Читать книгу: «Мера бытия»
© Богданова И.А., текст, 2020
© Издательство Сибирская Благозвонница, оформление, 2015
* * *
Допущено к распространению Издательским Советом Русской Православной Церкви
ИС Р22-221-3276
В честь окончания средней школы Катя Ясина задумала совершить альпинистское восхождение на старую колокольню. Блестящая мысль пришла в голову на праздновании нового, тысяча девятьсот сорок первого года, под бой кремлёвских курантов. Высота всегда манила её своей загадочностью. Казалось, что небо в заоблачной выси отражает наш мир наподобие зеркала, и чтобы проникнуть в тайну, надо лишь раздвинуть руками облака или подняться над землёй вровень с птицами.
Осуществлять идею следовало втайне от мамы, поэтому своими намерениями Катя поделилась только с подругой Ольгой и одноклассником Максимом – они не только не выдадут, но и будут страховать трос внизу. Разбиться насмерть в Катины планы не входило.
Верёвку с крюком-кошкой раздобыла Ольга, тишком позаимствовав инвентарь у отца-лесничего, а Максим взял с собой фотоаппарат, чтобы зафиксировать местный рекорд. Фотоаппарат был единственный в округе, и Максим страшно им гордился.
Взахлёб читая в газетах о героях-альпинистах, Катя воочию представляла себя с мотком верёвок на плече и значком альпиниста СССР первой степени на груди. О славных альпиниадах тридцатых годов пели песни, сочиняли стихи и привозили в клуб документальные фильмы. Последний фильм о покорении Эльбруса киномеханик крутил три раза, заставляя Катино сердце трепетать от восхищения перед смелыми людьми, бросавшими вызов матери-природе.
Колокольня стояла далеко за селом, в чистом поле, густо поросшем ромашками. Когда по цветам пробегал ветер, создавалась иллюзия, что колокольня плывёт по белым волнам, готовясь отчалить в дальнее плавание. Рухнувшая церковь давным-давно сравнялась с землёй, а колокольня выстояла, впитывая в свои брёвна тьму веков. Лестница внутри насквозь прогнила, но наружные стены стояли прочно, уверенно. Нижние венцы, сложенные из сосновых брёвен в два обхвата, возносили вверх трёхъярусную башню, увенчанную четырёхгранной пирамидой звонницы со сломанным крестом.
Старики говорили, что колокольня не раз спасала народ во время пожаров, потому что колокольный звон могли слышать сразу в нескольких деревнях. Чтя историческую память, Катя коснулась ладонями тёплого дерева, словно вливая в себя частицу древней силы.
– Высоко! Может, не полезешь, Катька? Может, передумаешь? – Ольгин голос зазвенел истеричными нотками. – Если сорвёшься, меня отец убьёт.
– Так уж и убьёт.
– Ну, шкуру спустит…
Две девушки – Катя и Оля – резко отличались друг от друга как характерами, так и внешностью. Катя, одетая в сатиновые шаровары и футболку, была светловолосой, невысокой и со смешными детскими конопушками, а Ольга в голубом платье с белым воротничком – статной, броской, хоть сейчас в кино снимай.
Катя сердито нахмурилась:
– Вечно ты, Ольга, колеблешься. Прямо как оппортунистка какая-то, а не комсомолка.
– Сама оппортунистка.
Максим озабоченно настраивал объектив и в девичий разговор не вступал – знал, что спорить с Катей бесполезно, она кого хочешь переупрямит.
Прежде чем забросить крюк, Катя внимательно осмотрела козырёк первого яруса. Вздыбившаяся от старости дранка отсвечивала тусклым серебром, отдалённо напоминавшим чешую огромной сказочной рыбы. Крюк вошёл в дерево с глухим стуком, спугнувшим с крыши стайку взъерошенных воробьёв. Для надёжности Катя крепко подёргала верёвку и легко подтянулась на руках, чувствуя, как мышцы упруго наливаются силой. Сейчас она могла бы подняться до самого неба.
– Ура! Броня крепка и танки наши быстры!
Победно вскинув голову, Катя бросила взгляд на побледневшую Ольгу и весёлого Максима с фотоаппаратом в руках. От нетерпения он приплясывал на месте:
– Замри, Ясина! Снимаю!
