Читать книгу: «Уранеssать. Слоеный пирог российского общества», страница 4

АБРАМКИН. ЗАСЛУЖЕННЫЙ ЗЕК СССР

Валерий Абрамкин родился в 1946 году. Русский, из рабочих. После МХТИ ушел в науку: чистил сточные воды в Курчатовском институте. Сидел в 1979—1985 гг. а издание нелегального журнала «Поиски взаимопонимания» (более известен как просто «Поиски»). Самые крамольные тексты Абрамкина – смешно сказать – были про творчество детского автора Хармса.

Сейчас Абрамкин руководит общественным центром содействия реформе уголовного правосудия. Этот центр пытается облегчить участь российских узников. Причем на деньги зарубежных благотворительных фондов: у России на это денег нет и не предвидится. Фонд Абрамкина занимал две комнаты в бывшем ЦК комсомола. Теперь ограничивается одной: дорого.

Абрамкин – худой изможденный интеллигент, семидесятник с классической для своего круга биографией: КСП – институт – самиздат (никто не прошел мимо, кто почитывал, а кто и сам делал) – дворничество – чистая и бескорыстная надежда на Запад. Романтика безнадежного сопротивления режиму, теплые особенные отношения, которые между людьми легко возникают на этой почве… Сколько же было тогда таких романтиков! Да пол—Москвы. Только немногие жили этим всерьез, мало кто сам, собственноручно ксерил крамолу, единицы отваживались отправлять на вольный Запад свои страшные сочинения. Из них тоже мало кто пошел в тюрьмы. Из пошедших немногие вернулись… Так что Валерий Абрамкин – особенный, редкий человек.

За что были эти мучения? За невинный, безобидный журнал, за детского безвредного Хармса Абрамкин потерял огромную порцию жизни, здоровья. Он вернулся оттуда с туберкулезом, ему подсаживали больных с открытой формой и давали одну кружку на всех… Он вернулся. Но героем быть не хочет и, не стыдясь, рассказал о неудавшихся попытках самоубийства – предпринятых там, в лагере. В разных своих интервью говорил, что «выходил из лагеря с ощущением, что они могут сломать любого, с любым сделать, что угодно». Более того: «В 1985—м я вышел на свободу совершенно внутренне сломанным». «Если б у меня вдруг была возможность вернуться в прошлую жизнь, туда, в 70—е, я бы постарался избежать этого». Такая откровенность вообще вызывает страшную симпатию.

Вот любимая Абрамкиным цитата из зековского письма (Бутырка): «Несколько раз мне было так плохо, что я молил Бога о смерти… Я уверен, что настоящий ад не может быть настолько страшным, как этот ад, придуманный людьми. Ведь Господь милосерден в отличие от людей». Ну как, впечатляет?

И это все при том, что где—то же тюрьмы устроены по—людски и на Освенцим не похожи!

– Я посетил 15 стран и нигде не видел системы лагерей, – рассказывает Абрамкин. – Лагерь – это «национальная особенность» нашей советской истории. Чаше всего заключенные размещаются в отдельных блоках, стоит телевизор, есть холл. Во многих странах заключенные сидят по одному. На ночь камеру запирают, утром открывают, человек может выйти, а может и не выходить. Меня поразило пенитенциарное учреждение для подростков во Франции. Стоит дворец, в котором проживает 13 (!) мальчиков, их возраст от 15 до 17 лет. С ними занимаются 20 взрослых. Каждый молодой человек может в любой момент закрыться. Он может встать утром, сварить себе кофе, позавтракать и отправиться на работу или на учебу. Здесь происходит даже не «коррекция» личности, а нормализация, – рассказывает Абрамкин.

Самое страшное, что я видел там, – это малолетки. До таких издевательств, какие в ходу между несовершеннолетними заключенными, никакой Чикатило не додумается. Новое тут вот что: девочки стали очень жестокими. А у мальчиков, наоборот, упал уровень насилия, опущенных стало значительно меньше.

