Читать книгу: «Крестные матери»

Посвящается Розе

Camille Aubray

THE GODMOTHERS

Copyright © 2021 by Camille Aubray LLC

Печатается с разрешения William Morrow (импринт Harper Collins Publishers).

Издательство выражает благодарность литературному агентству Andrew Nurnberg Literary Agency за содействие в приобретении прав.

© А. А. Лазарева, перевод, 2025

© Издание на русском языке. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Иностранка^®

Пролог

НИКОЛЬ

Нью-Йорк, апрель 1980 года

До того дня, когда моему мужу предложили работу в Белом доме, мне еще никогда не приходилось просить свою крестную об одолжении. На дворе стоял апрель 1980 года, и к тому времени мы с Джеймсом прожили в Нью-Йорке всего несколько лет. Мы познакомились в Париже, там же и поженились, но, как урожденные американцы, всегда считали Штаты своим домом, поэтому были очень рады вернуться, и я думала, что мы уже довольно прочно осели здесь, на Манхэттене. Я работала новостным обозревателем в «Тайм инкорпорейтед», а Джеймс занимался юридической практикой.

Но в один из ясных весенних дней Джеймс объявил:

– Только что у меня состоялся очень интересный разговор с Сайрусом Вэнсом. Он хочет, чтобы я работал вместе с ним в Государственном департаменте.

– Госсекретарю нужен именно ты? – поразилась я.

Этот вопрос, как и все остальные жизненно важные вопросы, мы обсуждали за ужином при свечах в нашем любимом ресторане.

– Нелегкая предстоит работа, ведь у президента Картера сейчас в самом разгаре кризис с заложниками в Иране, – признал Джеймс. – Мистер Вэнс хороший дипломат, однако сейчас в Белом доме идет ожесточенная подковерная борьба. А у бедняги Вэнса разыгрался жестокий приступ подагры, из-за чего он отправился на лечение во Флориду. Он предложил мне вернуться домой и обсудить назначение с «дражайшей супругой».

Я закатила глаза, а потом проворчала:

– Полагаю, мне повезло, что меня не назвали «милой женушкой».

Джеймс усмехнулся.

– Вэнс ожидает, что я приму решение до его возвращения, – сказал он. – Если мы согласны, тогда нас должно будет проверить ФБР. Это просто формальность, но они наведут справки обо всем, что касается тебя и меня, – о наших друзьях, семьях, работе и всех, кто нас хорошо знает. Вэнс предупредил, что нам лучше заранее рассказать ему все, что может заинтересовать спецслужбы, чтобы потом не было сюрпризов.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я, поначалу не сообразив, о чем вообще речь.

– Ну, понимаешь, им нужно проверить, нет ли в нашем прошлом – или в прошлом наших близких – чего-то такого, чем меня смогут шантажировать, так называемых слабых мест. Я сказал ему, что моя семья скромная и порядочная, а твои родные – вообще самые достойные люди, которых я когда-либо встречал в своей жизни! – В мерцании свечей он нежно и благодарно поцеловал меня, и я, как всегда, почувствовала, как горячо он меня любит.

– Так что не волнуйся, все должно пройти гладко, – подытожил Джеймс и с удовольствием принялся доедать говядину по-бургундски, а я согласно кивнула.

Но весь этот разговор о проверке меня взволновал, хоть я и не могла понять почему. Смутная, необъяснимая тревога охватила меня, будто мелькающие по краю зрения призрачные тени, – но, когда я поворачивалась, чтобы встретиться с ними лицом к лицу, они мгновенно исчезали в темных, укромных уголках. Сделав быстрый глоток вина, я попыталась привести мысли в порядок.

Некоторое время спустя мы поехали проведать мою маму, живущую в округе Уэстчестер. Когда в один из дней Джеймс с утра отправился поиграть в теннис с другом, я решила разобраться с вопросом, до сих пор меня мучившим. Я рассказала матери о работе, которую предложили мужу.

