. Я встаю как можно ближе к стене, чтобы оказаться в тени. Стучу. Твердо, но не очень громко: не хочу быть принятой за сумасшедшую. Осматриваюсь. Звонка нет.

Письмо с инструкциями по стажировке пришло на прошлой неделе. В тот момент я разбирала мамины вещи и нашла несколько коробок со своими детскими вещами. Меня переполняли чувства: мама сохранила все – даже аккуратно свернутые ползунки и маленькие деревянные игрушки, на которых показывала мне основные цвета. У людей детство занимает почти четверть жизни, но в моем случае после неизвестно скольких прожитых столетий детство будет казаться маленькой точкой на горизонте, мигом, в котором я была частью общества почти в нормальном смысле – переживая изменения в теле вместе с друзьями, с которыми происходили те же самые изменения в то же самое время. Всегда знала: в какой-то момент я перестану расти, перестану меняться. Как только тело достигнет расцвета, так говорила мама. В этот момент я навеки замру, не старея, а мои друзья продолжат путь к смерти. И, однако, все детство я хотела поскорее

стать взрослой. Теперь все наоборот. Перебирая

крошечную одежду, я испытывала тоску, желание вернуться назад в детство и отметить каждое мельчайшее изменение, которое со мной происходило. Детскую одежду и игрушки я упаковала в одну сумку, чтобы отдать на благотворительность. Тогда галерея казалась чем-то из далекого будущего, и не было смысла читать письмо. Теперь я достаю телефон и листаю входящие.

Отправитель – директор галереи, мужчина по имени Гидеон. Письмо обращено ко мне, но наверняка такое отправляют всем стажерам, – имя напечатано немножко не таким шрифтом, как остальной текст. «Для нас большая честь приветствовать вас в нашем проектном пространстве, – начинается письмо. – Пожалуйста, в первый день обратитесь к сотрудникам на ресепшене, и они вызовут кого-нибудь встретить вас…» Письмо заканчивается «глубокой благодарностью». Письмо приятное. Но в нем ничего нет о том, как попасть в здание, и вокруг никого нет: ни сотрудников, ни других стажеров. Я гуглю контакты галереи и жму на выпавший телефонный номер – и в этот момент замечаю чуть ниже: «Закрыто. Откроется в 12:00 во вторник», то есть послезавтра.

– Алло? – говорит голос на другом конце линии.

– Здравствуйте, – отвечаю я. – Я стажируюсь в АКТОСе и пытаюсь попасть в здание, но тут никого нет.

На другом конце возникает небольшая пауза. Потом голос говорит:

– Ты… Лидия?

Я жду, не объяснят ли мне, как попасть внутрь, но этого не происходит.

– Да, – отвечаю я.

– Как ты выглядишь? – спрашивает голос.

– М? Это галерея, да?

– Да.

– Окей… – Я отхожу на несколько шагов от двери, в яркое солнце, чтобы проверить, не смогу ли увидеть кого-то в окнах. – Ну, наверное, я девочка, брюнетка?..

– Женщина, – говорит голос.

– Простите?

– Ты женщина. Не нужно называть себя девочкой, если ты взрослая женщина.

– О, точно. Простите.

Иногда я слышу от мужчин обращение «девочка», и тогда кажется, что меня уменьшают, так им проще смотреть сверху вниз. Но еще никто не отчитывал меня за то, что я назвала девочкой сама себя. Странно – получается, во мне одновременно есть и сексист, и жертва сексизма. Повод впервые задуматься, как я себя воспринимаю. Как женщину? Нет. Все-таки я выгляжу довольно юно – лет на восемнадцать, тот год в жизни, когда ты действительно уже не девочка, но еще не женщина. Только вот я буду так выглядеть до конца жизни – и в сто, и в двести, и дальше. Поэтому я не уверена и в том, что чувствую себя девочкой.

– Хорошо, вижу тебя, – говорит голос. (Пару секунд я трачу на беспокойство, не слишком ли неряшливо одета. Но голос ничего об этом не упоминает.) – Зеленая футболка?

– Да, это я. – Снова поднимаю взгляд, но ни в одном из окон никого нет.

– Помаши мне.

– Хорошо.

Я машу в общем направлении здания, звонок обрывается, и замок на двери громко жужжит. Она открыта. Я захожу.

