Читать книгу: «Писк поиска», страница 2

Пьеса «Писк поиска»

Действующие лица:

Р. – Риспер

З. – Золоф

Э. – Эсцит

Т. – Тералид

С.1, С.2 – Санитары

Ж. – Женщина

Кто будет во втором акте – не скажу.

Первый акт

На сцене множество куч различного хлама. Сцена буквально завалена предметами. Между кучами хлама ходят четыре человека с металлоискателями. Металлоискатели периодически пищат, но четыре человека не обращают на это никакого внимания. На них одинаковая одежда – белые рубашки и белые штаны.

З.Ну что, как у вас?

Р. Бога пока ещё не найдено.

Т. А ты Бога ищешь?

Э. А кого ещё ему искать?

Р. Я в первую очередь ищу следы метафизики. Ведь трудами позитивистов она была изгнана из…

З. Из пролетариата. Мы поняли.

Р. Я хотел другое сказать…

Э. Да разве это важно?

(Они безостановочно ходят и наводят металлоискатели на разные предметы.)

Т. А что в наше время неважно?

Э. Ничего не важно, кроме…

З. Свободы. (Все начинают смеяться.)

Р. Свобода, равенство и братство.

Мы – братья – это раз.

Мы равны – это два.

И мы свободны себя удушить – это…

Э. Четыре, четыре, четыре!

Т. Тсс!

З. Сам тссс…

Р. Свобода, равенство и братство…

Э. А вы знаете святую троицу?

Т. Ничто, нигде и никогда.

З. А никак?

Э. Я же говорю – четыре, четыре…

Т. Ты сказал «четыре» три раза, а не два.

Р. Кому какая разница, что он сказал?

Э. Мне вообще-то есть разница.

З. Никому. Никогда. Ни за что.

Р. Ребята, вы знаете, что такое герменевтический круг?

Э. Ты с его помощью ищешь Бога.

З. Но найдёшь лишь поросшую лишайником небылицу.

Т. (издаёт звук) Ззззззз…

Р. Пчела, пчела!

Э. Жало правосудия.

З. Чирик, чирик, чирик…

Р. Птица провозвестия.

Э. Я уже совсем запамятовал, кто из нас пророк?

З. Пророков было четыре – так гласит древняя мудрость.

Р. Чем древней – тем правдивей.

Т. Чем древней – тем гнилей.

Э. Я полностью готов отрицать любое ваше отрицание.

Р. Чирик, чирик…

З. Хватит пародировать.

Р. Почему культуре можно пародировать, а мне – нет?

Т. Какой культуре? Ты вообще о чём?

Э. Звук какой-то странный. Слышите?

Р. Чирик, чирик…

Э. Не этот.

З. (поёт) Всё всегда не это, а всё всегда не то…

Т. Змеи расползаются, чтобы искусать нас.

Э. Искушать.

З. Искажать.

Р. Иссушать.

Т. Змеи – это что, мысли?

Р. Мокрота мыслей.

Э. Тоже мне, пиит.

З. Рассуждение – это первое и главное право любого рассуждающего.

Р. Философично.

Т. Ищем, ищем целый день, а всё же…

Э. Целый день? Целый год!

Р. Целый год? Целый век!

З. Тысячелетие, братья мои!

Р. Давайте сыграем в пятнашки.

Э. Ты и так достаточно запятнан.

З. (рычит) Рррррр!

Р. Как хотите, я сам с собой сыграю. (Риспер наводит на себя металлоискатель. Металлоискатель пищит.)

Р. Запятнал.

Э. О чём это говорит?

З. Что человек – это золото?

Т. Что человек – это крышка от банки с тушёнкой.

З. (рычит) Рррррр…

Р. А вы знаете, по какой формуле вычислить то, насколько далеко человек ушёл от обезьяны?

З. По какой?

Р. По коэффициенту того, насколько сильно он согласен с тем, что происходит вокруг.

З. (рычит неуверенно) Рррр…

(Каждый из искателей хватает в руку палку и начинает притворяться обезьяной – прыгают и бьют палкой по разным предметам. Прыгая, они выкрикивают.)

Р. Такие законы вселенной!

З. Так уж заведено!

Т. Это непреложно!

Э. По-другому никак!

Р. Я со всем согласен!

(Перестают притворяться обезьянами, берут металлоискатели и продолжают искать.)

З. (рычит) Ррррр…

Т. У моих мыслей туберкулёз.

З. А у моих – стрептококки.

