Читать книгу: «30 вопросов, чтобы влюбиться», страница 3

Мама не одобряет мое решение. Она хочет, чтобы я стала крутым айтишником или уважаемым адвокатом. Но у меня нет способностей ни к тому, ни к другому. Я вообще классическая троечница. Только по литературе у меня пятерка, потому что Валентин любит читать и рассказывать, а мне нравится его слушать и перенимать его мысли.

Он меня на все вдохновляет. Книжки я читаю тоже для того, чтобы с ним потом обсудить. И фильмы смотрю те, которые он советует. Валентин любит артхаус и социальные драмы, которые снимают для фестивалей. У него в целом утонченный вкус во всем. Даже в одежде. Он всегда элегантен. Ходит в рубашках и свитерах. Если и носит джинсы, то прямого кроя, без каких-либо украшательств. А кроссовки у него изумительно белые, причем идеально чистые. Совершенен, одним словом.

Я опять любуюсь им весь урок. Валентин иногда оборачивается на мое пристальное внимание, но тут же возвращается к сочинению, я даже взгляд не успеваю отвести. Люблю, когда он так сосредоточен и серьезен. Интересно, о ком он думает? Неужели ему никто не нравится? Я вовсе не надеюсь, что я, конечно, но любопытно ведь…

Мда, кажется, я понимаю Анжелику. Жаль, что у меня нет на нее компромата. Так бы я тоже заставила ее разузнать все о Валентине для меня. Многое из ее списка я про него знаю: и номер телефона, и дату рождения, и хобби, и будущую профессию, но это пока никак не помогло мне Валентину понравиться. Наверное, потому что я не знаю главного. Там среди вопросов есть даже такие: самое грустное воспоминание, первый поцелуй, что нравится в девушках. Я такими вопросами о Валентине и не задавалась раньше. О чем он может грустить? И какое у него самое веселое воспоминание?

Глава 6.

После третьего урока я мчу в столовую, чтобы занять очередь, и прибегаю десятой. Стол для нас занимает Еловская, большой, поближе к окну. Еду ей приносит Кузьмин. Валентин с Анжеликой обсуждают театральные училища и вступительные экзамены к ним.

– А че не ГИТИС? – ухмыляется Коростылева Валентину.

– РГИСИ – колыбель множества талантливых актеров. Там отличные мастера, – он вскидывает руку, как поэт, словно говорит что-то сакральное. – Ни Москвой единой.

Мне тоже хочется поучаствовать в их разговоре, и я вставляю свои пять копеек.

– О, а там можно выбрать мастера? Ты уже выбрал?

– Я хочу к Фильштинскому. У него многие звезды учились. Хабенский, например, или Козловский.

– Вау, – протягиваю. Для меня этот уровень непостижим. Даже не представляю, каково это играть на той же сцене, где когда-то выступали Козловский и Хабенский, но в Валентине не сомневаюсь. У него таланта не меньше, чем у этих двоих вместе взятых.

– К нему и конкурс выше всего, разумеется.

– Ты же так классно играешь. Уверена, он сам захочет тебя к себе в ученики, как Марина Антоновна.

Валентин водит скромным взглядом по кругу. Чувствуется, что хочет улыбнуться, но сдерживает себя. Лишь уголки губ подрагивают.

Остальные трое косятся на меня с усмешками. А что такого? Я разве не правду сказала? Просто подметила факт. Это же все признают. Марина Антоновна тоже профессионал.

Еловская заполняет паузу предложением покататься на самокатах в выходные. Все соглашаются. Я только за. Люблю такие покатушки. Валентин вне школы более расслаблен и открыт. Можно с ним обсудить какой-нибудь фильм или книгу. И вообще, мне хочется отвлечься. А то неделя выдалась стрессовой.

Ребята выбирают место, где покататься. Я в этом не участвую и ради отвлечения озираюсь по сторонам. Когда натыкаюсь на Бархатова во втором ряду, пытаюсь высмотреть, что у него в тарелке. Приходится тянуть шею. Это привлекает его внимание. Парень сдвигает брови и инстинктивно подвигает еду ближе к себе. Я краснею и отворачиваюсь. Кажется, выходит демонстративно. Еще несколько секунд я чувствую его взгляд на себе.

Зато мне этого хватило, я все увидела и могу записать в заметки: «ВТ – гречка с фрикадельками, апельсиновый сок, ватрушка с творогом».