– У нашей семьи есть скелеты в шкафу? – прямо спросила я и осеклась, скорее прочитав ответ по лицу матери, чем его услышав.

Она покраснела и с немного виноватым видом быстро отвела взгляд, но затем взяла себя в руки:

– Не сказала бы. Точно не в твои времена. Но почему Джеймс хочет отправиться в Вашингтон? Твои братья говорят, что президент Картер крепко влип с этими заложниками в Иране.

Старшие братья любили делать подобные громкие заявления за ужином в День благодарения. Сегодня я была с ними согласна: времена настали не самые лучшие. Но в эту минуту политика меня не интересовала, важнее была история семьи. Мне не хватало информации, но, хорошо зная мать, я понимала, что никогда не получу от нее подробного ответа.

Более того, что-то в ее быстром, уклончивом взгляде вновь всколыхнуло во мне странное чувство безотчетного страха. Но на этот раз я была полна решимости выяснить, в чем же причина, так что после того, как мама, сославшись на визит к парикмахеру, удалилась, я решила, что единственный человек, способный мне помочь, – это моя крестная мать. Она жила по соседству в уединенном прибрежном анклаве всего из четырех домов на крошечном клочке земли с видом на пролив Лонг-Айленд-Саунд. Наша семья в полном составе переехала сюда после долгих лет, прожитых в Гринвич-Виллидж.

Мне был знаком каждый дюйм этих двориков, где я играла с кузинами, и каждый уголок небольшой бухты, где я училась плавать в соленой морской воде. Но со временем воспоминания стерлись, схлынули, подобно волнам во время отлива, как только я отправилась в Европу, чтобы учиться и взрослеть.

Но теперь, когда я пересекла лужайки и пошла к дому крестной по вымощенной камнем дорожке, этого оказалось достаточно, чтобы воспоминания разом нахлынули на меня – я снова почувствовала себя маленькой девочкой, заглядывающей в эркерные окна гостиной, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на то, как за большим старомодным официальным столом крестная проводила таинственные «собрания» с моей матерью и двумя тетями. Я будто наяву видела, как они негромко общаются с сочувствующим тоном и как замолкают всякий раз, когда в комнату вбегают дети.

Мои двоюродные братья и сестры и я сама всегда называли самых старших женщин нашей семьи «крестные матери». Когда мне было десять, я зачитывалась мифами Древней Греции и Рима и какое-то время воображала, что наши крестные – настоящие богини, которые тайно спустились на землю. Даже их имена звучали для меня как имена мифических богинь: Филомена, Люси, Эми, Петрина.

Четыре могущественные ведьмы, которые строят козни и помешивают зелья в котелках. Даже то, что они, породнившиеся по своим супругам, попросили друг друга стать крестными для своих детей, может вам подсказать, насколько замкнутой была наша семья. Они считали, что чужаки опасны, что к ним всегда нужно относиться с подозрением. Но мы, как и все молодые люди, переросли эти опасения. Мы знали, что нам нужно вырваться из дома и проложить свой путь в большой мир, несмотря на все его опасности.

Сегодня я обнаружила крестную на роскошном крыльце ее викторианского особняка. Она стояла прямо, с гордо поднятой головой. Ей было за пятьдесят, но на светлой гладкой коже сливочного оттенка едва ли можно было найти хоть одну морщинку, а волосы, уложенные на затылке в пучок, оставались такими же темными и блестящими, как в молодости. И хотя она прожила в Америке не одно десятилетие, она сохранила в манере держаться чопорность Старого Света. Ее большие миндалевидные глаза, казалось, видели собеседника насквозь, из-за чего большинство людей ее побаивалось. Но ко мне, своей крестнице, она испытывала слабость.

– Buongiorno, cara Nicole¹, – сказала она, когда я поцеловала ее в щеку.

Из ее дома открывался прекрасный вид на мягкие, приглушенные серо-голубые тона Лонг-Айленд-Саунда. Я с радостью обнаружила, что на крыльце все еще стоит старомодный диван-качалка из металла и плетеной, как у корзины, основы, и места в нем как раз хватит для нас обеих. Там мы и сели, откинувшись на подушки, покачиваясь и болтая о погоде.