Катя прищурилась от бьющего в глаза солнца, купаясь в чувстве бесшабашности, от которого в венах кипит молодость, а жизнь прямым трактом стелется под ноги. Созвучно её настроению туго натянутая верёвка отозвалась пением струны, и этот звук тоже показался радостным и символичным, потому что сейчас всё внутри и вокруг Кати пело от радости.
На колокольню она поднималась долго, минут сорок, уже из последних сил перевалившись через окно звонницы.
Трухлявые доски опасно скрипнули, но Катин вес выдержали.
Вес мешка картошки, как шутила мама.
Сквозь частые прорехи в прохудившейся крыше солнце сеяло на голову солнечный дождь, золотым столбом кружа невесомые пылинки.
А приволье внизу! Замирая от восторга, Катя охватила взглядом зелёные поля, цветущий луг, кромку леса, чётко прорисованную на фоне синего неба. И это всё принадлежит ей! Как же она любила этот мир и чувствовала, что он тоже любит её, звонко откликаясь щебетом птиц и шелестом трав у подножия колокольни.
Она помахала рукой Максиму и Ольге. Потом набрала полную грудь воздуха, раскинула руки и закричала:
– Люди, я люблю вас! Будьте счастливы!
Пусть её голос услышат во всех деревнях, куда раньше долетал звук колокола. Сейчас от него остались ржавые стропила да обрывок кручёной верёвки, небрежно перекинутой через балку.
Уже собираясь спуститься, Катя вдруг заметила в углу пола небольшой медный крестик, лежавший рядом с корочкой хлеба. Крест и хлеб – неизвестно почему, но эти два слова слились у неё в единое целое. Она не могла уйти, оставив их валяться здесь на поломанных досках. Опасаясь рухнуть вниз, Катя осторожно дотянулась до находок и сунула их в карман шаровар.
* * *
Хотя квадратный рупор ретранслятора шуршал помехами, речь Молотова слушали забывая дышать. Казалось, даже куры перестали квохтать, в тревоге замерев под широкими досками крыльца сельсовета.
Слова из ретранслятора падали тяжёлые, страшные. От них Кате хотелось спрятаться и убежать во вчерашний день, который был таким тёплым и радостным. Она обвела глазами односельчан.
Вытянувшись в струнку, фельдшерица теребила в руках косынку, председатель сельсовета – одноногий Иван Сидорович Матвеев – бессильно повис на костылях. Его руки от напряжения змеями обвили чёрные вены. Учётчица Любушка зажала кулаком рот, чтобы не закричать. Подружка Оля то всплескивала руками, то бралась за голову.
Чуть поодаль с серьёзными лицами стояли парни. Как по команде они расправляли плечи и распрямляли спины, с каждым словом Молотова становясь взрослее и выше. Катя подумала, что с этой минуты они уже не сельские парни, а бойцы Красной армии.
«…Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» – закончил речь Молотов.
Бабы поняли, что началась война, и заголосили.
Опасаясь всуе накликать лихо, войну ждали. Её дух начал витать в воздухе в конце тридцатых годов, когда фашисты развязали войну в Испании. Потом началась советско-финская.
Несмотря на то, что Финская кампания вскоре закончилась, страна понимала – следующая война не за горами.
И всё-таки она сумела прийти неожиданно, ударив под дых так, что в лёгких закончился воздух.
– Какой был день прекрасный, светлый, солнечный, – ни к кому не обращаясь, вдруг сказала дачница Вера Ивановна, приехавшая из Ленинграда с мужем-профессором. – А враг его в чёрный цвет выкрасил!
И правда в чёрный! Катя посмотрела вниз с горки, на которой стоял сельсовет. Отсюда крутая тропинка сбегала к избам на берегу небольшой, но бурной речушки. Колодец с высоким журавлём, клуб с широкой скамьёй у крыльца – они как будто стали меньше, насупились, потемнели. Полчаса назад это была обыкновенная деревня Новинка – одна из многих тысяч деревень в большой стране, а теперь она вдруг стала частью огромной Родины, которую надо защищать.
