Читать книгу: «Профессия: учительница истории»

Глава 1. Пробуждение в прошлом

…и если бы мне сказали,

что жизнь – это только цепь дат, я бы не поверила.

История – это люди. Их страх, их любовь, их выбор.

– …да вы посмотрите, какое чудо!

– Тихо, тише, барышня… не пужайтесь…

– Господи, жива ли она?

– Да кто она такая, на кого похожа?..

Далёкие, словно сквозь вату, голоса. Николь не различала смысла, но в их звучании было что-то чужое, хрипловатое, настороженное. Она попыталась пошевелить рукой, но тело не слушалось: пальцы вцепились в что-то влажное, холодное, земляное. Кожа на лице щипала – будто от ветра или, может быть, дождя.

Запах… Самое первое, что ворвалось в сознание, был запах: сырой травы, глины, прелых листьев. Где-то рядом – дым, мокрые дрова, и ещё какой-то резкий, непривычный дух, от которого в горле першило. Николь закашлялась, но звук получился глухой, в горле пересохло, и только тогда она осознала – лежит на холодной земле, в чем-то тяжёлом, чужом.

С трудом приоткрыв глаза, она увидела покачивающиеся над собой ветки, небо, затянутое грязными облаками, и чей-то силуэт – женский, приземистый, с лицом, в котором смешались испуг и любопытство. На женщине был странный сарафан, неяркий, но явно не из магазина: сшитый вручную, с грубыми стежками, подол в грязи. За женщиной – ещё две фигуры, мужские, в шапках, с бородами, в длинных кафтанах, безмолвные и насторожённые.

– Господи, опомнись, голубушка… – Женщина склонилась ниже, коснулась плеча Николь.

Рука была крепкая, тёплая, не слишком аккуратная, но в этом прикосновении чувствовалась забота. Николь попыталась сесть, но голова закружилась, и она почти свалилась обратно. Женщина тут же поддержала:

– Не пужайся, всё хорошо, я – Лизавета. Ты кто такая, откуда взялась-то?

Николь смотрела на них, не понимая ни смысла, ни происходящего, как будто оказалась внутри чужой, старой книги по истории, которую кто-то забыл закончить. Перед глазами пронеслись обрывки воспоминаний: класс, шумные дети, музей, экскурсия… Старинная дверь, её холодная бронзовая ручка, ощущение, что что-то вот-вот случится… И вдруг – тьма.

«Наверное, я упала в обморок, – лихорадочно подумала она. – Но почему я в лесу? Почему эти люди так странно одеты?»

Мужчины переглянулись и что-то пробурчали между собой, один из них сгреб рукой мохнатую шапку, другой сплюнул в траву и отвернулся.

– Ты не местная, что ли? – переспросила Лизавета чуть громче, и тут же зашипела: – Не смотри так, а то подумают ещё чего доброго…

У Николь перехватило дыхание. Она попыталась нащупать телефон – в кармане только что-то твёрдое, круглое, холодное. Телефона нет. Сумки нет. Только непонятная грубая юбка, какие-то шерстяные чулки, и рубаха, отдающая запахом сырости и костра. На ногах чувствуются ссадины – будто бы долго шла босиком.

«Это розыгрыш, – мелькнуло в голове. – Кто-то устроил квест, или я сплю…»

– Где… я? – выговорила она с трудом.

Женщина удивлённо посмотрела на неё, перекрестилась:

– Да ты, видно, с ума сошла, голубушка. В лесу ты, за деревней. Ночь на дворе, а ты вся одна, без платка, босая. Как звать-то тебя?

Николь поймала себя на том, что не может произнести своё имя. Оно застряло где-то глубоко, будто чужое, неуместное в этом мире.

– Оля… – вдруг вырвалось у неё. Это имя было на языке, родное, но не своё – как будто кто-то другой подсказал. – Ольга…

Женщина облегчённо кивнула:

– Ну вот, Ольга, значит. Ничего, всё хорошо. Хлопцы, не пяльтесь! Помогите барышне подняться. – Она повернулась к мужчинам, и те нехотя подошли, один протянул руку, другой фыркнул.

