По следам фальшивых денег (сборник)

Ограбление в Гостином дворе

Пролог

Международный курьерский поезд Гамбург – Париж прибыл в столицу Франции точно по расписанию. Как только он остановился, из спального вагона на платформу Gare du Nord вышел ассистент^[1] нарвской криминальной полиции Йозеф Клопп^[2]. Это был сорокалетний поджарый мужчина, одетый в дорогой костюм последней моды и мягкую летнюю шляпу. Мужчина обернулся и подал руку жене. Очутившись на дебаркадере, супруги стали вертеть головами и вскоре увидели тех, кого искали. К ним спешил невысокий плотный усач лет шестидесяти пяти, за которым едва поспевала пятидесятилетняя стройная дама.

– Осип Григорьевич! – Усач, улыбаясь во весь рот, обнял Клоппа, после чего поцеловал ручку его супруге. – Баронесса! Ну наконец-то! Как мы рады!

Мужчины еще раз обнялись, а дамы расцеловались.

– Как доехали? – спросила супруга встречающего.

– Это какой-то кошмар! – Та, которую усач назвал баронессой, скривилась. – Мы попали в шторм, нас так качало, так качало, я думала, что мы не доплывем!

– Настя, капитан говорил, что качка была всего три балла, нам абсолютно ничто не угрожало, – улыбнулся Осип Григорьевич.

– Врал твой капитан, врал, чтобы пассажиров успокоить. Сейчас же сдай обратные билеты. Домой поедем только на поезде!

– Это же сколько надо будет делать пересадок! В два раза дольше получится. И дороже во столько же. В конце концов, я на службу опоздаю.

– Лучше проведем лишние пару суток в пути, зато будем уверены, что доедем живыми. А на службу телеграмму пошлешь, скажешься больным. Сдавай, я сказала! Мечислав Николаевич, где тут можно сдать билеты на паром?

– Все, все покажу, обо всем расскажу, не волнуйтесь. Я специально выхлопотал у себя в конторе на сегодня отпуск, чтобы быть вашим чичероне. А почему Иван Осипович не прибыл?

– У Иогана Йозефовича экзамены, – ответил Клопп. – Да он и сам не захотел. «Мне, – сказал, – с вами неинтересно будет всякие картины да скульптуры разглядывать».

– Что ж, вы его одного дома оставили? – ахнула жена Мечислава Николаевича.

– Одного. Парню шестнадцать лет. Я в его годы уже служил.

– Я так переживаю за мальчика, Татьяна Федоровна, так переживаю! – Баронесса поднесла к глазам платочек.

– Ничего с ним не случится, – повторил господин Клопп. – Мечислав Николаевич, командуйте!

Кунцевич велел таксисту вести их на rue du Helder, где в доме 8 размещался Hotel du Tibre.

– Я всегда в этом отеле останавливался, когда бывал в Париже по службе. Отличные номера и великолепный сервис, за весьма умеренную плату – что еще нужно туристу? С этим отелем, господа, у меня связаны самые теплые воспоминания.

– Знаю я твои воспоминания, – пробурчала Татьяна Федоровна. – Блондинки да брюнетки.

Бывший сыщик ничего не ответил, только покачал головой.

После того как гости французской столицы вошли в номер гостиницы, чета Кунцевич стала раскланиваться:

– До вечера, Осип Григорьевич, только до вечера. Сейчас располагайтесь, разбирайте багаж, обустраивайтесь, отдохните с дороги, а в семь мы с Татьяной Федоровной за вами заедем и повезем вас обедать.

После обеда, который по времени больше соответствовал русскому ужину, Клоппы поехали в гости к Кунцевичам. Жил бывший чиновник департамента полиции в хорошо обставленной трехкомнатной квартире на rue Jobbé Duval.

Хозяева и гости расположились с бокалами в гостиной.

– Ну-с, какие планы на завтра? – спросил Мечислав Николаевич.

– У меня каждая минута в Париже расписана. – Анастасия Александровна достала из ридикюля записную книжку. – В Ревеле я купила прекрасный, еще довоенный путеводитель, во время дороги его внимательнейшим образом изучила и составила график осмотра города. В Париже я не хочу терять попусту ни одной секунды.

– Вот что значит немецкая педантичность! – усмехнулся Кунцевич. – Получается, что мои услуги вам не требуются?

