Читать книгу: «Бар «Черная Луна»»

© Илья Васякин, 2025

ISBN 978-5-0067-6334-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Порог «Черной Луны»

Дождь в Портленде осенью 1947 года был не погодой, а состоянием бытия. Он просачивался сквозь дырявые крыши, заливал сточные канавы до краев и превращал тротуары в липкое черное месиво. Именно в эту водяную могилу детектив Марк Веллингтон погрузился вслед за призраком – Джейкобом Ридли, мелким жуликом, чье дело об ограблении аптеки внезапно пахло чем-то гнилым, чем-то большим. Ридли скользнул в переулок у доков, туда, где фонари умирали, как последние угольки в пепельнице. Марк, ощущая знакомую тупую боль под шрамом на левой руке – сувенир от ножа сутенера в тридцать восьмом, – натянул мокрый воротник потрепанного шерстяного пальто и шагнул во тьму.

Переулок был тупиком. Влажные кирпичные стены смыкались в конце. Но там, где должна была быть стена, слабо пульсировало неоновое пятно. Вывеска. Изогнутый серп «Черной Луны», написанный каким-то нездешним, мертвенным фиолетовым светом. Он никогда не слышал об этом баре. Не видел его на карте этого района. Но дверь – тяжелая, дубовая, с железными накладками – была здесь. Ридли исчез. Марк потрогал рукоять своего тридцать восьмого. Холод металла был единственной реальностью в этом внезапном сюрреализме.

Дверь открылась с протяжным, душераздирающим скрипом, как будто петли десятилетиями не знали масла. Звук резал тишину переулка острее ножа. Внутри пахло. Не просто сыростью и старым деревом, а густой, почти осязаемой смесью: дымный виски высшего сорта, который Марк не мог себе позволить, чем-то сладковато-гнилостным, как заплесневелые фрукты, и… пылью. Пылью веков, осевшей на чем-то невообразимо древнем.

Бар был длинным, узким, утопал в полумраке. Несколько тусклых бра на стенах отбрасывали дрожащие тени. За стойкой – фигура. Бармен. Бледное, как лунный свет на могильной плите, лицо с тонкими, почти изящными чертами. Темно-каштановые волосы с прядями серебра, будто тронутыми инеем времени. Но главное – глаза. Стального серого цвета, бездонные, оценивающие. Они зацепили Марка. Незнакомец? Но… черт возьми, где-то он это лицо видел. В старой газете? В толпе на вокзале лет десять назад? Память, верная спутница детектива, предательски молчала. Бармен ловко протирал бокал белой тряпкой. Рукава его безупречно белой рубашки были закатаны, обнажая левое запястье. Там, на фоне бледной кожи, четко выделялась татуировка – не рисунок, а словно трещина в самом теле, тонкая, темная линия, уходящая под ткань.

Скамьи и столики вдоль стен были заняты. «Посетители» – тени в шляпах, фигуры в плащах с неестественно высокими воротниками. Они не разговаривали. Они шептали. Не по-английски, не по-итальянски, не на каком-либо языке, который Марк когда-либо слышал. Это был поток шипящих, булькающих, щелкающих звуков, сливавшихся в жуткий, бессмысленный гул. Никто не смотрел на него. Казалось, они существуют в своем собственном, отгороженном мире.

Марк подошел к стойке, стараясь не смотреть по сторонам. Ощущение было странное, вывихнутое, как будто земля под ногами слегка покачивалась, а воздух был гуще обычного.

– Виски. Двойной. Без льда, – хрипло сказал он, сбрасывая капли воды с волос, где седые пряди лезли вперед, как назойливые сорняки.

Бармен кивнул, почти незаметно. Его движения были плавными, экономичными. Он поставил перед Марком тяжелый, граненый стакан с янтарной жидкостью. Но не стал уходить.

– Погода… располагает к чему-то более глубокому, – его голос был тихим, как шелест высохших листьев, но с отчетливой ноткой иронии, затаенной в глубине. – Может, «Эхо Вечности»? Наш… специалитет.

Марк нахмурился. Подозрительность, въевшаяся в него за годы работы, зашевелилась. Что это за место? Кто эти люди? Почему часы над стойкой – старые, с римскими цифрами – показывали то два часа ночи, то вдруг стрелки дергались к половине третьего, то откатывались назад? Время здесь текло не линейно, а как масло по неровной поверхности – то ускоряясь, то застывая.

– «Эхо Вечности»? – Марк фыркнул, но рука сама потянулась к стакану с виски. – Звучит как дешевый трюк для туристов.

