Я родилась морозным солнечным утром где-то вдали от столицы. А если быть до конца честной, на краю цивилизации. В 1979 году в полной семье: папа, мама и старший брат в наличии.

По национальности "дворняжка". Совершенно непонятно откуда растут мои корни.

По отцу, вроде бы, русская. Всю жизнь они называли себя орловскими, хотя папа родился в Таджикистане. Его младший брат – в Казахстане. Средний, так уж и быть, где-то на Орловщине на лавке в тепле русской бани.

Мама, похоже – хохлушка. Бабушка в девичестве Степаненко, дед Иващенко. Перемещались из Украины. Пометили всю Россию. Прикочевали в Казахстан. Остановились на бивуак в Темиртау. Деда, который оставил троих детей без алиментов, принято называть героем. Дошел до Берлина!

Сколько себя помню мама работала заведующей в детском саду. Папа тоже был каким-то начальником над чертежами. Детским мозгом я в этом плохо разбиралась, поэтому в анкетах писала "инженер".

Бабушка Вера (мамина мама) жила, можно сказать, по соседству – в одном городе. Очень деловая одинокая женщина с высшим образованием и халой на голове. В пестрых, отшитых по фигуре платьях. Еще лет десять после пенсии выходила на работу и каждый день после завода заезжала к нам в гости. Покомандовать.

Папины родители – бабушка Катя и дедушка (просто дедушка – он был один на всех) – жили в деревне, куда нас закидывали на все возможные каникулы.

Где меня с нетерпением ждал двоюродный брат Ромка. Пожалуй самый близкий мой брат – даже ближе родного, потому что ровесники и все игры пополам. С родным братом Сашкой все чаще дрались и делили родительскую любовь.

Мама с папой – выразительный пример социального мезальянса. Когда дружили, дед провозгласил: "Черный хлеб к белому не приклеится!" А они склеились так, что получились Я и Сашка.

Я богатый человек: у меня много родни. Двоюродные 3 брата и 4 сестрёнки. Плюс Сашка.

Вокруг этих людей крутилось мое детство. С ними связаны самые яркие воспоминания. Они главные герои этой книги.

1. УКУТЫШ, или ЛЮТЫЕ МОРОЗЫ

Цигейковая шуба затянута армейским папиным ремнем. На валенках по бокам вышиты снежинки, чтобы не путать левый-правый. Или имя, чтобы не путать хозяина.

Мохнатая кроличья шапка, связана бабушкой.

Поверх мамин мохеровый шарф – узлом назад: туго закрывает нос и рот. Снаружи остались только обледенелые глаза, окаймленные инеем.

Этот волосатый шарф ненавижу больше всего: усиленно дышишь горячим воздухом, а по краю "балаклавы" нарастают безжалостные льдины. И нежным щечкам-булочкам так больно! Как-будто острыми вилками их колют маленькие муравьи.

Поверх шапки с шарфом оренбургский пуховый платок, перекрещенный на груди и завязанный сзади на толстый узел. Узел мешает позвоночнику сидеть в санях комфортно.

Но я терплю.

Папа, как лошадка, везет свою "боярыню Морозову" в садик.

Дальше испытание пострашнее. Всегда боялась одного пандуса, который папа брал штурмом. Влетит на него и так легко ему шагается дальше! А ты перемотанной шарфами и шалями сарделькой скатилась с санок мордочкой вниз. Лежишь, снег жуешь. Терпеливо ждешь, когда вернется папа. Перевернет твою тюленью тушку. Посадит заботливыми руками назад в сани. А папы все нет…

Скачет замерзшим зайчиком уже где-то в районе садика.

Я пытаюсь привлечь внимание призывом о помощи: "Ааааааа"

Кто-то спросил, почему дети все время орут и плачут? Потому что нам проще выразить эмоции визгом, нежели написать об этом диссертацию. Мы приходим оттуда, где отстаивать права принято силой не доводов, а голосовых связок.

Днем солнышко дает разрешение на прогулку.