Вот моя самая большая заслуга: в 1980—м в Бутырской тюрьме по моему требованию зекам стали выдавать очень нужные им книги – Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы. Я писал жалобы, встречался с прокурорами, один из которых и заставил купить начальника тюрьмы 8 экземпляров Кодекса на 3500 заключенных. И еще вот что. В камерах Бутырки раньше рамы были сплошные, осенью их ставили, а по весне вынимали. То есть, несмотря на духоту, зимой камеру проветрить было невозможно. Но совместной голодовкой, которую мы держали с подельниками, мы добились того, что были сделаны открывающиеся рамы. Во всех камерах Бутырки! И теперь это – навсегда…

Сейчас так много подвижников! Есть начальники колоний, которые абсолютно в тех же условиях, что и вся Россия, то есть без денег, совершают буквально подвиги! Вот во Пскове есть такой подвижник Борис Федотов, он был начальником СИЗО, а сейчас – заместитель начальника областного ГУИНа. Так у него там заключенные сытые, лекарства есть, для женщин – горячая вода, в карцере никто полгода не сидел, сотрудники к зекам обращаются исключительно на «вы». Там дубинок вообще нет! Или Юрий Афанасьев, начальник орловской колонии. Там и порядок, и человеческие отношения!

– А у вас нет чувства, что мало у нас таких подвижников?

– А много и не надо. Было же сказано, что и один праведник спасет народ. Святых не может быть много. Но они есть везде! Вот в Ардатове под Нижним Новгородом есть такой отец Михаил, он в 1998 году получил премию Сороса в номинации «Российский подвижник». Он помогает колонии для несовершеннолетних нарушителей, которая в Покровском монастыре.

– На западе считают деньги, поэтому там много социальных программ. Дешевле пристроить бездомного на воле, чем содержать его в тюрьме. А у нас деньги транжирят! Чтоб в Москве создать место в тюрьме на одного человека, нужно 37 тыс. долл., а место в ночлежке – 800 долл.

– Откуда такие цифры?

– А это наша статистка. Я просто взял смету перестройки ЛТП в СИЗО—5, это на «Войковской». Так там одно место в 37 тыс. обошлось. Двухкомнатная квартира столько стоит! А по ночлежке – это цифры по заведению возле платформы «Перерва»… Когда зек возвращается в Москву, нет интереса с ним связываться – проще его спровоцировать на новое преступление и отослать обратно в Мордовию, и пусть его там кормят! А если свалить этого московского зека на Москву, чтоб она ему койко—место в тюрьме строила за 37 тыщ, так Москва задумается. И как—нибудь устроит зека так, чтоб он сам себя кормил.

В 1990 году гуиновцы возмущались: «Как это – сокращать тюремное население?!» Они ж с этого кормились. Они хотели настроить новых тюрем и наживаться на бесплатном труде. Но пошел какой—никакой, а рынок. К 1994 году они разорились на дармовом труде. Насиделись без зарплаты… И у них в голове что—то изменилось.

КАМЕРНЫЕ ИСТОРИИ

Многие рассказы Абрамкина имеют такой зачин:

– Когда я шел по этапу… Однажды на Свердловской (Омской, Алтайской, Новосибирской) пересылке…

И дальше какая—нибудь правдивая зековская история.

– Помню, сидел я в камере смертников… Ну, просто посадили меня к ним. Так я их расспрашивал, как они относятся к смертной казни. Так 80 процентов – за! И так везде, по всей стране, тот же процент, где ни проведи опрос.

– О чем это говорит? О видовой принадлежности, о человеческой природе… Смертники выдали фантастическое предложение: кто приговорил к вышке, тот пусть и приговор приводит в исполнение. Но только после того, как поживет пару недель с осужденным в одной камере. Тогда б многие задумались… Да это никогда не было просто – палача найти. Я знаю, что для казни декабристов палача вызывали из Швеции…

Когда я сидел, один вор мне рассказал такой миф. Что—де воры в законе впервые появились в Древнем Египте, на строительстве пирамид – это был такой рыцарский орден. А филиал этого ордена был в 11 веке создан на Руси. И Степан Разин – не кто иной, как вор в законе. Поднял восстание – такое и на зоне иногда бывает. И вся публика к нему стекалась из уважения к авторитету…

А в чем причина «сучьих» войн в лагерях после войны? Когда воры в законе убивали тех своих коллег, которые были на фронте, соглашались из зоны идти в штрафбаты? Да потому, что был большой риск нарушить понятия: вдруг нечаянно стрельнешь в немецкого вора и таким манером убьешь, по сути, своего братана!