– Ну почему же? Если это не будет вас затруднять, мы с большим удовольствием и благодарностью воспользуемся ими. Тем более что с момента издания справочника многое могло поменяться. – Баронесса фон Клопп вопросительно посмотрела на хозяина.

– Вы даже не представляете, как много здесь изменилось после войны. Завтра же я куплю вам новейший путеводитель. К сожалению, все две недели вашего визита я сопровождать вас не смогу – служба-с, но каждое воскресенье я ваш покорный слуга.

Когда дамы перешли на разговоры о последних веяниях французской моды, мужчины вышли на балкон и уселись в шезлонги. Тараканов закурил, Кунцевич сделал большой глоток из бокала.

– А все-таки наш эриванский коньяк лучше французского, – сказал он, чмокнув губами. – Вот только нет его здесь, не сыщешь. – Бывший полицейский грустно вздохнул: – Ну, Осип Григорьевич, как жизнь, как служба?

– Служу-с, не тужу. Жалованье хорошее, у нас в Эстонии полиции плохо платить нельзя. Сын в последний класс гимназии перешел, жена учительствует, дом купили, кур завели. Счет в банке. Все хорошо. – Клопп вздохнул. – Ну а то, что имя пришлось поменять, так что ж теперь. Для своих я все равно Оськой Таракановым^[3] остался. Ну, а вы как?

– У меня тоже все отлично. Правда, коммерсант из меня не вышел, и магазин я свой недавно продал. Поступил в одну фирму, бухгалтером, но это так, больше от скуки, чем для денег, деньги, слава богу, есть. Служу, хожу по бульварам, сижу в кафе, пью коньяк, книжки читаю. Кстати, о книжках! Я сейчас. – Мечислав Николаевич встал, сходил в комнату и вернулся с небольшой книгой в мягком переплете. – Вот-с, не приходилось читать?

Тараканов взял томик в руки. «Аркадий Кошко. Записки русского Шерлока Хольмса» – прочел он на обложке.

– Аркадия Францевича?

– Да, его. Лично подарил, вот-с, полюбуйтесь – с автографом.

– Жаль старика, мало пожил.

– Да… Он же был на три года моложе меня. А что вы хотели – жизнь-то у него была не сахар. Остался со всей семьей без всяких средств, принужден был служить простым приказчиком. Сильно переживал по этому поводу. Чтобы как-то свести концы с концами, рассказики стал писать, его в газетах печатали. Мы, кстати, с ним из-за его рассказов сильно поссорились.

– Из-за рассказов? – Тараканов улыбнулся. – Что же в них не так?

– Зря, зря вы, Осип Григорьевич, улыбаетесь! – вскипел Кунцевич. – Тут нет ничего смешного. Вот-с, вот-с, полюбуйтесь!

Он открыл книжку и с ехидством в голосе стал читать:

– Чиновнику К., о котором я упоминал уже в деле об убийстве Тиме, было поручено и дело Гордона. Промучившись тщетно с месяц, он, расстроенный, явился ко мне за советом. «Попробуйте, – сказал я ему, – позондировать почву в Южной России. Раз ходят слухи, что тут орудовали греки, то попытайтесь поискать в Ростове-на-Дону, в Кишиневе, в Одессе…» Вот, видите, видите, что он пишет: «Явился ко мне за советом…» Это я-то к нему за советом! Да он сам ко мне постоянно советоваться ходил! К тому же, когда Гордона обнесли, он в Питере не служил, он уже в Москве сыском командовал!

– Успокойтесь, Мечислав Николаевич. Ну подумаешь, перепутал Аркадий Францевич, кто к кому ходил за советом, немудрено, лет-то сколько прошло!

– Нет, он специально так написал, специально. За советом!.. По-другому все было.

* * *

– Барин, барин, проснитесь, вам со службы телефонируют.

Просыпаться жутко не хотелось. Лег он вчера поздно, да и с коньячком ошибся, понадеявшись на неприсутственный день и возможность выспаться. Чертыхаясь, Кунцевич встал с постели, долго искал ногами туфли, не нашел и босиком пошлепал к телефону.

– У аппарата.