Вдвоём они поставили Николь на ноги. Мир слегка поплыл, но она устояла, вцепившись в Лизавету. Сквозь пелену страха проступало отчётливое ощущение: всё вокруг – не декорация. Земля под ногами – настоящая, холодная, с острыми камнями и корнями, запах дыма – едкий, жгучий, чьи-то руки – шершавые, тяжёлые.

– Пойдём, – шепнула Лизавета, беря её под локоть. – Тут не место, тут и зверь, и люди не те ходят. Я тебя в сарай отведу, там спрячешься до утра. Люди у нас разные бывают, не всякому можно показываться.

– А её к барину… – начал было один из мужчин.

– Не барину! – резко перебила Лизавета, и в голосе её вдруг проступила сила, которой Николь не ожидала. – Она моя родня из Вязьмы, пришла, заблудилась. Ты, Гришка, молчи, а то опять наделаешь делов.

Мужчины буркнули что-то, но отступили. Лизавета повела Николь в сторону, по скользкой, вязкой тропинке меж кустов. Ветки хлестали по лицу, где-то вдалеке кричала ночная птица. Николь с трудом переставляла ноги – тело дрожало, голова кружилась, но страх толкал вперёд.

Когда они добрались до опушки, Лизавета втолкнула Николь под низкий навес, похлопала по плечу:

– Сиди тут, не высовывайся. Если кто спросит – молчи. Я утром приду, принесу воды, еду. Поняла?

Николь кивнула, не находя слов. Она села на жёсткие, пахнущие сеном доски, обхватила колени. Лизавета ушла, растворившись в темноте.

***

Время тянулось невыносимо медленно. Николь пыталась понять, что происходит. Сердце колотилось, мысли путались:

«Что это? Сон? Гипноз? Постановка?..»

Она ущипнула себя за щёку – больно. Прислушалась: дождь стучит по крыше, где-то рядом сопит лошадь, в углу копошится мышь, пахнет навозом и сеном. Всё слишком реально.

В голове всплывали обрывки уроков по истории: Пётр I, реформы, патриархат, женское бесправие… Она вспомнила, как накануне рассказывала ученикам о том, как тяжело приходилось женщинам в ту эпоху, как важно было уметь читать между строк, выживать.

«Но я же не могла… попасть сюда? В прошлое? Просто уснула – и вот…»

Она зажмурилась, пытаясь вспомнить: музей, старая дверь, странное ощущение холода в ладонях, запах воска. Потом – провал. Теперь – этот мир.

Николь принялась судорожно ощупывать себя: на шее – ничего, на запястье – нет часов. Одежда грубая, изнутри царапает кожу. В кармане нащупала что-то твёрдое: когда вытащила – оказалось, это была медная пуговица, странно знакомая, будто бы она видела её в музее на экспонате.

Страх подступил к горлу:

«А если я и правда… здесь? Одна? Без телефона, без связи…»

Мысли пульсировали: «Главное – не паниковать. Вспомни, что ты знаешь. Ты историк, ты читала десятки книг об этой эпохе. Ты должна выжить. Не попадайся на глаза, не показывай лишнего…»

Сквозь панику проступило странное облегчение: хоть кто-то здесь ей помог, хоть кто-то проявил доброту.

Её разбудил лёгкий скрип двери. В сарай заглянула Лизавета, осторожно поставила на пол глиняный кувшин и кусок хлеба.

– Вот, поешь. Тихо сиди. Никому не показывайся, слышишь?

– Спасибо… – Николь с трудом проглотила слово.

– Ты, видно, не здешняя, – тихо сказала Лизавета, присаживаясь рядом. – Не бойся, я никому не скажу. Только вот… скажи правду: ты сбежала, что ли? Или с ярмарки, или от барина?

Николь опустила глаза. Врать она не умела, но и правду сказать не могла.

– Я… не помню, – прошептала она. – Проснулась – и вот…

Лизавета вздохнула, сочувственно посмотрела:

– Бывает… Не бойся, не выдам. Только у нас тут тяжко. Девка без рода – беда. А если узнают, что грамотная или ещё чего – в монастырь или на каторгу.

Николь кивнула, пряча слёзы.

– Я… не умею писать, – выдавила она, внутренне сжимаясь: «Лгать, не лгать?»

