Читать книгу: «Ёськин самовар», страница 2

На мгновение даже мелькнула мысль: а не найти ли в поезде милиционера и не доложить ли о «тайных замыслах немецких пассажиров»? По закону – обязан. По логике идеологии – единственно правильный поступок.

Но вместо ясности внутри все путалось. Парень не мог успокоиться. Казалось, что он – единственный, кто знает, и потому должен что-то сделать, остановить эту солнечную, шумную, конопатую семью, прежде чем те совершат роковую ошибку.

Они ведь улыбаются, шутят с детьми, умудряются варить яйца у титана, раз за разом меняя кипяченую воду – словно все в порядке. Будто это просто поездка, просто дорога – из одного пункта в другой. Но Иосиф знал: за окном – не просто пейзаж, а приближающаяся граница. Кардон. Черта, после которой – нет пути назад. После которой начинается другая жизнь. Или не начинается вовсе.

С каждой минутой приближение этой черты ощущалось все острее. И каждый их шаг, каждый взгляд, каждая сумка или чемодан, каждая сдержанная реплика – все это било в душу Иосифа тревожным набатом: остановитесь! Одумайтесь, не идите дальше. Еще не поздно. Еще можно свернуть…

С другой стороны, память, как упрямая река, вытаскивала свои обломки. Он вспомнил, как еще в школе, кто-то из одноклассников в ссоре бросил ему:

– Недобитый Фриц!

В другой раз обозвали фашистом – просто так, потому что фамилия звучала не по-русски, потому что «немец».

Он ведь и сам играл в войнушки, бежал с палкой-автоматом, крича русское «Ура!» против выдуманных гитлеровцев. Он был на стороне «наших». Хотел быть своим. Всегда…

Невольно всплыли воспоминания о первом паспорте. Ученикам 9А паспорта оформляли по алфавиту – вызывали группами прямо с уроков в сельсовет. Возвращались возбужденные, обсуждали новые отчества:

– Мырзашевна! – хихикала Служан.

– Анар Мухамбеткалиевич! – громко выговаривал высокий парень.

– Жаляйка Мергенбаиха! – пищала девочка в платке.

– Джамиля Мергенбаевна, – поправила ее Рашида Шуреновна. – Иосиф, твоя очередь.

– А почему один? Он что, особенный? – вскинулась Таня Ткаченко, внучка крестной Иосифа. Она всегда ревновала: ее бабушка – известная пирожница у ступень школы – угощала Иосифа бесплатно, а с родной внучки брала деньги. Никто не знал, что накануне он почистил крестной свинарник.

Иосифа не смущало: фамилия на «Ц», значит – в списке последний. Циммерманн – всегда в конце.

В сельсовете его встретила председатель Тамара Васильевна Маленкова.

– Вымахал, Ёська, как на дрожжах, – осмотрела его. – Варенье бабки Мали на пользу пошло. До сих пор помню, как ты в могилу за гробом мамы упал…

Он промолчал.

– Нелегко быть немецкой сиротой, – добавила она. – Держись. Мы тебе поможем.

Затем, будто между прочим:

– Сменить бы тебе национальность. Русским легче живется.

– Это как у бандитов – все изменить, чтобы следы замести, – пробормотал Иосиф.

– Твоя сестра Катя – молодец, записалась русской.

– А фамилия?

– Девушке фамилия ни к чему – замуж выйдет, возьмет мужнюю. Хочешь, мы тебе поменяем – будешь Долгарев – по матери? Или Яковлев – по отцовскому отчеству. Или сам придумай.

Иосифа передернуло. Чиновник предлагала не просто обман – переписать судьбу. Зачем?

Позже, в Доме культуры, в зале выстроились оба девятых класса. Иосиф был в новой рубашке – редкая вещь, купленная на базаре. Он волновался не из-за документа – из-за всего, что ждет впереди.

Но когда собрался ступить на сцену, Тамара Васильевна преградила путь:

– Тебе сегодня не светит. Паспорт не готов. Отойди.

Одноклассники поднимались на сцену под музыку, улыбались, получали заветные документы. А он стоял в стороне. Было горько. Впервые остро ощутил, что он – не как все. На миг даже пожалел, что не согласился на смену национальности и фамилии.

– А нужно ли мне такое будущее – безродное? – зло подумалось.