– Мечислав Николаевич, это Филиппов. Берите извозчика и езжайте в Гостиный двор. Низ Зеркальной линии, сорок шестой нумер. Ювелирная торговля Гордона. Кража, говорят, чуть ли не на полмиллиона. Я уже выезжаю.

Через полчаса Кунцевич был на месте. Он поздоровался с курившим на улице полицмейстером Келлерманом и зашел в галерею. Дверь в магазин Гордона была открыта. Дежурный сыскной надзиратель, прибывший на место происшествия раньше всех, стоял у входа вместе с околоточным и двумя городовыми.

– Ты почему, Никифоров, место происшествия не осматриваешь?

– Дык господин следователь не пускают, велел нам всем здесь стоять.

«Боится Середа, чтобы чего-нибудь к рукам наших орлов не прилипло. И правильно боится», – подумал Кунцевич и вошел в магазин.

От вспышки подожженного полицейским фотографом магния чиновник на мгновение ослеп. Когда глаза вновь обрели способность видеть, он, поздоровавшись с присутствующими, оглядел помещение. В магазине царил полный разгром: стеклянные шкафы и витрины были не только опустошены, но и перевернуты. На полу там и сям валялись серебряные портсигары, ложки и солонки. В кирпичной перегородке, отделявшей торговое помещение Гордона от соседней писчебумажной лавки, было проделано отверстие, через которое без труда пробрался бы человек средней комплекции.

Кабинет хозяина располагался в глубине магазина и был так мал, что там смогли разместиться только письменный стол и несгораемый шкаф. Ящики стола оказались взломанными, а на боковой стенке шкафа зияла выплавленная дыра, примерно в четверть квадратного аршина. Рядом с сейфом валялись два коловорота, фомка и два рашпиля.

За столом сидел сам владелец. Обхватив голову руками, он раскачивался на стуле и бормотал что-то на своем родном языке. Рядом с владельцем стоял фельдшер, который на немой вопрос Кунцевича отрицательно помотал головой.

Коллежский асессор вышел из кабинета и увидел, что Середа уже успел выпроводить из магазина фотографа и теперь диктовал своему письмоводителю протокол осмотра места происшествия.

– Виктор Николаевич, вы Филиппова не видели?

– Я здесь, Мечислав Николаевич. – Голос начальника звучал из соседнего магазина сквозь дыру в стене. – Идите к нам!

В соседней лавке кроме Филиппова находились ее хозяин – купец второй гильдии Воронов, и помощник начальника сыскной Маршалк.

Когда Кунцевич зашел в магазин, Филиппов сказал лавочнику:

– Вот, Александр Иванович, познакомьтесь – коллежский асессор Кунцевич, будет непосредственно заниматься этим делом. Поговорите с ним. Мечислав Николаевич, а вы, как с Александром Ивановичем закончите, побеседуйте с ювелиром, я думаю, он к этому времени отойдет.

– Слушаюсь.

Филиппов с Маршалком вышли, Кунцевич повернулся к Воронову:

– Ну, милейший, рассказывайте.

– Я же только что…

– А придется повторить. Сначала мне, потом следователю, потом на суде, коли мы злодеев найдем, – сказал Кунцевич.

– Ну раз так надо… Видите ли, сегодня мой магазин работать не должен был, Троица, праздник великий. Вчера закрылся пораньше, пришел домой, отобедал, всенощную отстоял, думал сегодня выспаться. А тут такое. В половине девятого телефонируют, приезжайте, вас ограбили! Я на извозчика – и мухой сюда. Дверь в лавку – нараспашку. В лавку зашел, а там темнота. На дворе белый день, а у меня в лавке – темно. Смотрю на окно, а оно какой-то зеленой клеенкой завешено. Я клеенку снял, обернулся, мать честная! В стенке – дыра. Ну, я все сразу и понял. Больше и сказать нечего.

– Понятно. Много у вас народу служит? – спросил Кунцевич.

– Да вдвоем справляемся. Я и приказчик.

– Приказчика на праздник отпустили?

– Ну да, в деревню. Он из Петербургского уезда. Я разрешил ему завтра к десяти приехать. Завтра Духов день, тоже никакой торговли.

– А кто вам телефонировал?

– Не знаю, кто-то из сторожей, не помню.

– Вы вчера во сколько торговлю закончили?

– Около пяти вечера, я же говорю, хотел всенощную отстоять, надо было подготовиться. А приказчика я еще раньше отпустил, в двенадцать.

