Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга первая

Глава шестая. Юпитер сердится…

Амстердам. Поздняя осень 1716 года. Она и в Голландии скверная. Дождя нет, но водяная пыль стоит в воздухе, ее нельзя назвать даже изморосью: просто воздух перенасыщен влагой, и она, как пот, проступает наружу. Дали не просматриваются, а висит перед глазами голубоватая пелена, как будто у человека что со зрением. Кареты, повозки, кибитки, телеги забрызганы грязью и выглядят неряшливо даже здесь – в опрятной Голландии.

К вечеру городские толпы редеют, все торопятся домой, к теплым, уютным камелькам, где можно отогреться и с удовольствием пропустить кружку-другую доброго пива.

Вот и ночь. Законопослушные горожане давно уже дома, ужинают, беседуют, рукодельничают и готовятся к заслуженному, спокойному почиванию. Один за другим гаснет свет в обывательских домах, город погружается в осеннюю, тихую дрему, нарушаемую лишь криками из ночных кабаков и притонов да перекличкой ночных вооруженных караулов.

В такую ночь добрый хозяин не выгонит даже собаку из дому. Каково же остаться наедине с озябшей осенью, голыми деревьями, с черными ветками- обрубками, сквозящими на фоне желтой чахоточной луны; со стылым, напористым ветром, от которого можно задохнуться, выглянув из кареты; который раздевает тебя до нитки, до гусиной кожи, пронимает все твое нутро, несмотря на то, что ты одет в лисью или медвежью шубу. Большой должна быть нужда, чтобы заставить человека покинуть свой кров в такую непогоду и ненастье.

Но есть, есть причина торопиться одинокой карете. Великий, всепоглощающий, беспощадный страх до испарины, до нервной икоты, до стука в висках гонит Адама Веселовского из великолепного, теплого, уютного венского дворца, от молодой красавицы- жены в сию ночную темень, скользоту и опасность – страх опоздать, прогневить безжалостного властелина своего, щедрого на расправу и часто ищущего повод для нее.

«Зачем велел ехать так срочно? Неужто пронюхал что? Не может того быть! Все делалось чисто, шито-крыто, комар носа не подточит. Тогда почему же? Никаких военных действий нет, и не предвидится, никаких тайных переговоров в ущерб России не ведется – зачем же тогда сия спешность? А может, шпионы все-таки что-то пронюхали? «Выезжать, не медля ни минуты по прочтении. Петр». Зря такие записки не пишутся. Ох-хо-хо, опасное, хлопотное дело – служить русскому царю. Что же все-таки случилось? Жаль, что не успевает сегодня. Знает Адам Павлович, что царь работает допоздна, но заявиться заполночь – сие уж слишком. Царю может не понравиться такая беспардонность. Придется до самого утра исходить страхом».

А в окошке небольшого купеческого дома вблизи амстердамского порту, где расположился Петр, до глубокой ночи горел свет. Самодержавный властелин огромнейшей страны, которую сам называл не страной, а частью света, и невзрачный купеческий домишко! Фантасмагория какая-то! Но нет. Самодержец считает, что он так велик, что может себе позволить подобное самоуничижение. Наоборот, сие должно показывать, как многолик и доступен, аки Христос, русский наместник Господа на земле, сей помазанник божий.

Царь любил Амстердам и, представляя в ночных мечтаниях свой Парадиз– будущую столицу, видел ее похожей на сей шумный, богатый, веселый, открытый всем ветрам, трудолюбивый, чистый город. Здесь всегда было много воздуху, свету, простору, бодрящей свежести, дельной суеты. В порту стояло множество так любимых его сердцу пузатых кораблей с высокими бортами, трепались на ветру полотнища парусов, флаги самых разных, подчас неведомых стран. Здесь не надо было осматриваться, кто у тебя впереди или сзади, или сбоку. Здесь никому не было дела до другого, не надобно было ежеминутно ждать подвоха со стороны подельников, здесь все были настоящие, без подвоха. Здесь можно было после трудного дня беспечно посидеть в пивной, не боясь диких пьяных выходок: матросня, охочая подраться, собиралась, обычно, в самом порту, не утруждая себя поисками более надежных мест и осмотром достопримечательностей.

