Корзинка со звёздами

– Стой, – шепчу снова, хватаю дочку за руку, растворяющуюся в белом искристом сиянии. – Я с тобой…

VII

Первое, что вспоминается – школьные уроки информатики, когда нам объясняли принципы двоичной системы: или есть, или нет – или единица, или ноль. Помнится, мой неокрепший детский ум был изрядно впечатлён этой изящной, удобной логикой.

Жаль, что учительница не догадалась продемонстрировать нам нечто подобное в качестве рабочей модели такой системы.

Цветов здесь тоже нет. Цвета – это полумеры. Здесь есть не́что, что глаз воспринимает как бескомпромиссно чёрный, и ничто́, которое мозг решил рассматривать как безупречно белый.

Нечто и ничто чередуются причудливыми линиями, углами и изгибами. Границы медленно шевелятся, и я на какое-то время застываю на месте, заворожённый их причудливым танцем, напоминающим взаимодействие двух совсем не смешивающихся жидкостей.

– Они живые, – без капли удивления замечает Яна.

И я понимаю, о чём она. Этот мир, пожалуй, самый простой и в то же время самый необычный из всех. Этот мир целиком и полностью состоит из двух существ: чёрного и белого, единички и нуля, «да» и «нет» – если отбросить в сторону весь абсурд того, что «нет» ничуть не менее существенно, чем «да».

– Здесь, – уверенно заявляет дочь, не дождавшись моего ответа. – Это здесь.

Кидаю на неё быстрый взгляд. Её маленький пухлый пальчик, непозволительно цветной здесь, указывает куда-то в сторону. Перевожу взгляд и натыкаюсь на звёздочки. Они тоже выглядят совсем чужими – их сияние слишком неверное, слишком компромиссное. Оно не совсем есть, но в то же время и слишком существует, чтобы сказать, что его нет.

Звёздочки из корзинки ведут себя странно. Не то чтобы до этого они блистали адекватностью, но сейчас разделились на две группы и расселись по разным сторонам от границы чёрного и белого. Секунду спустя дрогнули и плавно поменялись местами. Ещё несколько мгновений – и всё повторилось вновь.

– Понимаешь? – спрашивает малышка, дёргая меня за руку и заглядывая в глаза.

Мотаю головой. Не может быть всё так просто.

– Понимаешь, – заливисто смеётся Янка.

Чувствую, как внутри разливается липкое тёплое чувство. Это надежда. Это нехорошее чувство. Будет очень больно, когда оно будет убито.

Или есть, или нет. Здесь не может быть середины. А значит, то, что ближе к «да», чем к «нет», станет абсолютным «да». Но кто тебе сказал, Яна, что мама скорее жива, чем умерла?

Белое – недостаточно белое – мерцание становится насмешливым. «Но она где-то есть», – произнесла тогда Янка, глядя в лицо подозрительно похожей на маму девчонки. И получила подтверждение. И зачем же вам, твари искристые, понадобилось заманивать сюда мою дочь обманчивыми обещаниями?

Она не отрывает взгляда от своих дорогих звёздочек, задумчиво склонив голову набок. А я с внезапным страхом чувствую, что внимание обоих здешних обитателей – и белого, и чёрного – направлено на неё.

– Яна, – предупреждаю дрогнувшим голосом – это моё первое слово, произнесённое в этом мире. – Осторожнее…

Она исчезает так, как и следует исчезать здесь – внезапно. Никаких растворений, полупрозрачностей и прочих непотребностей. Была – и нет.

– СТОЯТЬ! – с запозданием рычу я, кидаясь к одной из звёздочек, гаснущей, словно наперекор местной двоичной логике, очень плавно и медленно.

Сначала не понимаю, что произошло. Сначала кажется, что я не успел, что меня просто поглотила чёрная половина этого мира. «Нет». А может, так оно и есть – кто знает, как на самом деле тут всё устроено.

Но я утрачиваю всякий интерес к этой проблеме, когда вижу их – две призрачные жемчужно-белые фигурки. Они прямо впереди, спиной и чуть боком ко мне и словно сотканы из дыма, хотя я могу видеть каждую чёрточку, каждый волосок, каждую пору на коже.