– И хорошо, – неожиданно улыбнулась Лизавета. – Глупо тебе тут умной быть. Я тебя прикрою.

Она придвинулась ближе, шёпотом добавила:

– Ты, главное, не пугайся. Утром пойдём к старухе Акулине. Она скажет, что ты – сирота, моя родня. А дальше – видно будет.

– Спасибо тебе…

– Ничего. Ты теперь моя, раз я тебя нашла.

Ночь прошла в лихорадке. Николь металась между сном и явью, во сне ей снились лица – мамино, папино, ученики, коллеги, школьные коридоры… Вспоминались запоздалые слова: «История – это не даты, а судьбы…»

***

Проснулась она от холода. В сарае было темно, только в щели пробивались полоски рассвета. Боль в теле стала притуплённой, но голова работала яснее. Она прислушалась – где-то скрипели ворота, слышались крики петухов, доносился лай собак. Мир жил своей, чужой жизнью.

Лизавета пришла рано, принесла новую рубаху, старый платок, сунула в руки корзину с картошкой.

– Пойдём, – тихо сказала она. – Не дрожи. Ты теперь моя двоюродная, из Вяземского уезда. Молчать умеешь?

– Да, – ответила Николь дрожащим голосом.

– Вот и хорошо. Сейчас через огород, потом к старухе. Говори мало, слушай много. И не глазей по сторонам, а то подумают чего недоброго… – Лизавета кивнула, и в её взгляде мелькнула забота, почти материнская.

Они шли по узкой тропинке меж кустов, Николь спотыкалась, но крепко держалась за Лизавету. Вокруг – простые избы, заборы из жердей, дым из печных труб, женщины в платках, мужики в рубахах, босые дети. Всё было не как в книге, а гораздо суровее, грязнее, острее. В каждом взгляде – насторожённость, в каждом движении – тайная угроза.

Лизавета шагала уверенно, здороваясь с соседями, а Николь старалась не встречаться ни с кем глазами, пряча лицо под платком.

– Вот, тётка, сирота моя, Ольга, – сказала Лизавета, когда они вошли в тёмную, пахнущую травами избу. – Из Вяземских, мать померла, отец в солдаты ушёл. Будет со мной жить.

Старуха – морщинистая, с острыми глазами – хмыкнула, долго смотрела на Николь, потом неожиданно сказала:

– Умная… не нравится мне. Но раз с тобой – пусть живёт. Слово держи, язык за зубами, а то пропадёшь.

– Поняла, – кивнула Николь.

Её сердце стучало в груди, как барабан. Она чувствовала, как её жизнь сужается до простых, понятных вещей: не высовываться, слушаться, быть незаметной.

День прошёл в хлопотах. Лизавета учила Николь, как чистить картошку, топить печь, носить воду. Николь старалась запоминать каждое движение, каждое слово. В голове крутились исторические даты, но теперь они были бесполезны: важно было выжить.

Вечером Лизавета принесла ей кусок хлеба и сказала:

– Ты не бойся. Я знаю, каково это – одной быть. Я тоже не отсюда, меня когда-то сюда сослали. Жива осталась – так и ты останешься.

– Спасибо… – Николь снова почувствовала слёзы, но на этот раз другие: не страха, а благодарности.

– Ты теперь моя, – повторила Лизавета. – Родня тут – не по крови, а по беде. Спи спокойно.

***

В ту ночь Николь долго не могла уснуть. Она смотрела в потолок, слушала ночные звуки, думала о доме, о том, как всё изменилось за один миг. Внутри росло странное чувство: страх отступал, на его место приходила осторожная надежда.

Она понимала: впереди будет трудно, возможно – опасно. Но рядом был хоть кто-то, кто протянул руку помощи.

И, может быть, история – это не только прошлое, но и выбор. Выбор жить, несмотря ни на что.

Глава 2. Первая встреча с прошлым

Утро в деревне начиналось не с солнца, а с гула голосов, лая собак и скрипа колёс по сырой, разбитой дороге. Сквозь занавешенное оконце в избушке Лизаветы проникал бледный, ещё холодный свет. Николь сидела на лавке, завернувшись в грубый платок, и прислушивалась к жизни, которая казалась ей одновременно чужой и пугающе реальной.