Здесь покупали с первых рук, прямо в мастерской, изделия знаменитых амстердамских ювелиров, художников, мастеров по дереву и стеклу. Петр любил сей город еще за то, что он был общеевропейским городом, и никому, практически, не принадлежал, окромя своих граждан. Здесь велись тайные переговоры, заключались сделки на огромные суммы, брались кредиты от имени государств, покупались и продавались громадные партии товаров, и все то без опасения попасть в тюрьму по прихоти какого-нибудь европейского монарха, что нередко случалось в других городах. В Амстердаме никто не менял на ходу старых правил, налогов, банковских ставок, цен на продаваемые товары. Ежели что-то и менялось, то о сем заранее извещалось на городских афишах. Удивительно, что, царь, пользуясь всеми преимуществами вольного города, не спешил устанавливать такие же порядки в собственных городах-портах.

Петр поначалу постоянно снимал удобный купеческий дом, а потом и вовсе выкупил его. В отсутствие царя здесь поселялись русские купцы, гости посольства и те, кого царь направлял на учебу, пока они не найдут работу и кров. Свита царя состояла из взвода преображенцев для охраны, секретаря, четырех денщиков, повара, лекаря и часто метрески, то бишь наложницы из молоденьких фрейлин, которых он менял по разу на месяц. Но в последнее время метрески не появлялись ввиду ухудшения здоровья государя. Сие обстоятельство зело портило настроение Петру, однако приходилось мириться, потому как свое здоровье царь ставил намного выше всяких там метресок и связанных с ними удовольствий. Лекарь квартировал в посольстве, мотивируя сие тем, что ему необходимо готовить снадобья в отдельной комнате. Тайная же причина заключалась в том, чтобы быть подалее от бесноватых выходок царя.

Из Амстердама было очень удобно сноситься со всеми монаршими домами Европы, со всеми своими резидентами– так назывались послы – а также со своей собственной столицей Санкт-Питербурхом. Недалеко было и до армии, что квартировала в Мекленбургии – нынешней Польше.

Но бывало несколько недель в году, когда Амстердам казался непригодным для проживания городом. Тогда стояла над ним промозглая, студеная погода с острым, проникающим всюду ветром, раздевающим тебя до нитки. Никакие куртки на меху, никакие тулупы, даже шубы не спасали. Волны гнали серую, свинцовую воду с моря; она заполняла все заливы, все каналы, плескалась у порога многих домов. На людей тогда находила хандра, тоска, ломота, горло душил сухой кашель, сильнее стучало сердце, и чаще случались сердечные приступы.

Петр знал, что сейчас в его любимом Амстердаме именно такая погода и что надо бы поберечь себя – годы давали знать! – и совсем уж собрался домой, но тут дело особой, как он считал, важности, вынудило царя задержаться к собственному неудовольствию и к неудовольствию всей челяди. К тому же надо было добиваться кредита для армии, что стояла неподалеку и уже несколько месяцев не получала жалованья, да и с харчами случались перебои все из-за тех же денег, вернее отсутствия таковых. Все то возбуждало глухое недовольство и ропот среди служивых. А царь пуще всего боялся того ропоту, зная не понаслышке, что это такое еще со времен стрельцов. Все вместе мало способствовало лечению, которым царь занимался почти весь 1716-тый год. Окончательно испортило настроение царю весть об исчезновении царевича Алексея Петровича. Алешка! Стервец! Вот кто сидел занозой в его сердце и не давал спать по ночам.

Конечно, Петр уже через неделю после исчезновения сына понял, что тот сбежал, но все же теплилась надежда, что Алексей по молодечеству решил покутить, поколесить по Европе или же остановиться у какого-нибудь ученого мужа, чтобы поговорить с ним на философические темы. Но прошло более двух месяцев, а сына все нет, как сквозь землю провалился. Значит, все-таки сбежал.