– До последней капли крови, – одними губами сказала себе Катя, чувствуя на плечах воображаемую шинель, а в руках винтовку.
«Возьмём винтовки новые, на штык флажки!» – всплыло из памяти стихотворение Маяковского. Катя декламировала его на ноябрьском концерте. В первом ряду в нарядной кофточке сидела мама, и в её глазах Катя читала гордость.
– Мы же только школу закончили и в институт собрались поступать, – пискнула Ольга, – как же теперь? Катька, ты отличница, придумай что-нибудь!
Ошалевшими глазами она смотрела Кате в лицо, словно ожидая, что та топнет ногой или хлопнет кулаком по столу и закончит эту проклятую войну как можно скорее.
Катя стряхнула с себя мягкие руки подруги и подбоченилась:
– Подумаешь, война! Мало ли на нас враги лезли – вспомни историю! – Вздёрнув к небу кулак, она погрозила невидимому врагу: – Но пасаран! Будем стоять насмерть!
Она с удовольствием услышала, как огненный лозунг подхватили парни, многоголосо прокатывая словечко, подаренное воюющей Испанией:
– Но пасаран! Но пасаран! Враг не пройдёт! Победа будет за нами!
* * *
Фронт приближался к Ленинграду стремительно. Четвёртого июля немцы захватили Ригу, пятого взяли Остров, а девятого июля советские войска оставили Псков.
«Окопы, траншеи, рвы – интересно, сколько километров мы их вырыли за три недели вдоль реки Луги?» – прикинула Катя, утирая пот подолом юбки. По низу юбка истрепалась лохмотьями. Катя перекусила зубами свисающую нитку и подумала, что другой одежды всё равно нет и не предвидится. С момента мобилизации на окопы она ни разу не раздевалась, потому что все окопники спали вповалку прямо в чистом поле. Вместо обеда раз в день выдавали сухой паёк, состоявший из полбуханки хлеба, двух варёных яиц и банки рыбных консервов. Постоянная жажда и июльская жара мучили, изматывали, делали тело вялым. Подкашивались колени, бессильно опускались ставшие тряпичными руки.
Искупаться бы. Упасть на свежую траву в глубокой тени и врасти всем телом во влажную землю. Но соседняя рощица смята гусеницами танков, а поперёк ручья вонючей кучей лежит раздувшийся труп лошади.
На открытом пространстве солнце палило немилосердно. Темнеющий вдалеке лес манил прохладой, но сил дойти до него, чтобы передохнуть в тени, не оставалось.
«Враг не пройдёт», – рефреном крутилась в голове мысль, подчиняясь ритму однообразных движений – наклониться, поддеть, отбросить в сторону.
Когда в груди всё стало спекаться от жары, Катя оперлась на лопату и поискала глазами бочку с водой. Кругом, сколько видит глаз, колыхалось море людских голов и спин. Женщины, подростки, дети, старики. Тысячи и тысячи людей строили здесь оборонительные рубежи. Рабочую силу привозили сюда грузовиками из Ленинграда и области. Выдавали лопаты, и люди вставали в строй без суеты и жалоб на плохое здоровье или немощь.
По твёрдости ссохшаяся земля не уступала камню, и Катя уже успела сломать один черенок лопаты. В воздухе стояло марево красноватой пыли, которая забиралась в ноздри и хрустела на зубах. Катя вздохнула: попить, перевести дух и снова копать, стараясь не обращать внимания на ободранные в кровь ладони и гул самолётов над головой.
Сегодня их бомбили уже дважды. Говорят, убило пять или шесть человек. Убитых оттащили в сторону и положили в тени лохматой сосны. Хоронить времени не оставалось, все понимали, что работа не должна останавливаться, слишком велика оказывалась цена промедления.
Воду на окопы привозили в молочной цистерне с краником. С жадностью допивая из жестяной кружки, Катя вообразила, что вода пахнет парным молоком. Последние капли она вылила себе на лицо.