Бармен лишь чуть скривил тонкие губы в подобие улыбки. Его стальные глаза сверлили Марка.

– Оно эхом отзывается в тех, кто… способен услышать. Видеть. – Он слегка наклонился вперед. – Вы ведь что-то ищете, детектив? Не только господина Ридли?

Холодок пробежал по спине Марка. Он не представлялся. Он потянул виски. Огонь распространился по горлу, но не принес тепла. Напротив, холод внутри усилился. И это ощущение – ощущение чьего-то незримого присутствия за спиной, дыхания на затылке – стало почти невыносимым. Он резко обернулся. Тени за столиками шептали, не обращая на него внимания. Никого за ним не было. Но чувство не покидало.

– Что вы знаете о Ридли? – спросил Марк, голос жестче, чем он планировал.

– Знаю, что некоторые двери открываются лишь однажды. Или закрываются навсегда. – Бармен указал взглядом на стакан Марка, почти пустой. – «Эхо» поможет вам увидеть… контекст. Цену вопроса. Всего один глоток, детектив Веллингтон. Чтобы понять, куда завела вас эта дождливая ночь.

Имя. Он знал имя. Марк почувствовал, как старые кости ноют от сырости и внезапного страха. Ночами он тосковал по «старым добрым временам», когда зло было понятным, осязаемым – нож, пистолет, алчность. То, что витало здесь, в воздухе, пропитанном виски и пылью, было иным. Древним. Нечеловеческим. Рука снова потянулась к виски, но вместо этого схватила странный бокал, который бармен незаметно поставил рядом. Он был из темного, почти черного стекла, с прожилками, похожими на карты неизвестных земель. Внутри плескалась жидкость цвета ночного неба с мерцающими звездными точками.

Всего один глоток. Чтобы понять.

Упрямство Марка боролось с ледяным любопытством и страхом. Он ненавидел загадки. Ненавидел чувствовать себя слепым. Сжав зубы, он поднес бокал к губам и сделал глоток.

«Эхо Вечности» не было ни холодным, ни горячим. Оно было… временем. Оно было пещерным ветром, ревущим в безднах, которых не должно было существовать под Портлендом. Оно было шепотом звезд, слишком древних и безумных для человеческого уха. Оно было видением:

Он стоял на краю. Не пропасти, а чего-то неописуемого, где геометрия ломалась, как тонкий лед под ногами. Внизу, в пульсирующей, многоцветной тьме, шевелились Тени, не отбрасываемые светом, а существующие сами по себе. Они были огромны. Они были бесконечно далеки и ужасающе близки одновременно. Одна из Теней повернула нечто, что могло быть головой. В пустоте, где должны были быть глаза, вспыхнули две звезды – холодные, стального серого цвета. Знакомые.

Другой кадр: город, но не Портленд. Башни из кости и камня, извергающие зеленое пламя, вздымались к багровому небу, где плыли не солнца, а сгустки слепящей боли. По улицам, вымощенным скользкими плитами, двигались фигуры – не люди, не твари, а нечто среднее, шепчущее на том же чужом, ломано-жидком языке.

Еще: Он, Марк, гораздо старше. Седина победила полностью. Он стоит перед той же дубовой дверью с вывеской «Черная Луна». Рука тянется к скрипучей ручке. Но на этот раз выражение его лица – не подозрение, а… покорность? Тоска?

Видения рухнули, как разбитое стекло. Марк держался за стойку, костяшки пальцев побелели. Сердце колотилось, как пойманная птица. Он вспотел, но пот был холодным. В ушах звенело от того шепота, который теперь казался не просто фоном, а языком увиденных миров. Реальность бара – тусклый свет, запах виски и гнили, бледное лицо бармена – казалась тонкой пленкой, натянутой над бездной.

– Что… что это было? – выдохнул он, голос сорванный.

Бармен спокойно убирал пустой бокал из-под «Эха Вечности». Его лицо было невозмутимо. Татуировка-трещина на запястье казалась темнее, глубже.

– Эхо, детектив. Всего лишь эхо того, что есть. Или будет. Или было. Время здесь… текуче. – Он кивнул в сторону двери. – Ваш подозреваемый уже не здесь. Но вы можете уйти. Если найдете выход.

Марку нужно было выбраться. Немедленно. Воздух стал густым, как сироп, и каждый вдох давался с трудом. Шепот за спиной усилился, превратившись в навязчивое жужжание, вползающее в мозг. Ощущение чьего-то присутствия за спиной стало физическим – холодное дуновение на шею, почти осязаемое давление в полуметре. Он не оборачивался. Он знал – там что-то есть. Что-то, что смотрит. Что ждет.