Паспорт выдали спустя полгода. Кто-то мимоходом сказал:

– Забери уже. Валяется в сельсовете.

Маленкова не ответила на приветствие. Подала документ молча.

Иосиф открыл – на фото он сам, только взгляд чужой. В графе национальность стояло: немец. Сердце забилось быстрее. Ошибки: «Иосип Цимерман».

– Мое имя с "Ф", – заметил он.

Председатель зачеркнула «П», написала сверху «Ф».

– Доволен?

– И фамилия неправильно. Надо две «М», две «Н».

Маленкова раздраженно вскинула голову:

– А ну пошел отсюда! Мне еще не хватало ваши немецкие фамилии тут зубрить!..

***

Иосиф лежал на верхней полке плацкартного вагона, притворяясь спящим, а в голове бушевал ураган. Внизу, в том же вагоне, из его страны уезжала большая немецкая семья. Осудить? Понять? Предать? Промолчать?.. А вдруг им действительно повезет? Вдруг там, за границей, они наконец обретут то, чего лишили и их, и его семью – право быть просто собой…

Как будто читая его мысли, опа Густав в этот момент что-то втолковывал своему внуку – карапузу с пухлыми щечками и озорным взглядом. Говорил по-немецки, назидательно, почти торжественно:

– Zweige kann man abschneiden, den Stamm kann man biegen – aber die Wurzeln erinnern sich, woher sie stammen.

– Это по-нашему, – перевел он уже для всех, – Ветви можно обрезать, ствол можно согнуть – но корни помнят, откуда они. Такое вот немецкое словцо… Старики раньше часто повторяли…

Московский рассвет

Неизвестный путч 10 сентября 1982 года

Тьма окутывала Кутузовский проспект. Часы показывали 03:17, когда из грузовика ГАЗ-66 выгрузились бойцы спецназа МВД – отряд «Шторм-5» под командованием полковника Сергея Огаркова.

В нескольких дворах дома №26 рабочие без знаков отличия устанавливали бетонные столбы, отрезая пути отхода. В соседних дворах слышен глухой скрип ручной пилы. Ветви летят вниз, освобождая линии обзора для будущих стрелков.

– Начинаем, – шепчет в микрофон Огарков. – План «Гроза». Цель – нейтрализовать объект «Омега».

Объект «Омега» – генерал армии, глава КГБ. При дряхлом генсеке КПСС он уже практически хозяин страны и теперь готовится формально занять его место. МВД решает ударить первым.

Пока одна группа окружает дом №26, вторая – под командованием майора Кулакова – выдвигается к Лубянке. Задача: до рассвета взять под контроль здание КГБ – мозг и сердце государственной безопасности. В распоряжении группы: шесть БТРов, три автобуса с бойцами и две машины «Рысь» с глушилками связи.

Но у КГБ – свои уши повсюду.

04:06. На Кутузовском неожиданно гаснет освещение. Одновременно на пересечении проспекта Мира и Сретенки вспыхивает ослепительный свет фар. Из Капельского и Безбожного переулков вырываются 24 черные «Волги», окна затянуты бронепленкой.

Из машин выскакивают бойцы управления «Север» – элитного подразделения КГБ под командованием генерала Павла Птицына, лично преданного своему руководителю.

– Сигнал! – рычит Птицын в рацию.

– Пошел-пошел-пошел! – раздается в наушниках у спецназа МВД.

Во дворах дома №26 начинается хаос. Вспышки, крики, короткие автоматные очереди, выбитые окна. На крыше соседнего дома снайпер госбезопасности находит в прицеле Огаркова. Выстрел. Полковник падает навзничь.

– Командир – двести, – звучит в наушниках у МВДшников.

Паника. Отряд «Шторм-5» начинает отход, но арки уже перекрыты блокираторами, а бетонные столбы не дают вывести бронетранспортер. Один из бойцов бросает гранату и получает осколок в шею.

04:28. Лубянка. Майор Кулаков с группой входит через черный ход в здание КГБ.

– На лифты не садиться! Только лестница! – командует он.

На пятом этаже их уже ждут. Газ. Светошумовые гранаты. Шквал автоматного огня. Из вентиляции – странный вой: глушилка работает в обратном режиме.

– Нас ждут! Это ловушка! – кричит кто-то.