Внутри довольно сумрачно; по холлу развешаны гирлянды желтых лампочек. Рядом с входом – штабеля стульев и пакеты с кубиками льда, которые, судя по всему, уже начали таять. Слева от меня деревянный фасад кукольного театра, раскрашенный в красные, зеленые и желтые полоски.

– Добрый день, прошу прощения… – обращаюсь я к женщине с большой коробкой в руках.

Она поворачивается. Я удивляюсь: белки ее глаз розовые. Кажется, она недавно плакала. Нос красный, а кожа вся в пятнах.

– Добрый день, – бросает она. – Простите. – И сразу же исчезает за большой красной бархатной портьерой дальше по коридору.

Тема новой выставки – народное творчество, и здание, которое обычно представляет собой стандартный «белый куб», декорировано как цирк. Стены покрыты странными росписями; перед моим лицом – аллигаторы, которые едят воздушных гимнастов, которые в свою очередь едят аллигаторов поменьше. В больших витринах – композиции знаменитого британского таксидермиста и художника Уолтера Поттера⁸. Застолье маленьких рыжих котят: наверное, когда-то – до того, как их убили, набили сеном, рассадили на миниатюрные стулья и поставили перед маленькими пирожными, чайниками и самоварами, – они родились в одном помете. Их блестящие глаза – прекрасные черные мраморные шарики. Рядом с кошачьим застольем еще одна работа – кролики усердно трудятся за партами в миниатюрном классе. Накатывает восторг. Я узнала об этих работах кучу лет назад: еще во время предуниверситетской подготовки. На фотографиях они кажутся чистенькими – словно искусственными. Но вблизи я вижу маленькие ямочки, где когда-то к коже животных присоединялись мускулы, и чувствую запах малейших, микроскопических частиц столетней крови внутри чучел.

Мимо пробегает мужчина. Он хватает один из больших пакетов со льдом, перебрасывает через плечо и исчезает за портьерой вслед за женщиной. Я иду за ним.

И выхожу в большой зал. По нему расставлены круглые столы, на которых навалена всякая всячина: коробки гвоздей и шурупов, какие-то документы, засушенные цветы, завернутые в ткань тарелки… Кто-то пилит деревяшку, стоя на маленьком подъемнике, чуть дальше мужчина рисует фреску на стене. Тестируют свет – лампочки загораются, потом тускнеют, снова загораются и снова тускнеют.

– Э-э… – пытаюсь обратиться я к идущей в мою сторону женщине, но та проносится мимо, на ходу качая головой. Ее волосы скользят по моему лицу, и я вдыхаю их запах.

Решаю пойти к углу, где очень медленно вращается карусель. Двое мужчин сосредоточенно обсуждают ее. Но, завидев меня, замолкают, и один из них отходит в сторону.

– Здравствуйте, – говорю я оставшемуся.

Он кивает.

– Я ищу ресепшен.

– Понятно, – отвечает он и прислоняет совок с длинной ручкой и метлу, которые держит в руках, к стене. Он немного выше меня, худой, чисто выбритый. У него очень бледная кожа и большие, будто слезящиеся глаза. Радужки – две грязные лужи. Они вбирают мое лицо на секунду дольше, чем кажется нормальным. – Так кто ты? – в конце концов говорит он, вытирая руки о штаны.

И на секунду мне кажется, будто он знает, что я такое. Я моргаю.

– Еще одна стажерка? – добавляет он.

– А-а… Ага.

Он указывает на одну из дверей. Ждет, когда я пройду, и следует за мной.

Некоторое время мы молча движемся по темному коридору.

– Ресепшен с другой стороны здания, – наконец поясняет мужчина позади меня.

Он не спросил моего имени, и я решаю не спрашивать его, но пытаюсь завести разговор:

– Так вы тоже художник?

Когда я оборачиваюсь, он качает головой:

– А вы?

– Да.

Однако чувствую себя обманщицей – с самого окончания университета, где изучала искусство, я ничего не создавала. Вообще мало чем занималась после выпуска. Первый год, который я провела дома с мамой, беспокоясь за нее, пытаясь ее оберегать, я, кажется, и не жила по-настоящему: по сути, поставила свою жизнь на паузу, сосредоточившись на маминой. Сейчас я пока еще никем не являюсь, а только надеюсь кем-то стать. Я еще не независимый взрослый – я надеюсь им стать. Я еще не художница – я надеюсь ею стать.

Мой провожатый хмыкает.