– Николь, чем я могу тебе помочь? – наконец тихо спросила крестная, почувствовав неладное своим обостренным чутьем.

Мрачные предчувствия, прежде всколыхнувшиеся во мне, сейчас до костей пробрали меня пронзительной волной ужаса, причину которого я до сих пор не могла установить. Не знаю, возможно, у каждой семьи существуют свои секреты. Беда в том, что ты не можешь полностью забыть о чем-то, чего толком не знаешь, и мне подумалось, что другой такой же спокойной, уединенной встречи, подходящей для борьбы с призраками прошлого, у нас с ней может не состояться.

Так что я рассказала ей о том, что Джеймсу предложили ответственную должность, и о возможности формальной проверки нашего семейного прошлого. И хотя выражение ее лица не изменилось, я услышала, как она тихо ахнула. Этого оказалось достаточно, чтобы утвердиться в мысли, что я не зря решила прийти к ней с расспросами. Я внимательно наблюдала за ней, а она на несколько минут погрузилась в молчание.

– Прошу тебя, крестная, – наконец сказала я, – что бы это ни было, мне нужно знать все.

– Потянешь за одну нить – рискуешь распустить все полотно, – мягко предупредила меня она.

Но вот что странно – мне показалось, будто все это время крестная ждала, когда же я приду к ней с подобными расспросами.

– Хорошо, – кивнула она, – но только потому, что меня просишь об этом ты, Николь. Однако кое-что из нашего разговора должно остаться между нами. По крайней мере, подожди, пока я умру, прежде чем начать разбалтывать мои секреты, – сухо добавила она. – И учти – помирать я не тороплюсь!

Я кивнула, и она спросила:

– Итак, с чего мы должны начать?

Я глубоко вздохнула. Все, что касалось четырех крестных, казалось ужасно таинственным. Кем они были до того, как стали нашими крестными? Они редко говорили о себе, легко, но настойчиво избегали наших расспросов, пока мы наконец не смирились с тем, что их прошлое – будто кирпичная стена, за которую нам нет смысла пытаться заглянуть. Что же за секреты объединяли их все это время и каким-то образом стали причиной моих детских слез? Я предчувствовала, что за этими тенями скрываются и насилие, и другое зло, и поэтому пыталась скрыть свои мысли даже от самой себя.

Должна признать, крестная оказалась права. Достаточно было потянуть за одну нить, задать один вопрос, ведущий к другим вопросам, – и таким образом мне в конце концов удалось узнать всю семейную историю.

Часть первая
1930-е годы

Глава 1

ФИЛОМЕНА

Санта-Маринелла, Италия, 1934 год

Филомена со своей матерью стояли на платформе, наблюдая, как к станции подходит поезд. Мать крепко держала дочку за руку.

– Стой смирно, Филомена, иначе упадешь на пути и ничем хорошим это не кончится! – предупредила мама, резким движением поправив на голове дочери шляпку с плоскими полями.

Филомена пыталась стоять спокойно, но она никогда раньше не была на вокзале, тем более никогда не путешествовала на поезде, и сердце ее готово было выскочить из груди от восторга, как рыбы, которые радостно выпрыгивают из воды весной, когда папа поет им песни и забрасывает сети.

– Как долго мы будем ехать на поезде? – возбужденно спросила она.

– Много часов. Много долгих часов, – вот и все, что ответила мама.

Сегодня она разбудила Филомену так рано, как бывало только в Рождество, заставила нарядиться в самое лучшее платье, шляпку и туфли и пояснила свои действия одной-единственной фразой: «Мы едем навестить очень важного друга нашей семьи». И кроме прочего, к обычному завтраку, состоящему из хлеба и молока, мама добавила вареное яйцо и еще одно положила Филомене в карман пальто.