– Много ли было покупателей?

– Да как обычно. Чтобы сразу – так два-три человека, три посмотрят, один купит.

– Позвольте осмотреть ваш магазин? – спросил Кунцевич.

– Мой? А зачем? Впрочем, осматривайте, конечно.

Лавка Воронова по площади уступала магазину Гордона раза в три.

– Александр Иванович, я у входа заметил нумер вашего магазина. Почему он с литерой? Почему у вашего соседа справа – сорок пять, у Гордона – сорок шесть, а у вас – сорок пять «А»?

– Дело в том, что раньше моя лавка и магазин господина Гордона были одним помещением, которое занимало дамское ателье. Потом ателье съехало, и из одного помещения сделали два – дверь в разделяющей стене заложили.

Магазин Воронова состоял из торгового помещения, закутка-кабинета хозяина и комнатенки-склада. С окна торговой залы свешивалась новенькая зеленая клеенка. Кунцевич подошел к пролому и осмотрел кладку. Она была в полкирпича. Заглянув в дыру, коллежский асессор увидел перед своим носом лаковые штиблеты следователя.

– Виктор Николаевич, тут клеенку мазурики на окне оставили.

– Изыму, изыму, Мечислав Николаевич. Сейчас здесь протокол допишем и к вам перейдем.

Кунцевич обернулся к Воронову:

– Александр Иванович, я увидел у входа в ваш магазин деревянные ставни. Вы их вчера запирали?

– Нет-с. Всегда запираю и вчера хотел, но когда стал закрывать, увидел, что одна петля из стены вырвана. А плотника звать уже некогда было, домой торопился. Я и не закрыл. Но сторожа предупредил, чтобы смотрел в оба.

– Так-с. А замочек у вас в двери плевенький.

– Да. На ставнях замок навесной, хороший. А в двери действительно дешевый, я все больше на ставни полагался. Да и не лазят воры в писчебумажные магазины. Наш товар сбыть нелегко. Мы сами его сбываем ни шатко ни валко.

– Ну что ж, спасибо. Я вас попрошу все, что вы мне сейчас рассказали, написать собственноручно. Сверху поставьте адрес и нумер телефона. Я буду у Гордона. Когда напишите, будьте любезны, занесите мне написанное, а потом можете быть свободны. Все равно с такой дырой никакой торговли у вас сегодня не будет.

– А как быть с магазином?

– А что магазин?

– Ну как же, дверь я закрою, а пролом-то останется. Позвольте, я каменщиков приглашу, они вмиг все заделают?

– Нет, пока нельзя. Мы должны сначала все осмотреть и описать.

– Ну тогда я подожду.

– Воля ваша.

* * *

Когда Кунцевич вышел в галерею, в Гостиный двор зашел полицейский надзиратель Игнатьев:

– Здравию желаю, ваше высокоблагородие!

– И тебе здравия, Петр Михайлович, а то вид у тебя уж очень нездоровый! Морда – как будто на ней овес молотили, – заметил Кунцевич.

– Так сегодня день должен был быть неприсутственный, вот вчера и позволил себе…

– Ну ладно, пойдем со мной в контору двора, купцов попытаем.

* * *

В конторе по случаю Троицы никого не оказалось. Старосты артели сторожей тоже на месте не было. Вся их ночная смена столпилась у запертых дверей конторы и гудела вполголоса. Когда Кунцевич и Игнатьев приблизились к сторожам, гул сразу смолк.

– Как же это вы, братцы, такую кражу прошляпили? – укоризненно спросил чиновник для поручений.

Сторожа молчали.

– Кто по Зеркальной линии сегодня ночью дежурил?

И на этот вопрос ответа не последовало.

– Не хотите со мной разговаривать? Или стесняетесь? Игнатьев, сходи-ка, братец, вниз, кликни пяток извозчиков, подряди их за казенный счет до Офицерской, мы этих молчунов сейчас в сыскную повезем, там будем их разговаривать учить.

В толпе сторожей послышался гул.

Черный как смоль сторож с бородой-лопатой закричал:

– Ванька, чего ты молчишь! Всех нас под цугундер подвести хочешь? Он воров упустил, ваше благородие, этот вот, Ванька Зотов. – Сторож взял за плечо паренька лет двадцати, стоявшего в заднем ряду, и вытолкал его вперед.