Донимала жара, и до крови кусали слепни. Но ей ничего, она молодая, а вот мама…
Держа кирку двумя руками, мама выворачивала слежавшийся пласт целины, заросший пожухлой травой. Несмотря на жару, её лицо было очень бледным, почти меловым, с тёмными кругами под глазами. У Кати сжалось сердце. Весной мама тяжело болела, и её до сих пор донимала одышка. Порой она закатывалась надсадным, хриплым кашлем, от которого в груди словно булькало кипящее варево. Болезнь оказалась настолько прилипчивой, что маме – учительнице литературы – пришлось пропустить третью четверть. По её понятиям это считалось совершенно недопустимым.
– Учитель, как солдат, всегда должен стоять в карауле, – однажды сказала она Кате, – и если ты выберешь профессию учителя, то должна помнить, что на первом месте у учителя всегда его ученики, а на последнем – он сам.
Почувствовав на себе Катин взгляд, мама подняла голову и улыбнулась, давая понять, что у неё всё в порядке. Мама не любила показывать свою слабость, и на Катиной памяти плакала только один раз много лет назад, когда держала в руках какую-то посылку.
Когда Катя подошла к окопу, раздался нарастающий гул самолётов, а потом защёлкали горошины выстрелов. Немецкий лётчик в широких чёрных очках опустил самолёт так низко, что стало видно его лицо с распахнутым ртом. Наверное, он кричал что-то весёлое или пел песню.
– Мама!
– Катя!
Они одновременно бросились друг к другу, скатившись в только что вырытый ров. Из-за усталости страх не ощущался, а обстрел воспринимался как временная передышка. Справа и слева лежали женщины и дети. Чей-то тяжёлый ботинок ударил Катю в лицо и рассёк скулу. Самолёт барражировал над окопом, утюжа пространство тёмным железным брюхом. Где-то в дальнем конце траншеи пронзительно крикнула женщина.
Размазывая кровь по щеке, Катя стала выкарабкиваться из-под груды тел. Казалось бессмысленным лежать и ждать, когда тебя застрелят. Хоть стой, хоть лежи – ты всё равно цель.
– В неподвижную мишень попасть проще, а если мы будем копать, то хоть на одну лопату, но придвинем победу.
– И то правда, – ответила мама и первая встала во весь рост, – всё в воле Божией.
– В Божией, так в Божией. – Катя не стала спорить, хотя не верила, что Божию волю может творить весёлый убийца на чёрном самолёте, похожем на летающий гроб.
Вслед за ними поднялась худая женщина со впалыми глазами и жилистыми руками. Не разговаривая, она вонзила лопату в землю так яростно, словно хотела перерубить напополам земной шар. Глядя на работающих, люди поднимались один за другим. Через мгновение окоп снова наполнился звоном металла и рёвом машин, подвозивших бетонные надолбы. Теперь на обстрел никто не обращал внимания. Падающих поднимали, оттаскивали в сторону и снова начинали выворачивать тяжёлый грунт пополам с камнями.
Когда самолёт отвернул в сторону, мама с Катей взялись за носилки со скользкими ручками.
Мама вдруг сказала:
– Послушай, Катя, если меня убьют, то ты должна…
Страшная мысль о маминой смерти холодком проскользнула в горло:
– Как убьют?! Мама, что ты такое говоришь? Тебя не могу убить! – От собственного крика у Кати заложило уши.
Мама повысила голос, сказав с ровной учительской интонацией:
– Если меня убьют, то ты должна пробираться в Ленинград к моей сестре.
От удивления Катя едва не выпустила из рук носилки:
– Мама, у тебя что, есть сестра? Я думала, что у нас нет родственников! Почему ты мне раньше ничего не говорила?
Она через плечо оглянулась на маму, поразившись её отрешённому взгляду, направленному сквозь пространство.
– Тебе не надо было про неё знать, – сказала мама после паузы, перемежая слова свистящим дыханием. – В последний раз мы с Людой виделись до твоего рождения.
На миг Катя даже забыла, что они с мамой стоят посреди поля, сгибаясь под тяжестью самодельных носилок. На языке крутились вопросы, которыми в другое время она засыпала бы маму с головы до ног. Её давно мучило, что она ничего не знает про отца и дедушек-бабушек, а оказывается, у мамы есть ещё и сестра. Настоящая, родная сестра!
Новая пулемётная очередь заставила их отпрянуть в сторону. Одна из пуль, взметнув сухой фонтанчик, ударила в песок на носилках.