Р. А у моих – разложение.

Э. А у моих – соглашательство.

Р., З., Т. Фууу, какая мерзость.

Э. Кто из нас больше всего носорог? Кто первый превратится?

Р. Я, если превращусь, то только в лобстера.

З. Муть какая.

Т. Чудодействие сферического образца мыслей всегда приводит к эсхатологическим прогнозам.

Р. Тоже мне, формула.

Э. По крайней мере, не лишённая смысловой подоплёки.

З. Дионис, хаос.

Т. Энтропия.

Р. Беспорядок.

Э. Абсурд.

З. Беременное смертью бытие.

Р. Как бы попотчевать его, да поухаживать за ним…

Э. Зачем? Само родит.

(На сцену два санитара вывозят на каталке рожающую девушку. Она кричит – ведь она рожает. Два санитара вытаскивают из девушки киноплёнку. Девушка родила киноплёнку. Они отматывают её и отматывают. После того, как пленка полностью родилась, санитары разглядывают вблизи каждый кадр. В итоге они констатируют.)

С.1, С.2 Будет жить. (Увозят девушку со сцены.)

(Четверо продолжают ходить по сцене и сканировать всё вокруг металлоискателями.)

Т. Если у вас есть убеждения, то меня от вас тошнит.

Р., Э., З. Ты не прав! Ты не прав! Ты не прав!

Р. Сегодня знаменательный день.

Э. Как и любой.

З. Как и ночь.

Т. Как и междуречье дня и ночи.

Э. Это как?

З. Запросто.

Э. Тогда понятно.

Р. Давайте забудем наши распри.

Э. У нас не было распрей.

З. Расприев.

Т. Распреев.

Р. Распрей-ев.

Э. Вы как хотите, а я не согласен с нынешним миропорядком.

З. Гнусно, братья мои, жить на свете, ох как гнусно.

Р. Ретроград?

Т. Мракобес?

З. Оптимист!

Р., Т., Э. Тогда понятно, тогда понятно…

(У Риспера пищит металлодетектор. Он откапывает в куче хлама меч и сразу поднимает его вверх.)

Р. (напыщенно кричит) Смерть! Я пришёл нести смерть!

Э. Напугал Будду ориентализмом.

Т. Напугал францисканца Францией.

З. Напугал герменевтикой терапевта.

Р. (снова поднимает меч) Чушь! Я пришёл нести чушь! (Э., Т., З. начинают аплодировать.)

Р. (отбрасывает меч) Всегда нахожу его, и всегда – как в первый раз…

Э. Если соответствовать поэтике собакинистов…

Т. Собакинистов?

З. Собакинистов?

Р. Собакинистов?

Э. Собакинистов!

Т. Собакинистов?

З. Собакинистов?

Р. Собакинистов?

Э. Собакинистов! То выходит, все мы – черви, живущие в конуре своего дряхлого миропонимания.

З. Собакинисты считают не так.

Т. Не так.

Р. Вовсе не так.

Э. Они совершенно не так считают. Я с вами согласен.

З. Философия собакинистов восходит к временам довременным.

(На сцену снова выбегают два санитара, везущие каталку с уже снова беременной женщиной. На этот раз они вытаскивают из неё клещи.)

С.1, С.2 (обращаясь к женщине) Спасибо.

(Теперь они клещами вытаскивают что-то ещё – в итоге это оказывается маленькое огородное чучело. Два санитара впопыхах втыкают чучело в первую попавшуюся кучу с вещами и сразу же увозят женщину. Важно понимать, что все вещи вокруг это хлам, рухлядь, хлам.)

Р. Теперь хоть птиц не будет.

Э. Да, птицы последнее время стали так назойливы.

Т. Птицы повсюду.

Р. Теперь уже нет.

Т. Кто не птица – тот птица, а кто птица – тот ещё более птица.

З. Мне не нравится такая философия.

Р. Философия нравилась только Сократо-Платоно-Аристотелю.

Э. И больше никому?

Т. Ещё собакинистам!

Р. Им не нравилась философия – они жили ею.

З. Они умерли…

Р. Следуя своему манифесту.

Э. Что такое истина, братья?

Р. Протухший и прокисший хаос.

Т. Разрыхлившееся и поношенное время.

З. Абсолют, который просит милостыню.

Э. Истинно то, что вы говорите.

Р. Ещё бы.

Т. А как же.

З. Так уж заведено.

Р. Порой, ныряя в фаянсовый океан…

З. Почему именно фаянсовый?