Кунцевич грозно посмотрел на парня:

– Ну рассказывай, Зотов!

– Дык я чего? Нешто я нарочно? Я наоборот! Ты-то, Фома, вовсе спал, я один всю галдарею обходил!

– Я спал? Да что ж ты врешь, гадина! Не верьте ему, ваше высокоблагородие. Я всю ночь глаз не смыкал. В ретирадник я отходил, по нужде, а не спал.

– Цыц всем! Зотов со мной, остальным никуда не расходиться.

Вышли на Невский. Мечислав Николаевич достал серебряный портсигар, раскрыл и протянул сторожу. Зотов к папиросе прикоснуться не решался.

– Кури, братец, кури. Я сам-то не курю, для приятелей держу, так что угощайся смело.

– Благодарю, барин. – Паренек взял предложенную папиросу, прикурил своими спичками и с наслаждением затянулся. – Табачок-то у вас больно хорош!

– Плохого не держим. Ну, рассказывай.

– Стало быть так. Фома с Микитой спать завалились. А мне говорят: «Ходи, Иван, да гляди в оба». Ну, я и ходил. Тем более мне и не спалось. Я к вашим ночам не привык ишшо. Какая же это ночь? У нас в деревне ночью темно, а в Питере книжку можно читать без свечи, коли грамотный.

– Давно из деревни?

– На Красную горку и приехал. Земляк в артель устроил, старый он уже, на покой собрался, а меня, стало быть, на свое место.

– Понятно. Новенький. Старые-то сторожа небось измываются?

– Не то чтоб измывались, но работы у меня поболе, чем у них. И сплю меньше, и верчусь больше, и за «сороковками» им бегаю, а дохода, почитай, нет.

– Как это нет?

– Дык забирают все заработанное. На залог я денег занял. Вот «катю» отдам, тогда и буду жалованье получать, а пока только за одни харчи стараюсь.

– Тяжело тебе. Ну да ладно, хватит жалиться, давай про утро сегодняшнее рассказывай.

– Ну так вот. Часов в восемь это было.

– Постой, откуда знаешь, что восемь часов, у тебя часы есть?

– Нет, на часы ишшо не заработал. Когда я Суконную галдарею обходил, на башне часы восемь пробили. Ну обошел я эту галдарею, свернул на Зеркальную и вижу: идут мне навстречу три барина. У каждого барина – по большому… – Сторож замялся. – Не знаю, как назвать, ваше высокоблагородие. И чемодан, и не чемодан… такие, из кожи. Доктора с ними ходют.

– Саквояж?

– Вот, сыкваяш, точно! Только у докторов эти вояши маленькие, а у тех господ большие, поболе иного чемодана будут. Стало быть, вышли из лавки, пошли в мою сторону, со мной поравнялись, один и спрашивает: «На Невский мы правильно идем?» Я им, да, дескать, верно, ну они и пошли далее. Они в одну сторону, я в другую. К лавке бумажной подошел и тут вспомнил, что хозяин просил за ней приглядывать, ставни на ней сломались, и закрыл он ее на один только дверной замок. Я дверь подергал, а она и открылась. Я внутрь заглянул, мать честная! Окно занавешено, а в стенке дыра виднеется. Я оборачиваюсь – тех господ и след простыл. Я на Невский выбежал, в одну сторону посмотрел, в другую, нет никого. Видать, на извозчика сели. Я бегом всех будить, все всполошились, бегают, орут, а толку нет. Потом старшой приказал нам всем у конторы собраться и полицию ждать. Ну мы и ждали. Вот и все, барин.

– Понятно. А как те господа выглядели?

– Ды я их не рассматривал. Чернявые какие-то, навроде жидов, но не жиды.

– Это ты почему решил?

– Носами они на жидов не особливо похожи.

– Может, кавказцы или греки?

– Может и греки, не знаю, я греков отродясь не видовал.

– А одеты как?

– Как? Как господам положено, в спинжаках да шляпах. Ну вроде как вы.

– Понятно. Ты где живешь?

– Так артель наша на энтом дворе и обитает. В подвале у нас комнаты приспособлены.