Ага, второй день подряд ватрушка, и опять с творогом. Если и завтра то же повторится, это точно его любимое блюдо. По крайней мере, одно из. Анжелика ведь не написала узнать все его любимые блюда, поэтому ватрушки хватит. Я испытываю легкое торжество.

Еще мне надо добить его номер – прозвонить все варианты от нуля до девяти в качестве последней цифры, которую я вчера так и не смогла запомнить. Я украдкой гляжу на Бархатова. Он увлечен разговором с одноклассниками. Сегодня их за столом целых шестеро. Кажется, на меня он больше не обращает внимания, можно приступить к операции.

Анжелика то и дело поглядывает на него украдкой, потом на меня с упреком, опять громко смеется и постоянно откидывает волосы назад. Не понимаю, как они каждый раз снова оказываются спереди. Валентин сравнивает театральные школы, объясняет, почему ему подходит одна и не подходят другие. Еловская и Кузьмин его слушают без должного интереса, просто потому что сидят рядом.

Я решаюсь набрать первый номер. Начинаю с нуля. Полминуты идут долгие гудки, а затем звонок обрывает автоответчик. Я пристально слежу за Бархатовым, прислушиваюсь к вибрации и всем мелодичным звукам, которые походят на рингтон.

А вдруг он вообще не взял с собой телефон? Хотя вряд ли. Все их носят с собой. Наверное, где-то в кармане держит.

И я продолжаю звонить.

На единицу тоже не ответили. И Бархатов никак не пошевелился. Двойку сразу скинули, но он телефон даже не доставал. На тройку ответила какая-то женщина, поэтому сбросила я. Четверка оказалась вне зоны доступа. И на пятерку опять длинные гудки.

Я так переживаю, что забываюсь и вгрызаюсь в Бархатова глазами. Он иногда невольно озирается и спотыкается на мне взглядом, но надолго не задерживается. Хоть где-то неприметность сыграла в мою пользу. Я для Бархатова пустое место, и это отличное качество для шпиона.

И вот на шестерке он полез в карман. Я порываюсь выключить звонок, но нет, еще рано. Надо убедиться, что я именно к нему попала. Жду, когда он поднимет трубку. Парень достает телефон, который верещит электронными битами на всю столовую. Номер явно незнакомый, потому что он хмурится, но подносит телефон к уху. У меня срабатывает вибросигнал. Я гляжу на экран – на звонок ответили. В динамике приглушенно раздается: «Алло?».

От волнения я не сразу попадаю на красную кнопочку. Пальцы скользят по стеклу. Сперва врубаю громкую связь, и все ребята за столом уже слышат Славино «алло». Только с третьей попытки завершаю звонок и с ужасом ловлю взгляд Бархатова. Он смотрит с сомнением. До конца еще не понял. Анжелика тоже меня пилит глазами. И Валентин подозрительно щурится.

Белкина, мое спасение, отвлекает Бархатова и снова втягивает в разговор. Парень откладывает телефон на стол и слушает одноклассницу.

Я виновато улыбаюсь Анжелике и съедаю пюре буквально за две ложки. Заедаю стресс.

Блин, как же это вышло палевно. Надеюсь, он все-таки ничего не понял. Мало ли кому я могла звонить. И мало ли кто ему звонил. Ошибся номером, и все. Всякое ведь бывает. Да?

– Ты раздобыла его номер? – хватает меня Анжелика в коридоре, опять стискивая в объятиях.

Мы отходим чуть в сторону от компании и снова шепчемся. Мне неприятно, и стыд еще не отпустил. В памяти стоят глаза Бархатова, вопросительные и недоуменные.

– Да, – в этот раз мне удается скинуть Анжеликину руку с плеча.

Она хмыкает.

– Молодец. Похвально. А что с Белкиной?

– Не знаю. У меня ведь месяц вроде? – я огрызаюсь, потому что еще не отпустила ситуацию в столовой. Не успеваю проконтролировать эмоции. – Я заполню файл через месяц. Как договаривались. Не надо теребить меня по каждому вопросу.

Анжелика явно недовольна, но нас настигают Валентин и остальные. Мы уже подходим к классу, поэтому я слышу в ответ только: «Ну ок».

Шпионаж – дело непростое. Трясучка не отпускает меня до следующей перемены. А мне еще размер обуви и одежды предстоит узнать.