Боже мой! Срам-то какой! Российский царь, армия которого громыхает сапожищами по всей Европе-матушке и наводит страх на европейских политиков, победитель шведского грозного Карлы, вдруг ищет собственного сына, который от него сбежал! В глазах просвещенной Европы, какому надобно быть тирану, чтоб такое могло случиться с наследником престола могущественной страны! Какой позор! Немедленно разыскать уничтожить, разорвать на куски изменника, государственного преступника! Неужто не понимает, обалдуй, что сие есть не семейное дело, а дело державное.

Выходит, напрасно дрожат европейские монархи, не так страшен черт, как его малюют, вон даже сын его не слушается. Кровь закипала в жилах царя при сих мыслях. Он все еще не мог до конца понять, как такое могло случиться, что сие все значит, как сей засранец посмел его – царя и отца – ослушаться. Неужто опять заговор? Ежели так, то сие пострашнее всех прежних заговоров, здесь сам наследник участвует, и надобно признаться, Алексей способен возглавить бунт против собственного отца. Эдакий новоявленный Аввесалом.

Неотвязные мысли лезли и лезли в голову, как ненасытная, неистребимая саранча, и не остановить ее никакими гренадерами у дверей, никаким взводом и даже целой армией. Ничего так не боялся российский божок, как сих проклятых мыслей и долгих, невыносимых в своей протяженности одиноких ночей с их кошмарами и явными до ужаса видениями прошлого. Потому и оттягивал Петр Алексеевич до последней возможности пугающие минуты отхода ко сну, чтобы разом забыться и не видеть ничего до утра.

Вот и ходил маятником по комнате, иногда завистливо поглядывая на своего денщика Ивана Орлова, беззаботно, молодо посапывающего на огромной изразцовой печи. »Хозяин мается, – мрачно раздумывал Петр, – а слуга, как ни в чем не бывало, дрыхнет. Хорошенькое дельце!», хотя сам разрешил прикорнуть денщику.

–Ванька! – тихо, для проверки, позвал царь.

Голова, как заведенная, быстро поднялась.

–Ась, Ваше величество? – сна, как не бывало.

–Я-тте дам «ась». Ты зачем, подлец, спишь? Я тебе прикорнуть позволил несколько минут, а ты что?

– Бодрствую, Ваше высочество. Токмо глаза прикрыл. Ну и придремнул слегка, –добавил денщик, видя, что от правды некуда деться.

–Я–тте покажу чуточку, а ну слазь.

Юный офицер проворно соскочил с печи и вытянулся во фрунт.

–Чтоб тебе легче было дежурить, ходи строевым шагом.

–Будет исполнено, Ваше величество.– отгорланил Ванька и стал печатать шаг от стены до стены.

Под мерный топот сапог царь продолжал свои невеселые думы.

–Я для чего приставил тебя к себе, дурья твоя башка? – вдруг спросил Петр.

–Не могу знать, Ваше величество, по глупости своей,– отчеканил Орлов, продолжая шагать.

–Верно отвечаешь, – сказал царь. – Никогда не вздумай щеголять ученостью. Сие хуже всякого пьянства, ленности, бабства и даже трусости. Начальство должно чувствовать себя умным в твоем присутствии, иначе у него исчезает уверенность отдавать приказы, а сие смерти подобно. Дураки более нужны умникам, чем умники дуракам или другим умникам – запомни крепко сие. Я вас беру, чтоб научить усердной службе. А вы, чтоб учили других без всяких послаблений и с решительной твердостию.

–– Так точно, ваше величество, с решительной твердостию, – радостно вскинулся Орлов, уже усвоив, что лесть никогда не помешает.