Теперь мамин голос не прерывался и не хрипел, внезапно обретя силу и звучность:
– Запомни, у нас дома в саквояже лежит посылка от моей сестры. Там есть обратный адрес. Разыщешь по нему Людмилу и вернёшь ей посылку. Скажешь, мне от неё ничего не надо, но тебя пусть приютит, хотя бы на время, пока не найдёшь другое жильё.
Катя упрямо вздёрнула подбородок:
– Мама, как только мне исполнится восемнадцать, я пойду на фронт!
– Не видишь – здесь тоже фронт, только вместо винтовки у нас лопаты. – Мама как-то неловко наклонила голову набок и мягко отпустила носилки, уткнувшись лицом в песок.
– Мама! Мамочка! Мамуля!
С воем Катя ползала на коленях вокруг носилок, пытаясь заглянуть маме в глаза, которые были ещё яркие и влажные, но уже ничего не видели.
Потом, окаменев до боли в мышцах, Катя оттащила мамино тело к другим павшим. Под раскидистым кустом ивы с утра скопилось много тел, залитых кровью. Пожилой мужчина в гимнастёрке вытянулся во весь рост, а худенький мальчик с аккуратной русой чёлочкой будто спал, свернувшись калачиком.
Мозг отказывался воспринимать действительность, и Катя неосознанно старалась устроить маму поудобнее, подсовывая ей под голову подушечку из мха и укрывая ноги еловым лапником. Неужели мама ушла навсегда? Вот так просто – слетела с ладони, как летняя бабочка? В память врезались лес, синее небо и перевёрнутые носилки с рассыпанным по траве песком.
– Мамочка, прости, – единственное, что сумела сказать Катя, перед тем как снова идти копать траншею.
* * *
Уже 23 июня командующим Ленинградским военным округом генерал-лейтенантом М. М.Поповым было отдано распоряжение о начале работ по созданию дополнительного рубежа обороны на Псковском направлении в районе Луги. 25 июня военный совет Северного фронта утвердил схему обороны южных подступов к Ленинграду и обязал начать строительство. Строилось три оборонительных рубежа: один – вдоль реки Луга, затем до Шимска; второй – Петергоф – Красногвардейск – Колпино; третий – от Автово до Рыбацкого.
Около ста тысяч человек рыли противотанковые рвы.
Построили четыре линии оборонительных сооружений: первую – южнее Луги, километров за пятнадцать-двадцать. Вторую – перед самой Лугой, в полутора километрах, третью – в Толмачеве, четвёртую – в деревне Долговка. Протяжённость по фронту главной оборонительной полосы – 276 километров1.
* * *
Спустя пару недель Катя шла в толпе беженцев по направлению к Ленинграду.
Она успела забежать домой всего на пару часов. Торопливо сменила изорванную юбку на спортивные шаровары с полосатой футболкой, схватила жакет и саквояж. Вот и всё. На пороге Катя обвела глазами родные стены и низко поклонилась, как над могилой.
Оторвавшаяся подошва от стоптанных парусиновых туфель шлёпала по земле и черпала носком песок. Чтобы его высыпать, приходилось часто останавливаться. Когда саквояж с посылкой окончательно оттянул руку, Катя привязала к кожаной ручке пояс от плаща и перекинула ношу через плечо. До Ленинграда путь неблизкий. С каждым километром идти становится всё тяжелее. По обочинам дороги стояли обгорелые дома. Дикими голосами ревели испуганные коровы, ржали лошади и стоял людской гомон, перекрывающий гул машин и отдалённые раскаты взрывов. Вся эта какофония звуков соединялась в один оркестр, страшный в своей безысходности.
Рядом с Катей, плечо в плечо, сопела подружка Ольга, тащившая на закорках увесистый мешок с тёплой одеждой. Голову она повязала пёстрой шёлковой косынкой, которая так выгодно подчеркнула её броскую, цыганскую красоту, что на Ольгу заглядывались даже самые измученные беженцы.
Ольга намеревалась идти до Красногвардейска, который жители упрямо продолжали называть Гатчиной, а там перезимовать у родни отца.