Р. Порой, ныряя в первородный океан…

Т. Первородный? Или первопричинный?

Э. А есть разница?

Т. Одно – это одно, а другое – это другое.

Э. Доходчиво.

Р. Когда я подыхал, все вокруг смеялись. Им было смешно от того, что я подыхаю. Моя дочка, маленькая куколка лет шести, плюнула в меня и закричала: «Харе Кришна».

Э. Харе Рама.

Т. Харе поиск.

З. Харе писк поиска!

Р. Весьма рекурсивно. Но наша с вами рекурсия – лишь паллиатив. Когда я умирал, моя дочка так и сказала: «Папа, то, что ты делаешь – это паллиатив». От этих слов я воспрял духом и решил, что больше никогда не буду умирать. Никогда.

З. Ничто, нигде и никогда.

Р. А никак?

Т. Философия собакинистов провозглашала, что именно ничто является всем. Что ничто – это краеугольный камень, отколотый от скалы первородного гомерического хохота.

Р. Не совсем так. Собакинисты верили, что их души обретут ничто лишь посредством полного отрицания – того отрицания, которое отрицает даже отрицание отрицания. Понимаете? Они верили в то, что поголовный нигилизм ведёт к пустоте по вымощенной золотыми кирпичами мостовой скорби.

З. Не совсем. Они хотели превозмочь существование. Существование – то, что должно превозмочь. Они хотели выкристаллизовать ничто в пробирке существования.

Э. Не совсем так. Они хотели достичь того, чего не достигал ещё ни один смертный, даже после гибели. Они хотели отпочковаться от круговорота смертожизни не посредством смерти, а посредством обретения ничто через принятие пилюль невозможности.

Р. Какая глупая смерть постигла собакинистов.

З. Любая смерть глупа. Величие смерти – это мерзкий изворот.

Э. Может, они всё-таки обрели ничто?

Р. Нет, они умерли. Это совсем не то.

Т. Ничто – безлико, а смерть имеет сконфуженную гримасу.

Р. Братья, скоро закончится наш поиск. И тогда мы уже не сможем взаимодействовать. Наши механические процессы завянут, наши мысли обратятся в плесень, наше тело станет скисшей сметаной.

Э. Я тысячу лет не ел сметаны.

Т. Тоже мне – я сметану вообще никогда не ел.

З. Я вообще не знаю, что такое сметана.

Р. Чёрная сметана власти окутывает нас. И ей невозможно сопротивляться. Наше общество разваливается изнутри. Мы становимся пеной. Только настало время выбирать – какой именно: морской или для бритья?

Э. Мы – это пена преданий.

З. Завуалированно хочу сообщить вам, что я раздуваю из мухи слона.

Т. В каком смысле?

З. В самом определённом. Я, по-моему, нашёл чашу милосердия, из которой испили первые собакинисты!

Р. Где? Как?!

(У Золофа пищит металлодетектор. Он роется в куче и что-то находит. Золоф восторженно поднимает над головой большую золотую чашу. На чаше написано: «НЕ чаша милосердия».)

Р. Это чаша милосердия?

З. Она самая!

Т. А зачем ты её поднял?

З. Я думал – так надо.

Э. Для чего?

З. Ну как же – это же чаша милосердия!

Р. А где написано, что чашу милосердия обязательно нужно поднять?

З. Я и не говорил, что где-то подобное написано. Это как негласное правило. Закон.

Р. Посмотрите – наш брат стал законопослушным!

Э. Опусти ты её уже.

Т. Надоел.

З. Простите, но я её теперь никогда не опущу.

Р. А тебя не смущает, что ты больше не сможешь ничего искать?

З. Мне больше незачем искать. Я нашёл.

Т. (кричит) Хватит уже делать вид, что мы созданы только лишь для того, чтобы искать чашу милосердия!

Р. Никто и не делает. Кроме, разве что, него (показывает на Золофа).

(З. держит над головой чашу, неожиданно начинает играть музыка из последнего акта «Парсифаля». Герои молча стоят и смотрят на Золофа. Музыка обрывается. Все, кроме Золофа, продолжают свою работу.)

Р. (Золофу) А ты не думаешь, что это симулякр?

З. Симулякр чего?

Р. Симулякр симулякра.

Т. Симулякр симулирует свою симулякровость. На самом же деле он – выбеленный оригинал.

Э. Почему выбеленный?

Т. А почему нет?

З. Я не опущу чашу милосердия.