Зимние прогулки – наказание каждому воспитателю за то, что училась не на экономиста. Сидела бы в бухгалтерии – чай пила.

А здесь стучи, не каблучками, а валенками нога о ногу. Лепи осьминога!

Помню, как помогали воспитателю лепить осьминога. Потом поливали красной водой. Осьминог получился ледяным и розовым.

Каждый участок хвастался своей ледяной горкой – своеобразное соревнование между воспитателями.

В группу возвращались не дети, а снежные колобки. Потные, насквозь мокрые, в сосульках, щеки горят.

У входа в группу веник, чтобы обметать валенки. А что делать с ледяными варежками?

Огненных батарей в зимний период катастрофически не хватало. Рукавички успевали только "напИсать" большую лужу под чугунным радиатором, но не высохнуть.

Поэтому в деревянных шкафчиках сухой комплект всего на свете: от трусов до гамаш.

А вечером снова укутываться и в темниках ехать домой. Медленно. Потому что лошадка теперь – мама.

Я с нетерпением ждала волшебного лета, чтобы из тюленя превратиться в девочку, ходить ногами и иметь во рту голос, а не шарф.

А что же конь-папа и понь-мама? И осьминог-воспитатель? Какая заезженная пластинка крутилась в их голове? Каждое лютое утро в шесть ночи?

"Хочется лета до глупых истерик!

Хочется солнца до дрожи в руках…"

Натали Зеленоглазая

2. НИКАКОГО РАЗДЕЛЬНОГО ПИТАНИЯ!

В ясли-сад дети ходят играть-гулять-баловаться. Я же ходила в садик завтракать-обедать-ужинать. То ли повариха вкусно готовила, то ли уже тогда я любила похомячить? Пока сосед ковырял котлету, я доедала добавку.

Если с утра начинала пить родительскую кровь: не хотела одеваться, куксилась и пряталась под одеяло, мама соблазняла завтраком.

Отпугнуть от еды, как и любого нормального вампира, меня мог только чеснок. Ну и молочный суп. Если в меню значилась эта молочная жижа с масляными пятнами на поверхности, мама предусмотрительно помалкивала и сразу переходила к главному: "На обед в садике твой любимый рассольник!"

По дороге в детский сад, держась за родную руку, я с удовольствием выслушивала сказку про прекрасную принцессу Ингу, которую мама выдумывала на ходу, и меню на день.

На завтрак меня устраивало все, – даже манная каша с комочками, – но не вот этот вот недосуп-недокаша, с которым непонятно, что делать: жевать или пить? Я человек конкретный, поэтому венгерский гуляш и молочный суп – еда, по-моему, неправильная!

Дороже бабушкиного борща только садиковский рассольник – красный, вопреки классическому рецепту.

Не знаю какие травки и зелья наша грудастая повариха добавляла, но вкушать можно было бесконечно – с добавкой и каждый день. Я бы с удовольствием променяла на него борщ, щи, суп из пшенки и особенно несъедобную брюссельскую капусту. Это полный трэш: зачем советским людям брюссельская капуста?

Судя по соседским тарелкам гречневую кашу и брюссельскую капусту мы игнорили хором.

Но также слаженно съедали пухлые румяные котлеты с пюрешкой и тягучим оранжевым подливом. Если бы знала его рецепт, запатентовала и стала самым богатым человеком в мире.

Но пока мы ничего не знали о деньгах и самым желанным было вылезать оранжевый подлив с тарелки.

– Я тарелку помыла, можно не мыть! – громко сообщала я, что берегу труд няни.

И компот! И чтобы абрикос в стакан попал. Настоящий, сморщенный, почти черный и очень сладкий. Не такой колированный с глянцевыми ярко оранжевыми боками, как сейчас, из которого и компот варить как-то неловко. Хочется обратиться на Вы, прежде, чем кинуть в кастрюлю.

Абрикосовую косточку следовало тщательно обсосать и положить в кармашек, чтобы дома с треском расколоть о дверной косяк.