Ладно, надеюсь, это я хотя бы незаметно проверну.

Чтобы не потерять, я записываю Бархатова в контакты. Мне сразу высвечивается его телеграм. Захожу в профиль. Там много фоток. Листаю от безделья, потому что и так все прослушала, а пять минут до звонка надо отсидеть.

Бархатов позиционирует себя диджеем. На большинстве аватаров он за пультом или на сцене в неоновых лучах светомузыки. Но есть и другие фотки, где он с друзьями, псом или сестрой.

Отлично, значит, французский бульдог – его любимый питомец.

Моя анкета пополняется. Каждый найденный ответ доставляет мне радости.

На всех кадрах Слава счастливо смеется, не улыбается, а прямо ржет с разинутым ртом. В друзьях опять мелькают Белкина и Дегтярев. Ксюня на фото, наоборот, грузная и недовольная. Ее как будто застали врасплох спросонок.

В профиле я нахожу ссылку на публичный канал. Там всего триста подписчиков, но комментируют его активно. Закрепленным висит сообщение со ссылкой на последний сет – подборка ремиксов на классику альтернативы. Мне даже любопытно послушать. Я под электронную музыку только танцую на школьных дискотеках, а для души предпочитаю МакSим, но на перемене включаю Славин сет.

Одноклассники со звонком мгновенно вскакивают и несутся по своим делам, а я остаюсь на месте и вставляю наушники.

Ритмично, динамично.

В музыке я совсем не разбираюсь, но мне нравится компоновка. То, как бесшовно одна песня перетекает в другую, не мешая наслаждаться сплошным потоком звучания.

Глава 7.

На вылазку за кроссовками я решаюсь лишь на последнем уроке. Тяну руку, отпрашиваюсь в туалет, а сама хватаю телефон и несусь на первый этаж, к спортзалу. Из приоткрытых дверей слышны крики парней и свисток. Мяч гулко стучит о пол. Девчонки визжат, как болельщицы.

Осмотревшись, я понимаю, что угрозы разоблачения в сию минуту нет. В коридоре пусто, а весь одиннадцатый «В» занят игрой в баскетбол. На цыпочках я захожу в мальчиковую раздевалку напротив спортзала. Маленькая коморка заставлена железными шкафчиками. Вся обувь валяется под скамейками. Я быстро нахожу горчично-фиолетовые кроссовки – они стоят у стены, рядом с окном.

Но сперва решаю записать размер одежды и раскрываю шкаф. В нем все в кучу. Рюкзак завален футболкой, свитшотом и джинсами. Поднимаю футболку, зачем-то нюхаю.

Что я творю?

Дергаюсь от собственной глупости и отшвыриваю футболку обратно в шкафчик. Хотя пахнет она приятно, чем-то похожим на жвачку, типа «Love is…».

«М» – вношу в Анжеликин файл самодовольно.

Любопытство, точнее, желание сорвать джекпот и найти ответы сразу на несколько вопросов, заставляет меня заглянуть в рюкзак. В дневнике ничего полезного. В тетрадке по алгебре дурацкие рисунки: фантастические монстры дерутся друг с другом, геометрические узоры переплетаются, улыбается солнышко. Под учебниками нахожу много мусора: стертые чеки, обертки шоколадок, уже высохшие салфетки, в общем, тоже ничего интересного. Вдруг натыкаюсь на что-то рукописное. Среди прочего валяется записка, измятая, рваная, явно давнишняя.

Сердце предвкушает нечто важное, ускоряет темп. Я разворачиваю записку и долго вчитываюсь в кривой почерк.

«Слава, пишу тебе так, потому что боюсь сказать в лицо. Ты мне очень нравишься, но, кажется, совсем этого не понимаешь. И я не могу определить, взаимно это или нет…».

Хе, как будто Анжелика писала.

«Но держать все в себе больше нет сил, поэтому признаюсь тебе вот так, по-дурацки, в любви. Жду твой ответ. Люся».

Ого! Надо сфоткать для Коростылевой. Хотя… что это доказывает?

Любовная записка валяется в его рюкзаке вместе с остальным мусором, как будто сама таким же мусором и является. Непонятно ведь, ответил он на ее чувства или нет. Блин. Вот интрига. И как же мне это узнать?

Я сокрушительно плюхаюсь на скамейку, провожу ладонью по лицу, выдыхаю.

Можно мне квест попроще?

