Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга первая

Глава седьмая. Утро царя

Едва стало ободнять, а царь уже давно лежал с открытыми глазами. Чахлый, белесый, холодный свет проникал сквозь узкое оконце в низкую, темную горницу. Странно, однако, высоченный Петр почему-то любил приземистые, узкие помещения. Возможно, в них он чувствовал себя еще громаднее, еще весомее, еще значительнее. А возможно, сии помещения напоминали царю застенки, где он испытывал особое наслаждение.

В комнате душно, темно, вонько, как в берлоге; пахнет чем-то кислым, табачищем, вчерашним вином и водкой, вчерашней же закуской – крестьянин сказал бы кормом. В общем, привычно. Один из немецких держателей гостиниц как-то сказал, что с русского царя и его свиты надобно брать на шесть месяцев вперед, потому как после них полгода никто не хочет селиться в нумера.

Царь же чувствовал себя в привычной рабочей обстановке. Беда таилась в другом: не хотелось вставать. В такие сиротливые, беспросветные утра приходили такие же безрадостные мысли и настроения. Зачем вставать? Что хорошее принесет сей тусклый, печальный день? Все хорошее осталось в прошлом. Впереди только хвори да недуги, да бесконечная борьба, чтобы продолжить сию нищенскую жизнь. Несчастье то пришло со времени тяжелой, смертельной болезни в 1715 году, выдюжить тогда удалось, но жизнь стала унылой и бесцветной. Петр себя подбадривал: то возраст, болезни, ничего не попишешь, надобно бороться с хандрой, но бороться становилось все тяжелей. Конечно. и возраст, и болезни – все так, но было и нечто другое, пугающее более всего – царь чувствовал, что теряет вкус к жизни, появилась телесная усталость, тянуло все больше отдыхать, а душе отдыхать не хотелось, этого не принимал и его деятельный ум; дело помогало убегать от тяжких, гнетущих дум.

Вот и теперь Петр знал, что за окном непогода, ветрено, сыро, зябко. Когда-то сие только подстегивало его, бодрило, стремило вперед наперекор всему, а теперь не хотелось двигаться. Лекари признали у него болезнь почек, а почки зело не любят холода, стылости. Им подавай платок шерстяной, грелку, да и в тепле они не шибко стараются. Выпороть бы хорошенько сии почки, да не выпорешь. Опять надобно ехать на воды – пропади они пропадом! Малую нужду невозможно справить нормально: надобно применять катетер – длинную серебряную трубку, чтоб испустить мочу. Адская боль! А что делать? Не помирать же. Сейчас придет лекарь. Будет мучить. Сам себя пытаешь ежедневно. Как тут ни позавидуешь молодым своим денщикам – резвятся, как дети? когда государю невмочь.

Неожиданно мысль опять наткнулась на Алексея – сына. Кольнуло в груди, как иглой. Мерзавец! Негодяй! Ишь, что натворил! Отец от него помощи ожидал, а вышла одна вражда. От негодования Петру стало душно, он заворочался под тяжелой шубой. Орлов, заслышав скрип постели, сторожко приподнял голову, ожидая приказаний. Но таких не последовало, царь продолжал беситься в одиночку. Щенок! С кем решил тягаться? Да я тебя…– царь скрипнул зубами, – в порошок, в пыль изотру, по стене размажу. Позорить меня на всю Европу вздумал!? А прикидывался христосиком. Ну, ужо я тебе покажу! – опять ворочался Петр, вздыхал тяжко, пугая обоих денщиков. Ни черта не получилось из Алешки помощника. Да и как могло получиться, ежели с самого начала все пошло сикось-накось.

Сперва была одна досада: самому еще и восемнадцати не было, а уж сын пищит. Да еще и от кого? – от сразу опостылевшей жены с ее церковным смирением, с ее мамками-няньками, обветшалыми теремами, сказками, молитвами беспрестанными, с понятиями, как должно вести себя царице, царю; с ее стремлениями увести его в Берендеево царство старины, с ее ласками – фу!– обязательными, как щи к обеду, да приправленными сверх того всякими условиями: в баню сходи, тщательно помолись, ногти обрежь, благовониями обдай – пока все исполнишь и желание пропадает. Оно, быть может, и правильно, да надобно же время знать, скажи заранее, а не тогда, когда приспичило. Вот Анька Монсиха из Немецкой слободы! Та, стерва, умела такое, что только в книгах писано, что давал читать Лефорт из греческой истории о всяких там гетерах и одалисках. Те без предварительных условий умели выделывать в постели всякие вычуры, хоть и жили полторы тысячи лет назад.