Через семь минут трое бойцов убиты, шестеро обезоружены. Остальные – в наручниках. Кулаков, истекая кровью, тянется к капсуле с ядом, но его скручивает молодой лейтенант госбезопасности Зернов.

06:00. Кремль. Мужчина преклонного возраста в сером полосатом костюме и галстуке смотрит в окно на утреннюю Москву. Рядом – генерал Птицын.

– Ну что, Павел…

– МВД потерпело поражение. Огарков ликвидирован. Кулаков задержан. Остальные сдались.

– Связь?

– Полностью отключена. По всей стране. С 5:30.

– Прекрасно, – усмехается штатский. – Побеждает не тот, у кого больше оружия, а тот, кто владеет информацией…

Неизбежная осень, перевернув очередную страницу календаря, вступила в свои права. Но ее первые, робкие мгновения еще хранили дыхание лета.

Наступившее утро встретило Москву мягкой, почти ласковой температурой. День обещал быть теплым. В воздухе не ощущалось сырости, а солнце, пробиваясь сквозь редкие облака, освещало бульвары и проспекты. Легкий ветерок едва колыхал листву, которая еще не спешила терять свой зеленый наряд.

Столица жила своей обычной жизнью. Ее улицы были полны привычной суеты. Легко одетые москвичи – мужчины в рубашках с закатанными рукавами, женщины в ситцевых платьях и блузках – спешили на работу. Дворники неторопливо подметали тротуары. Дети с ранцами шагали в школу. А у газетных киосков уже толпились горожане, изучая свежие заголовки.

Печатные издания традиционно сообщали об успехах пятилетки и достижениях социалистического хозяйства. Ни больше, ни меньше…

***

На перроне Казанского вокзала Иосиф прощался с Мюллерами так, словно расставался с родней, которую знал всю жизнь. От каждого – по крепкому объятию, по хлопку по плечу, по короткому, но теплому слову.

– Встретиться бы нам раньше – я бы тебя охотно усыновил, – сказал на прощание опа Густав и тесно обнял парнишку.

– Береги себя, Ёся! – сказала тетя Эмилия, нежно потрепав его по щеке.

– Ты парень хороший, у тебя все получится, – добавил Вальдемар, стиснув его ладонь обеими руками.

– Не теряйся, пиши, если что! – выкрикнула кто-то из старших девочек.

Даже малыши, цепляясь за его рубашку, тянулись обнять. Один карапуз, тот самый, что вчера лез к нему на колени, захныкал – не хотел отпускать.

Иосиф вдруг почувствовал, как где-то глубоко внутри что-то кольнуло… Стыд за ту мимолетную мысль, что еще вчера шевельнулась в его голове – рассказать милиционерам об плане Мюллеров свалить в Германию. Он покраснел, будто кто-то прочитал его мысли.

Они верили ему. Приняли. Кусочек хлеба, место за столом, теплое слово – все это было по-настоящему. И он тоже почувствовал – его сердце прикипело.

– Как и договаривались, – напомнил опа Густав, подзывая к себе старших. – Сейчас делимся на маленькие группы. Без стадного вида. Не все сразу. В разное время – к стоянке такси.

Он оглядел своих и добавил почти шепотом:

– Встретимся в аэропорту. Шереметьево.

Группа начала рассыпаться – кто-то поправлял одежду, кто-то шептал про чемоданы, малыши притихли, будто почувствовали важность момента.

А Иосиф еще раз обернулся. Помахал рукой. И надолго запомнил этот странный миг: пятница, Казанский вокзал, Москва, прощание с теми, кого он успел полюбить – за одни только двое суток дороги…

Когда шумная группа растеклась по перрону, растворяясь в толпе, Иосиф остался стоять в одиночестве, глядя им вслед. Потом, повесив на плечо авоську, неспешно направился в сторону привокзального медпункта. Он знал, где тот находится – и теперь мог бы найти туда дорогу даже с закрытыми глазами. Как, впрочем, и тогда, в начале июля, когда брел туда почти вслепую – с лицом, распухшим до размеров красного шара. Это была его первая самостоятельная поездка – он ехал поступать в Тульское военное училище.

***

Тогда все шло по плану… до купания на последок в родной реке Илек. Прыжок, неудачное касание лбом дна – и вот он, новоявленный курсант, вышедший на Казанский вокзал с физиономией, которая больше напоминала переваренный буряк. В зеркало лучше было не смотреть. Люди шарахались, а дети пугались.