Она провела ночь почти без сна, от усталости дрожали руки, а голова была тяжёлой, словно наполненной свинцом. Вчерашний страх сменился глухим, вязким оцепенением. Николь чувствовала себя не просто гостьей, а узницей чужого времени – без надежды выбраться, без права на ошибку.

Лизавета хлопотала у печи. Её движения были ловкими, уверенными, лицо – суровым. Она бросала на Николь короткие взгляды, в которых читалась тревога и сочувствие.

– Ешь, – велела она, подавая миску с густой, непривычно пресной похлёбкой. – Силы нужны, день будет тяжёлый.

Николь взяла деревянную ложку, попробовала – вкус был странным, но теплота пищи немного согрела изнутри.

– Сегодня ярмарка, – продолжала Лизавета, – и барский объезд. Людей много будет, чужих тоже. Запомни: спрашивать будут – говори, что Ольга, сирота из Вяземского уезда. Мать померла, отец в солдаты ушёл. Родни нет. Читать и писать не умеешь, в церкви только молилась да свечки ставила. Поняла?

– Да, – кивнула Николь.

Она механически повторяла слова, будто заученный накануне урок. В голове крутился вопрос: «А если спросят что-то, о чём я не знаю? А если кто-то заметит, что я не такая, как все?..»

– Говори мало, слушай много, – напомнила Лизавета. – И не смотри людям в глаза. Тут так не принято.

Деревня жила своей суровой жизнью. За окнами сновали женщины с коромыслами, кричали дети, мужики загоняли скотину. В воздухе витал запах дыма, сырой земли, навоза – всё было насыщенно, живо, будто само время здесь дышало иначе, тяжелее и гуще.

Когда солнце окончательно поднялось, Лизавета велела Николь выйти во двор – «чтобы соседи не заподозрили», – и дала в руки корзину с картошкой.

– Сиди у крыльца, перебирай. Если кто спросит – отвечай, как я учила.

Николь послушно присела на низкую скамейку. Сердце колотилось: каждый взгляд, каждое слово казались опасностью. Мимо проходила соседка – плотная, с суровым лицом и глазами-щёлками.

– Это кто у тебя? – спросила она, не скрывая подозрения.

– Ольга, сестра моя двоюродная, – спокойно ответила Лизавета. – Сирота, из Вязьмы, жить со мной будет.

– Ну-ну… – соседка смерила Николь взглядом и ушла, что-то пробормотав себе под нос.

Прошло ещё несколько минут, и к дому подошёл мужик в запылённом армяке, с рыжей бородой.

– Лизавета, не видала ли Федьку?

– Ну-ну… – Мужик посмотрел на Николь с подозрением, потом фыркнул и пошёл дальше.– Не видала, – отрезала Лизавета, – сам ищи. – А эта кто? – ткнул взглядом в Николь. – Родня, – не моргнув глазом отрезала хозяйка. – Ольга.

Николь ощутила, как по коже пробежал холодок. Её легенда держалась только на словах Лизаветы. А что будет, если кто-то узнает правду?..

Вдруг в деревне началось необычное оживление. По дороге к церкви, где собиралась ярмарка, затрещали колёса, зазвенели упряжки. Вскоре появились трое всадников – в синих кафтанах, с саблями и мушкетами. За ними – ещё двое пеших, а позади – небольшой обоз с сундуками.

– Гвардейцы. Офицер впереди – говорят, Петра самого видел… Смотри не выдай себя, а то беда будет.– Господи, барские, – шепнула Лизавета. – Это, видно, из города, с проверкой. – Кто они? – тихо спросила Николь.

Сердце Николь сжалось. Она опустила глаза, стараясь казаться незаметной. Но судьба распорядилась иначе.

Всадники остановились у церкви. Офицер – молодой, высокий, с прямой осанкой и тихой, грозной уверенностью в движениях – соскочил с коня. Его лицо – чисто выбритое, с сильным подбородком и серыми, проницательными глазами – сразу выделялось среди окружающих. Он был одет в синий кафтан с серебряными пуговицами, на боку – шашка, на груди – крест. За ним держались двое солдат, молчаливых, настороженных.

– Господа, – обратился офицер к собравшимся мужикам, – доброго утра. Я – поручик Андрей Резанов, по указу Его Величества совершаю объезд округа. Кто староста?