– Игнатьев, – повернулся Кунцевич к полицейскому надзирателю, – запиши-ка его рассказ да других сторожей поспрашивай, если чего путное услышишь, тоже запиши. Пиши побольше. Чувствую, глухое это дельце, поэтому чем больше мы бумаги испишем, тем легче нам потом будет перед начальством оправдываться.

* * *

Гордон пришел в себя, но продолжал держаться за голову, раскачиваться и причитать: «А зохен вей, зохен вей!»

– Владимир Алексеевич, разрешите представиться – коллежский асессор Кунцевич. Мне поручено искать ваше имущество.

– В том-то все и дело, милостивый государь, что это не мое имущество! Не мое!

– Как не ваше?

– Вы что думаете, если бедный еврей торгует золотом и бриллиантами, то все это золото и бриллианты его? Нет! Мое здесь только серебро, а оно на месте! Я не был богачом, а теперь я нищий! Даже если я продам все, что у меня есть, я не смогу рассчитаться! Меня посадят в долговую яму! Я всю оставшуюся жизнь просижу в этой яме! Что будет с моими детьми? Как вы думаете, что будет с моими детьми?

– Владимир Алексеевич, успокойтесь, в наше время в долговые ямы уже не сажают. Не ваши вещи, говорите? А чьи же тогда?

– Чьи вещи? Вещи очень серьезных и хороших людей. Эти люди мне доверяли. Они сказали – Зеев! Вот наши вещи, делай свой маленький гешефт. Я взял их товар под вексель, я торговал, я делал свой гешефт, я кормил семью. А теперь нет ни товара, ни денег, остались одни векселя. А по ним надо платить, очень скоро надо платить. А зохен вей!

– Владимир Алексеевич, послушайте меня. Я буду искать ваши вещи. И постараюсь их найти. Я приложу все силы. Я опытный полицейский. Прослужил уже почти двадцать лет и за это время много чего нашел. Но! Вы должны мне помочь. Если вы мне будете помогать, я найду ваши вещи. Если не будете, то найти их будет очень тяжело, практически невозможно.

– Я все понял. Сколько?

– Кхм. Я имел в виду совершенно не это. Хотя бюджет сыскного очень невелик, и деньги на расходы по розыску не помешают. Но, повторяю, я говорил не о деньгах. Знаете, как мы ищем воров? Мы их ищем по вещам. Ведь они украли ваше золото и бриллианты не для того, чтобы ими любоваться, а для того, чтобы их продать, а деньги потратить. Вы знаете, когда я бывал в Гостином, я всегда останавливался около вашей витрины и любовался выставленными там вещами. Ах, какие это были вещи! Ведь среди них не было и двух одинаковых?

– Конечно, не было, вы что? Это же не фабричные изделия для плебса. Это настоящие произведения искусства!

– Это очень хорошо. Поэтому второе, что вы должны сделать, – это составить самую подробную опись похищенного. С указанием всех примет, всех нюансов, по которым можно узнать, что вещь украдена именно у вас. Привлеките хозяев вещей и сделайте это как можно быстрее. Ну а первое, что вы должны сделать – это ответить, как можно подробнее на мои вопросы.

– Так спрашивайте скорее!

* * *

На совещании, проходившем в кабинете Филиппова, присутствовало все руководство сыскного отделения. Докладывал Кунцевич:

– Общая стоимость похищенного составляет более чем двести пятьдесят тысяч рублей. Из несгораемого шкафа украли две с половиной тысячи рублей наличными, саквояж с необработанными бриллиантами на тридцать восемь тысяч и несколько особенно ценных колье, брошей и других изделий. Из витрин и оконной выставки – две дюжины золотых часов, десяток золотых портсигаров, десятки колец, браслетов и брошек. Одного золота украдено пуд с четвертью. Большую часть похищенного Гордон брал у других ювелиров под векселя, расчет по которым должен был состояться после реализации. Самый крупный его поставщик-кредитор – известный брильянтщик Анисимов. Сегодня вечером он уже побывал в Гостином и излазил весь магазин.

– Чего искал? – спросил Филиппов.

– Я так понимаю, проверял, не Гордон ли украл у себя бриллианты.

– А вы, Мечислав Николаевич, что по этому поводу думаете?