Он оттолкнулся от стойки и, шатаясь, пошел к выходу. К той самой тяжелой дубовой двери со скрипучими петлями. Тени за столиками не шелохнулись, их шепот не прервался. Бармен наблюдал, сложив руки. Его стальные глаза светились в полумраке слабым, недобрым светом.

Марк схватил холодную железную скобу ручки. Вдохнул, собирая всю волю. Он рванул дверь на себя, готовый вдохнуть холодный, мокрый воздух ночи, запах гавани и свободы.

Скрип был оглушительным в тишине бара. Но за дверью…

…был не переулок. Не дождь. Не Портленд сорок седьмого года.

За дверью открылся еще один зал бара «Черная Луна».

Такой же длинный, узкий, утопающий в том же зловещем полумраке. Такие же тусклые бра на стенах, отбрасывающие дрожащие тени. Такие же фигуры в шляпах и плащах с высокими воротниками, сидящие вдоль стен и шепчущие на том же непонятном, булькающем языке. За дальней стойкой, в конце этого нового, бесконечно длинного коридора света, стояла фигура. Бледное лицо. Темно-каштановые волосы с серебром. Белая рубашка с закатанными рукавами. Он что-то протирал тряпкой. И повернулся. Стальные серые глаза встретили взгляд Марка через всю длину зала. На левом запястье, даже на этом расстоянии, угадывалась темная линия – татуировка-трещина.

Дверь мягко захлопнулась за спиной Марка с тихим, но окончательным щелчком. Скрип петель замер. Он стоял спиной к тяжелому дубу, не в силах пошевелиться. Холодный пот струился по вискам. Шепот окружающих фигур сливался в один нарастающий, безумный гул, заполняющий череп. Ощущение незримого присутствия за спиной уплотнилось, стало почти осязаемым, дышащим ледяным ветром в затылок. Запахи – дымный виски, сладковатая гниль, древняя пыль – ударили в нос с новой силой, смешавшись с его собственным страхом.

Впереди, сквозь лес теней, стальные глаза бармена держали его. Они знали. Знают. Будут знать всегда.

Выхода не было. Только бесконечный коридор «Черной Луны». И эхо вечности, звенящее в его костях.

Эхо Вечности

Бар «Черная Луна» существовал вне карт и календарей. Он был точкой пересечения, складкой на ткани реальности, куда заносило тех, кто слишком далеко зашел по тропе сомнений, тоски или бегства. И в центре этого вечного водоворота стоял Он. Бармен. Его бледное лицо, отмеченное тонкими чертами и глазами цвета стальной стружки, было таким же неизменным атрибутом места, как тусклые бра на стенах или скрипучая дубовая дверь. Сегодня поверх безупречно белой рубашки он набросил темно-бордовый жилет с глубокими карманами. В них лежали смятые клочки пергамента, обрывки газет, квитанции на салфетках – «записки». Фрагменты историй тех, кто переступил порог и оставил здесь частицу своей драмы, как плату за странный напиток или минутную передышку от времени.

Он наблюдал. Это было его существованием. Посетители приходили и уходили, как листья в великой, непостижимой реке времени. Одни – яркие, шумные, несущиеся к своему устью с пеной на гребнях волн. Другие – тихие, почти разложившиеся, медленно кружащие в тихих заводях перед тем, как исчезнуть в глубине. Он видел их не только телами, одетыми в плащи разных эпох или космические скафандры будущего, но и их истории. Они проявлялись на их коже, как невидимые чернила, доступные лишь его взгляду. На запястье девушки в платье 20-х годов, нервно теребящей жемчужное ожерелье, переливался текст: «Любила летчика. Он не вернулся. Ищу его в каждом небе». На лбу старика в потертом костюме, пришедшего из 50-х, мерцало: «Продал душу за золото. Теперь ищу сдачу». Бармен читал эти мимолетные свитки судьбы, и в его жилете прибавлялся еще один клочок – не запись, а скорее, отпечаток, эхо прочитанного. Он был не судьей, а… архивариусом. Летописцем мимолетного.

В руках у него был бокал. Напиток внутри – «Эхо Вечности», его фирменное создание – был обычно цвета глубокого космоса с мерцающими искорками. Но сейчас, пока бармен созерцал девушку с жемчугом, жидкость переливалась нежным, печальным розовым золотом. Цвет неразделенной любви и вечного поиска.

– Интересная метафора, – раздался голос справа. – Листья в реке. Но листья пассивны. Их несет течение. А человек?