Филомена раздувалась от гордости, мечтая о том, чтобы ее увидели братья и сестры, но братья умчались из дома рано утром, чтобы помочь папе с лодкой. А сестры Филомены были слишком большими: в два раза ее старше, и все, что их волновало, – как бы найти себе парней и выскочить замуж. Самой Филомене в сентябре должно было исполниться восемь лет.

Поезд замедлил ход и наконец остановился у платформы, напоследок отрыгнув сажу и пар, будто сердитый дракон. Филомена зарылась лицом в мамины юбки, чтобы сажа не попала в глаза, а мать дернула ее за руку и напряженно произнесла:

– Идем. Мы поднимемся по ступенькам в вагон. Давай посчитаем их: раз, два, три… вверх! Вверх! Вверх!

Металлическая лесенка, по которой они поднимались, громко лязгала. Другие люди тоже внезапно устремились в вагон, но мама успела зайти в него одной из первых и занять места для себя и дочери, удивленно таращившей глаза.

Оттого, что вокруг было столько незнакомцев, у Филомены закружилась голова, но она заметила, что некоторые из них внимательно разглядывают ее мать. Наверное, потому, что мама надела темные очки. Мама тоже это почувствовала, но, гордо вздернув подбородок, отвернулась к окну.

– Поспи, figlia mia², – сказала она. – У нас впереди долгая дорога.

В другое время Филомена обязательно вырвалась бы из рук матери и начала бегать по вагону, с присущим ей энтузиазмом бесстрашно задавая попутчикам любые вопросы, которые могли прийти в голову. Но сегодня она уже слишком устала: плохо спала прошлой ночью. Кровать ее стояла в крошечной комнатке, которая когда-то была чуланом, прямо за стеной спальни родителей, и ей было слышно все, что у них происходит. В бо́льшую часть ночей родители были так измотаны, что сразу засыпали. Но иногда они издавали пугающие звуки, напоминавшие Филомене о ночных животных, которые шныряли под окнами, дрались между собой или делали детей – зачастую сложно было отличить одно от другого.

А иногда родители кричали друг на друга – именно этим они и занимались прошлой ночью. Филомена прижала подушку к ушам, но все равно слышала, что перепалка вышла жесткой. Родители непрерывно пререкались, пока наконец, словно буря, их спор не перешел в крещендо чистой ярости. Она не слышала слов, но отец орал, мама что-то вызывающе верещала, затем раздались глухие, ужасающие удары о стену, бедная мама закричала от боли, а затем наступила тишина.

Утром хмурый отец ушел на работу, не сказав ни слова. В такое время Филомене почти не верилось, что это тот же человек, который в лучшие дни брал ее на прогулку до городской площади, покупал мороженое, а на обратном пути всю дорогу распевал для нее песни. Она любила ходить с ним к морю, где небо было бескрайнее и синее, а вода, дополняя синеву неба оттенком лазури, плескалась на мягких песках пляжа, дремлющих под теплыми лучами солнца. На берегу, будто сошедшие со страниц какой-то сказки, жались друг к другу старинные каменные дома, а над ними возвышался большой средневековый замок, построенный, чтобы защищать город от пиратов. Замок окружали прекрасные сосны, пальмы и оливы, а летней порой морской бриз доносил из замковых садов ароматы роз и фиалок. Филомене всегда казалось, что однажды из ворот замка выйдет прекрасный принц и пригласит ее на танец.

Но сегодня Филомена не пошла с отцом на море. Ее мать вышла из ванной комнаты с синяком под глазом и выглядела так, будто потерпела поражение. Именно тогда она объявила Филомене, что они уезжают навестить каких-то друзей семьи. Филомена была рада сбежать от напряжения, поселившегося в доме настолько прочно, что, казалось, оно останется там, даже если все его обитатели исчезнут.

«А папа знает, что мы уехали?» – с любопытством спросила Филомена.

«Конечно, – кивнула мать. – Это была его идея. Идем, оденем тебя в твое лучшее платье. И не забудь шляпку! Поторопись и будь умницей».