– Это направление в розыске отбрасывать нельзя, тем более что все серебро, принадлежащее лично Гордону, оказалось в целости. Но все-таки я в инсценировку не верю. Во-первых, имущество не застраховано. Если бы Гордон задумал обокрасть сам себя, то непременно купил бы страховой полис. Получив по нему деньги, он мог рассчитаться по векселям и надеяться на дальнейшее взаимовыгодное сотрудничество со своими поставщиками. Теперь же они против него ополчатся, и больше товар под вексель дать не захотят. Ну а во-вторых, уж очень он удручен случившимся, его увезли из магазина на карете «Скорой помощи». Во время беседы с ним я притворства не заметил. Впрочем, может быть, он великолепный артист.

– А почему он имущество не застраховал, не спросили?

– Спросил, но ответа вразумительного не услышал. Но судя по тем сведениям, которые я о нем собрал, полис он не купил из-за скупости.

– Скуп?

– Чрезвычайно. Приказчиков в черном теле держит. Прекрасно знал, что дверь между его магазином и лавкой Воронова заделана кое-как, а синенькую каменщику на переделку пожалел. В пятом году, во время смуты, почти все гостинодворцы провели к себе в магазины электрическую сигнализацию, которая срабатывала при открытии окон и дверей. Гордон тоже провел. Но когда волнения успокоились, большинство проведших сигнализацию платить за ее обслуживание отказались. В результате в половине лавок она бездействует. Не платил за сигнализацию и Гордон.

– Понятно-с. Ну господа, у кого какие будут мысли?

Поднялся Маршалк:

– Разрешите, Владимир Гаврилович?

– Прошу вас, Карл Петрович.

– Благодарю. Я считаю, что надобно проверить по адресному столу всех выбывших сегодня из столицы, особо обратив внимание на поляков. Уроженцы Царства Польского славятся такими проделками, кроме того, мы недавно получили сведения о приезде в столицу целой шайки этих господ. Еще надо приказать агентам проверить меблированные комнаты, все на тот же предмет.

Филиппов посмотрел на Кунцевича:

– Что скажите, Мечислав Николаевич?

Несмотря на то что Маршалк честно пытался вникнуть во все тонкости сыска, не считал зазорным просить чиновников объяснить ему что-то непонятное и должностное превосходство свое никак не выпячивал, Кунцевич испытывал к нему глухую неприязнь.

В начале мая Филиппов задержал его после утреннего совещания.

– Мечислав Николаевич, вы, наверное, уже слышали, что у меня скоро будет новый помощник – некто Маршалк, бывший псковский полицмейстер?

– Нет, не слышал.

– Я ратовал за вас. Привел кучу доводов. И о ваших успешных расследованиях рассказывал, и о том, что вы меня уже дважды замещали и справились замечательно. Но вас не утвердили. Вы же в свое время взыскания имели. Арест отбывали, увольняли вас без прошения…

– Так это было почти двадцать лет назад! Меня с той поры ни разу не наказывали, только награждали, у меня более десятка поощрений!

– Поощрения – поощрениями, а формуляр у вас все равно замаран. Да и хлопотали за Маршалка.

– Так бы сразу и сказали.

– Я ничего сделать не мог, вы не обижайтесь.

– На обиженных воду возят, Владимир Гаврилович. А обижаться мне действительно некогда. Разрешите идти, делом заниматься?

– Ну вот…

Кунцевич ответил:

– Простите, Карл Петрович, а вы не знаете, сколько человек в день выписывается из столицы?

– Признаться нет, не знаю.

– Около пяти тысяч. В день. Это в среднем в течение года. Летом гораздо больше. А если они выписались накануне? Или выпишутся завтра? В таком случае надобно проверить пятнадцать – двадцать тысяч человек, а это – год работы всему сыскному. И потом, может, они вовсе в столице не прописывались? Приехали, поселились где-нибудь на островах у знакомого без прописки, дело сделали и уехали. Что же касается меблирашек, то это тоже, по-моему, пустая трата времени. Их в столице много, а народу у нас мало.

– Ну а вы что предлагаете? – спросил Филиппов.