Бармен повернул голову, не спеша. У стойки стоял новый посетитель. Молодой человек, лет тридцати на вид, но с глубиной во взгляде, которая принадлежала гораздо более зрелым умам. Черты лица – словно высечены резцом античного мастера: прямой нос, высокий лоб, сильные скулы, глубоко посаженные, проницательные глаза. Он был облачен в простой, льняной хитон, потертый на плечах и подолах и явно пропыленный долгой дорогой. Пыль на нем казалась не грязью, а аурой, печатью настоящего пути. Философ. Геракл. Имя возникло в сознании бармена само собой, как всплывает текст на коже гостя, хотя на этом новоприбывшем пока ничего не читалось. Только пыль хитона и острый, скептический ум в глазах.

– Человек, – ответил бармен, его тихий голос едва нарушал гул невнятных шепотов, доносящихся из глубины зала, – часто лишь полагает, что гребет. Иногда он просто лучше других листьев умеет держаться на плаву. Или цепляется за мимолетные ветки. Виски? Или… «Эхо»? Оно сегодня особенно многогранно.

Геракл пристально посмотрел на меняющий цвет напиток в бокале девушки, потом на бармена.

– «Эхо Вечности»? Звучит претенциозно. Как и весь этот… храм вне времени. – Он обвел взглядом зал, где тени в котелках соседствовали с силуэтами в неопознанных облегающих костюмах. – Но я пришел не за иллюзиями. Я ищу истину. За истиной. Как за слоями луковицы.

– Истина, – бармен поставил перед философом чистый бокал. В него само собой налилась прозрачная, как горный родник, жидкость. Она тут же начала переливаться слабыми, разумными всполохами голубого и зеленого – цвета пытливого ума и сомнения. – Часто оказывается не ядром, а самой луковицей. Целым. Со всеми слоями, включая те, что заставляют плакать. Что привело тебя, Геракл, к нашему порогу? Долгая дорога и пыль Афинских путей – это лишь внешний слой.

Геракл взял бокал, удивленно наблюдая за игрой цвета внутри.

– Дорога – это и есть поиск. А пыль – его свидетель. Я шел долго. Видел города, падающие в прах, и мудрецов, падающих в безумие. И повсюду – служение. Рабу служит господин. Господин служит городу. Город служит богам или идее. Служение – основа пирамиды бытия. Но где свобода? – Он пристально посмотрел на бармена. – Вот ты. Страж этого… перекрестка миров? Вечный наблюдатель? В чем твой долг? Служишь ли ты этому месту? Или оно служит тебе?

Бармен слегка наклонил голову. Его стальные глаза на миг потеряли фокус, будто смотрят сквозь стены бара, сквозь слои времени. На его запястье татуировка-трещина казалась чуть темнее обычного.

– Долг… – он произнес слово медленно, как бы взвешивая. – Это не цепь, Геракл. Это… ось. Точка опоры. Я наблюдаю. Я слушаю. Я подаю то, что требуется. Иногда – виски. Иногда – «Эхо». Иногда – просто молчание. Я обеспечиваю пространство, где время теряет свою власть, а истина может на мгновение показать свое лицо, не опасаясь быть растоптанной спешащим миром. Разве это служение? Или просто… функция бытия этого места?

– Функция? – Геракл усмехнулся. Его напиток вспыхнул ярко-оранжевым – цвет жара спора. – Ты говоришь как раб, оправдывающий свои оковы красотой узора на них. Ты стоишь здесь, вечный, неизменный, пока мимо тебя проносятся реки жизней. Ты видишь их начало и конец, как читаешь эти… надписи на их коже. – Он кивнул в сторону девушки с жемчугом, чей бокал снова стал розово-золотым. – Ты хранишь их «эхо». Но где ты сам в этом потоке? Где твой выбор? Твоя воля? Ты не страж, приятель. Ты пленник вечности.

Слова философа повисли в воздухе, тяжелые и острые, как нож. Шепот в зале на мгновение стих, будто само пространство затаило дыхание. Напиток в бокале Геракла стал темно-багровым, почти черным – цвет гнева, обвинения, боли. Бармен не дрогнул. Но его лицо, всегда непроницаемое, на долю секунды стало похоже на маску из самого бледного мрамора. Где-то в глубине стальных глаз мелькнуло что-то древнее и усталое.

В этот момент взгляд бармена скользнул к большому, старинному зеркалу за стойкой, в котором обычно отражался весь зал в искаженной, чуть расплывчатой перспективе. И он увидел. Сквозь отражения теней, сквозь тусклое стекло, прямо посередине, зияла темная, неровная трещина. Она напоминала молнию, застывшую во льду, или… его собственную татуировку, увеличенную в масштабе. Знак разлома. Знак непостоянства вечного.