Пришлось тогда пробираться в тот самый медпункт – сквозь взгляды носильщиков, полные вопроса, и сдержанное недоумение прохожих.

Медпункт вокзала представлял собой небольшую обшарпанную комнату с низким потолком и тусклой лампочкой, которая лениво мигала в углу, создавая тени на облупленных стенах. Запах старого йода, перекиси и прелой ваты смешивался с чем-то неуловимо аптечным, но не свежим, а давним, застоявшимся.

В углу стояла железная каталка с потрепанным матрасом, укрытым засаленной простыней. Рядом – шкаф с мутным стеклом, за которым угадывались ряды пузырьков, коробочек и бинтов. Большой стол, на котором едва держалась исцарапанная клеёнка, занимал почти половину комнаты. Здесь все было старым, изношенным, но по-своему привычным – словно время в этом месте давно уже застыло.

За столом сидела пожилая женщина крепкого телосложения. Белый халат на ней был далеко не первой свежести, с пятнами, которые уже не отстирывались. Волосы она убрала под тонкий, слегка смятый чепчик, а на носу балансировали массивные очки с толстенными стеклами.

Как только Иосиф вошел, она окинула его быстрым взглядом, мгновенно оценив ситуацию.

– Фурункул, – сухо констатировала она, даже не поднимаясь со стула.

– Здрасте, – поздоровался парень, подходя ближе. – Вы можете что-то с этим сделать?

Фельдшер устало хмыкнула, потеребила в руках маленький пузырек из темного стекла с металлической крышкой. Он выглядел слегка липким от многократных прикосновений, а на желтой этикетке можно было увидеть лишь надпись «5%».

– Обработаю йодом и заклею пластырем, – ответила она, не проявляя особого сочувствия. – Мазь Вишневского на ранней стадии не рекомендую, чтобы не усугубить воспаление. Ихтиоловая и антибактериальные мази в моем медпункте сроду не водились. Тебе надо в больницу.

– И как мне туда попасть?

Женщина поджала губы и сдвинула к переносице очки.

– Боюсь, что в Москве не получится. Тебе лучше по месту жительства обратиться.

– Я из Казахстана, – уточнил Иосиф. – Еду сдавать экзамены в Тульское военное училище.

Фельдшер вдруг оживилась.

– Это совсем другой разговор. Тебе помогут в военном госпитале.

– А как туда добраться?

Женщина задумалась, пробарабанила пальцами по клеенке, потом хлопнула ладонями по столу, будто приняла окончательное решение.

– Я тебя провожу. Надо же нам своим защитникам помогать, – кивнула она. – Подожди вон на стуле. У меня через час ночная смена заканчивается.

Она даже не спросила, хочет ли он этого. Просто поставила перед фактом.

– Чай будешь?

Не дожидаясь ответа, фельдшер полезла под стол и извлекла огромный термос с крупными красными цветами на боках. Медленно отвинтила крышку, и в воздухе потянуло заваркой, крепкой, густой, с легким привкусом нагарного кипятка.

– Чефир?! – было непонятно, спросил или констатировал факт Иосиф, поморщившись от терпкого запаха, который ударил в нос.

***

Теперь, попрощавшись с семьей Мюллеров, Иосиф не мешкал. Он знал, куда идти – к уже знакомому медпункту на Казанском вокзале. Не по делу, не за помощью, а просто… увидеть ее. Женщину, которая однажды, в июле, стала чем-то большим, чем просто фельдшер.

Медсестра тогда показала ему дорогу в ближайший к Казанскому вокзалу Главный военный клинический госпиталь имени Н. Н. Бурденко – старейшее медицинское учреждение, где лечили раненых еще со времен наполеоновских войн. Фельдшер осталась рядом весь день, помогала в походах по кабинетам, а когда его обследовали и прописали таблетки и мази, за окном уже сгущались сумерки.

Матрена Федоровна – так звали эту добрую, одинокую медсестру из привокзального медпункта – приютила Иосифа на ночлег в своей коммунальной комнате, а утром, снабдив сироту скромным провиантом, проводила его к поезду до Тулы…

Иосиф зашел в медпункт на Казанском вокзале, точно домой вернулся. Он помнил здесь все: и стертую до дерева ручку двери, и еле живую лампочку, тускло мигающую под потолком, и запах – смесь йода, старой аптечной ваты и чего-то застоявшегося, как будто сама жизнь тут давно остановилась.