Сижу так в размышлениях о несправедливости своего положения, забыв, зачем пришла. Потом замечаю время на экране блокировки и вскакиваю.

До конца урока осталась пара минут, а я до сих пор ничего не раздобыла. В спешке запихиваю весь мусор, тетрадки и учебники обратно в рюкзак, закидываю его сверху одеждой и наклоняюсь за кроссовками. На внешней подошве ничего нет. Заглядываю внутрь. Обычно размеры указываются где-нибудь поближе к пятке, но тут пусто, только бренд. Я раздвигаю язычок шире и заглядываю дальше, приходится почти нос туда запихивать, ибо ничего не видно.

Ага, вот оно – сорок три.

Китайское барахло. Додумались же разместить размер так глубоко.

– Что за… кринж⁴? – слышу от двери.

Блииин!

Оборачиваюсь и подпрыгиваю на месте. Бархатов передо мной во плоти. Морщит лицо в отвращении и протягивает долгое «эээ». А я немею. Буквально голос пропадает, и все тело цепенеет.

Капец я везучая!

Так и хочется взорваться, но у меня только пульс подскакивает. Сердце бешено бьется о ребра, аж грудная клетка трещит.

Какой стыыыыд…

– Зачем ты нюхаешь мои кроссовки? – выдает Бархатов, отойдя от шока. Лицо становится ровным, но морщинка на переносице не разглаживается до конца.

– Я их не нюхала! – отскакиваю к окну. – Я все сейчас объясню…

А у самой в голове перекати-поле. Причем такое безмятежное, будто ситуация вовсе не аховая. Мозг в самый нужный момент отключился. Только сердце работает, как заведенное, почти жужжит от невыносимого ритма. Ладони уже мокрые. И по позвоночнику стекает неприятный холодок. Кажется, я такой стыд не испытывала, даже когда Анжелика застукала меня с силиконом.

Бархатов склоняет голову набок. На его висках и шее блестит пот. Белая майка оголяет упругие плечи и мускулистые руки полностью. Они жилистые, схватят – не отпустят явно.

– Что ты вообще делаешь в мужской раздевалке? И ты не из нашего класса.

Он движется на меня, а я упираюсь в подоконник и дрожу, прижимая кроссовок к груди. Ожидаю его приближения, как неизбежной кары. Но глаза закрыть не могу, даже не моргаю, таращусь на него всем своим страхом.

– Ты вроде с моей сестрой в драмкружок ходишь, не? – Бархатов сужает взгляд и останавливается в целом шаге от меня. Руки к моей шее вроде не тянет.

Я медленно киваю и сухо сглатываю. Он меня знает?

В эту секунду в раздевалку заваливается целая толпа парней. Мокрые от пота, разгоряченные, они обсуждают прошедшую игру, но видят мое испуганное лицо и застывают. Все как один замолкают и застревают в проеме.

Бархатов оборачивается. Я хлопаю ресницами.

– Па-а-ардон, – первым не выдерживает Дегтярев и плохо скрывает смех, впечатывая подбородок в шею.

– Вот куда ты убежал, окаца, – вскрикивает кто-то из толпы. – С девушкой уединиться.

Уши у меня еще минуту назад сгорели, поэтому сейчас я просто остываю. А у Бархатова они краснеют, как и щеки.

Он не отвечает на смешки, переводит суровый взгляд на меня и, схватив за локоть, выводит из раздевалки. Парни перед нами расступаются, как воды Красного моря перед Моисеем. Сразу несколько одобрительно свистят вслед, а потом разражаются гоготом, когда мы заворачиваем на пожарную лестницу.

Здесь никого нет, зато холодно. Свежий ветер – самое то сейчас. Я чуть не задохнулась. От стыда, от смущения, от страха и от духоты. На Бархатова боюсь поднимать взгляд, потому что до сих пор не придумала разумного объяснения своему поступку.

Господи, нюхать чужие кроссовки – как это вообще объяснить? Реально, кринж.

Он скрещивает руки на груди. Так выглядит мощнее, как будто специально хочет продемонстрировать свою потенциальную опасность. Я совсем маленькая рядом с ним, даже на танкетке. Чтобы посмотреть в его глаза, задираю голову.

– Ты их украсть хотела? – Бархатов кивает на кроссовок, в который я вцепилась мертвой хваткой. – А нюхала зачем? БУ-шность проверяла, насколько свежие?