Р. Следуя философии собакинистов, даже если чаша милосердия распростёрла своё существование дальше мифа, она всё равно является вымыслом.

З. С этим я никогда не соглашусь.

Р. Ты вообще знаешь, что сделали собакинисты для нашего вида?

З. Да. Они вымерли.

(Трое начинают шипеть на Золофа.)

З. Хорошо. Они распотрошили бессмертие.

(Все ещё шипят.)

З. Хорошо. Они выклянчили ничто.

(Шипят уже меньше.)

З. Они, настигнув, постигли.

Р. Опусти эту чашку.

З. Никогда.

Т. Может, мы тоже обрящем чашу милосердия?

Р. А тебе она нужна? Забери силой у нашего брата.

Э. Силой? Всё вокруг – сила, даже слабость.

Р. Дело обстоит немного сложнее. Материя в принципе склонна лишь к подавлению другой материи. Знаете, о чём мечтает любая уважающая себя звезда?

Т., З., Э. Знаем.

Р. Она мечтает распластать свою агонию настолько широко, чтобы её предсмертные конвульсии смогли проглотить как можно больше обносков бытийного содержания.

З. Причём здесь чаша милосердия?

Р. Любая жизнь – даже не так – любое существование хочет выявить себя лишь через акт насилия. Когда новорождённый телёнок кричит, он хочет себя выразить, как и любая жизнь. Но именно с первого крика начинается подавление. Мироздание, кучкующееся вокруг телёнка, всеми способами хочет его подавить, хочет его размазать. Но сила сопротивления телёнка стремится к тому же: его с пелёнок питало молоко насилия, которое он тоже пытается вершить. Но не надо забывать, что он способен вершить насилие лишь до тех пор, пока над телёнком не занесётся топор. Топор, который вознёс телёнок разумный – выращенный в пробирке насилия, более замысловатого – того насилия, которое этот разумный телёнок называет справедливость, или обычный ход вещей, или закон, или мораль.

З. Или чаша милосердия.

Р. Причём здесь чаша милосердия?

Т. И к чему ты рассказываешь то, что известно любому уличному фокуснику?

Э. Я тоже не понял.

Р. Потому, что самоповторение и самораспластывание – это всё, на что способна любая материя. Будь она хоть мёртвая, хоть полумёртвая, хоть мёртвая на треть.

З. А есть материя мёртвая на четверть?

Р. Такой нет.

Э. Собакинисты говорили: «Всё, что не смерть, – то несуществование».

Р. Собакинисты много чего говорили. Именно поэтому мы сейчас обязаны отыскивать отрывки, по которым, возможно, когда-нибудь получится собрать полный образ их уже замутнённой и обросшей пылью философии.

(На сцену снова выезжает каталка, которую везут два санитара. На каталке – беременная женщина. Всё та же. Она рожает очень мучительно. Спустя n-ое количество криков и конвульсий санитары вытаскивают и сразу же поднимают над головой Чашу милосердия.)

З. (уверенно) Я так и знал, что это подделка! (Выбрасывает свою чашу куда подальше и начинает снова искать, как и все остальные.)

С.1 И что нам с этим делать?

С.2 (женщине) Что нам с этим делать?

Ж. А я откуда знаю?

Р. Друзья, можно вмешаться?

С.1, С.2, Ж. Заткни пасть!

Р. Без проблем.

С.1 Надо покурить.

Ж. Надо.

С.2 Надо.

(Санитары, держащие чашу милосердия, аккуратно ставят её на каталку. Все трое достают сигареты. Санитар 1 достаёт зажигалку, она загорается, он подносит её ко всем сигаретам – они курят.)

С.2 Никогда у нас не получится.

С.1 А я думаю – получится.

Ж. Я стараюсь.

С.2 Мы тоже стараемся. Но толку нет. Никогда не получится создать то, что противоречит всему, что есть.

С.1 Но это чашка. Разве это не то?

С.2 А ты что, чашек не видел?

С.1 Я, к сожалению, видел только тарелки. И они всегда были объедены.

Ж. Сами тарелки?

С.1 Ну да.

С.2 Может, ты имеешь в виду обеденными?

Р. Да, скорей всего, он именно это и имеет в виду.

Ж. Закрой свой рот. Я не хочу тебя слышать.

Р. Без проблем.

(Санитары с женщиной докурили.)

С.1 И что же? Какой будет итог?

С.2 Мы исчезнем, как и любая закорючка на прыщавом лике бытия.