Полдник – это репетиция перед ужином, до которого досиживали не все: некоторых счастливчиков родители забирали пораньше. Они не знали, что настоящим счастливчикам достанется их порция творожной запеканки в качестве добавки.

Ради этой запеканки я готова была убрать игрушки за всех счастливчиков вместе взятых, лишь бы они испарились сразу после сончаса. А лучше ДО. Так надежнее, когда в меню творожная запеканка.

А, если на полдник запеканка из мяса, – это такой вкусный-превкусный рулет из фарша с начинкой из вареных яиц, – то можно и полы помыть, и посуду вылизать.

Вот такое оно – сытное советское детство: первое, второе и компот! И никакого раздельного питания!

3. КАК ДОЛГО ТЯНЕТСЯ ВРЕМЯ!

– Пока то… Пока сё… Всё! День прошел – пора спать! Жизнь пролетает, – по-старчески брюзжит подруга.

С сорокалетием тебя, дорогая!

Это нам в душе восемнадцать и хоть сейчас на дискотеку! А в реальности: "То лапы ломит, то хвост отваливается".

Для наших детей мы глубокие старики.

Помню 40-летнюю маму с химией на голове и в "черепашьих" очках – точь-в-точь, как из мультика про Львенка. По ходу, это было модно. Но не придавало привлекательности (мне так кажется).

А как медленно в детстве тянулось время!

Мама обещает вернуться "через 5 мин" и закрывает кабинет с той стороны.

– А пять минут – это сколько? – предусмотрительно, зная мамину способность пропадать в Бермудском треугольнике, уточняю я.

– Это, когда длинная стрелка будет вот здесь, – объяснила Ма, отсчитав ровно пять делений.

Пару слов про маму и Бермудский треугольник.

– Мам, посмотри какие я белочке ушки нарисовала!

– Уже бегу, – с готовностью отзывается мама и прибегает полюбоваться уже на готового грызуна.

Из кухни в спальню она всегда проваливалась в дыру, где успевала сварить борщ, раскидать вещи по шкафам и помыть полы.

Итак, я решила быть послушным ребенком и поспать: ведь во сне время идет быстрее. Легла на стулья, стоящие ровным рядом под портретом Ленина (я не знала – сколько это – 5 минут, но хорошо знала, про дедушку всех детей на планете).

Гвоздик, на котором висел Ильич никогда не пустовал. Позже там появилась керамическая тарелка, которая, после закрытия садика, перекочевала в нашу квартиру. До сих пор украшает коридор. Скоро переживет вождя пролетариата и отца народов вместе взятых.

Но в тот момент я лежала под Лениным.

Всё лежало по швам – очень смирно, кроме правого глаза. Он то и дело моргал, проверяя, ползет ли стрелка.

Круги секундной стрелки были бесконечными, как бег на длинные дистанции в эстафете. А минутная стрелка такой же медленной, как я. Моя команда всегда проигрывала.

Породнившись со стрелкой и сообразив, что маму вновь засосало в дыру, я почувствовала прилив сил. Спать не хочу!

Вяло посмотрела в окно на зеленую лужайку и песочницу, которые мне не светили. Ведь я, блин, заперта в кабинете!

Что же делаааать? Что же мне поделааать?

Пару раз спрыгнула со стульев, которые минуту назад служили ложем. Но вы же помните: спортивные нагрузки – это не мое.

То ли дело творчество!

Что там у мамы в выдвижных ящиках стола? Шариковые ручки. И все синие. Скууууушно!

Но пару граффити я все же нарисовала. Пришпилила шедевры на кнопки рядом с дедушкой Лениным.

Под стеклом на мамином рабочем столе исписанные непонятным почерком бумажки и пара фотографий. Мне знакомые, а потому не интересные.

Книги в шкафах сплошь недетские. Полное собрание сочинений Владимира Ильича в красивом французском переплете. Но это так – три секунды полюбоваться и снова скууууушно.

Но я не теряю надежды – подкрадываюсь к трюмо с огромным зеркалом. А там… Помады видимо невидимо. И даже тушь Ленинградская, требующая смачного плевка. А что? Я могу! За мной не заржавеет!