– Что?! – это меня уже возмущает. Голоса минуту назад еще не было, а теперь он вырос до сопрано. – Да за кого ты меня принимаешь?

– А за кого тебя принимать?

Я теряюсь, моргаю и опускаю взгляд.

– Ну, точно не за воровку, – бормочу уже спокойно и тихо.

Меня сильно оскорбляет такое предположение. Да, я бедная, но не настолько, чтобы обкрадывать других.

Хотя, пожалуй, ему пришло на ум самое правдоподобное объяснение ситуации. Действительно, что тут еще подумать?

Я ежусь от холода. Ветер пробивается порывами под юбку и за шею. В капронках уже прохладно. А Бархатову после физкультуры, кажется, жарко. Лицо еще красное. Я впервые вижу его без бейсболки. Под ней волнистые волосы темно-русого цвета. Спереди они длиннее, а сзади и по бокам – короткий ежик. Справа выбрита нота. Однако, модник.

– Тогда что это было? – внимательный взгляд не отпускает.

Щупальца стыда сжимают мне шею и грудь. Голос опять ломается. Я пытаюсь вздохнуть глубоко, чтобы выиграть время, и то не получается.

– Просто… я…

Ну же, соображай. Креативь. Напрягись. Спасайся.

– Просто… мне… понравились твои кроссовки, и я захотела подарить такие же своему парню. Хотела узнать бренд. Вот и все.

Бархатов успевает трижды моргнуть, прежде чем усмехнуться. Он выдергивает из моих рук кроссовок и показывает вид спереди. На язычке четко нарисована пантера в прыжке – логотип «Пумы».

– По-моему, для этого не обязательно их нюхать.

– Да не нюхала я их! – не выдерживаю и вскрикиваю.

Лицо опять заливается жаром. Уши сейчас отвалятся. Я их прижимаю к голове, будто это поможет. Они только горячее становятся. Благо ветер их тут же остужает.

Бархатов всматривается в меня несколько секунд. Сердитость постепенно сменяется улыбчивостью.

– Или ты фанатка моя? В ТикТоке на меня подписана? – ухмылка растекается по квадратному подбородку.

– Что?!

– Да ладно, не стесняйся. Я довольно известный диджей в узких кругах, – он рисуется, закидывая волосы набок свободной рукой.

Даже сквозь смущение мне смешно. Едва сдерживаю порыв расхохотаться. Бархатов, кажется, этого не замечает.

– Если ты хотела украсть кроссовок, чтобы поставить на фанатский алтарь в своей комнате, то простительно. Это все объясняет. Так и быть. Держи.

Он сует мне кроссовок обратно в руки. А я уже не беру. Просто столбенею от такой наглости. И тщеславия. И даже не знаю, что делать. Как-то очень не хочется записываться в его фанатки, но и правду раскрыть не могу. Анжелика меня убьет, если выдам ее. Все же эта версия лучше, чем быть воровкой.

В итоге сдаюсь.

– Ладно, думай что хочешь, – и принимаю кроссовок.

Бархатов усмехается и обнимает меня за плечи по-товарищески.

– Малышка, я все понимаю, я твой кумир, мечта твоих мечт, но не надо до такого безумия опускаться. Повзрослеешь, поймешь, что фанатская любовь – это глупость. Ты симпатичная, встретишь нормального парня, будешь счастлива. Сильно не страдай.

Он трет мне плечо утешающе, и мы входим обратно в школу. Шум коридора накрывает меня волной. Я как будто ото сна пробуждаюсь. От кошмара. Отпрыгиваю от Бархатова и убегаю прочь. Только прибегая в класс, понимаю, что до сих пор держу его кроссовок. Слава богу, в классе никого уже нет.

Какой кринж!

Глава 8.

Успокоение ко мне приходит спустя полчаса возни с платьем. То есть будущим платьем. В мастерской драмкружка есть удобное зеркало. Я верчусь перед ним, пытаясь придумать интересный и простой фасон. Но мне все не нравится, потому что мысли постоянно возвращаются к сегодняшнему позору.

Господи, кажется, это мой удел – вечно плошать и выставлять себя идиоткой.

Одно утешает, что Бархатов не Валентин. Он, в принципе, в этом году окончит школу, и мы с ним никогда больше не увидимся.