Любимое произведение Горького у воров какое, знаешь? «Челкаш». А у Пушкина? «Братья—разбойники». Это часто встречается в альбомах у зеков… У Лермонтова самое любимое: «Отворите мне темницу, дайте мне сиянье дня», – это же тюремная песня, она считается настоящей воровской. Был у нас один, он исполнял ее на аккордеоне, так его вызывали на все проводы, когда человек выходил на волю. И администрация понимала, что не надо заходить, мешать, не надо кайф ломать человеку. Не надо…

Помню, в Барнауле была у меня связь с девушкой, Галя ее звали. По наказу Нестера, смотрящего тюрьмы, она мне передавала в карцер сахар и куски колбасы, – связь как раз именно в этом заключалась, а не в чем другом… А с воли мне передавали такие сухари самодельные, они с виду как бы обыкновенные, а на самом деле туда грецкие орехи подмешаны и кубики бульонные. Кинешь такой сухарь в кипяток – выходит хороший бульон. Это мне передавали Наташа Дзядко с Леной Гордеевой…

– Помню, сидела в Березниках такая бабка Маня, так у нее стаж 56 лет был тюремный. И вот рассказывала она, что была на Аляске: их везли куда—то, а в шторм баржу оторвало и носило по морю, так и принесло на Аляску. Так американцы их спасли, пригрели, два месяца подержали у себя – а после и отдали. Ну, просто сдали! Люди без понятий! Это в войну еще было. У этой Мани было 18 детей. Причем своих немного, ну, 6—7, а остальные подобраны по лагерям. Я думал, что это миф – но посмотрел ее дело, там все написано про ее детей приемных; они даже носят ее фамилию.

А вот отрывки из разных текстов Абрамкина: «Тюрьма – это элемент культурного пространства, как кладбище, церковь. В идеале тюрьма должна стоять в центре города. Для некоторых людей тюрьма – это необходимый жизненный этап. И кладбище должно быть в центре города, чтобы мы помнили о смерти…»

«В 1991 году я попал в тот самый лагерь, где когда—то сидел. Приехал в качестве руководителя группы экспертов Комитета по правам человека Верховного Совета. Мы выполняли роль, так сказать, медиаторов. В зоне был бунт… Как только зеки выбросили из зоны «оперскую группировку», охрана просто растерялась: они остались без стандартных приемов управления. Какой выход они нашли? В зону стали завозить водку во флягах из-под молока, ею спаивали бунтарей. И если поначалу, после выдворения оперов, лидеры восставших еще поддерживали порядок в зоне, то потом начались пьяные драки, скандалы… Появился повод ввести войска.

В этой ситуации я был как бы переводчиком. Вначале я попросил стороны не предъявлять друг другу претензий, а просто сказать, как они видят завтрашний нормальный день в зоне. Расхождения между требованиями заключенных и тем, что изложила администрация, составили всего три пункта. Зеки требовали наказать ментов, которые воровали. А менты требовали, чтобы наказали тех, кто во время стихийного бунта грубо обошелся с персоналом, кто применял насилие, в результате которого пострадали сотрудники… Решение было такое: вернуться в начальную точку и снять все обиды…

И еще моя надежда на православие. Не на церковь, на православие как хранителя национальной традиции взаимопонимания…»

ЭПИЛОГ

Осталось только сказать, что вся деятельность Общественного центра под руководством Валерия Абрамкина ведется на иностранные деньги. Российские власти на это не дают ни копейки. А свои доллары и франки в виде трактов шлют разные иностранные организаций. Из Швейцарии – ассоциация «Дорога Свободы». Из Америки – Фонд Форда. И из Парижа – фонд помощи верующим в России. И МИД Франции. Впрочем, и в Москве есть один официальный спонсор, государственная организация; правда, называется она «посольство Великобритании»…

– Так что ж, Валерий, – спрашиваю я Абрамкина, – если вдруг по какой—то причине прекратится эта заграничная помощь, то конец вам? Выгонят вас из бывшего комсомольского ЦК, с этих метров, которые вы снимаете на иностранные деньги, и останутся наши зеки без мыла, без уголовных кодексов и без конвертов, чтоб слать свои жалобы?