И каждую крошечную звёздочку в волосах моей дочери. Каждую чёртову звёздочку, которую её мать вплетает ей в неожиданно длинные волосы.

«Как у Эльзы. Или Рапунцель».

Делаю неуверенный – шаг? – вперёд. Мои девочки оборачиваются и обе с одинаковой улыбкой смотрят на меня.

– Надо отправить папу домой, – говорит приглушённым, как и её черты, голосом Яна.

– Надо, – соглашается моя жена.

VIII

Подскакиваю, задыхаясь. Через секунду доходит, что жуткий визг был всего лишь протестующим скрипом дивана под весом моей испуганной сонной задницы. Хочу откинуться назад, но снова подпрыгиваю, больно наткнувшись на что-то твёрдое. Вытаскиваю из-за спины плетёную дочину корзинку и, едва удержавшись от того, чтобы запустить ею со всей дури в противоположную стенку, аккуратно ставлю на пол.

Кряхтя и морщась, поднимаюсь с дивана. Надо завязывать со спиртным. У меня бывали те ещё кошмары, но такое, пожалуй, в первый раз.

Бреду в туалет, кинув мимолётный взгляд на часы. Надо срочно придумать что-нибудь на обед, покормить Янку и вести назад к тёще.

Проходя по коридору, в который раз думаю, что нужно снять фотографию на стене. Большую фотографию, в красивой рамке, где Яна, ещё совсем маленькая, сидит у нас с женой на коленках. Счастливое семейное фото. В последнее время я стараюсь на неё не смотреть. Вот и сейчас тщательно отвожу взгляд вопреки острому желанию. От желудка расползается нехорошее чувство.

– Обедать будем, дочь? – кричу, выходя из туалета.

Молчание. Спокойно, спокойно, это был просто сон. Ребёнок заигрался чем-нибудь у себя в комнате и не обратил внимания на папин крик. Так уже сто раз бывало.

Трясущейся рукой открываю дверь и застываю на пороге. Это не Янкина комната.

То есть, комната та же самая – но она почти такая же, как когда мы только переехали в эту квартиру. Нейтральные бежевые обои, клетчатые шторы, стеллажи с книгами и мелочёвкой, старый шкаф для одежды, письменный стол с компьютером. До рождения Яны мы шутливо называли эту комнату «кабинетом».

Врываюсь внутрь, принимаюсь выдвигать ящики, открывать дверцы, ворошить вещи. Ни одной детской одёжки. Заметив в глубине шкафа что-то розовое, судорожно вытягиваю на свет – но это всего лишь одно из платьев жены.

Вот чёрт.

Бросаюсь в ванную. На зеркале в стакане один тюбик зубной пасты и одна, скучная и взрослая, зубная щётка. В шкафчике никаких ярких шампуней с принцессами.

Обратно в коридор. Включаю свет, чтобы виднее было. Тупо утыкаюсь глазами в фотографию на стене. На ней всего двое. Я и жена.

Следующие несколько минут я снова как ненормальный ношусь по квартире, заглядывая во все углы, выискивая хоть одну дурацкую игрушку, хоть один розовый носочек или цветную резинку для волос.

Потом падаю на стол перед компьютером и замираю в ожидании, пока он грузится. Судорожно дёргаю курсором по экрану, промазывая мимо иконок, с третьей попытки открываю папку с фотографиями. Листаю, листаю…

Из последней отчаянной надежды кидаюсь в зал, хватаю корзинку, верчу ей по часовой стрелке, против часовой, ругаюсь, молюсь, чтобы появилась хоть одна родная, милая, чёртова звёздочка, поливаю их матом, плачу, хохочу как ненормальный, швыряю глупую вещь в оконное стекло, жалею, что то не разбилось, падаю без сил на диван и затихаю.

Спустя хрен знает сколько времени неожиданно для самого себя вскакиваю и хватаю телефон. Выбираю номер, пережидаю гудки длиною в вечность.