Ну, да. Тут еще весь год впереди, считай, но это лучше, чем жизнь. Пусть мнит себя суперзвездой и тешит самолюбие. Мне не жалко.

Ты симпатичная, встретишь нормального парня, будешь счастлива.

Хм, какой мудрец.

Сильно не страдай.

Тоже мне.

Ты симпатичная.

Хм.

Ты симпатичная.

Он реально так считает? То есть я совершенно незнакомому парню, да еще с таким самомнением, кажусь симпатичной?

Воодушевление во мне просыпается на секунду. Но тут же трескается.

А, нет. Это, наверное, было просто утешением.

Я срываю с себя тюль, перемотанный по много раз не так. Хочу беситься, но просто валюсь в кресло-мешок рядом.

Дверь мастерской открывается. За ней Ксюня. Она улыбается радостно, совсем по-другому, не как обычно.

– Я так и думала, что ты здесь.

– А ты зачем пришла?

– Мы же черепа еще недоделали.

Она спокойно пожимает плечами и проходит за стол. Он весь завален заготовками – клей давно высох. Ксюня аккуратно, едва касаясь, проверяет одну штучку и на автомате одергивает палец.

– Точно, – я соглашаюсь и откидываю скомканный тюль на пол.

– А ты чем здесь занимаешься? Костюм новый готовишь?

Она смотрит на мой рюкзак у зеркала и развороченный пакет со шторами. Мне так странно слышать ее голос. Вроде тот же, но какой-то больно мягкий. Снисходительный, что ли. Я смотрю на нее с недоверием, пытаясь сканировать мысли.

– Нет, хочу сделать себе платье для бала, чтобы не идти в старом.

– А почему не купишь… новое? – Ксюня осекается на последнем слове, будто догадывается, что задает неудобный вопрос.

– Денег нет, – стыдиться мне уже нечего. И наверное, бедность видна на глаз. Рюкзак я ношу с седьмого класса, например. Перед Ксюней можно не выпендриваться.

– Это крутая идея, – она одобрительно кивает и садится, положив локти на стол. Подпирает руками обе щеки, отчего они становятся наливными, как спелые яблоки. Аж блестят. Мне не нравится ее настрой.

Мы молчим недолго. Мне нечего сказать. Я чувствую парящую неловкость, которую никак не могу себе объяснить и преодолеть.

– Тебе нравится мой брат? – выстреливает Ксюня и улыбается так счастливо, будто ей только что в любви признались.

И сразу попадает мне в печень.

Или что там больнее всего? От чего не сразу умираешь, а мучаешься?

Ксюня потрошит меня взглядом, препарирует с детской жестокостью.

Да, разумеется, Бархатов узнал, что я из драмкружка, и сразу рассказал все сестре.

– Нет! Совсем не нравится. Я просто хотела узнать бренд кроссовок, – мне так хочется ее в этом убедить, что, кажется, я переигрываю.

– Ага, чтобы подарить парню, которого у тебя нет, – Ксюня хихикает и снисходительно махает на меня ладошкой. – Перестань. Все же очевидно.

Я закрываю глаза и роняю голову на грудь.

Да уж. Влипла так влипла.

– Знаешь, я почему-то думала, что тебе Валентин нравится.

Это меня, действительно, пугает.

– Что?! – были бы силы, я бы вылетела снарядом в потолок, но энергии хватает только воздуха набрать в легкие и застыть. – Какой Валентин? Ты о чем? Разумеется, твой брат. Ты же сама сказала, все очевидно.

Я бегаю взволнованным взглядом по комнате. Хорошо, что здесь не такое яркое освещение. И плохо, что толком нет вентиляции, лишь маленькая форточка. Хочется прильнуть к ней, высунув язык, и дышать-дышать-дышать.

Ксюня никак не уберет дурацкую улыбочку с лица и смотрит так…

Аргкх! Чертова Анжелика! Чтобы Слава от нее всю жизнь шарахался!

– Знаешь, ко мне уже подкатывали девчонки, которые хотели со мной подружиться из-за Славы, – Ксюня, наконец, опускает глаза и вешает рюкзак на спинку деревянного стула, на котором сидит. – Но они такие… типа Коростылевой. Не пара моему брату. А ты, кажется, искренняя. Тебе я готова помочь.

Я разеваю рот невольно. Уж в чем, в чем, а в этом мне точно помощь не требуется. Господи, если Ксюня начнет это делать при Анжелике, мне крышка.