– За зиму Сталин фашиста разобьёт, тогда и увидимся, – жалобно сказала Ольга около развилки на Гатчину. С отчаянием утопающего она вцепилась в Катин жакет и тянула её за собой. В Ольгиных глазах Катя читала неприкрытый страх. Как оставить её одну, такую непутёху?
– Может, ты лучше со мной в Ленинград пойдёшь? А оттуда напишем твоим в Гатчину.
Но в ответ Ольга мелко затрясла головой:
– Что ты, Катя! В Гатчине я каждую улочку знаю, да и родня прокормит, а в Ленинграде нам с тобой и голову приклонить негде. Смотри, сколько народу туда идёт. Туча!
Ольга дождалась, когда с ними поравняется встречная воинская колонна, и повернула следом, махнув рукой на прощание:
– Бывай, подруга, не поминай лихом!
Катя вскинула поднятый над головой кулак.
– Бывай, Ольгуня! Не попади под бомбёжку! И, главное, не бойся! Помни: но пасаран!
Кинув вслед Ольге прощальный взгляд, она влилась в толпу беженцев, направлявшихся в Ленинград в поисках защиты и помощи.
Общий поток двигался медленно, до краёв заполняя собой широкую дорогу, изборождённую воронками от взрывов. В отдалении, за колхозными полями, ярко и страшно пылал лес.
Чередой тянулись гружёные подводы, их огибали грузовики, которые вынужденно подчинялись общему ритму и поэтому ехали на низкой скорости, с остановками. Группа усталых пастухов в резиновых сапогах гнала вперёд стадо ко-ров. Шли женщины с детьми, старики, старухи, подростки. Те, кто возвращался с оборонных работ, шагали налегке, а остальные волокли на себе домашний скарб в виде мешков, коробок и даже кастрюлек. Девчонка лет десяти ухитрилась приспособить себе на голову эмалированный таз, делавший её похожей на чудовищную синюю поганку на двух тонких ножках.
– Поберегись! – расчищая дорогу скоту, щёлкали кнутами пастухи.
Катя шарахнулась в сторону.
Совсем не таким прежде представлялся ей путь в Ленинград. В людской круговерти она чувствовала себя маленькой и потерянной. Это никуда не годилось.
– Не смей раскисать, Ясина! – строго приказал она сама себе и сама себе ответила: – Слушаюсь, товарищ командир!
Бодрость духа давалась с усилием. Чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей, Катя стала думать о посылке, надёжно упрятанной в саквояж, и о том, как ей называть новоявленную тётю – тётя Люда или Людмила Степановна? Фамилия у тёти была такая же, как у них с мамой – Ясина, из чего Катя сделала вывод, что тётя не замужем, хотя мама носила девичью фамилию, а про папу говорила, что он умер от тифа.
Заколоченная гвоздями посылка с тётиным адресом представляла собой небольшой, но тяжёлый – килограмма на три – деревянный ящичек, жирно подписанный химическим карандашом.
Интересно, что в нём лежит?
Отойдя к обочине, Катя повязала платок и перебросила саквояж на другое плечо, скользнув ладонью по разогретому солнцем шагреневому боку. Саквояж был малинового цвета с никелированным ободком, явно иностранного происхождения.
В детстве она назвала мамин саквояж волшебным сундучком, смутно догадываясь, что он прибыл в деревню Новинка из какой-то другой, совсем недеревенской жизни. Заглядывать в саквояж ей не позволялось. Мама запирала маленький замочек на ключ, который хранился в ящике письменного стола. Катя много раз выспрашивала у мамы о содержимом волшебного сундучка, но мама неизменно отвечала, что там лежат старые документы, которые давно вышли из употребления. На деле оказалось, что кожаное нутро, выстланное чёрным шёлком, хранит всего две вещи – посылку и фото.
«Папа!» – сразу угадала Катя, едва взглянув на маленькую карточку молодого мужчины в шляпе.
Строгое выражение лица с широко распахнутыми глазами показалось до боли знакомым. Эти глаза она каждый день видела в зеркале, огорчаясь, что они не похожи на мамины, с прелестным миндалевидным разрезом и пушистыми ресницами. Чтобы удостовериться в идентичности, она положила рядом с папиным фото свою фотографию и сравнила: точно, папа. Хотя, может статься, дядя. Раз оказалось, что у мамы есть сестра, то почему бы не быть и брату?