– Да нет, мы что—нибудь придумаем. Жили же мы как—то даже в 70—е годы! Тогда правозащитники обходились ведь без иностранных вливаний. И не бедствовали: вот меня когда арестовывали, так изъяли на 25 тыщ рублей аппаратуры и оборудования.

Так что не пропадем – выкрутимся!

ГЛАВА 2. ТЮРЕМЩИКИ

ПОСАДИТЬ МОЖНО ВСЕХ

Начальник ГУИН Орловской области Суровцев – один из самых продвинутых тюремщиков России. Он любезно согласился ответить на множество моих вопросов.

– Так что же происходит? Непосвященные обыватели, которые любят бояться, ожидают, когда же толпы ваших клиентов выйдут на улицы и примутся всех резать. Страх этот особенно силен сейчас, когда идет амнистия. Скажите: кого вы выпускаете и зачем? Вы уверены, что все правильно?

– Да, обыватели боятся амнистии, журналисты их пугают; вам же интересно что—то жареное запустить…

Но я вам скажу такую вещь: в местах лишения свободы сидит слишком много людей! Давайте возьмем 1992 год. На 100 000 населения в России было 250 осужденных. А теперь – 780. С чего вдруг? Что случилось? Некоторые это пытаются оправдать тяжелой социальной и экономической ситуацией, стрессом – одна формация переходит в другую. Однако в 1922 году ситуация была сложней: только что кончилась гражданская война, люди еще сводили счеты друг с другом. Но! Тогда в стране было 80 тысяч осужденных. А сейчас – миллион. Сегодняшняя ситуация сравнима с предвоенной, когда лагеря были наполнены посаженными в пресловутом 37—м, – зеков было тогда два миллиона. Одни сидели ни за что, другие – за «колоски», а сегодня что?

– Да – что? Скажите, вам же изнутри должно быть виднее!

– Ну, действительно в стране тяжелые социально—экономические условия, и это при отсутствии идеи, идеологии, нравственного воспитания. То есть часто людям не на что жить, а во имя чего терпеть – неизвестно!

– Насколько амнистия способна улучшить ситуацию? Когда мы сможем выйти на уровень ну пусть не 1922—го, но хоть 1992 года?

– Амнистия коснется 120 тысяч, из них около 1000 отбывают наказание в нашей области. То есть кому—то срок скостят, и он еще будет досиживать остаток, кто—то выйдет. (Кстати, предыдущая амнистия к 50—летию Победы была сравнима с теперешней: она затронула 94 тыс. осужденных, однако обошлось же без паники). Надо понять простую вещь: разовые амнистии кардинально ситуацию не изменят. Тут все зависит от того, насколько правильную карательную политику выберет государство. Известно, что Егор Строев и другие члены Совета федерации выступили с инициативой – 64 уголовных деяния исключить из УК. У нас иногда применяют лишение свободы в случаях, когда можно обойтись более мягкими мерами.

– А что там они собираются исключить?

– Это только предложения, они еще не приняты – рано это обсуждать.

– Ну ладно. Вот люди выйдут по амнистии. Что с ними будет?

– Обыватель думает: их в одни ворота выпускают, а они в другие возвращаются, украв или убив. Но опыт прошлых лет показывает: у тех, кто вышел по амнистии, рецидив не бывает выше 5—6 процентов! То есть выпустили человека – и он «завязывает», только 6 человек из 100 амнистированных возвращаются к нам. Всего же по стране процент рецидива, когда человек отбывает весь срок наказания и после снова совершает преступление, – 35—40. Я не говорю, что плохо и что хорошо, я просто даю цифры.

Но и тут все—таки надо трезво смотреть на ситуацию. С одной стороны, среди осужденных много таких, кто сел за мешок комбикорма, за кусок колбасы или пару мягких игрушек. А с другой стороны, все—таки больше стало убийств. В нашей женской колонии десятки осужденных совершили по два или три убийства…

РУССКАЯ ТЮРЬМА – САМА ПО СЕБЕ ПЫТКА?

– А насколько это сегодня страшно – быть российским зеком? Что там творится внутри? Может, их там в застенках так мучают, что они только и думают о мести? Пока они на зоне парились, мы тут прохлаждались… Вот говорят, что само по себе пребывание в русской тюрьме – уже пытка, на европейский взгляд.