Все знали, что она и так умница, даже несмотря на то, что отец запретил Филомене ходить в школу. Он даже не обратил внимания на протесты учителей, особенно одной из них, которая специально пришла к ним домой, чтобы сказать: «Филомена – это сияющая звездочка, которой вы будете гордиться!» Учительница заставила Филомену продемонстрировать, как она в уме может складывать длинные колонки трехзначных чисел, даже не делая расчетов на бумаге. «Эта способность удивительна для ребенка любого возраста, – пыталась объяснить учительница. – А для такой маленькой девочки абсолютно уникальна! Только представьте себе, на что будет способна ваша дочь, если вы оставите ее в школе!»

Это посещение учительницы спровоцировало один из споров между отцом и матерью, но для драки причина оказалась недостаточно весомой. В конце концов родители просто решили, что школа – это всего лишь попытка заставить отца тратить деньги на бесполезное обучение девочки. На этом обсуждение было закрыто.

* * *

Солнце почти закатилось, когда поезд, дернувшись и остановившись у станции, пробудил Филомену от дремы. Все люди, которые так торопились попасть на поезд, теперь точно так же, пихаясь и толкаясь, спешили с него сойти. Мать терпеливо дождалась, пока выход освободится, и они спустились по лесенке, снова вслух считая ступеньки.

– Мы в Неаполе, – громко произнесла мама, пытаясь перекричать городской шум. – В очень большом и красивом городе. Но мы не можем терять тут время. Нам нужно попасть на автобус. Идем!

В мешанине звуков Филомена услышала что-то знакомое.

– Здесь все говорят как папа, – заметила она.

Ей никогда не казалось странным, что папа разговаривает немного иначе, чем другие жители Санта-Маринеллы. Папа был с юга, и манеры, и речь у него были грубее, чем у элегантной мамы. У Филомены был превосходный слух и способности к подражанию, что порой приводило к неприятностям. Например, когда люди вроде мэра или священника считали, что она над ними издевается.

– Идем. – Мама настойчиво прокладывала им путь через сутолоку толпы, пока они не вышли на открытый автовокзал, где несколько автобусов уже прогревали моторы перед скорой поездкой.

Филомена едва отдышалась, когда наконец забралась в автобус и рухнула на сиденье между матерью и очень толстой дамой, которая уже почти дремала. Девочка зевнула и вскоре тоже погрузилась в сон.

Когда автобус остановился в пункте назначения, все пассажиры с облегчением выбрались на воздух. Многие из них восклицали «уф!», и в возгласах слышалось облегчение с оттенком завершенного дела. Мама нашла пустую скамью и велела Филомене сесть и перекусить яйцом, лежавшим в кармане. Когда Филомена подкрепилась, мать послала ее сходить в туалет, потому что остаток пути им придется идти пешком.

Здесь было намного жарче, чем дома, а над дорогами клубилась пыль. Мать, казалось, не знала усталости: она шла в ровном темпе рабочей лошади, все время сжимая ладонь дочери.

Они оказались в странном месте. Здесь не было моря, только широкие поля по обеим сторонам пыльной дороги, полные чудес, на которые Филомена восторженно показывала пальцем. Восхитительные вьющиеся лозы с листьями пыльно-зеленого оттенка – мама объяснила, что на них растет виноград, – а за ними поля с ровными рядами золотых колосьев. Затем они миновали зеленые пастбища со странными животными. Мама показывала на них и объясняла: это коровы, они дают нам молоко; это овцы, они дают нам сыр; это свиньи, из них делают колбасу, а вон там куры, они несут яйца.

Поначалу путешествие было похоже на посещение окружной ярмарки, где можно посмотреть на замечательные диковинки вроде клоунов и жонглеров. Но спустя некоторое время Филомена ощутила острую и внезапную тоску по морю. У нее даже сердце заболело от разлуки с соленым воздухом ее маленькой деревни.