Она так задумалась, что не сразу обратила внимание, как люди с дороги прыснули к обочине и стали разбегаться по кустам.
– Воздух! Воздух! Ложись! – приставив руки ко рту рупором, закричал в толпу водитель одного из грузовиков. Взмахом руки он показывал, что надо лечь, но Катя осталась стоять на месте, как заворожённая глядя на приближающиеся самолёты.
Пять, шесть, десять тёмных обтекаемых машин летели уверенно, не торопясь, словно утверждая своё превосходство над синим небом со стоячими белыми облаками. Ненависть захлестнула её с головы до пят.
Бессознательным движением Катя напрягла мышцы и вдруг увидела, как из дальнего облака выскочил маленький юркий самолётик, за ним другой.
– Наши, наши летят!
Люди на дороге замерли, напряжённо глядя, как два отчаянных пилота смело ринулась на сближение с вражеской армадой. Катя перестала дышать.
Самолёты шли навстречу друг другу, покачиваясь с крыла на крыло.
– Улетайте – вас собьют! – закричала она ястребкам, не осознавая, что те её не слышат.
Когда расстояние между машинами стало критическим, из каждого самолёта почти одновременно грянули пулемётные очереди. Самолёты то поднимались вверх, то камнем падали вниз, пересекаясь и расходясь по сторонам. По небу усами мотались огненные нити трассирующих выстрелов.
Было видно, что вражеские лётчики растерялись. Один немецкий самолёт, круто развернувшись, ушёл в сторону леса, и из его брюха дождём посыпались бомбы, предназначенные Ленинграду. Вереница взрывов волной прокатилась над верхушками сосен.
– Держитесь! Мы с вами! – срывая голос, орала нашим самолётам Катя. – Бейте врага!
Люди рядом с ней кричали и размахивали руками.
Немецкие самолёты стали перестраиваться, а наши им не давали, стреляя безостановочно. Под напором неожиданной атаки к лесу полетел ещё один фашист. Не долетев, завалился набок, и из него повалил густой чёрный дым.
Натужно гудя, фашистские самолёты рванули вверх и быстро скрылись из виду.
Катя вытянулась в струнку:
– Ура, победа!
От гордости за наших лётчиков она едва не расплакалась.
Гнавшая коров колхозница перекрестилась:
– Господи, благослови наше воинство.
До Ленинграда Катя добралась к полуночи. Нашла первую попавшуюся скамейку в зелёном скверике, подложила под голову саквояж и заснула мертвецким сном.
* * *
Одним из истребителей нового поколения, принятых на вооружение СССР перед самой войной, являлся ЛаГГ-3. (Самолёт назван по фамилиям руководителя проекта Горбунова В.П. и его ближайших сотрудников: Лавочкина С.А. и Гудкова М.И. – ЛаГГ).
К числу его главных достоинств относилось минимальное использование в конструкции самолёта дефицитных материалов: ЛаГГ-3 в основном состоял из сосны и дельта-древесины (фанеры, пропитанной смолой).
Советский штурмовик Ил-2 (конструктор С.В.Ильюшин) стал самым массовым боевым самолётом в истории.
Он принимал участие в боях на всех театрах военных действий Великой Отечественной войны. Конструкторы называли разработанный ими самолёт «летающим танком», а немецкие пилоты за живучесть прозвали его Betonflugzeug – «бетонный самолёт».
Ил-16 является первым в мире серийным высокоскоростным низкопланом с убирающимся шасси.
К началу Великой Отечественной войны самолёт устарел, однако именно он составлял основу истребительной авиации СССР. Советские лётчики называли его «ишак», испанские – «моска» (муха), а немецкие – «рата» (крыса)2.
* * *
Спящую Катю встряхнуло с такой силой, что голова с размаху стукнулась о скамейку.
Бомбят? Напружинившись всем телом, она вскочила и увидела, что по тропинке между деревьями удирает невысокий парень с её саквояжем. Она успела рассмотреть коричневую вельветовую куртку, серые школьные брюки и стриженый затылок с чёрными волосами.