– По моей просьбе Гордон предоставил подробнейшую спецификацию пропавших вещей. Его приказчики постарались. В описи не только перечислены все пропавшие ценности, не только указан точный вес металла и камней каждой из них, но весьма искусно все вещи и нарисованы. Кстати, на большинстве драгоценностей имеются отметки «З. Г.» – клеймо ювелира Гутмана, мастерская которого изготовила основную часть похищенного. С места также были изъяты воровские инструменты. Я их показал нашему главному специалисту по шниферам и их гитарам^[4]. – Кунцевич указал на скромно сидевшего в дальнем углу кабинета начальника летучего отряда Петровского. – Леонид Константинович осмотрел инструмент и сказал, чей он. Это работа некоего Андриадаки, греческого подданного, проживающего в Ярославле, Леонид Константинович там с ним и познакомился. Андриадаки раньше был отчаянным взломщиком, но сейчас по старости от дел отошел и занимается изготовлением инструмента. Первостатейный мастер, славится не только в империи, но и за границей.

– За всю Европу говорить не буду, но в Австро-Венгрии точно, – вставил со своего места Петровский.

Кунцевич продолжил:

– Игнатьев нашел извозчиков, отвозивших троицу от Гостиного двора. Грабители наняли две пролетки без ряды^[5] до Николаевского вокзала.

– Полагаете, уехали? – поинтересовался начальник.

– Скорее всего, уже уехали, но не утром и не с Николаевского. Господа эти – люди опытные. К краже готовились долго. Об этом говорит и набор инструментов, и то, что они знали о заделанной двери, и то, что ставню нарочно сломали, чтобы Воронов ее не закрыл. А на двери такой замок, который даже я за полминуты перочинным ножом открою. А раз люди опытные, то знали, что мы допросим сторожей и найдем извозчиков. На Троицу, в восемь утра, когда большинство магазинов закрыто, их у Гостиного двора два-три стоит, и все сторожам известные. Могли сделать вид, что уезжают, чтобы мы их в городе не искали. Судя по описанию сторожа Зотова, работали гости с юга – армяне, бакинские татары, греки. Задумали и исполнили все блестяще: в предпраздничной толчее незаметно сломали ставень на двери в писчебумажном магазине, для этого достаточно петлю аккуратно фомкой поддеть. Вечером, после ухода Воронова, открыли лавку и затаились в ней до закрытия всего Гостиного двора. Ночью они разобрали стену в том месте, где раньше была дверь. Ограбили магазин, и утром, как только открыли двери галерей, ушли. Рассчитывали, что в Троицу в лавках никого не будет и кражу обнаружат только завтра. Если бы Зотов дверь не подергал, мы бы с вами сейчас не здесь сидели, а продолжали бы праздновать. А за сутки из столицы уходит несколько десятков поездов и пароходов. Да и доехать за это время можно аж до Берлина. Но мне кажется, что, несмотря на то что кража обнаружена сразу же, раскрыть ее «по горячим следам» не удастся. – Чиновник для поручений вздохнул: – Нам известен состав шайки – трое мужчин южной наружности. Я думаю, действовать надобно как обычно: с описи снять копии, с рисунков – фотографические снимки, немедленно разослать их по всем банкам, ломбардам и крупным ювелирным магазинам не только обеих столиц, но и всей империи. Дать надзирателям поручения послушать, что говорят о краже понизу. Послать кого-нибудь – я предлагаю Игнатьева – в Ярославль, к Андриадаки. Ну и ждать. Вещи рано или поздно всплывут.

Филиппов побарабанил пальцами по столу:

– Лучше бы рано. Мне уже телефонировали из разных высоких мест. Мечислав Николаевич, земля ваша, вы этой кражей и занимайтесь. Все, что сказали, – исполняйте. Алексей Иванович, – обратился Филиппов к делопроизводителю, – готовьте циркуляр о розыске вещей, всем чиновникам – напрячь надзирателей и агентов. Пусть обратят особое внимание на мазуриков с юга и на поляков, их мы все-таки со счетов сбрасывать не будем. Игнатьев пусть готовится в Ярославль, получает командировочные. За работу, господа.

* * *

Андриадаки молчал. Не отпирался, не выдумывал разных историй, а просто молчал. Не отвечал ни на один вопрос. Игнатьев бился с ним три дня, потом, поняв, что старого вора разговорить никакими средствами не удастся, плюнул и вернулся в Питер. Сведений снизу получили минимум. «Обчество» шептало, что греки неплохо поднялись. Но что за греки и где их искать, выяснить не удалось.