На небо внезапно, будто в большой спешке, выкатилась луна, осветив им дорогу полосой света, а вокруг сгустились тени. Наконец они дошли до огромного деревенского дома, который, очевидно, специально построили так, чтобы он выглядел внушительно.

– Неподалеку отсюда родился твой папа, – сказала мама. – Не в этом доме, в меньшем, на ферме недалеко отсюда. Здесь не осталось ни его родителей, ни братьев. Но тем людям, к которым мы идем, принадлежат все близлежащие земли, и эти люди знают папу.

– Папа родился на ферме? – растерянно спросила Филомена.

Сколько она себя помнила, отец всегда занимался рыбалкой. Иногда он даже брал ее на свою лодку, заполненную сетями.

– Да, его родные были крестьянами, – подтвердила мама. – Но на ферме не хватало работы, так что он отправился на заработки на север и там познакомился с моим отцом, который научил его рыбалке. А потом папа встретил меня. Он трудился не покладая рук и многого достиг. Но сейчас повсюду настали тяжелые времена.

Филомена слышала рассказ о романтическом этапе жизни родителей, и он казался ей волшебной сказкой о том, как за более высокородной принцессой ухаживал благородный, но бедный юноша, который проделал долгий путь, чтобы ее найти. Но сейчас в голосе матери не было ни капли романтической сентиментальности. Голос был похож на голоса многих женщин, кто, как и она, вышли замуж и родили детей: в нем звучала бесконечная усталость. Филомена, ощутив внезапное сочувствие, крепко сжала мамину ладонь.

Они подошли к главному входу в дом, и мама дернула за веревку, соединенную с дверным колокольчиком. Дверь открыла юная служанка в шапочке и фартуке, как у девочек, работавших в пекарне в родной деревне Филомены. На вид девочка казалась не намного старше Филомены, но смотрела по-взрослому: настороженно и понимающе. Филомена была высокой для своего возраста, даже выше, чем худенькая служанка, так что, выпрямившись, она смело посмотрела на нее.

Девочка открыла дверь пошире и отступила в сторону, чтобы они смогли войти в маленькую темную прихожую, которая привела их в очень большую комнату, куда нужно было спуститься на несколько ступеней вниз. Пол в ней был вымощен терракотовой плиткой, а сама комната – меблирована весьма официально: большой диван и два мягких кресла, несколько небольших столиков с лампами и застекленный шкаф, полки которого украшали большие китайские блюда с изображением пастушек с коровами и козами. Портьеры на окнах защищали комнату от солнца, которое уже давно зашло.

Филомена думала, что матери в такой полутьме стоит снять темные очки, но мать так не поступила: возможно, она стеснялась подбитого глаза. Филомена, решив, что их пригласили на чай или что-то вроде этого, завороженно разглядывала рисунки на китайских чашках и блюдцах.

Затем в комнату с резким, агрессивным шелестом пышных юбок вошла синьора. Будучи невысокого роста, она старалась повыше задрать голову и свой орлиный нос в очевидной попытке напустить на себя величественный вид.

– Твоя дочь слишком тощая, – неожиданно грубо заявила синьора, чересчур грубо для такой важной особы, которой, несомненно, являлась.

Она говорила на том же диалекте, что и папа.

– Она здоровая и умная, – слабо возразила мама.

Синьора пожала плечами.

– Розамария! – крикнула она, потом, сдержанно кивнув, резко развернулась и быстрым шагом вышла из комнаты.

Вернулась служанка. Опускалась ночь, в комнате становилось все темнее, и служанка начала зажигать толстые длинные свечи, расставленные по комнате.

Мать Филомены перенесла все внимание на свою маленькую дочь и разговаривала с ней терпеливо, будто уговаривая сделать работу по дому. Но сейчас она говорила так тихо, что Филомене пришлось почти приложить ухо к ее губам, будто ей сообщали очень важный секрет.