Мужики переглянулись, один вышел вперёд – низенький, седой, с широким лицом.

– Я, господин поручик.

– Есть, господин поручик, – коротко ответил староста и кинулся собирать народ.– Хорошо. – Резанов кивнул. – Собирайте людей. Докладывайте, кто живёт, кто прибыл, кто ушёл. Порядок должен быть.

Толпа начала скапливаться – женщины, дети, старики. Николь, по велению Лизаветы, осталась у крыльца, но чувствовала, что на неё уже смотрят.

Через несколько минут офицер подошёл ближе к дому Лизаветы. Его взгляд скользнул по Николь – внимательный, строгий и в то же время с каким-то скрытым интересом.

– Ты не местная? – спросил он прямо, не повышая голоса.

Николь вздрогнула, но, вспомнив слова Лизаветы, тихо ответила, опуская взгляд:

– Сирота я, господин… Из Вяземского уезда.

– Ольга…– Родня Лизаветы? – Да, двоюродная… – Как звать?

Он долго смотрел на неё, потом кивнул и повернулся к Лизавете:

– Вчера, господин поручик. С ярмарки, к нам теперь жить.– Давно приехала?

Резанов медленно провёл рукой по подбородку, будто что-то прикидывал.

– Нет, господин, сирота же… – быстро ответила Лизавета. – Отец в солдаты ушёл, мать померла, бумагу не оставили.– Бумаги есть?

Офицер помолчал, пристально вглядываясь в Николь. Она кротко поднял глаза и отметила в его лице смесь подозрения и сдержанного сочувствия. Серые глаза словно искали в ней что-то – может быть, обман, может, истину.

– Говорят, у вас тут девка пропала, – неожиданно бросил он.

– Не знаю, – тихо ответила Лизавета. – Все свои.

Резанов кивнул. Его взгляд вновь задержался на Николь, в этот раз чуть мягче.

– Ну что же. Будьте бдительны. Если кто чужой появится – сообщайте. Время нынче неспокойное.

Он повернулся к своим солдатам, отдавая распоряжения, и вскоре ушёл к обозу.

Сердце Николь билось так сильно, что она боялась, будто его услышат все вокруг. Она ощущала себя на грани провала: одно неверное слово – и всё, конец.

– Ты хорошо справилась, – прошептала Лизавета, когда офицер ушёл. – Молодец. Не бойся, теперь главное – не попадаться ему на глаза чаще, а то у них нюх на всякое необычное.

– Да, но не злой. Слыхала, что людей не мучает, а бывает – помогает. Только всё видит, всё запоминает. С такими врать трудно.– Он… строгий, – выдохнула Николь.

В этот момент Николь впервые почувствовала дрожащую надежду – может быть, среди этих людей есть кто-то, кто сможет понять? Или хотя бы не причинит зла.

***

Ярмарка началась ближе к полудню. По деревне потянулись торговцы, цыгане, купцы с телегами. Люди собрались на площади перед церковью, кто-то продавал пряники, кто-то – зерно. Николь с Лизаветой тоже вышли, чтобы не привлекать внимания.

Среди толпы мелькал Андрей Резанов – он внимательно осматривал людей, останавливался у каждого, задавал вопросы. Иногда его взгляд встречался с Николь, и в эти моменты она старалась прятаться за спины женщин, чтобы не выделяться.

Но однажды он подошёл совсем близко.

– Ты опять? – сказал он, чуть улыбнувшись уголками губ. – Не страшно тебе тут, среди чужих?

– Не страшно, господин, – тихо ответила Николь, чувствуя, как щеки заливает жар.

– Хорошо. – Его голос был мягче, чем утром. – Если обидят – скажи мне. Я за порядок отвечаю.

Она кивнула, не осмеливаясь поднять глаза.

В этот момент к ним подошёл староста:

– Господин поручик, там у кузни… какой-то чужак, ведёт себя странно.

Резанов нахмурился, кивнул и быстро зашагал прочь. Николь облегчённо выдохнула.

– Видишь, – прошептала Лизавета, – не все тут злые. Но осторожней всё равно.