(Санитары увозят женщину, забыв чашу милосердия. Золоф подбегает к чаше, жадно её хватает, но поскальзывается и падает. Упав – умирает. Его труп лежит недвижимо на сцене.)

Э. Я что-то долго молчу.

Т. И я.

Р. Собакинисты не чурались молчать. Но когда они говорили, они извергали из себя белокаменные истины, которые таились под хрупкой и спертой вуалью чёрно-чёрного мрака.

Т. Например, какие истины?

Р. Жизнь поедает смерть.

Э. Ещё какие?

Р. Дети постоянно плачут, потому что скорбят о своём появлении на свет.

Т. Ещё?

Р. Роды – это насилие, помноженное на сверхнасилие.

Э. Ты хотел сказать – ультра?

Р. Собакинисты придумывали свои слова. Лишь через язык можно заарканить жеребца скорби, который несётся сквозь облепленные гнилью сточные ямы, которые зовутся чёрными дырами разума.

Т. Как метафорично они разговаривали.

Э. Да. Метафора грызёт другую метафору, ведь двум метафорам на одной территории тесно. Кому-то одному надо съесть другого.

Р. Собакинисты говорили, что ребёнок постигает мир с помощью смерти.

Т. А было то, чего собакинисты не говорили?

Р. Собакинисты говорили, что чёрные дыры – это сточные ямы.

Э. Это уже было.

Р. Собакинисты говорили, что чёрные дыры – это сточные ямы и в то же время артерии, по которым носится туда-сюда микстура произрастания.

Т. А я слышал, что чёрные дыры – это метастазы, которые в конечном итоге поглотят весь организм.

Р. Для того, чтобы чёрные дыры были метастазами, нужно, чтобы был организм. Но организма нет. Собакинисты говорили, что вселенная – это ампутированный ноготь.

Э. Почему они всё так ненавидели?

Р. Они любили. Просто той любовью, которая щекочет лишь безумцев.

Т. А что они говорили про человека?

Э. Про кого?

Т. Про человека.

Р. Они говорили, что человек возомнил себя загогулиной, будучи закорючкой. Или что человек возомнил себя буквой, будучи опечаткой.

Э. Про кого?

Р. Они говорили, что человек – это чёрная дыра, а чёрная дыра – это…

Т. Метастаз.

Р. …в циррозе бытия. В природе, которая подобно слизи лишь перетекает, вихрится, журчит, сжимается, икает. В природе, которая обречена на бесконечное становление. В природе, которая сгрызла все ответы, оголив текучую жижу неопределённости. В природе, которая постигает лишь самое себя, – в этой природе человек является раздробленным, лишённым хоть какой-то частички самости. Человек распластан во все направления. И природа поддакивает ему в этом. Человек загнивает из-за своей безграничной ограниченности. Человек пляшет на трупах дней. Течение… ты чувствуешь это жвачное течение? Это время подкралось к человеку. Время переливается, но не движется. Время распято временем. Если нет замирания – разве возможно движение? Течение времени – это не течение вовсе, а переливание из сосуда в сосуд, где каждая капелька жидкости преломляет и отражает каждый из лоскутов раздробленного и разобщённого мира. Ни пространства, ни времени не осталось у человека. Хотя он сам – разбросанное по псевдомгновениям проявление различных позывов, крутящееся колесо, где нет ни одной точки замирания. А если нет замирания – значит, и человека нет как понятия. Раз он вечно перетекает – значит, он и есть время. А время умерло с началом вселенной. Конец пришёл человеку. Дряхлый пережиток времени он. Узрите: коровы, свиньи и курицы идут на похороны человека. Узрите: даже зубная щётка и пластырь идут проводить человека. Покуда мысль барахтается ещё в человеке – не видать человеку начала. Перманентное созревание – это и есть человек. Но плода – сгнившего. На переваривание обречён человек. Но не существует переваривания. В нескончаемом движении заключается ужас мышления. В нескончаемом произрастании заключается ужас природы. Конец тебе пришёл, человек, в тот момент, когда ты постиг нескончаемость и непостижимость того, что ты считал конечным и постижимым. Нет тебе конца, человек. Именно поэтому пришёл твой конец. Так говорили собакинисты. Так они говорили.

На сцене начинается вакханалия. Герои начинают разрушать декорации, ломать предметы, прыгать и бегать как бешеные. В этот момент опускается занавес.