– Когда твой папа уехал отсюда, его семья задолжала синьору, владельцу усадьбы, много денег. Синьор даже оплатил его путешествие на север. Папа очень много работал, чтобы отдать долг, мы все работали: и я, и твои братья и сестры. Но сейчас настали тяжелые времена, и мы сильно запоздали с выплатами. Теперь пришел твой черед помочь нам расплатиться с долгами. Будь послушной девочкой, Филомена, и делай все, что они тебе скажут. Не подведи папу, или нас всех ждет большая беда, – предостерегла она.

Когда мать говорила, а потом поцеловала Филомену, у нее на лице на короткий миг промелькнуло выражение нежности и губы дрогнули. Но когда Филомена обняла ее в ответ, мать неожиданно напряглась, затем выпрямилась и, выпустив дочь из объятий, вызывающе вздернула подбородок – жест, показывающий, что впереди ее ждет трудное и неприятное дело. В неверном свете свечей ее лицо, казалось, обратилось в камень. Филомена никогда раньше не видела мать такой и потеряла дар речи от безотчетной тревоги. И тут вперед выступила служанка.

– Я – Розамария, – спокойно произнесла она. – Пойдем со мной, Филомена.

И хотя разум Филомены еще не успел осознать, что не так, живот, похоже, уже все понимал. Внезапно девочку пронзила холодная, ужасающая боль; ей показалось, что она идет ко дну глубокого колодца и выбраться нет никакой возможности. Она все еще сжимала теплую, успокаивающую ладонь матери, но сейчас та решительно отпустила ее.

– Веди себя хорошо, – проговорила мать тем же холодным голосом, будто пытаясь убедить и себя, и Филомену, что все идет как надо.

Затем, резко расправив плечи, мама повернулась и вышла, пройдя между колоннами. Еще через мгновение хлопнула входная дверь.

– Мама! – крикнула Филомена. – Мама, куда ты уходишь?!

– Возможно, когда-нибудь она вернется. – В голосе Розамарии не было уверенности. – А сейчас ты должна идти за мной.

Мысли Филомены путались. Она была крайне измотана, а пальцы руки, которую все это время сжимала мама, из потных и горячих превратились в маленькие ледяные сосульки.

– Мама! – закричала она, подбегая к окну и раздвигая портьеры.

В лучах лунного света она увидела очертания маминой фигуры, как она торопится выйти из усадьбы по дорожке из главного входа, затем садится в телегу, запряженную лошадьми. Телега сразу тронулась с места и, набирая скорость, подняла за собой тучу пыли. Затем она резко завернула за угол и скрылась из виду.

– Мама! – снова пронзительно выкрикнула Филомена и побежала к двери.

Золотая дверная ручка была слишком большой для маленьких ладоней, но каким-то образом ей удалось ее повернуть и отворить тяжелую деревянную дверь. Девочка сбежала вниз по каменным ступенькам, хватая ртом воздух.

– Мама! Подожди меня! Мама! – кричала она сквозь рыдания, а пыль щипала ее глаза и ослепляла вместе со слезами.

Грузный мужчина в рабочей одежде, вышедший из-за угла, одним ловким движением подхватил Филомену и зажал ее под мышкой. В его прикосновении не было ничего деликатного, он держал ее точно так же, как держат свинью, которая норовит сбежать.

– Basta!³ Ты хочешь, чтобы сюда приехала полиция и забрала тебя в приют? В этот очень плохой дом, куда отправляют непослушных детей и где тебя будут бить и днем и ночью. Ты хочешь туда? – пророкотал мужчина.

Он обладал недюжинной силой и в несколько шагов отнес Филомену за дом, к черному входу, меньшей, простой двери, которая вела прямо на кухню.

Полная женщина в замасленном фартуке с тесаком для мяса в руках работала за широким деревянным столом. Она нареза́ла что-то большое, темное, окровавленное.

– Вот новая девчонка, – сказал здоровяк, скинув Филомену на голый каменный пол, будто мешок с мукой.

Женщина с кислым видом подняла глаза.

– По крайней мере, она будет повыше, чем Розамария, когда ту сюда привезли. Но они всегда такие тощие! Худенькие девчушки слишком часто болеют, – пожаловалась толстуха.