О, как хотелось бежать из тех хором и горниц с их удушливым, спертым воздухом, пропитанным византийским, изощренным коварством, сплетнями и бездельем! Как хотелось на волю, к новым, открытым, радостным лицам, к просторным комнатам, обставленным просто, но удобно; к свежим, необычным мыслям, к неизвестным приборам, инструментам из другого нового мира.

Потом, много позже, он, конечно, понял, что и в сих просторных комнатах тоже много коварства, душевной грязи и подлости, но сие было потом. А тогда…тогда Немецкая слобода казалась чудесным сном из детских сказок, единственно правильным, единственно верным устройством жизни, к чему предстояло идти и идти. А его вновь и вновь тянули в прошлое, к отжившим, как тогда казалось, традициям, обычаям, ведущим свой отсчет со времен Владимира Красно Солнышко или от быта татаро-монгольских мурз.

Посему он и не взлюбил с самого начала Евдокию, а потом и Алешку. Когда к нему принесли в пеленках нечто красное, дрыгающее ножками, пищащее, с закрытыми глазками, Петр почувствовал одну лишь брезгливость и обузу, связывающую его по рукам и ногам. На дворе юного царя ждали Лефорт с Алексашкой Меншиковым, чтобы отправиться на ассамблею в Немецкую слободу, а здесь какие-то пеленки, отцовские обязанности. Нет, никаких семейных обязанностей он на себя возлагать не желал. Есть Немецкая слобода, есть армия, есть флот, стрельцы поганые, то и дело бунтующие и которых надобно вешать и казнить. Есть Анна Монс – великолепная иностранная красавица. Всех прочих к черту!

–Ваше величество, чего желаете? – спросил на всякий случай Орлов, слыша глухое бормотанье под шубой.

Царь не ответил, лень было даже наказывать сего нарушителя, что без разрешения лез с вопросами. Опять душило горло, опять пекло по середке груди. Так происходило почти каждый день с тех пор, как сын пропал. Доктора уговаривали не тревожиться понапрасну, оттого якобы сгущается кровь, начинают болеть внутренние органы. Да как тут не тревожиться?

Нашелся человек, который не убоялся его гнева – уже то одно страшило царя – а там могут найтись и другие. Нет, такого спускать никак нельзя. Вот и не волнуйся после такого! Ездил недавно на знаменитый бельгийский курорт Спа, пил дрянную воду – ничего не помогло. Лекари мяли ему чрево, да в одном месте так надавили, что царь взвыл от боли, в глазах потемнело. Он вскочил, матерился на чем свет стоит, грозил всех перевешать за незнание дела, требовал: делайте, что хотите, но чтоб не было боли.

Боль Петр переносил плохо. Ему дали морфий, и царь понемногу успокоился. Но ведь на морфии много не протянешь, он сам дохтур и знает, что сие такое. Токмо предсмертным больным дают морфий, а ему еще хочется пожить, ох как хочется, несмотря на всю хандру и хвори. Так страстно хочется, что и не передать словами.

Чтобы поскорее вылечиться, Петр стал пить минеральную воду ведрами заместо стаканов. Лекари, прознав про то, схватились за голову, да и сам русский царь почувствовал себя худо. В первый раз оказалось, что быстро и много – сие не всегда хорошо. И опять в своих бедах царь винил сына. Чертов Алешка, убить тебя мало; чтоб ты сгинул раз и навсегда из моей жизни, чтоб не тратить драгоценные капли оставшейся жизни на всякую дрянь.

Во рту будто коты наделали. Бок опять болит. Кости ломит – спасу нет. Проклятая погода – когда она кончится?! То ли дело – наш северный морозец. Любую хворь снимет, ежели хорошо одет, да еще чарку опрокинуть. Лекари чарку категорически запрещают, надобно прятаться, ежели выпить хочется. Вот тебе и царь, вот тебе и власть! Лекаришко захудалый предписывает тебе – царю! – как себя вести, что есть и пить. Тьфу!