Фельдшер сидела у окна, устало откинувшись на спинку старого кресла, обмотанная в вязаный платок. С ее лица еще не сошли следы ночной смены – глаза покрасневшие от недосыпа, а голос сиплый:

– Осип… Представь себе, только вчера арбуз выбирала и почему-то вдруг вспомнила твое бедное лицо – все распухшее, красное… Как тот самый арбуз.

Она усмехнулась – тепло, по-доброму, и смахнула невидимую пылинку с халата.

– Ночью совсем беда была, – продолжила Матрена Федоровна. – Телефон отключили, ни скорую не вызовешь, ни начальству не дозвонишься. Патрулей – как в былые годы. И штатские шастают, нюхом водят, все за кем-то следят. Странно это, Осип. Очень.

– Я вот… привез вам, – сказал Иосиф, протягивая авоську. – Курт, тары, толкан. Все настоящее, казахское. Думал, вам к чаю пригодится.

Матрена Федоровна оживилась. Осторожно выудила из сумки плотные белесые шарики, понюхала один, покрутила в пальцах.

– Это что такое?

– Курт. У нас в степи делают. Из кислого молока творог скатывают и на солнце сушат. Хранится долго, солоноватый. Крепкая штука, но полезная.

– Умно придумано, – кивнула фельдшер. – А это?

– Тары. Пшено обжаренное, проваренное, потом в ступе толченое и на ветру провеянное. Как крупа. Можно с молоком, можно с сахаром. А толкан – то же, только мука. Ешь, хоть прямо ложкой или со сметаной.

Она улыбнулась уголком рта, вытащила из под крышки стола свою любимую чашку с трещиной.

– Ну, поступил? – спросила Матрена Федоровна, наливая себе крепкого чаю из термоса и с любопытством глядя на Иосифа поверх очков.

Он вздохнул и честно признался:

– Нет… Точнее, я и не собирался поступать. Военком у нас в райцентре уговорил съездить «в командировку» – мол, для расширения кругозора. За счет государства. А экзамены, сказал, можно и завалить. Главное – посмотреть на большой город.

– И ты выбрал Тулу?

– Там служит мой брат. После срочной остался прапорщиком. Хотел с ним повидаться. Думал, хоть какая-то родня… – Иосиф пожал плечами. – Фигня. Мы чужие. Лучше бы выбрал другой, красивый город – тот же Ленинград.

– И что теперь? – с интересом прищурилась Матрена.

– Опять – в Тулу. В артиллерийское училище.

– Не поняла. Ты ж сам сказал – экзамены завалил.

Иосиф кивнул.

– Да. Завалил. А потом – странное дело. Сижу, жду обратный билет… и тут меня вызывают к самому начальнику училища. Генерал-лейтенант. Серьезный мужик. Сам пригласил в кабинет. Говорит, знает мою историю. Предложил стать лаборантом на кафедре. На год. А потом – снова к экзаменам. Без проблем. Общежитие, питание, даже форму обещал.

Он сделал паузу, будто пережевывал все заново.

– Я сказал, что должен подумать… – Иосиф чуть помедлил. – Хотя тогда врал. Хотел остаться жить в поселке. Переживал за бабу Малю. Она уже старая, одной тяжело. Да только у нее – свои планы. Семейные. Внук из армии должен вернуться, жениться собрался. Его невеста из Золотоноша уже с животом. А жить – негде.

Парнишка тяжело вздохнул.

– Вот мне и пришлось уйти. Освободить место. А теперь, – он посмотрел прямо в глаза собеседнице, – похоже, другого пути у меня нет. Только в Тулу.

– Все правильно, Осип, – Матрена Федоровна кивнула и, не отрывая от него взгляда, добавила: – Главное – дорога. А уже на ней сам поймешь, куда и зачем идешь.

Она на секунду задумалась, потом вдруг лукаво прищурилась:

– Кстати… а где мой тульский пряник? Я же просила! А ты обещал…

И, не дожидаясь ответа, громко рассмеялась:

– Да я шучу. Минимум пять лет теперь будешь рядом – еще натаскаешь мне целую гору этих медовиков!