Накрасила правый глаз как могла. Левый – не смогла.

К такому красивому глазу губы нужны под стать! Выбираю тон! Помады много, но вся она конченная и в каждом цилиндре спичка для выковыривания былой роскоши.

Развлечение два в одном: и губы накрасил, и палочкой поковырял. Процесс напоминал поедание пломбира, когда его продавали в бумажных стаканчиках и в комплект выдавали деревянную палочку, которая сильно портила вкус продукта. Поэтому ее следовало не обсасывать, а аккуратно зубами снимать мороженое, не прикасаясь к дереву. Если мороженое было "дубовым", и палка не втыкалась, приходилось ждать оттаивания бесконечно долгие 5 минут. Когда детские нервы не выдерживали, язык без контроля мозга начинал облизывать макушку и примерзал.

Мамин кабинет был проходной. Нет – он, конечно, был кабинетом заведующей, но каждый приходящий не проходил мимо, считая своим долгом отметиться у заведующей. А дальше по женскому списку: методист забыла дома накрасить левый глаз, врачиха съела помаду по дороге вместе с пироженкой. Все эти забываки пользовались маминой косметикой. Ну и подухариться!

Мама момент с "подухариться" просекла сразу, поэтому духи хранила в тумбочке. Может кто и знал, но доступа не имел! А я имела…

Тумбочка хранила одеколон с пульверизатором, который маме из Свердловска переправила сестра (тогда Екатеринбург еще был городом Свердлова).

Вот чую своей маленькой пятой точкой: Не трогай! Но точка была слишком мала, чтобы предвидеть крупные неприятности.

Пшик-пшик…

И в этот миг клацнул замок бермудского треугольника.

Истерики я не помню. Мама держалась перманентно сдержанно, чтобы не пугать эмоциями свое горе-зло-счастье (она до сих пор меня так называет). Но с модным мэйк-апом что-то надо было делать.

Помаду я выбрала самую что ни на есть химическую – хамелеон – зеленого цвета, которая на губах расцветала пурпуром и не смывалась три дня даже хозяйственным мылом. А Ленинградская тушь разъедает слизистую глаза похуже кислоты. Поэтому глаз решили не трогать до дома. Губы не оттерли.

Так я и шла по улице – красивая и счастливая.

4. ЖИЗНЬ НЕСПРАВЕДЛИВА

Жестока. И равнодушна!

Я поняла это еще в детском саду, когда меня обломали с ролью Мухи-Цокотухи. А она отскакивала у меня от зубов. Я блистала, как полярная звезда на небосклоне.

Кстати, моими артистическими способностями потом частенько пользовались учителя: справедливость и успех настигли меня в школе. А вот воспитатели промахнулись.

Я килограммов на десять крупнее Наташки, которой досталась главная роль. Она мелкая, как та муха: на одну руку положил, другой прихлопнул. И комар-спаситель – ей под стать. В чем душа держится?

Толи я – Цокотуха так Цокотуха: толстая, некрасивая, по такой не промахнешься.

В общем, костюм Мухи на меня не налез. Выдали крылья бабочки и два слова на листочке.

Стояла в массовке позади Наташки и подсказывала каждую фразу. Как же она меня бесила. Мало того, что мелкая, как муха, еще и такая же млявая. А еще – красивая.

Но я все равно любила утренники. Быстро запоминала слова песен, поэтому с удовольствием пела громче всех, но не для того чтобы прикрыть товарищей, для вида открывающих рот, – я ждала похвалы. Пока сосед по парте, посещающий музыкальную школу, не прошипел:

– Ори потише! Ты меня сбиваешь! У тебя слуха нет.

С тех пор я не пою даже в ванной.

Пела громко, но не всегда правильно, и дело не в слухе.

Как-то перед Новым годом поделилась с мамой печалью:

– Так жалко лошадку из песни. Она торопится, а ножки у нее маленькие. Еще мужика везет. Ей так тяжело.

– Это, что за песня? – удивилась мама садистскому содержанию.