На душе накопилась кислятина и никуда не уходит, а печет и печет нутро – и чем больше думаешь, тем больше печет. Нет, явно пора вставать. Петр уже хорошо изучил свой организм. Надобно решительно встать, излить на кого-нибудь запас ночной желчи, а далее все пойдет, как обычно. Сей смутьян не даст жизни, пока его не словишь. Со дня на день приедет Веселовский. Ушлый прохвост и проныра, но постоянно доставляет нужные сведения, мастеров, новые инструменты. Незаменимый, наинужнейший человек. Сейчас на него последняя надежда. Да еще генералу Вейдле надобно написать. Его корпус стоит в Мекленбургии. Старый, плешивый, но верный служака, знаемый еще со времен первого Азовского похода. На него можно положиться, он сделает все по-умному и не разболтает попусту.

Не в силах более лежать, царь откинул шубу, свесил длинные, худые, волосатые ноги с маленькими не по росту ступнями, тяжело сел на кровати. Зевнул, почесал грудь в густых зарослях волос, уже начинающих серебриться, потянулся, готовясь встать, и опять продолжал сидеть, что было удивительно даже для нынешних денщиков. В голове шумело, дышалось трудно, царь попытался резко встать, но голова закружилась, его шатнуло, и Петр опять присел на кровать. Настроение с самого утра испортилось, ничего хорошего будущий день не сулил, как и все недавно прошедшие, как, наверное, и все предстоящие.

Такая нездоровица с ним уже случалась не раз, особенно после перепою. Петр уже знал, как с той бедой бороться. Посидел, свесив голову с всколоченными сальными космами и большой проплешиной на маковке, которую уже не покрывал и ночной колпак, что особенно было досадно с женщинами, затем поднял отяжелевшее, обрюзгшее лицо и глухо рыкнул:

–Ванька!

Денщика мгновенно сдуло с печи, и он предстал пред ясны очи. Царь хмуро, но без ожесточения глянул на него, отметив румянец на щеках, и подумал: »У него все впереди, а я свое здоровье просрал». Денщик стоял перед государем ни жив ни мертв, боясь даже моргнуть, Он знал, что теперь – самые тяжелые минуты в услужении. Петр тоже молчал, то ли думая о своем, то ли не решаясь встать, то ли нарочно медля, наслаждаясь трепетом молодого офицера.

–Ну и что ты стоишь передо мною, аки столб? – с коварной ленцой спросил Петр, с той ленцой, с какой кот забавляется пойманной и полумертвой мышкой. Потом вдруг поднял голос выше:

–Помоги встать.

Орлов услужливо подставил плечо. Царь оперся на денщика, медленно-медленно поднялся, выпрямился, постоял, прислушиваясь к себе: не шумит ли голова, не качает ли тело, потом косолапо, по-медвежьи прошелся по комнате. Самочувствие было сносное.

Царь неспеша натянул штаны, затем потянулся за чулками. Понюхал. Они подванивали. На одном из них образовалась большая дыра.

–– Подай другие, – коротко бросил царь.

–– Нету, Ваше величество. Вчерась последние выкинули по причине полной износки. Латать и штопать уж нет никакой возможности.

–– Тогда скоро зашей сии.

Орлов стал торопливо и неумело зашивать царские чулки. Несколько раз больно уколол палец. Петр нетерпеливо ожидал, поглядывая на куранты. Потом всердцах сказал:

–– Ты так до обеда будешь зашивать. Давай сюда иглу и нитки. Ничего не могут делать толком. Издам указ, чтоб записывали в службу с шести лет. И пускай родители готовят. Иначе порка и одним и другим.

Царь нашел записную книжку, сделал запись насчет чулок и указу. Потом зашил дырку, еще раз понюхал, махнул рукой: мол, ничего, на сегодня сойдет, не впервой. Натянул. Чувствуя боль в спине, завязал на животе шерстяной вязаный жилет, поднесенный фрейлинами ко дню рождения, сверху надел байковую поддевку, взял с ночного столика гребень, лежащий рядом со вчерашней закуской, расчесал несколькими движениями волосы, угрюмо глянул на Орлова:

–– Почто стоишь, сукин сын? Тащи завтрак с графином.