– Ты хоть задержишься в Москве? – спросила Матрена Федоровна, заглядывая в лицо парня. – Куда бы мне тебя сводить? Что показать? Я, правда, не фанатка музеев и картинных галерей… Не разбираюсь особо.

Иосиф немного замялся, потом с надеждой в голосе произнес:

– А можно… в мавзолей?

Она удивленно приподняла брови, а потом рассмеялась:

– А почему бы и нет? Мне к ночной смене не привыкать. А ты у нас, по рассказам, жаворонок. Ранний.

– Мавзолей что, по ночам открывают? – удивился Осип.

– Конечно, нет. Но очередь туда лучше с вечера занимать. Сейчас по дороге купим пельменей, позавтракаем или пообедаем, немного поспим. А вечером – термос с чифиром, пару бутербродов – и марш к Кремлю. Глядишь, завтра к открытию будем первыми. Я, между прочим, и сама там ни разу не была. Все только по рассказам знаю…

Она улыбнулась, глядя на Иосифа, как будто предвкушая это небольшое приключение. А он, впервые за долгое время, почувствовал нечто похожее на детский восторг.

Ночь опустилась на Москву прозрачной дымкой, в которой дрожали огни улиц. Сентябрь напоминал о себе легкой прохладой – не стужей, но и не теплом. Матрена Федоровна, кутаясь в старую шерстяную кофту с вытянутыми рукавами, поежилась и плотнее запахнулась. На плече у нее висела сумка с термосом и парой бутербродов, а под мышкой – клетчатый плед, которым она тут же заботливо укрыла плечи своего Осипа.

– Не простудись, – пробормотала она, усаживаясь на складной табурет и с видимым удовольствием откусывая кусочек курта. – Вот вещь! Хоть сейчас на фронт бери…

Круглые, сухие, чуть солоноватые шарики творога она грызла с азартом. Каждый – с хрустом, с короткой паузой на чай. Запах крепкой заварки из термоса заполнял воздух, перебивая даже бензин и старый асфальт, которыми пахла ночная Москва.

Иосиф хотел было спросить, почему Матрена Федоровна упомянула «фронт»: неужели ей пришлось воевать? Но он постеснялся задать этот вопрос при людях.

Очередь выстроилась вдоль Кремлевской стены – длинная, извивающаяся цепочка людей. Кто сидел, кто стоял, кто тихо разговаривал вполголоса. Тут и там были слышны шутки, кто-то ворчал на холод, кто-то предлагал чай соседям. Время тянулось, как теплый пластилин, но утро неумолимо приближалось.

Парень – все же немного сонный – периодически поглядывал на высокие стены и башни Кремля. В лучах восходящего солнца они светились рубиновым светом. Иосиф невольно подумал: кто и как долго возводил эту крепость? Он всматривался в кладку жженого кирпича, понимая его прочность – в отличие от их саманных мазанок в казахстанском селе, которые приходилось каждый год обмазывать глиной и затирать трещины.

Время пролетело почти незаметно. Очередь неожиданно оживилась и пришла в движение. Контроль, затем – шаги по звенящей утренней брусчатке Красной площади.

Иосиф и Матрена Федоровна действительно оказались одними из первых в мавзолее. Внутри воздух оказался резким, холодным, почти металлическим. Низкие потолки, стены – черные, как ночь, лишь еле светящиеся линии у пола и потолка указывали путь. Все было предельно просто и бесстрастно. И только за стеклом – лежал Он.

Желтое, восковое лицо, тонкие, чужие руки. Иосиф замер, смотрел, не дыша. Сердце билось как-то неровно. Парень ожидал чего-то… большего? Чего-то всепоглощающего. А вышло – будто мимо прошел. Будто это не он здесь, а какой-то другой человек. Часть его хотела повернуться и уйти. Но ноги сами двигались дальше, по полутемному коридору.

Через полминуты посетитель оказался снаружи. Первый вдох свежего утреннего воздуха – словно возвращение из-под воды. Рассвет окрасил небо в дымчато-розовые цвета. Над рекой поднимался пушистый туман, а в городе просыпалась суета.

– Ну что? – спросила Матрена, вглядываясь в его лицо.