Он бежал быстро, но неумело, вихляя спиной из стороны в сторону.
– Ах, ты гад! Отдай сейчас же! Всё равно догоню!
Катя рванулась вдогонку с такой скоростью, как если бы сдавала нормы ГТО по бегу.
В школе она завоевала высокую – третью ступень и очень гордилась тем, что пришла к финишу первой.
– Стой!
Не сбавляя темпа, парень обернулся, расширяя рот в ехидной ухмылке.
– Ты ещё улыбаешься!
Злость придала Кате сил. Разъярённой кошкой прыгнула на спину вора, зажав в кулак его воротник. От сильного толчка парень упал. Сцепившись, они покатились клубком по земле. У парня были крепкие руки, и это Катя сразу почувствовала. Но она превосходила его в гибкости и ловкости, а кроме того, на её стороне была правда, а значит, победа.
Извернувшись, Катя оседлала противника и двумя руками подняла над головой саквояж, чтобы с размаху обрушить его вниз. Глаза парня испуганно зажмурились. Он обречённо вжал голову в плечи, готовясь принять удар, но Катя вдруг поняла, что не может бить лежачего.
Медленно встав на ноги, она с презрением бросила:
– Ворюга!
Парень, распластавшийся на земле, вызывал у неё отвращение. На рытье окопов, под пулями и бомбёжками, работали и погибали слабые, больные, старые. А он, молодой и здоровый, в это время вырывал у людей сумки из рук.
Отойдя на пару шагов, она оглянулась:
– Ты враг. Вместо того, чтобы воевать, ты помогаешь фашистам. У меня маму убили, когда она копала траншеи, чтобы защитить Ленинград. Тебя, паразита, защитить.
Если бы Катин взгляд мог испепелять, то от парня осталась бы горстка пепла.
Он сел и вытер рот рукавом:
– Дура! Никого не надо защищать, потому что немцы всё равно скоро захватят город. Ты что, совсем того? – Он покрутил пальцам у виска. – Не видишь, как Красная армия драпает?
Кровь бросилась Кате в лицо, и она закричала:
– Я думала – ты враг, а ты хуже! Ты – предатель! Я тебя бить не стала, а тебя надо не бить, а расстрелять, как паникёра и труса!
Она захлебнулась от клокочущей ярости. Глаза парня смотрели на неё с вызовом, как будто ожидая, что она снова бросится на него.
Несколько секунд Катя молча разглядывала его лицо, пока он не опустил голову, а потом с презрением бросила:
– Руки об тебя марать противно! Не знала, что бывают такие ленинградцы.
Прошагав военными дорогами чуть не сотню километров, Катя ожидала застать полностью разорённый город. Но, несмотря на заколоченные витрины магазинов и оклеенные бумагой окна, широкая улица, по которой она ступала, поражала своей чистотой и величием. Слышался звон лопат. В парках и скверах копали щели, чтобы прятаться от взрывной волны. Щели представляли из себя траншею с крышкой, наподобие погреба. На фасадах домов виднелась свежая кирпичная кладка. Оконные проёмы были превращены в пулемётные амбразуры.
«На случай уличных боёв», – поняла Катя.
Поперёк улиц баррикады из мешков с песком и противотанковых ежей. Катя вспомнила, как в окопах об один такой ёж она больно разбила коленку.
И плакаты, плакаты, плакаты. Они расклеены всюду, где только возможно. Плакаты кричали, призывали, требовали.
У доски с объявлениями она остановилась и прочитала приказ для населения, что все личные радиоприёмники, фотоаппараты и велосипеды подлежат немедленной сдаче, чтобы исключить пособничество врагу. Ну, фотографические аппараты и радиоприёмники понятно, а велосипеды зачем? Наверно, чтобы не дать возможности шпионам быстро передвигаться по городу.
Погромыхивая на стыках, ходили трамваи, открывались двери магазинов, на углу у парка с лотка торговали фруктовым мороженым. Остановившись, Катя купила себе стаканчик. Мороженое она пробовала раз в жизни, когда мама возила её в Ленинград на зимние каникулы. Но тогда они были в городе всего один день – утром приехали, а вечером уехали.