Денщик испуганно замялся, не зная, что говорить.

–– Ваше величество, лекарь велел не подавать водку.

Петр мгновенно вспыхнул:

Что-о?! Не подавать? А ну лекаря сюда.

Через некоторое время вошел запыхавшийся, совсем еще молодой лейб-лекарь Блюментрост с каплями пота на широком бугристом лице.

–– Вызывали, Ваше величество?

–– Да, вызывал. Кто тебе, е мать… разрешил отменять мою волю? – с места в карьер начал кипеть царь. – Кто ты здесь такой? Да я тебя самого в порошок лекарский изотру и выкину на ветер. Он запрещает! Твое дело рекомендовать, советовать, помогать, наблюдать за здоровьем государя, но не запрещать. Ты понял ?

–– Ваше величество, я … я … и советовал… а они неверно понимают.

–– Они – дети малые, неразумные. Верят тебе, дураки. Думают, что ты всесильный. А ты, как и все лекари, ничего, окромя своей латыни, толком не знаешь. Я по твоему совету в Спа неоднократно лечился, воду пил ведрами. И что? Вылечился? Хрен с маком. Сегодня встал, все болит: сердце, печень, почки, спина. А он здесь командует. Кем? Царем!

Лекарь слабо защищался:

–– Ваше величество, надо менее волноваться, строже соблюдать порядок приема питания, тогда и здоровье поправится. И воду пить ведрами не полагается, Ее надобно пить небольшими порциями, как еду, и постоянно. Сие называется щадящий режим.

–– Плевал я на твой щадящий режим, – продолжал бесноваться Петр. – Сколько его ни соблюдай, а толку мало. Я тебя предупреждаю в остатний раз: никому не приказывать и не давать указаний категорических. Токмо мне и токмо в рекомендательном виде. А иначе будешь бит батогами, как и все остальные. Мне водка помогает лучше всех твоих порошков и микстур. Тебе отлично ведомо, что я сам лекарь. И не лезь, когда тебя не просят. Ступай, пока цел.

Бледный Блюментрост поспешно вышел и встретился в коридоре с Орловым, который нес медный поднос с хлебом, салом, соленым огурцом, двумя большими луковицами и с графином водки. Лекарь проводил все это скептическим взглядом.

Петр залпом опрокинул чарку, затем другую, закусил огурцом, потом стал жевать сало с луком и хлебом. С полным ртом приказал:

–Убери то, – царь показал на вчерашнюю закуску,– и скажи Румянцеву, пусть несет чай, крепкий, с лимоною.

Денщик, печатая шаг, степенно вышел. Через некоторое время дверь резко отворилась, и вошел Румянцев с подносом, на котором дымилась большая оловянная кружка с чаем. Царь в это время что-то записывал, продолжая жевать. Видимо, денщик своим появлением сбил царя с важной мысли. Петр непроизвольно вздрогнул и гневно обернулся:

–Ты зачем суешься своим рылом, не спросясь? – рявкнул Петр.

–Дак … я … чаю, – запинаясь, залепетал Румянцев.

–Тварь! – загремел государь. Голова его мелко затряслась, скулы задергались, что служило признаком крайнего гнева. –_Давно я вас не учил. Разболтались! Государь думает – ты понимаешь, мразь, что сие значит?

–Так точно, Ваше величество.

–Понимаешь и прешь?

–Понимаю, что глуп, Ваше величество. Кто ж мысли государя может понимать? – Кружка на подносе крупно дрожала. Горячий чай проливался в сапог, но Румянцев терпел.

Царь схватил палку из тяжелого палисандра и принялся с ожесточением колотить офицера. Тот стоял прямо и держал поднос из последних сил. Все руки его были в кипятке.

–Ставь к херам поднос! – крикнул Петр и бросил палку в угол. Румянцев, словно ничего не случилось, поставил красными руками поднос, развернулся и чеканным шагом пошел к двери. Только выйдя, он скривился от боли и стал лихорадочно снимать сапог. Нога тоже оказалась красной.