– Не знаю… – тихо ответил Иосиф. – Я посмотрел…

Она кивнула, будто поняла больше, чем он сам. И, натянув кофту плотнее на плечи, добавила:

– Все правильно, Осип. Главное – что ты там побывал. А мысли… они потом придут. С годами.

Тула встретила поцелуями

И все, что было до, вдруг стало прошлым.

В городе назначения он объявился лишь в субботу. Тульский железнодорожный вокзал встречал не суетой, а какой-то степенной, уравновешенной уверенностью. Над главным зданием возвышалась надпись из красных букв: «ТУЛА – ГОРОД-ГЕРОЙ».

Высокие сосны под боком перрона, почти до самой крыши вокзала, – как почетный караул вечно на посту. Ветер лениво гонял облака по небу. Солнце играло на проводах и вагонах.

Иосиф ступил на перрон города, не знавшего его по имени и, в сущности, не ждавшего. Но, возможно, именно здесь начиналась та дорога, которой ему было суждено идти. Город встречал его мокрыми после дождя улицами, тонким, едва уловимым запахом листвы и железа, и прохладным ветром, скользящим меж домов – как будто сам воздух напоминал: начинается осень.

Ему пришлось пройти в город сквозь зал ожидания. Над дверью тикали часы, вдоль стен стояли старые деревянные скамейки. Пастельно-зеленые стены, высокий потолок с лепниной, колонны – слегка облупленные, но не утратившие своего ореола – создавали атмосферу размеренной, провинциальной торжественности.

На выходе он замер – в нерешительности, в раздумье. Со стороны, на фоне величественного фасада, он наверняка казался случайной пылинкой у подножья монументального здания: белоснежный фронтон, массивные колонны, крыша, как у античного храма, и яркие, торжественные буквы – «МОСКОВСКИЙ ВОКЗАЛ». Все здесь дышало величием, уверенностью и важностью. Он чувствовал себя крошечным. Почти как та самая блоха, которую, по преданию, подковал тульский умелец Левша. В совхозной библиотеке родного Аккемира Иосиф не раз читал об этом и теперь вдруг вспомнил – и сравнил себя с этой козявкой. Мельчайшее существо на фоне необъятной державы.

За широкой Вокзальной площадью раскинулась гостиница «Москва». Еще в июле, с первого взгляда она поразила приезжего из казахстанской глубинки своими размерами и городским величием. Семиэтажное кирпичное здание строгой прямоугольной формы выделялось на фоне окрестных построек массивностью и сдержанным фасадом. Чередование темных и светлых полос придавало ему особую ритмику, а ровные ряды окон подчеркивали его строгость и масштаб.

Для Иосифа, выросшего среди мазанок и одноэтажных сельских домов, гостиница «Москва» в Туле выглядела почти как небоскреб – монументальная, деловая, чужая, но оттого еще более привлекательная. Огромное кирпичное здание строгой геометрии на пересечении улицы Путейской и Красноармейского проспекта нависало над площадью, словно хранило в себе какой-то особый городской ритм. И теперь он наконец мог запечатлеть его – на свой собственный фотоаппарат.

***

Еще утром, в столице, выйдя из мавзолея, он с наивной прямотой заметил:

– Была б у меня фотокамера – щелкнул бы щас Ленина в гробу… В Аккемире потом все обзавидовались бы!

Матрена Федоровна прыснула со смеху и только махнула рукой:

– Осип, да ты что! Фотоаппарат бы тебе не помог. Там даже дышать положено строго по уставу, не то что снимать! Ты что, вывеску при входе не видел?

Он растерянно покачал головой.

– Запрещено это! Категорически.

Он промолчал. В ту минуту до него дошло, насколько мимолетным оказалось это прикосновение к «вечному».

– Ну что, чем займемся? – спросила москвичка, ссутулив плечи. У нее был выходной, и она выглядела чуть потерянной – как человек, которому вдруг разрешили пожить для себя, но он не знает, что с этим делать.

– Твоя электричка через три часа, – добавила она.

Иосиф развел руками, пожал плечами – идей у него тоже не было.

– А я знаю! – озорно блеснула глазами фельдшер. – Пошли. Успеем.

И он пошел за ней – не спрашивая куда.

После выхода из мавзолея они, не спеша, прошлись вдоль Красной площади. Осеннее солнце, наконец, поднялось над московскими крышами, подсушило булыжную мостовую, и воздух стал чище, легче – будто и сам город немного выдохнул.