–– Молчи, дуралей, и слушай, – продолжал царь, следуя своим мыслям.– После умничанья самое неразумное – то жалость и доверчивость. Сие надобно истребить напрочь в своей душе. Никого никогда не жалей. Поступай, в первую голову, так, чтобы было выгоднее отечеству и, следовательно, тебе. Ни на кого не обращай внимания – пусть хоть дохнут, ежели противятся государственной воле. Ежели каждому будешь стараться угодить – пиши пропало.

–– Будет исполнено, Ваше величество.

–– Попробуй не исполнить, – мельком буркнул Петр, скорее для себя, и продолжал мысль. – Человек есть ложь, сказано в библии. Так оно и есть на самом деле. Люди лживы, наглы, умеют подлаживаться, умеют выставить сто резонов, зачем им надобно помочь, войти в положение, простить их и тому подобное. Не позволяй себя дурачить, иди строго по своему направлению. Не доверяй никому по тому же правилу и причине. Ежели есть любая возможность – проверь, будь то мать, отец, брат, жена, сын и все прочие. Только в том случае можешь сделать что-то для отечества и для себя. Ежели для отечества – значит и для других. А иначе будет, как с моим Алексеем.

– С Алексеем Петровичем, что ли? – удивился Орлов, для которого авторитет царевича как наследника престола был неоспорим.

–Не твое то дело, – подавил любопытство денщика царь, недовольный, что сам проговорился, – шагай, шагай. Что-то я вижу, ты ногу низко берешь.

Ванька, начавший уставать, снова стал поднимать ногу выше, превозмогая усталость, но ходил все медленней и медленней.

–Поди посмотри, караул не спит ли? – приказал царь.

Орлову хотелось кинуться прожогом за дверь, но он преодолел искушение и строевым шагом вышел.

– Бодрствуют, Ваше величество, – отрапортовал Ванька, возвратясь через некоторое время.

–Долго проверял,– буркнул Петр, – еще раз нарушишь – батогов получишь.

–Ваше величество, – болезненным тоном обратился денщик, сделал паузу и с надеждой спросил:

–Мне продолжать строевым?

–Продолжай, продолжай, – невнимательно ответил государь и потом, словно очнувшись, посмотрел на денщика, – пять батогов за обращение ко мне самовольно. –Доложишь завтра старшему офицеру.

–Будет исполнено, Ваше величество, – кисло ответил денщик.

Не обращая внимания на Ваньку, Петр сел за стол, как обычно заваленный бумагами, книгами, инструментами и всякой мелочевкой, когда-то понадобившейся государю и лежащей теперь без надобности. Орлов с мучительной гримасой на лице продолжал вышагивать по комнате.

Петр между тем освободил себе пространство на столе, достал записную книжку, куда он записывал всякие заметки в течение дня о том, что должно сделать в ближайшее время: учинить указы о сальном топлении, об изрядном плетении лаптей, о выделке юфти для обуви, о рогожах, где класть навоз, о сборе всякого негодного холста и лоскутов, чтоб доставлять их на бумажные фабрики. Затем стал писать проект первого в очереди указа, время от времени подходя к другому столику, чтоб выпить перцовки и закусить. Так одолел весь графинчик. Большая часть закусок так и осталась на столе с самого обеда. Вдруг поднял глаза на денщика:

–Ты что опять бездельничаешь, лодырь?

– Уставши, Ваше величество. Хожу, токмо вот ноги плохо слушаются, полтора часа уж хожу.

–-Царская служба тяжелая, а ты, небось, у мамки сидел до последнего. Ну ничего, или научишься, или я тебя в полк отправлю, будешь бегать с утра до вечера. Там скорее сил наберешься. Не хочешь пострадать при царе ради своего же росту – пострадаешь безвозмездно.

–– Хочу, зело хочу, Ваше величество.

Царь посмотрел на большие часы-куранты, стоящие в углу:

–Еще полчаса походи и достаточно.