ЗАНАВЕС

Второй акт

В центре сцены разлёгся поставленный набок круглый стол, к столу приклеены четыре чашки и восемь зажжённых свечей. Ещё на сцене располагаются четыре странных стула, которые расставлены хаотично. На каждом из стульев сидит человек; если провести некоторые математические вычисления, человеков окажется четверо. Все они одеты в костюмы с изображением собаки. Каждый человек погружён в газету, каждая из которых, в свою очередь, очень умело прячет их лица. Неожиданно на сцену выходит ещё один человек, тоже в костюме с изображением собаки. Пора бы дать им имена. Тот, кто зашёл, будет П. Четверо сидящих будут Л., Ф., Н., Э.

П. Плохие имена, скажете? А что, надо было назвать их всех Игорь? Это была бы путаница…

Л. Чего?

П. Ничего, рассуждаю.

Н. Рассуждение доводит, сам знаешь, до чего.

Ф. (смеётся) До пространственно-временной шизофрении.

Э. Может, хватит делать вид, что мы читаем газеты? Кто вообще в наше время их читает?

П. (подходит к столу, отрывает приклеенную чашку, пытается пить) Как всегда, чай увернулся.

Ф. (смеётся) Замаскировался под газету.

П. (вырывает газету из рук у Ф. и начинает её пить, жуя) Прекрасный чай. Были времена, когда…

Л. Какие?

Н. Он всё время говорит «были времена». Откуда ты знаешь, что были?

Э. Не согласен категорически! Исходя из теории, которую разработал наш проповедник эстетики, уважаемый К., времена – это сонм осьминогов, которые переплелись и запутались настолько, что стали похожи на банку с желе.

Л. А при чём тут банка?

Н. И правда, при чём тут банка? Правильно было бы сказать, что осьминоги стали похожи на желе. Как они могут быть похожи на банку?

П. (заканчивает есть/пить газету) Это всё не то, совершенно не то.

(Персонажи отбрасывают газеты.)

Э. Если бы вы умело вскрывали тяжеловесные мысли скальпелем воображения, тогда, друзья, мы бы были более счастливы.

Ф. (смеётся) Счаст? Чего?

П. Я прекрасно понимаю, что наша философия может пугать, корча гримасы и выкидывая коленца, но всё же, насколько запуган ты, раз ищешь счастье? (кашляет) Чуть не подавился этим словом.

Л. Я его не слышал с начала новой зари.

Н. Посуди сам: мы подавились тем, что называется бытием. Мы корчимся в лаве смыслов, мы испепелены замогильным взглядом справедливости.

Ф. (смеётся) Поэт. На этой сцене родился поэт.

Л. Ты про кого?

П. Дело не в поэзии, а в том, что такие люди, как мы, – затычка. Мы барахтаемся между грязью предела и…

Н. …гноем запредельности.

Ф. На этой сцене теперь два поэта! Друзья, если вы побаиваетесь поэзии, что, конечно, является правомерным и законодательно выверенным, то лучше бегите отсюда.

Л. Ты кому это говоришь? А?

Э. А ты что, не знаешь? У него личность четвертована.

Л. И что? Разные части между собой общаются?

Э. Они не общаются, они взаимодействуют на более утончённом уровне.

Н. Ты же знаешь, что человек во время речи – это не совсем человек, это культурный труп.

Л. Почему именно труп?

Н. Потому что через него говорит исключительно культура, как через мёртвого говорит исключительно природа.

Л. Это как?

П. Мы отвлекаемся от самого главного.

Э. Например?

П. От Альфа и Омега того, что мы затеяли.

Ф. Омега-3, магний, В6. Нам необходимы эти биоактивные добавки.

П. Это в первую очередь. Во вторую же…

Ф. Во вторую – кальций и витамин А.

П. Это во вторую. Но в третью… (смотрит на Ф., Ф. показывает: мол, продолжайте)

П. В третью очередь, когда мы будем значительно укреплены, нам придётся иметь дело с неугомонной материей, которая ничего не умеет, кроме как исторгать себя из себя же.

Л. Каким образом?

П. Самым радикальным.

Н. Инертность материи просто угнетает. Она бесхребетно терпит своё размножение.

Э. А что ей остаётся, кроме как кланяться самой себе?

Л. Зачем она это делает?

П. Потому что давным-давно, во времена без времени, нематерия была изнасилована.

Л. Чем? Кем? Чем?

П. Это неизвестно. Но известно, что нематерия залетела.