Теперь он идет бок о бок со мной. Коридор довольно узкий, нам едва хватает места. Я спрашиваю себя, ждет ли он, когда я замедлюсь, позволив себя обогнать, или хочет, чтобы я шла побыстрее. Я смотрю на него краем глаза. Он одет в черную рубашку с высоким воротником, закрывающим большую часть его шеи, строгие брюки и богато расшитый жилет. Думаю, именно так любой нормальный человек представляет вампира.

Едва вдалеке становится виден ресепшен, мужчина разворачивается и уходит туда же, откуда мы пришли.

– Еще увидимся, наверное, – говорю я ему в спину, но он не останавливается и не отвечает.

Девушка за стойкой едва скользит по мне взглядом.

– К тебе еще одна, – кричит она блондинке с ярко-красными губами и в зеленом пальто.

– Что мне с ними всеми делать? – отвечает женщина, качая головой, как будто меня здесь нет.

Секретарша пожимает плечами.

Вслед за женщиной я иду обратно – по коридору, в зал, сквозь красную портьеру, мимо настенных росписей и Уолтера Поттера, к кукольному театру у входа. Она идет очень быстро, потом резко останавливается и громко отдает указания худому мужчине с аккуратно подстриженной бородой:

– Кофе для Гидеона. Без молока! Давай, быстро – вперед!

Кажется, она взвинчена до предела. Смотрит на телефон. Пальцы быстро бегают по экрану.

– Так, – в конце концов говорит она, поднимая глаза, – можешь просто посидеть на кассе или что-нибудь в этом роде?

– Что, простите?

– Никакой воды ни при каких обстоятельствах! – добавляет она, глядя на мою сумку. – Что там?

– О, э-э-э…

– Ну же!

– Ничего, только книжки, ключи, кажется, кофта? О, и кошелек, хотя немного налички у меня, – я указываю на ногу, – в носке.

Не знаю, зачем я все это ей говорю. Она сердито трясет головой.

– Можешь пошевеливаться? Давай, внутрь.

– Внутрь чего?

– Кассы. Кукольный театр. Давай! Давай! – И она подгоняет меня рукой.

Я открываю деревянную дверцу – наверное, то, куда она ведет, можно назвать закулисьем.

– Хорошо, – говорю я.

Прежде чем зайти внутрь, я смотрю, как касса выглядит снаружи. Над сценой вывеска. Ярким бутылочно-зеленым и синим написано: «Оригинальное шоу дубинок и тумаков! Никто у моря не умеет смешить, как мы!»

– Просто выдавай билеты, – говорит женщина, снова вздыхает и уходит за красную портьеру вслед за парой работников, несущих плинтусы и инструменты. – С дороги! – слышится ее голос.

Я закрываю за собой крошечную дверцу и сажусь на стоящую внутри маленькую деревянную табуретку. За сценой почти нет места для ног. Они неудобно сгибаются, колени оказываются выше пупка. Я пытаюсь понять, где оказалась.

Рассматриваю сцену. Она вся собрана из узких длинных половиц с пятнышками там, где стерся лак, – наверное, в этих местах ноги марионеток прикасались к дереву. Крошечный люк вниз. По краям висят перчаточные куклы. Панч и Джуди: Панч держит деревянную биту, огромную относительно его тела, а лицо Джуди, один раз нарисованное, навсегда застыло в гримасе страха. Рядом висят три куклы с пластиковыми головами поменьше, в фетровых одеяниях – их связали вместе шнуром, словно букет цветов; это король, королева и дьявол.

Как я заметила, только около некоторых экспонатов на выставке указаны их создатели. На других этикетках просто значится: «Артефакт аборигенов». «Артефакт» – как будто они недостойны называться произведениями искусства. У каких-то – как эти куклы и касса – вообще нет этикеток. Раскрашенные яркими красками жестяные буквы наверху дальней стены холла провозглашают: «НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО». Искусство масс; но только некоторые из художников удостаиваются того, чтобы стать отдельной личностью, а остальные – лишь часть народа. Куклы – всего лишь куклы, как будто у них не было создателя. Из-за того, как они развешены, еще заметнее и печальнее, что внутри них нет человеческой руки. Я надеваю их, одну за одной, оживляя маленькие ручки короля, потом королевы и наконец дьявола.