–Будь напоготове! Я еле жив, – шепнул Румянцев Ивану, морщась от боли и раздумывая, что делать.

Позавтракав, ежели можно так сказать, царь принялся опять строчить указы:

как варить пеньку. Как руду искать и пробовать. О заведении китовой ловли. О присылке французских ведомостей. О выписке в Россию образца английского гроба.

Через некоторое время в дверь осторожно постучали:

–Ваше величество, позвольте войти.

Петр милостиво кивнул головой. Вошел Алексей Васильевич Макаров – тайный кабинет-секретарь царя, чернильная душа, живое воплощение чиновничьего крапивного семени. Средних лет, уже обремененный тучным животом, с важной сановной миной на суровом толстом лице, без бороды, но с усами, носатый, одетый в черный сюртук, будто католический поп, личный секретарь государя производил впечатление неприступной крепости.

Сие нравилось Петру, было в его стиле. Родом Макаров происходил из потомственных думных дьяков, знал греческий, латынь, немецкий, понимал по-английски и по- французски. Мелких взяток не брал. Застегнутый, как говорится, на все пуговицы, неразговорчивый, Алексей Васильевич скоро стал незаменимым человеком для государя. Он был при Петре безотлучно. Столько знать о царе, сколько знал Макаров, могли только Меншиков да Екатерина. Но Макаров умел молчать и ничего не требовал взамен, чего нельзя было сказать об упомянутых особах. Узнать что-то о государе у Макарова было невозможно.

Впоследствии Алексей Васильевич напишет воспоминания о царе, которые приобретут широкую известность не только в России, но и во всей Европе. В сих воспоминаниях Макаров не изменит себе, в них не будет ничего о реальном Петре, зато много всяких побасенок о царской добродетели и храбрости. Сии побасенки пойдут в народ, обрастут невероятными подробностями и превратятся в народные сказания и легенды. Они, в свою очередь, будут кочевать из одной книги в другую и не только в развлекательные, но даже в сугубо научные, исторические.

Сейчас же Алексей Васильевич имел вид смиренный, внимательный, рабочий.

–-Доброе утро, Петр Алексеевич, – сказал он почтительно.– Как спалось нынче?

–– Как спалось? Херово спалось, – почти дружески ответил Петр. – Разве с вами тут поспишь спокойно? Каждый норовит ужалить побольнее каким-нибудь сообщением, от которого не скоро уснешь.

–– Вроде бы никакие ужасные сообщения не поступали, – мягко сказал Макаров.

–– Это к тебе не поступали, а ко мне поступили, да такие, что вторую ночь глаз не смыкаю,– Петр устало вздохнул.

–– Какие будут распоряжения, Петр Алексеевич?– рабочим тоном спросил Макаров, стараясь побыстрее соскользнуть с неприятной для царя темы.

–– Вот,– Петр размашисто подвинул секретарю кипу бумаг,– возьми, я почту тут расписал, да кое-что вечером набросал по-черному. Оформляй указами, причеши, как ты умеешь.

–– Будет исполнено, государь,– с готовностью произнес Макаров, складывая бумаги в пустую папку, специально для этого приготовленную.

–– Меняй буквы, слова, абзацы, но чтоб дух мой в указах сохранялся,– продолжал беззлобно брюзжать Петр. – В который раз тебе сие говорю. Иногда все гладко на бумаге, а дух указу ушел. Так чтобы такого впредь не было. Особливо поработай над последним указом. Ни детей, ни дворян не жалей, не убирай твердые пункты.

–– Все будет сделано по-вашему, Петр Алексеевич, – с готовностью ответил Макаров.– Я тоже кое-что наработал вчера. Предлагаю на подпись. – Он раскрыл другую папку и стал подавать царю бумагу за бумагой на подпись. Петр одел полюбившиеся ему железные очки – подарок саксонского кюрфюрста – и стал внимательно читать, затем подписывал, налагая резолюцию, иногда довольно пространную. Несколько бумаг он воротил.