– Тогда корми ее получше, – хохотнул мужчина и вышел через черный ход.

Женщина вытерла руки о промасленный фартук и, не глядя на Филомену, протянула ей булочку.

– Ешь давай! – приказала она.

Филомена поднесла черствую булочку ко рту. Она жевала и жевала, потому что, несмотря на потрясение, была очень голодна. В глазах у нее все еще стояли соленые слезы, и они каким-то образом нашли путь к ней в рот, подсаливая хлеб. Она с трудом проглотила последний кусок.

– Закончила? Спать можешь там, – женщина кивнула в сторону алькова в дальнем углу кухни.

Сама она была очень занята, выкладывая мясо в миску с маринадом.

Филомена проследила за ее взглядом, затем прошла к крохотному алькову. Там оказался слежавшийся матрац из соломы и драное покрывало. Ни подушки, ни лампы, ни свечи…

Кухарка отнесла чашу с маринующимся мясом в кладовку через дверь, которая открывалась в обе стороны. Вновь появившись в проеме двери, она уже снимала фартук.

– Когда-нибудь, если будешь хорошо работать, ты сможешь спать наверху с остальными слугами, – сказала она кратко. – А теперь тебе лучше побыстрее ложиться. Работать начинаем в четыре утра. – Взяв масляную лампу, освещавшую кухню, кухарка вышла, унося с собой последние лучи света.

Филомена, оставшись в кромешной тьме, легла на матрац. В комнате без окон ночь казалась настолько всеобъемлющей, что девочка натянула на голову одеяло, только чтобы не видеть, насколько бесконечна тьма. Мысли все еще кружились в голове, но усталость взяла верх, и Филомена заснула.

Посреди ночи она неожиданно проснулась и сперва не могла вспомнить, где находится. Казалось, что в пустоте, брошенная всем миром.

– Я умерла? – прошептала она.

«Может, папа и мама тоже умерли? Может, мама погибла при крушении поезда, вот почему она не может за мной вернуться? Может, огромная волна пришла с моря и накрыла папины лодки, убила и его, и братьев. – Филомена тихо лежала, обдумывая эти мысли. – Значит, если я умерла, за мной придет Дева Мария и заберет на небеса, где всегда сияет солнце».

Она закрыла глаза и стала ждать, когда же нежная Мадонна придет и возьмет ее за руку, как мать, которая никогда не отпустит столь горячо любящее ее дитя. Филомена ждала и ждала, и ее правая рука была невыносимо пуста, поэтому она сжала ее левой ладонью так сильно, как только могла, будто хотела удержать себя и не рассыпаться в этой тьме на миллион кусочков.

Поначалу вокруг стояла тишина. Затем девочка услышала скребущие звуки с другой стороны стены, и ее охватил страх при мысли, кто это может быть. Крыса? Змея? Волк за стеной снаружи? Злой бродяга?

Возможно, это звучал хор святых и ангелов, которые шепчутся о ней. Что, если святые спрашивают Филомену, за какие грехи, совершенные ею, родители вышвырнули ее из дома? Наверняка именно об этом спросил бы священник.

Так что Филомена начала вспоминать каждый свой проступок, и мелкий, и крупный. Она усиленно взывала к своей совести, но в итоге осталась еще более озадаченной. Она не нашла ничего, за что мама и папа могли бы ее бросить. Она решила, что, когда Святая Дева придет за ней, она просто попросит прощения за все, что совершила, и будет надеяться на ее защиту в обмен на верную любовь раскаявшегося дитя.

Потом Филомена услышала странный, пугающий плач, воющие рыдания. Она не сразу поняла, что издает эти жалобные звуки сама. Нет, так не пойдет. Мадонна не придет за ней, если она будет плохо себя вести. Филомена быстро подняла руки и плотно зажала рот ладонями, чтобы никто не услышал ее рыданий, чтобы они остались у нее внутри и канули в темные, чернеющие глубины ее собственного сердца.