– Про елочку, где лошадка малоногая торопится бежит.

– Доченька, – еле сдержала улыбку мама. – Лошадка мохноногая.

Мне чёт так стыдно стало. Ведь я переорала хор мальчиков-зайчиков. И все мимо. Правильно, что меня не хвалят! Но мама успокоила:

– Есть книга "По тонкому льду", а я всегда думала, что это имя и фамилия – Потом Камульду.

Вроде как с каждым бывает…

На утренниках особенно много провалов: дети смешно стараются, самоотверженно поют песни, но все равно забывают слова. А еще чешутся, зевают, лениво потягиваются, ковыряют в носу. Но, как правило, старшие группы себе подобного не позволяют. Сидят на стульях ровно – каждый, как выдрессированный лев на тумбе перед прыжком, – ждут свой выход.

Помните: выстроились пофамильно, зашли гуськом в зал, приклеились к стульчикам и выпучиваем глаза от усердия, песню поем. Попа и ладошки от волнения вспотели. Ушки – на макушки поставили, ведь выход на стихотворение, после слов "Зимушка-Зима".

И тут засада! Каааак чихнешь (мишура, зараза, щекотится). А воспитатель в этот момент (ну ни раньше, ни позже): "Зимушка-Зима!" И улыбается тебе. А ты, пока чихал громко, не услышал. И думаешь: "Чего это она мне так злобно улыбается во весь свой золотой рот?"

Тут сосед-снеговик в бок сухим локотком очень больно тычет: "Зимушка-Зима! Зимушка-Зима!"

Подскакиваешь, чуть не плача, – обидно же, весь утренник своего выхода ждал и… прочихал. Мишура продолжает активно щекотать нос, колготки вдруг стали беспощадно малы и врезаются во все подробности, почесала ухо – сползла корона… Какое уже там стихотворение!

Мама умиляется, как трогательно дочь слова забыла. А у меня борьба с колготками – ну ни на жизнь. Почему мама не надела гольфы? Они хоть никуда не врезаются!

Но съезжают гармошкой.

Забывакам слова подсказывал Дед Мороз с женским голосом – Любовь Казимировна. Мы всегда знали, что под красными щеками, нарисованными помадой, и искусственной бородой маскируется наш воспитатель, но продолжали неистово верить в деда из сказочного леса. Который после утренника доставал из красного мешка подарки. Одинаковые кульки доставались и тем, кто выступил без запинки, и тем, за кого стихотворение прочитал Дед Мороз.

Говорю же: жИза. Кто осознал реальность уже в садике, на утреннике песню "Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко!" орал громче всех, а не просто открывал рот.

5. А ДЕД МОРОЗ НАСТОЯЩИЙ?

– Мой папа боится Деда Мороза.

– С чего ты взял?

– Когда приходит Дед Мороз, я не могу найти папу.

Этот анекдот не про меня! Мой папа – смелый! А Ромкин – оказался трусом – исчез в ответственный момент. Сидим-волнуемся, ждем Дедушку Мороза в красной шубе, с ватной бородой и огромным мешком подарков.

Заходит! Чудище лесное. Дремучее. Тулуп наизнанку всклокоченным мехом наружу вывернут. Шапка-ушанка одним ухом вверх смотрит, второе оторвано. И борода – своя, как у Ромкиного отца, рыжая.

Страшным голосом чудище спрашивает:

– Где тут детишки Рома и Инга?

Как мы начали визжать! Да за смелого папу прятаться. Не до подарков уже – не сожрал бы! Вон, человечинки хочет. Цель по именам знает – Крампус недоделанный! А мы, положа руку на сердце, не самые послушные дети.

Чудище напугалось. Грязный холщовый мешок из-под картошки с подарками бросил и убежал.

А вот мою пышную воспитательницу Любовь Казимировну Дед Мороз похищал. Воровал ее голос и на утреннике шутил знакомым альтом. Но всегда возвращал назад в группу. Наверное, она себя тоже плохо вела: не заслужила титул Снегурочки Года.