–– А сие что? – вдруг вскинулся Петр, пробежав глазами очередную бумагу.—Я же несколько дней назад завернул ее. – Он поднял глаза на Макарова, сразу побледневшего.– Не мытьем так катаньем хочешь взять? Так не пойдет, дорогуша. Кого протежируешь?

–– Да никого, Петр Алексеевич. Вы повелели подработать – я и подработал.

–– Ты меня в дураки не шей, любезный, – голос государя построжал.—Никаких заданий на подработку я тебе не давал —хорошо помню. Не балуй, ох не балуй, Алексей. Того и гляди окажешься в Тайной канцелярии, а там начистоту все расскажешь. – Петр продолжал читать.—И сия бумага тож несколько раз курсирует. Что не подписал – сдай в архив. Коли понадобится, я востребую, – сказал государь коротко и примирительно. Макаров молча и торопливо стал складывать документы в папку. Алексей Васильевич знал: все, что ему надо, он все равно исхитрится подписать. Петр несколько нервно следил за этой процедурой, барабаня пальцами по столу. Он не считал нужным что-то еще уточнять. Их работа была настолько слаженной, что не требовала дополнительных указаний. Вот за то и ценят начальники таких подчиненных. Их всегда бывает немного, и они часто делают славу их хозяевам.

Государь был уверен, что Макаров сделает все, как надобно. Алексей Васильевич умел причесывать царские мысли, часто дописывая то, что только предполагал царь написать, что только роилось в его многотрудной голове, никак не оформляясь в стройные мысли. А Макаров умел их вывести на бумагу, уложить в складные строчки так, что Петр, читая свой очередной указ, восхищался и недоумевал: неужто он, царь. писал собственноручно сей проект, написанный столь искусно.

–– У тебя все? – не выдержав, спросил царь.

–– Так точно, Петр Алексеевич,– поспешно засовывая последний лист, ответил секретарь.– Можна идти?

–– Подожди, Алексей Васильевич, – остановил его Петр.—Поговорим еще немного. Знаю, ты молчун, и сие останется между нами. У меня нету больше сил носить в себе такую новость.

–– Что за новость, Петр Алексеевич?

–– Новость такая, что даже не знаю, как сообщать о таком. – Петр надолго замолчал, сложив руки замком на животе. Он до последнего колебался говорить или не говорить ошеломившую его новость секретарю, от которого он не скрывал важнейших государственных тайн и личных секретов. Наконец решился. – Так вот, Алексей Васильевич, что я тебе скажу: единый законный наследник российского престолу исчез, как вор, как тать, растворился в Европе.

–– Да неужто возможно такое? – оторопел и сам многоопытный Макаров.

–– То-то и оно, что возможно, – со вздохом сказал Петр. – Я ума не приложу, как объявить сие Европе. Будущий государь сильнейшего государства сбежал от своего отца! Уму непостижимо! Выходит, или отец – слабак, или сын – дурак. И то и другое – позор для России. Думаю, надо сего зайца изловить, а потом уж посмотрим, что с ним делать далее. Причем сделать сие надобно незаметно, по-семейному, без всякой огласки. Знать об этом должно как можно меньше лиц. Что ты думаешь по сему случаю?

Макаров задумался, на лбу пролегла глубокая складка. Видимо, в его черепе вертелись десятки ответов, но важно было не прогадать. Алексей Васильевич своего тезку недолюбливал, но ведь ответ надо было давать отцу царевича, а кто может понять чувства отца?! И все же Макаров глубоко знал Петра и ответил, хоть и уклончиво, но достаточно ясно:

–– Мне представляется, что надобно установить тщательное наблюдение за всеми дорогами иностранными. Ежели пойдут расспросы из столиц, можно сказать, что сие дело семейное; мол, отец печется о безопасности сына, пытается уберечь его от европейских соблазнов, потому и хочет знать, где он обретается. Можно также говорить, что разыскивается некий самозванец, больно похожий на царевича. Мошенник наносит большой вред облику царевича и должон быть схвачен и доставлен в Россию.

Петр слушал очень внимательно. Макаров попал в точку.

–– Я примерно так и рассуждал, – заключил государь. – Будем использовать обе методы, как будет сподручнее при случае. Ступай, работы у тебя много. И помни, что я тебе сказал перед тем.