Он сделал шаг к зеркалу, инстинктивно желая рассмотреть, проверить. Но по мере его приближения трещина… таяла. Растворялась. К тому моменту, когда он оказался вплотную к холодной поверхности стекла, зеркало было идеально гладким, лишь слегка замутненным временем. Отражались его собственные стальные глаза, его бледное лицо, и за спиной – фигура Геракла, чей напиток постепенно терял багровость, возвращаясь к тревожному оранжевому.

– Видишь? – тихо сказал Геракл. Он тоже наблюдал за маневром бармена. – Даже отражение реальности здесь ненадежно. Как и твоя вечность. Пленник.

Бармен медленно повернулся, отрываясь от теперь уже целого зеркала. Его лицо снова было спокойным, но в жилете над сердцем один из клочков пергамента – тот, что хранил отпечаток истории девушки с жемчугом – вдруг почернел и рассыпался в мелкую пыль, исчезнув в ткани.

– Пленник… – повторил бармен, и в его голосе впервые прозвучала едва уловимая, сухая, как древний пепел, горечь. – Или просто часть пейзажа? Река несет листья. Берег наблюдает. Кто из них свободнее? Берег неподвижен, но он формирует течение. Он дает листьям путь, даже если тот ведет к исчезновению. Он хранит память о каждом проплывшем листе в своих очертаниях, в наносах песка. Разве это не свобода иного порядка? Свобода Быть. Нести Долг не как ярмо, а как… суть.

Он посмотрел на Геракла. Напиток философа снова стал прозрачным, но теперь его пронизывали не голубые и зеленые, а холодные, стальные искры, почти совпадающие с цветом глаз бармена.

– Ты ищешь истину за истиной, Геракл. Словно надеешься, сняв все слои луковицы, найти внутри алмаз. Но внутри – пустота. Истина – это весь путь. Весь процесс снятия слоев. Вечное движение, вечное вопрошание. Как твоя дорога. Как пыль на твоем хитоне. – Бармен слегка коснулся жилета над карманом, где только что исчезла записка. – Я не алмаз в центре. Я – сосуд для этой пыли. Для этого «Эха». Мой долг – быть здесь. Создавать эту точку тишины в реве времени. Даже если это вечное заточение. Даже если свобода – лишь иллюзия, как трещина в зеркале, исчезающая при приближении.

Геракл задумался. Его античное лицо, озаренное тусклым светом бра, выглядело вдруг очень молодым и бесконечно усталым одновременно. Он поднял бокал. Напиток в нем заиграл сложным узором: стальная твердость смешивалась с золотом мудрости и глубоким синим печали.

– «Свобода Быть»… – произнес он. – Красиво. Почти как надгробная надпись для того, кто слишком долго стоял на берегу, забыв, что такое течение. – Он отпил глоток. – Но спасибо за «Эхо». И за… точку тишины. Она мне была нужна. Чтобы услышать собственные мысли. И понять, что мой долг – идти дальше. Снимать слои. Пока есть силы и пыль под ногами.

Он поставил недопитый бокал на стойку. Напиток внутри постепенно угасал, становясь прозрачным и безжизненным.

– Удачи тебе, Пленник Берега, – сказал Геракл, и в его голосе не было уже насмешки, лишь странная смесь уважения и жалости. – Надеюсь, твоя вечность когда-нибудь треснет по-настоящему.

Он повернулся и направился к скрипучей дубовой двери. Бармен не стал смотреть ему вслед. Его взгляд снова скользнул к зеркалу. Оно было целым. Но где-то на периферии зрения, в отражении пустого теперь места у стойки, где стоял Геракл, на миг мелькнуло что-то похожее на пыль… и быстро растворилось. В жилете бармена, в кармане, который был пуст, появился новый, едва ощутимый клочок прохлады. Отпечаток вопроса, а не истории. Вопроса о свободе, долге и трещинах в вечности.

Он взял бокал, из которого пил Геракл. Ополоснул его. Поставил на полку. Река времени продолжала течь сквозь «Черную Луну», неся новые листья. А он, Вечный Бармен, с его жилетом, полным чужих эхо, и трещиной на запястье, снова занял свое место у стойки. Ось. Функция. Пленник. Страж. Наблюдатель. Слова Геракла висели в воздухе, как горький дым, смешиваясь с запахом старого дерева, дымного виски и древней пыли. Он поднес к губам бокал с «Эхом Вечности» – оно было теперь цвета темной стали, холодное и бездонное, как его собственный взгляд в зеркало, где трещина была лишь игрой света. Или памяти. Или проклятия.