Снегурочки всегда красивые, тоненькие. Каблучками цок-цок. Искусственная коса до пояса.

У папы на работе в огромном актовом зале наряжали огромную елку. Снегурочки на эту елку захаживали умопомрачительной красоты.

– Хочешь познакомлю со Снегурочкой? – спросил папа.

– Да ты что?! – доверчиво выпучила я голубые глазки. – Круче только Хрюша! Но он недостижим – в Останкино живет.

Папа деликатно постучал в собственный кабинет, а там Снегурочка в распахнутом кафтане, вульгарно поставив ногу на кресло, расстегивает сапог.

Я так и замерла на пороге. Надо маме об этом рассказать: "Снегурочка носит лифчик!"

Папу не смущали нюансы. Он нашелся первым:

– Мы знакомиться пришли!

Улыбчивая "внучка" с оторванной косой (коса длинной змеёй-альбиносом безжизненно валялась всё на том же кресле) дохромала до меня на одном каблуке и вручила конфету. Из смежной комнаты вышел Дед Мороз в "семейках".

Я спряталась за смелого папу.

Дядя Саша тоже смелый. Когда мы гостили у него в Свердловске с бабушкой Верой, она рассказала по секрету, что в гости придет Дед Мороз.

Везет же! А до нас никогда не доходит, потому что Темиртау намного дальше от Великого Устюга, чем Свердловск.

– Да нет же! – бабушка никогда не миндальничала. – Просто дядя Саша его заказал!

"Заказал" – значит оплатил, и Дедушка постучит в дверь ровно в 23:00. А я и не знала, что чудо можно купить.

Мы жили в очень маленьком городе, занесенном буранами казахстанских степей. Думала, казахский Дед Мороз – Аяз Aта – не доходит до меня по объективным причинам – трасса закрыта.

К заказному Деду Морозу с сестрой Женечкой (именно так называла бабушка свою дальнюю внучку, а я думала, это имя такое – без вариантов) готовились с утра. Ба навивала Женечке длинные волосы, а когда очередь дошла до моей стрижки "под горшок", плойка перегрелась, а "парикмахерша" устала. В ход пошли голубые тени, Ленинградская тушь и бабушкина морковная помада. Мы надели все лучшее сразу, а Дед Мороз не пришел. Ни в 11, ни в 12.

К часу ночи дети успели доесть оливье, а взрослые, поставив на деньгах крест, выпили благодарственное шампанское. Со словами: "В Новогоднюю ночь Дед Мороз на час стоит дороже, чем Снегурочка на всю ночь", – дядь Саша осушил бокал и потушил свет.

Лежим с Женечкой за шкафом, как в домике, засыпаем. В однушках шкафы часто служили ширмой для разделения пространства. За шкафом находилась Женина комната – прямоугольником 1 на 2.

И вдруг громогласное, но не совсем стройное: "Здрасте, детишшшки! Дефчонки и маль-ик-чишки!"

Мы вскочили! Нарядные платья найти не можем. Ресницы слиплись в комок. На голове кошма. Бабушка уверенно затолкала нам майки в колготки и поставила на табурет – стихотворение рассказывать.

Это было стыдно. Но Бородатый не заметил нашего морального падения. Его волновали другие заботы. Скользнув затуманенным взором по чистому столу, понял, что угоститься уже нечем, но не расстроился – принес с собой. Из красного мешка извлек сначала "своё" и набулькал дяде Саше, а уже потом – наше.

Женечке досталась длинная цыганская юбка, а мне кожаные белые сандалики. Сандалики мне нравились своим каблучком, но вот о такой "юбке в пол" я мечтала всю жизнь.

Вариант – украсть и сказать, что мышка сперла вместе с молочными зубами, – не имел смысла. Юбка тесная, только до колен налезет, если снизу натягивать. А, если сверху, застряну на уровне вытянутых рук.

Я приставала:

– Женечка, надень! Покрутись! А реверанс?!

– Ладно! Не плачь! И тебе сошью такую же! – вероломно разрушила миф о чудесах бабушка.