Э. Иными словами – забеременела…

П. Беременность была не такой уж долгой, но до умопомрачения мучительной, ибо нематерия вынашивала то, что противоречит ей не просто по природе, а то, что противоречит ей во всех возможных плоскостях, которые вы только способны представить, и тех, которые вы представить не способны.

Н. Она вынашивала материю.

Э. Иными словами – бытие.

П. Но и небытие она тоже вынашивала – это важно понимать!

Э. Конечно-конечно.

Л. Это как?

П. Короче говоря, она забеременела двойней: один ребёнок выпал выкидышем, другой вылез, так сказать, «живой».

Н. Выкидышем оказалось небытие, живым ребёнком оказалась материя.

П. Мы пропустили важное описание, а именно извержение материи и распластывание небытия.

Н. Иными словами – роды.

Л. А что, были роды?

Ф. И акушеры были, и медсёстры.

Э. А этого даже я не знаю. Кто был акушерами?

Н. Исходя из философии нашего этического кружка, акушерами были боги, а медсёстрами…

П. И очень важно понимать, что выкидыш долгое время пытались оживить.

Л. Зачем?

П. Лишь только для того, чтобы потом…

Н. …убить.

Л. Как это?

Н. Акушеры не могли смириться с тем, что выкидыш оказался сам по себе мёртвым, без какого-либо их акушерского вмешательства.

П. То есть, конечно, этот ребёнок и так должен быть мёртв, но лишь посредством творческого акта, осознанного волеизъявления. Он не должен быть жалкой добычей случая.

Н. То, что случай – это хищник, я надеюсь, не надо объяснять?

Э. Мне не надо.

Ф. Мне не надо.

Л. Как – не надо?

Э. И, конечно же, этим не исчерпывается наша теория.

Н. Важно понимать, что мы приравниваем зарождение материи к насилию, равно так же, как и появление небытия.

П. То, что мы называем «нематерия», – это не небытие, это непознаваемая субстанция, тем не менее которую мы записываем в жертвы.

Н. Сочувствуем ей и считаем её абсолютным благом.

Л. Но как быть с живой материей? Живая материя – это же что-то третье, нет? (Все, кроме Л., засмеялись.)

П. О, мой друг, ты даже не представляешь, как ты ошибаешься.

Л. В смысле?

Н. Живая материя – это инцест бытия, то есть живого ребёнка с выкидышем, то есть с небытием.

Ф. Некрофилия??? Такое вообще можно говорить?

Л. То есть?

П. То есть получается, что мы все – плод извращённой и вывернутой любви.

Л. А разве была любовь?

Н. Любовь, (смеётся) да, может, это и была единственно возможная любовь, понимаете, именно тогда зародилась эстетика, не отягощённая этикой.

П. Ну, насчёт эстетики – это ещё спорный вопрос.

Н. Сколько гнили не перегниёт, а всё же жизнь будет продолжать балансировать исключительно на эстетических началах.

Л. Ну а если речь идёт о первой клетке? Разве там уже была эстетика?

Н. Если бы её не было, то любой живой организм предпочёл бы своё отсутствие.

П. Спорное утверждение.

Н. Самокопирование молекул – не эстетика? Попробуй нарисовать процесс эволюции в любой из её точек, чтобы это не выглядело прекрасно. Попробуй посмотреть в космос без содрогания, попробуй посмотреть в микроскоп без содрогания, без эстетического содрогания. Я всегда буду считать, что всё, что вокруг, держится исключительно на сваях эстетики.

П. Но ведь может быть так, что эстетика – это ухищрение исключительно человеческого разума, сплетённое лишь для того, чтобы повесить человека на крюк жизни, для опять-таки самокопирования.

Н. А я говорю, что эстетика – это ткань, которая расстелена по всему космосу, и именно она заставляет атомы соединяться в молекулы, именно она заставляет краба ползти спариваться с крабихой, и именно она запрещает блевать светом чёрным дырам, которые такие лишь для того, чтобы поражать своей эстетической заряженностью.

П. Я напоминаю, что это ещё не доказано.

Н. Естественно, мы, как люди надломленные, то есть интеллектуально удобренные…

Ф. Почти поэт.

Н. Понимаем, что красота – это затуманивание прозорливого взгляда, отвлечение человека от голой гнили существования.

П. И очень важно понимать, что красота не производит, а именно преломляет гной, выдавая его за амброзию.