День тянулся мучительно медленно. Николь старалась держаться рядом с Лизаветой, помогала носить воду, чистить картошку. К вечеру, когда ярмарка стала затихать, Лизавета велела ей вернуться домой.

Вечером, когда солнце садилось за лес, Лизавета присела рядом на лавку.

– Ты хорошо держалась, – сказала она, – но теперь будет сложнее. Офицер – умный. Если что почует – сразу к барину. А барин у нас строгий, не любит чужих.

– Что делать? – шепнула Николь.

– Говори, что не помнишь. Или что было плохо… Тут все сироты, все беду знают.– Жить, как все. Работать, молчать, не показывать, что умная. Люди тут разные, но чужих не любят. – А если спросят о прошлом?

Спать Николь легла рано, но долго не могла уснуть. Она вспоминала лицо Андрея, его взгляд – строгий, но не жестокий. Почему-то ей казалось, что именно этот человек однажды станет её судьёй… или спасителем.

***

Утро снова началось с крика петухов. Лизавета ушла на огород, а Николь осталась в доме, перебирала лук в корзине, когда вдруг в дверь постучали.

– Кто там? – спросила она.

– Господин поручик велел тебя к барину проводить, – раздался голос старосты.

Сердце Николь ухнуло в пятки. Она медленно вышла на улицу, за ней уже ждал солдат – молодой, худой, с настороженным взглядом.

– Пошли, – коротко велел он.

Николь шла по деревне с опущенной головой, чувствуя на себе десятки взглядов. В голове вертелись слова Лизаветы: «Не бойся, всё будет хорошо…»

Когда они подошли к помещичьей усадьбе – большой, серой, с облупленными стенами и покосившимся крыльцом – у ворот стоял Андрей Резанов.

– Вот она, господин поручик, – доложил солдат.

– Спасибо, можешь идти, – сказал Андрей.

Он жестом пригласил Николь внутрь. Девушка прошла по скрипучим ступеням, стараясь не задеть порог – по народным поверьям это считалось дурным знаком.

В доме было прохладно и сумрачно. На стенах висели иконы, пахло ладаном и сыростью. За столом сидел сам помещик – высокий, с седеющей бородой, в старом кафтане. Рядом – его жена, полная, с суровым лицом.

– Вот, господин барин, новая сирота, – представил Андрей.

– Как звать? – спросил помещик.

– Ольга, – выдавила Николь.

– Из Вяземского уезда…– Откуда?

– Двоюродная… – вновь повторила она, чувствуя, как дрожат руки.– Родня Лизаветы?

Помещик пристально посмотрел на неё, потом кивнул:

– Годится. Девка нужна. Работать умеешь?

– Умею…

– Ну и хорошо. Жить будешь у Лизаветы, работать на огороде. Если обидят – говори мне. А если врёшь – узнаю, отвечать будешь по всей строгости.

– Поняла…

– Всё, иди.

Андрей вывел её во двор. В его взгляде было что-то новое – смешанное чувство интереса и сочувствия.

– Страшно тебе? – спросил он тихо, когда они остались одни.

– Да, – честно ответила Николь.

– Ты не похожа на здешних… Это хорошо и плохо одновременно. Смотри, не дай себя в обиду.– Не бойся. Здесь все чужие поначалу, потом привыкаешь. Только никому не доверяй сразу. Он помолчал, затем добавил:

Николь кивнула, не в силах сказать больше. Андрей задержал взгляд, будто хотел сказать что-то ещё, но сдержался.

– Иди, Лизавета ждёт.

Николь шла домой по деревне, чувствуя, как внутри поднимается странная волна – смесь страха, облегчения и какой-то новой, дрожащей надежды. Она выжила в первом испытании, не выдала себя, не сломалась.

Впереди была ночь, за ней – новый день, новые опасности, новые надежды.

Но теперь у неё была легенда, была поддержка Лизаветы, и – впервые – кто-то, чей взгляд не был полон только подозрений, но и человеческого сочувствия.

В эту ночь она долго лежала без сна, вспоминая лицо Андрея и понимая: в этом прошлом есть не только опасность, но и шанс – шанс быть увиденной, услышанной, принятой.

Но для этого ей придётся жить на грани – между правдой и вымыслом, между страхом и верой, между прошлым и будущим.