Вселенная, я уже спрашивала, во что вляпалась? Где мой ответ?!

– Ой, да что ты… Не нужно, – я встаю и начинаю ходить по комнате. Благо здесь больше места, чем дома, можно разгуляться. – Он меня уже отшил. Я это приняла. Тем более, у него есть девушка… Не буду им мешать…

– Девушка? – Ксюня таращит глаза. – Это он тебе сказал?

А что, нет? Люсе он тоже отказал, получается? Блин.

– Нууу… я это… сама поняла, – руки витают в воздухе где-то рядом с лицом, словно не мои. Я ими не управляю.

– Да нет у него девушки. Если ты про Белкину, то она застряла во френдзоне. И вряд ли оттуда выберется, – в голосе Ксюни чувствуется легкая гордость. И важность.

– Может, ты просто не знаешь? – выдавливаю последнюю попытку.

– Да знаю я все. Он же мой брат.

Она закатывает глаза. А я еще определяю, радоваться этой новости или нет. Может, если я принесу Анжелике благую весть, она будет ко мне снисходительнее?

Ксюня водит пальцем по столешнице и хихикает про себя. Я смотрю на нее с подозрением.

– Что?

– Да ничего, – она поджимает губы, но глазами уже щурится от смеха. – Я понимаю, любовь сводит с ума, но знаешь, нюхать кроссовки – это борщ.

И взрывается хохотом. Я сначала злюсь и сжимаю кулаки, а потом понимаю, что Ксюня при мне еще никогда так искренне не смеялась. Расслабляюсь и заражаюсь ее весельем. Действительно, со стороны ситуация ужасно глупая. Меня тоже пробирает смешинка. Мы обе очень долго не можем остановиться. Пока последние слезы не вытекают из глаз. И животы не начинают болеть.

Отойдя от смеха, Ксюня подходит к выброшенному мной тюлю и спрашивает:

– А какой фасон ты хочешь?

Я выдыхаю остатки веселья и плетусь за ней к зеркалу.

– Не знаю. У меня такая конституция антиуниверсальная. Мало что подходит.

– Ты стройная зато, – Ксюня с завистью скользит взглядом по моей фигуре. Мне неловко. Спешу оправдаться.

– Слишком. Все хорошо в меру. Вот как у тебя.

Ксюня опять розовеет и улыбается, не по-идиотски, а благодарно.

– Мне кажется, тебе только талию надо подчеркнуть, и тогда будет огонь, – замечает она вдохновленно и оглядывает меня в зеркале.

Да, я как раз этого и добиваюсь. Но тюля мало, чтобы получить пышную юбку. Верх я уже решила сделать из гардин. Они жаккардовые, бежево-розовые с крупными цветами и непонятными завитушками. Не элегантно, зато ярко.

– Как думаешь, все поймут, что это шторы? – спрашиваю у Ксюни удрученно.

– Ну, даже если и поймут, что с того? По-моему, это круто самой сшить себе платье. Хоть из чего.

Мне очень хочется с ней согласиться, а внутри что-то мешает. Застряло и все, не идет дальше. Но мы все равно кучу времени убиваем на то, чтобы придумать фасон.

Ксюня старается, ходит вокруг меня, осматривает внимательно. Вероятно, ищет, за что зацепиться, но я со всех сторон плоская. Она помогает перематывать тюль и плотную занавеску. Придерживает где надо, открыто критикует, если ей не нравится. А все не то и не так.

Только спустя два часа, бросив недоплатье, мы принимаемся за черепа. Ксюня боится их красить, думает, что напакостит случайно. Приходится потратить минут десять на уговоры. Я тоже поначалу много портачила и перекрашивала по тысячу раз, но все поправимо. Наконец, Ксюня соглашается. Мы придаем черепам из ваты натуральный цвет – бежевато-желтоватый.

– Хочешь, завтра в столовой подсядем к Славе и его друзьям на обед? – внезапно предлагает Ксюня.

У меня голос падает на дно желудка. Приходится прочищать горло, пытаться его поднять. Я не сразу отвечаю.

– Что ты? Не надо так явно действовать. Мне неловко. Я сперва хочу узнать о нем побольше.

Раз Ксюня сама предлагает помощь, грех этим не воспользоваться.

– Дату рождения, например. Хочу проверить нашу совместимость.