Н. И он действительно может выглядеть амброзией. Эстетика – это мера пресечения. Эстетика – это формула, вокруг которой кооперируются пожитки живой материи, я бы сказал, она трансцендентальна и, подобно времени и пространству, которые её источают, является третьим звеном в двуликом континууме.

Э. Который на поверку оказывается не двулик, а триедин.

Н. Возможно, всё наоборот, совсем наоборот.

Л. Это как?

Н. Возможно, эстетика является навозом, благодаря которому произрастает время и пространство, то есть я говорю, что первична эстетика, а всё остальное вторично.

П. Но навоз не первичен, первично зерно.

Н. А я говорю, что первичен навоз, посмотри вокруг пять раз, три раза подумай и один раз скажи – прав я или не прав.

(П. начинает вращаться, разглядывая всё вокруг, совершив пять оборотов и три раза всё обдумав, объявляет:)

П. Прав.

(Все начинают хлопать Н. Он тоже хлопает сам себе. Зрители почему-то не хлопают.)

Л. А чему мы аплодируем?

Э. А есть разница?

Ф. Действительно, какая разница – аплодировать тому, что тебя превосходит, или аплодировать самим аплодисментам?

Л. То есть мы аплодируем аплодисментам?

Н. (монотонно) Человек – это то, что должно превозмочь. (Все смеются, кроме Л.)

Ф. Первый собакинист. (Все, даже Л., начинают шипеть и подносить палец к губам.)

Н. Такое нельзя говорить!

П. Запретный плод горек и гадок.

Э. Нельзя же такими словами разбрасываться.

Л. А почему нельзя?

Н. Подобные слова могут склеить тебя.

Э. Иными словами, прилепить тебя к особой парадигме.

Н. (устало) Парадигме мышления, парадигме восприятия, парадигме умирания.

П. И эта парадигма своими корявыми клешнями вцепится в парадигму тебя и зафиксирует её на одном месте.

Э. Иными словами, сущность сделает субстанцией.

Л. Субстанцией?

Н. Самое важное, что ты должен понять.

П. Это то…

Н. Что надо бесконечно распадаться.

П. И никогда не обретать форму.

Н. Мышление – это бесконечное расшаркивание.

П. У порога истины.

Н. Которая повесилась в своём доме.

П. Не выдержав своей статичности.

Н. Омертвелости.

Э. Иными словами, истина захотела мыслить, и первым актом её мышления стало самостирание.

Н. Которое и наделило её жизнью.

Э. Иными словами, воскресило.

Л. Истина убила себя, чтобы жить?

Н. Не совсем так.

(Герои удаляются за кулисы, со сцены всё уносят, кроме одного стула, который ставят в центр.

На сцену выходит Истина, это та самая перманентно беременная девушка из первого акта, она в белом, измазанном сажей платье, и она курит.)

И. Чтобы мне вам сказать… (Истина мнётся.) Наверное, было бы чудесно, если бы я существовала. Многие ломились в мой дом, многим даже казалось, что они в нём живут, увы – я здесь никого никогда не видела, и даже мнущегося стука в дверь, даже застенчивого звоночка не проникало в мои покои. Вы скажете, что я могла прослушать; например, заснуть и забыться. Увы, нет, я не сплю, это моё генетическое заболевание. Порой я задумывалась, а существую ли я? Не как концепт, а как организм. Временами думала, я – язык, временами думала, я – время, а иногда закрадывалась мысль, что я – это структура. Но всё разрешается гораздо проще: поздним вечером, хотя, конечно, у меня тут нет вечеров, но так будет понятнее, поздним вечером я, сидя у камина, хотя, конечно, и камина у меня нет, но тут есть этот стул, и есть верёвка, они всегда тут были, но я не понимала зачем, так вот, сидя у камина, я наконец-то поняла, зачем они тут, я наконец постигла своё антисуществование, инобытие, называйте как хотите.

(Истина залезает на стул, откуда-то сверху спускается (не опускается, а спускается!) виселица.)

И. Что же ещё вам сказать?

(Истина просовывает голову в петлю.)

И. Мне нечего вам сказать.

(Истина отталкивает стул.

Опускается занавес.

Занавес поднимается.

На сцене снова тот же стол, те же стулья, те же пять героев, которые находятся в тех же позах.)

Л. А как?

Н. Истина убила себя окончательно.

Э. Иными словами, бесповоротно.

П. Но она воскресла.

Л. Как это?

Ф. Да всё просто, она… а как это?

Н. В тот момент, когда вы постигните, как это…

П. Вы вылупитесь из рабского яйца.