Ноги едва слушались Орлова, а между тем надо было ходить. Каждый подъем ноги давался с трудом и отзывался болью в мышцах. Царь, казалось, ничего не замечал. Его мозг отмечал только шаги, а шаги становились все медленнее и все тише. Петр опять оторвал взгляд от бумаг.

–Что, трудновато? – усмехнулся он.– Ничего. С завтрашнего дня будешь по часу в свободное время упражняться в шаге. Не то скажут: царь поблажку давал, не выучил достаточно строевому шагу, на парадах будешь свой полк подводить. Потому упражняйся. И не вздумай откупиться, сам проверю. Так исподволь и научишься. Три часа будет нипочем.

– Ваше величество, уж ноги не могу поднять. Нету никаких сил, – взмолился Орлов.

–Я тебя на галеры отправлю, – недовольно и вскользь сказал Петр, – там ты скорее сил наберешься.

–Хочу, Ваше величество, очень хочу,– чуть не плача воскликнул Орлов,– дак мочи нету.

–Шагай, коль приказано. Через силу топай, – в голосе царя появилась злость.

Орлов ходил все медленней и тяжелей, наконец, споткнулся и упал. С трудом поднялся. Царь заметил.

–– Кажется, я ошибся, выбирая тебя, – сказал он с темным лицом. – Не приемлю слабаков – лишние люди на земле. Токмо жратву переводят, ничего полезного от них не жди. Ступай ко мне.

Орлов подошел. Справа от царя горела толстая, витая свеча, поставленная в блюдце. Далее освещенного, красного от водки царского лица курился черный мрак.

–Смотри мне прямо в глаза,– требовательно приказал Петр и, схватив денщика за грудки, страшно глянул в самое его нутро. Перед несчастным денщиком вдруг разверзлась чудовищная бездна, в которой, окромя ненависти и зла вселенского, ничего не было. Сей пронзительный взгляд выпил его до дна. Орлову показалось, что перед ним сам Сатана или Антихрист. Денщик зашатался и, наверное, упал бы, но царь его удержал.

– Ступай. Зови Сашку. Тот хоть и дурак, да службу разумеет, – спокойно сказал Петр, отталкивая денщика и снова садясь. – Слабак ты, однако. – Петр был доволен произведенным действием. Он хорошо знал силу своего взгляда и всего, что в нем таится, потому не любил когда кто-то без его ведома смело глядел ему прямо в глаза. Рассказывали, что однажды принцесса Бранденбургская Евгения, наблюдая, как русский варвар чавкает, словно простолюдин, прыснула в кулачок. Петр, мгновенно обернувшись, благо она сидела рядом, вперил в нее свой ужасный взгляд, и принцесса, впитав в себя весь тот кошмар, что сидел во взгляде русского царя, упала без чувств. Никто из немцев ничего не понял, только русские вдруг побледнели и затряслись.

Шатаясь, Орлов вышел вон, и вскоре появился другой денщик – Румянцев Александр Иванович, пятью годами старше Орлова, высокий статный, красавец с круглыми, пустыми глазами и таким же лицом, свободным от всяких прочих мыслей, окромя военных и по женской части.

–Капитан Румянцев прибыл, Ваше величество, – браво доложил денщик.

–Вот что капитан, – царь насмешливо осмотрел его, наизусть зная своего денщика,– тебя шагистикой не прошибешь. Чтоб ты дурью не маялся, не мешал мне и не храпел, как деревенщина, возьми вот библию и читай. – Петр протянул денщику толстую книгу,– читай с двадцатого листа до тридцатого. Да толком читай, уму-разуму набирайся. Спрошу при случае.

Сие занятие для Румянцева было не лучше, чем для Орлова шагистика. Но денщик и бровью не повел, подсел ближе к свече, устроился поудобнее и стал читать по складам, время от времени вытирая испарину от усердия. Орлов же потихоньку, на цыпочках прокрался к печи и уже вскоре тихо посапывал.

Царь, казалось, полностью ушел в работу, но потом не выдержал:

–– Коли ж ты, баран, научишься сносно читать?