Я вспоминаю специальные сайты, где по цифрам в датах рождения эксперты предсказывают, насколько люди подходят друг другу в партнеры. С Валентином я такой фокус уже проделывала. Сайт показал меньше тридцати процентов, но меня это не страшит. Я в такие бредни не верю.

А Ксюня заинтересовалась.

– Правда? И как это?

Она уже держит поисковик наготове. Я достаю свой смартфон и нахожу десяток подобных сайтов. Ксюня называет дату рождения Славы, а я запоминаю: восьмое апреля. Первый сайт выдает нам с ним совместимость на девяносто пять процентов. И рекомендует побольше времени проводить друг с другом.

– Вау! Вот видишь, я это сразу считала, – в Ксюниных глазах восторг, а на щеках смущение. Она спрашивает осторожно. – А можно мне тоже?

Девчонка заглядывает в экран, чуть ли не носом тыкается.

– Тебе тоже кто-то нравится? – я уже знаю, но мне хочется посмаковать этот момент.

Ксюня краснеет вся, мне кажется, даже пальцы становятся румяными, и уводит взгляд в сторону.

– Ну, есть один парень.

– Не скажешь, кто это? – мне почти обидно. Я ей, получается, сердце свое открыла, а она… стесняется.

Хотя сразу вспоминаю, что сфальшивила. И мне даже стыдно, ведь Ксюня назвала меня искренней. А я ее использую. Как и Анжелика. Возможно, хуже, потому что Коростылева не стала резко менять свое отношение к Ксюне, даже ради брата. Да, меня эксплуатирует, но все равно. С Ксюней она честна, а я… Еще и на доверие рассчитываю.

Но я же не буду издеваться над ней из-за симпатии к Дегтяреву. И вообще, хочу ей помочь. Это же искренне. А с братом – меня вынудили.

Тяжесть оседает где-то на дне души.

– Ты, наверное, посмеешься надо мной, – Ксюня сама улыбается.

– Почему?

– Ну, он старше меня на целых два года. И Славин друг.

Я не выдерживаю:

– Дегтярев?

Ксюня бросает в меня одновременно радостный и испуганный взгляд. Наверное, ей легче, что эту фамилию произнесла не она. Все-таки ей хочется делиться чувствами и переживаниями, просто раньше, очевидно, было не с кем. Меня даже удивляет, как легко я вторглась ей в доверие. Совесть все-таки щиплет.

– Это тоже очевидно, да?

– Да нет, просто он вроде как лучший друг твоего брата. Я потому и предположила.

Ксюня уводит лицо в сторону, сдерживая улыбку, и натягивает капюшон на голову.

– Не вижу ничего смешного, – мне надо продолжить разговор. – Я вон вообще в твоего брата влюблена. Хотя не знаю его толком.

Она хихикает.

– Наверное, поэтому ты в него и влюблена, что не знаешь. Это он в школе типа крутой. А дома… бесит меня по сто раз на дню.

Мы обе смеемся. Я не знаю, какого это иметь брата или сестру. Мы с мамой всегда были вдвоем. У меня даже двоюродных нет. То есть они все сильно старше, совсем взрослые, со мной особо не общаются. У некоторых уже свои дети.

Но почему-то мне кажется, что Ксюне со Славой дома весело. Есть с кем побеситься хотя бы. Я всегда одна. Мама приходит поздно. Мы порой не успеваем и поговорить.

– А чем бесит? – мне правда интересно.

– Да блин всем. Врывается ко мне в комнату без спроса. Музыкой постоянно гремит. Все соседи на нас жалуются. Или вот приспичит ему фильм посмотреть, и я должна с ним смотреть, потому что одному скучно. Ему, видите ли, обсуждать с кем-то надо, – Ксюня закатывает глаза, водя кисточкой по глазнице черепа. – Или Ваню в гости позовет в самый неудачный момент. Когда я в пижаме и с грязной головой.

– А он знает, что Ваня тебе нравится?

Ксюня таращит на меня глаза.

– Неет! И ты ему ни в коем случае не говори!

– Да не буду, разумеется, – улыбаюсь. Внутри я уверена, что мне и возможности такой не представится. – Ты про мою фанатичную любовь тоже никому не говори, пожалуйста. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись.

Ксюня кивает серьезно и закрывает рот на невидимую молнию.

– Я все понимаю.

Мы закрепляем взглядом и улыбкой неписаную сделку.