– Тут недалеко ГУМ, – Матрена Федоровна подхватила парня под локоть. – Когда еще у тебя будет возможность туда заглянуть?

Иосиф вновь пожал плечами: он ни разу не был в настоящем магазине, где продают «все и сразу». Для него ГУМ был чем-то вроде сказки – знакомым по телевидению, но абсолютно нереальным. А теперь он сам шел мимо фасадов с арками, из которых веяло богатством и столичной сдержанной роскошью. Высокие витрины, кованые фонари, внутри – полумрак и светящиеся вывески. Люди мерили костюмы, примеряли туфли, выбирали духи. И он – среди них.

– Подожди, – сказала вдруг Матрена Федоровна, и, оставив его у прилавка с сувенирами, быстро нырнула в соседний отдел. Вернулась с небольшой коробочкой, обернутой тонкой, чуть блестящей бумагой.

– Это тебе, – протянула она, глядя ему в глаза.

– Нет… Вы что… – растерялся Иосиф, – не надо… Я не могу принять…

– Можешь, – твердо сказала она. – Это не прихоть. Это приказ. Будешь мне каждую неделю письма писать. И фотографии туда вкладывать. Чтобы я знала, как ты живешь, как меняешься. Обещай!

Он молча кивнул, чувствуя, как в горле встает ком. В руках у него лежала пластмассовая коробочка с надписью «Смена-8М» – та самая, о которой читал раньше в совхозной библиотеке. Простая, но настоящая. Его первая фотокамера. Его собственная.

Из открытых окон ГУМа доносился запах ванили и свежеиспеченных вафель. Кто-то смеялся, кто-то щелкал семечки. А он стоял посреди этого столичного гомона с фотоаппаратом в руках и чувствовал, как невидимая нить тянется от этой женщины – незнакомой, но ставшей такой родной – прямо к его будущему…

***

Ехать с Тульского вокзала сразу в военное училище показалось ему нелогичным.

«У генерала наверняка выходные, а других я там и не знаю. Пока все объяснишь – только время потеряешь», – рассуждал он.

На самом деле, Иосиф просто боялся признаться себе, что не спешит – не горит желанием добровольно запереть себя в стены военного заведения.

Сама погода будто нашептывала: не спеши, погуляй еще, побудь вольным, надышись воздухом юной беспечности.

И у него быстро созрел план.

– Здрасьте, – окликнул он проходившего мимо мужчину в засаленной спецовке, от которой пахло мазутом и металлом. Судя по виду, тот был железнодорожным ремонтником. – Не подскажете, как добраться до самоварного завода?

Рабочий прищурился, махнул рукой в сторону улицы:

– Садись на трамвай-тройку, в сторону Щегловской засеки. Выйдешь на остановке Глинки. А там уж рукой подать.

Предписание прибыть в военное училище к 1 сентября было уже давно просрочено, но Иосиф решил попытать свое счастье.

Он подошел к трамвайному киоску и, поеживаясь от осенней прохлады, спросил у кассирши:

– Мне талон покупать или я, как курсант, могу бесплатно?

Он помнил, как в казахстанском Кандагаче ему без проблем обменяли просроченный билет до Москвы, выданный еще в июле в стройотделе тульского училища. Может, и здесь прокатит?

Женщина в киоске выглянула из крошечного окошка – на ее тусклом лице мелькнула теплая улыбка.

– Езжай так, конечно. У меня самой сынок служит, – сказала она почти шепотом, с материнским участием.

Через мгновение, она даже не поленилась – выскочила из своей будки, поправляя халат, и, подпоясавшись, добежала до подъехавшего трамвая №3. Придержала дверь, впустила Иосифа внутрь и громко крикнула куда-то в салон:

– Ирка! Малой – артиллерист. До самоварного, бесплатно!

– Ясно! – отозвался хриплый голос из глубины вагона.

Трамвай дернулся. Иосиф, ухватившись за поручень, прошел вглубь вагона, занял место у окна. Металлический корпус заскрипел на повороте, и вот они покатили вперед – неспешно. Время давно перевалило за полдень, было уже около четырех, и казалось, будто сам город, устав от будничной суеты, выдохнул и позволил себе замедлиться. Сентябрьское солнце клонилось к горизонту – мягкое, рассеянное, почти ленивое.