Здесь есть еще одна кукла – она выглядит не так, как остальные. И запрятана в самый угол театра-ящика, снаружи ее не видно. Она изображает странную женщину в одежде мрачного цвета; ее большая и тяжелая голова сделана из темного дерева. Это перчаточная кукла – без ног. Растрепанные волосы, похожие на мои, большой нос крючком и гигантский подбородок – между ними почти не видно рта. Кукла притягивает меня. Я поднимаю ее и кладу на колени. Моя рука идеально заполняет ее тело. Большой палец и мизинец становятся ее крошечными ручками, три средних пальца проходят в голову, и места совсем не остается.

– Ну, тут только ты и я, – шепчу я ей.

«Ничего! – отвечает она с энтузиазмом в моем воображении. – Мы справимся!»

В маленькой нише под сценой – кажется, там когда-то был выдвижной ящик – я нахожу рулон билетов. По существу, это просто лотерейные билеты. На каждом напечатан номер. Я беру их в одну руку, а пальцами другой приподнимаю голову куклы.

Кажется, это самая тихая часть галереи. Иногда кто-то выходит из-за красной портьеры, забирает что-то от главного входа и вновь исчезает. Четыре раза кто-то заходит с улицы – и каждый раз секунду я думаю, что этот кто-то подойдет к кассе, или поздоровается, или спросит, куда идти, если тоже тут стажируется, но они все проходят прямо в зал, как будто не замечая меня. Я все равно сижу прямо, стараясь выглядеть профессионально, улыбаясь всем, даже когда они не смотрят на меня (улыбаясь даже затылкам), и сжимаю в руке билеты.

В какой-то момент через портьеру врывается мужчина – бархатная ткань бьет его по лицу, и он отмахивается с таким видом, будто она висит здесь совершенно зря. Я узнаю его немедленно: это тот, кто отвел меня на ресепшен. Похожий на вампира. Вокруг него сгрудилась толпа людей, держащих в руках разные вещи – наверное, его вещи. Кто-то что-то записывает, а блондинка – та, в зеленом пальто, – шепчет ему на ухо. Мужчина периодически кивает и отдает приказы окружающим. Некоторые возвращаются за портьеру, другие остаются. Он наклоняется рассмотреть через стекло котят за их чаепитием. В конце концов группа проходит по коридору – туда, где я сижу в билетной кассе, или кукольном театре, или как бы это ни называлось, – и оказывается передо мной. Я открываю рот, хочу что-то сказать, но кто-то дальше по коридору опережает меня:

– Простите, Гидеон. Ваш кофе. Вот.

Один из группы торопливо отбегает и возвращается с кофе. Мужчина в жилете берет его, никому не говоря спасибо. Только сейчас я понимаю: он – директор галереи. Я видела его фотографии, но в реальности он выглядит иначе. Теперь он смотрит на меня со странным, холодным выражением лица, как будто меня здесь нет.

Это очень необычный опыт. Я крепко сжимаю билеты, готовая предложить их. Продолжаю улыбаться и смотрю прямо перед собой. Жду, что кто-то заговорит со мной, но Гидеон просто несколько секунд смотрит на меня, пока блондинка шепчет ему на ухо. Потом он кивает и разворачивается; следуя за ним, все исчезают за портьерой. Я не уверена, прошла ли испытание. Не уверена, было ли это испытанием. Если было, кажется, я справилась? Если бы не справилась, наверное, директор бы покачал головой или даже сделал бы агрессивный жест, например схватил бы кассу и потряс ее со мной внутри. Я чувствую смутную – на фоне глобального замешательства – гордость за себя.

Кажется, я провела в кассе уже несколько часов. Я довольно худая, и на моих ягодицах мало жира, попа начинает болеть на любом стуле довольно быстро, и мне сложно определить время по ощущениям в этой части тела. Но, должно быть, прошло уже немало часов, когда вошедший с улицы мужчина ставит на пол несколько ящиков, по всей видимости, с пустыми бутылками из-под вина, я замечаю темноту снаружи. На мгновение мелькает луна в просвете двери, а потом она снова захлопывается.

– Как твои дела? – спрашиваю я марионетку.

Она неподвижно лежит на моих коленях рядом с рукой, снова пустая. Я прислоняю висок к стенке кассы. Я устала. Голова начинает болеть. Живот урчит.