–-Ваше величество, не идет мне наука, хоть убейте. Такой я человек. Мне служба по душе. А в Вашем присутствии я окончательно теряюсь, ничего сообразить не могу. Вот и получается, что дурак дураком.

–– Ну, назначу я тебя, к примеру, городничим. Что ты с такой башкой будешь делать?

–– Да, вестимо, Ваше величество: буду требовать порядок.

–– Да как же ты будешь знать, какой нужен порядок?

–– На то инструкции буду получать. И требовать неукоснительно. С решительною твердостию.

–– М-да. Для городничего, пожалуй, достаточно. Ладно. Чтоб через месяц читал сносно и разумел, что читаешь. – Петр бросил перо и вздохнул: – О-хо-хо. У одного нет сил для службы. У другого нет мозгов. Вот и трудись с такими. Слава богу, Татищев смышленее вас обоих будет. Так начинает лезть в такие рассуждения, что и губернатору не по чину. Опять беда. Так что ты там читаешь?

Румянцев читает по складам: «Я прос-тил их, но ка-ро-ю им бу-дет то, что о-ни не вой-дут в земл-лю ха-на-ан-ску-ю, а ток-мо де-ти их…»

–– Дети, значит,– задумчиво повторил Петр, – гм… ну-ну…давай далее.

– Прочитаешь – так не спи, смотри пауков и тараканов,– не преминул напомнить царь.

Смотреть, чтоб в комнатах, где находился царь, отсутствовали пауки и тараканы, было главной обязанностью денщиков в ночное время. Петр панически боялся сих мерзких созданий. Сия напасть, по его предположению, настигла его после первого посещения подвалу в Троицком монастыре, где наспех оборудовали застенок для пытки стрельцов. Когда юный царь ступил на первую мокрую, скользкую каменную ступеньку подвала, он с внутренним содроганием увидел по обе стороны узкого проходу мягкую, серую вату густой паутины и черные панцири мохнатых пауков, терпеливо ждущих свою добычу.

На ум пришло сравнение с боярами, также глубоко затаившимися и ждущими удобного моменту, чтобы напасть на царя. После того каждое появление паука вызывало у государя омерзение и внутреннюю тревогу. Тараканов он не переносил вследствие того, что своими черными спинами они напоминали пауков, а своей неистребимостью, неуправляемостью и многочисленностью вызывали к памяти проблемы со стрельцами и прочими смутьянами.

«Не может того быть! – однажды воскликнул ярый поклонник царя, – чтобы великий и неустрашимый сей герой боялся такой малой гадины – тараканов!». Оказывается, бывает. Более того, при виде сих насекомых с царем мог случиться припадок, как с трусливой женщиной. Потому, ежели царь путешествовал по России, то спал или в палатке, или ему рубили новую избу, понеже невозможно в русских деревнях найти жилье без тараканов. Посему денщикам строжайше предписывалось оберегать помещения от злейших врагов царского величества.

Петр еще немного поработал, затем по–скорому помолился перед иконой, подаренной еще матерью и с которой он не расставался ни при каких обстоятельствах, и быстро, совсем не по-царски шмыгнул под медвежью шубу, мысленно моля бога, чтобы тот послал ему несколько часов благословенного сна. Но дикие табуны прошлого тут же кинулись ему вдогонку, и бесплотная конница кошмарных сновидений стала терзать и упиваться его страхами.

Денщик продолжал бубнить, а Петр под шубой ворочался, метался, откинул шубу прочь, по его лицу метались следы страшных снов. Он вскрикивал, мычал, стонал, потом вдруг открыл глаза, осознанно посмотрел на капитана:

–-Хватит долдонить. Иди, проверь караулы. Да не ври, ежели спят. В коридоре пошагай, разомнись. Может, я еще засну.

–– Ваше величество, может водички подать?

–– Не лезь. Ванька начеку?

Орлов вскакивает с печи:

–– Так точно, Ваше величество.