Положим, я не совсем этого ожидала от стажировки. В описании вакансии говорилось о наблюдении за работой куратора, введении в кураторство и управлением галереей. Давалось понять, что, возможно, я смогу воплотить собственные идеи, если у меня они появятся за это время, и тогда мне, возможно, даже заплатят. Пару месяцев назад я была в прекраснейшем офисе рядом с Сент-Джеймсским парком, который, как я узнала, АКТОС использует, когда галерея готовится к следующей выставке, и милая женщина провела со мной собеседование, расспросив про мой опыт; казалось, ей действительно интересны мои работы. Она не сомневалась в моей способности «внести ценный вклад в работу галереи». По стене висели модные велосипеды с тонкими рамами, на руках женщины красовались изящные украшения, и я подумала, что, может быть, место в этой комнате будет моим следующим шагом на пути к открытию собственного арт-пространства.

Я смотрю на куклу на моих коленях. У нее чрезвычайно характерное лицо. Решаю назвать ее Лидией, в свою честь. Потом выглядываю за сцену, немного наклоняя голову в попытке видеть мир как бы глазами куклы.

– Хм. – Я веду головой налево, а потом направо, представляя руку внутри меня, управляющую этими движениями.

– Алло? – Нервный голос со стороны красного бархата заставляет меня быстро выпрямиться. – В кассе еще кто-то есть? – Это та блондинка. Она подходит ко мне. Котята трясутся на своих стульчиках от шагов по половице, на которой стоит их витрина. – Что, черт возьми, ты здесь делаешь?

– Э-э-э… – начинаю я. – Выдаю…

– Почему ты не помогаешь? До открытия так много нужно сделать!

– Я… Простите?

– Дэн!!! – зовет она.

Из-за портьеры осторожно выглядывает высокий мужчина с бородой и широкими плечами. На секунду наши глаза встречаются. Мне кажется, впервые за день кто-то по-настоящему увидел меня. Мой рот наполняется слюной. Мандариновый воротник его рубашки приоткрывает тонкую, словно бумага, кожу на шее. Я перевожу взгляд на женщину, которая кричит с закрытыми глазами, как будто ей все надоело и глаза б ее ничего не видели:

– Дэн! Что я сказала? Можешь, пожалуйста, проверить должным образом на всех балконах и в комнатах, нет ли там чертовых заблудших овечек! Быстро!!!

– Я могу сейчас вам чем-то помочь? – очень тихо спрашиваю я и осознаю, что подняла руку с билетами, как будто в школе.

– Ну, сейчас времени уже не осталось, да? – Она, открыв глаза и подняв брови, качает головой, и я опускаю руку. – Сегодня тебе остается только пойти домой, так ведь?

– Ну, не знаю. Наверное. Но мне казалось, вы сказали выдавать билеты. Так я… я… Вроде я этим и занималась?

Женщина все еще качает головой. И произносит очень высоким голосом:

– Честно говоря, я даже и не знаю, что сказать. – И скрывается за красным бархатом.

Еще какое-то время я сижу на табуретке в кассе. Моргаю. Смотрю на куклу на коленях. Мне стыдно, что она меня видит в таком состоянии. Смущенной. Не способной постоять за себя. Слабой и маленькой. Я кладу билеты на место, встаю, поднимаю с пола рюкзак, в процессе ударившись головой о сцену, и открываю дверцу. Выхожу из кассы и как раз собираюсь вернуть куклу туда, где ее нашла, когда мои руки будто действуют сами, словно я их совсем не контролирую. Не знаю, какая половина руководит мной сейчас: человек или демон, – но мои руки расстегивают рюкзак и аккуратно кладут куклу внутрь, головой вниз. Приходится немножко подвернуть ее платье, чтобы она влезла и рюкзак закрылся.

«Черт возьми, зачем я это делаю?» – говорю я сама себе.

«Все хорошо, все хорошо, – отвечает голос в моей голове. – Никто тут не заметит ее пропажу. Возьми ее только на сегодня. Потом сможешь вернуть».

«Меня уволят, если узнают», – думаю я.

«Тебя не могут уволить со стажировки. И они никогда не узнают».

Я смотрю по сторонам. Были ли свидетели? Рядом с работами Уолтера Поттера стоит мужчина – хмурясь, он смотрит через стекло на крольчат в школе, – но не сомневаюсь, он не заметил моего присутствия, как и большинство людей сегодня. Проверяю это соображение, уходя с рюкзаком на спине и куклой внутри него.

– Пока, – громко говорю я, и мужчина не отвечает.