– В тюрьмах имеет место «перелимит» – это когда мест не хватает и спать приходится по очереди, в три смены. Это ненормально, но вряд ли это можно назвать пыткой. А в колонии такой проблемы нет, чтобы спать в три смены. Там проблемы другие. Осужденные не в полной мере обеспечены питанием, одеждой, коммунально—бытовые условия в нашей системе, может, не соответствуют европейским стандартам.

– А как у вас там кормят?

– Если отталкиваться от официальной потребительской корзины, которую общество узаконило (при зарплате 300 рублей), то мы (это «мы» звучит очень трогательно. – прим. авт.) питаемся вроде нормально. А если отталкиваться от калорийности и сменности блюд, то проблемы есть… К примеру, мы в день можем есть два раза одну и ту же крупу. По количеству мяса, рыбы иногда может что—то не получаться. В других регионах мясо соей заменяют, а у нас в Орловской области пока порядок. Но я так скажу, что в целом уровень общепита в наших столовых выше уровня общепита любой районной столовой. И по калорийности, и по культуре.

КАМЕРНАЯ ГУМАНИЗАЦИЯ

– Проблемы у нас есть, да. Но есть и перемены к лучшему! Налицо гуманизация нашей системы!

– Как вы сказали? Гуманизация?

– Да! Правовое положение осужденного изменилось к лучшему! Уже можно обращаться в суд с жалобами, а раньше осужденный мог только прокурору жаловаться, суд был ему недоступен.

– То есть права человека – это теперь не пустой звук?

– Не пустой. Вот раньше ограничивалось количество писем, передач, свиданий. Теперь – пиши, сколько хочешь. Было ограничение по весу посылки: 5 кг, не больше. Теперь – сколько почта разрешает, столько мы и принимаем. Сейчас это 8 кг; будет 10 – и 10 примем, какая нам разница… Раньше осужденные имели право учиться только в школе или ПТУ, а сейчас и высшее могут получать, да хоть юридическое. Конечно, заочно, но мы преподавателей привозим в зоны. В общем, многие тюремные «крючки» устранены. В колониях уже появились психологи. Готовимся внедрить социальных работников, кадры сейчас готовят в Рязани: они будут помогать вчерашним зекам устроиться в жизни. Это непростая работа – связываться с предприятиями в том регионе, куда осужденный вернется после отбытия наказания, и убеждать руководство взять его на работу. А не сможет он заработать на кусок хлеба – значит, снова вернется к нам, совершив новое преступление.

– А как с выпивкой? Алкоголь вообще не разрешен в заключении? Ни стакана в праздник, ни «наркомовских» 100 грамм, ни сухого вина, как на подлодке, – совсем ничего? Это же живые люди все—таки!

– Пока мы без этого обходимся. Вы знаете, заключенные даже рады, что нет этого зелья! Они все трезвы, бодры, радостны.

– Ну—ну… А вот еще, кстати, такой аспект прав человека – личная жизнь. Что с ней?

– Да, проблемы, связанные с физиологией, есть. Сейчас они никак не решаются… Разумеется, если осужденный состоит в официальном браке, то он имеет право на длительное свидание. А если он не женат – это его сложности. Но некоторые знакомятся с «заочницами», по переписке, те приезжают, мы их расписываем – пожалуйста! В год осужденному положено шесть длительных свиданий. Но администрация может и больше разрешить, чтоб поощрить человека! В воспитательных целях. Более того, если раньше все свидания проводились в помещении на территории учреждения, то теперь можно и за пределами колонии.

– С охраной?

– Без. Мы, видите, стремимся приближаться к европейскому уровню.

– Получается, как вы сами думаете?

– Когда как. Если посмотреть на то, чем занимается у нас администрация, то по европейским меркам мы, так получается, вроде лезем в душу человеку. Ладно, индивидуализм – это хорошо, я понимаю, но человек же живет в обществе! Мы же не роботы! Если человек оступился, почему же ему не помочь встать? Вот церкви дано же право заниматься воспитательной работой – а почему тогда мы не имеем права убеждать человека, что он не прав, если нарушает закон, нацеливать его на более правопослушное поведение? Законодатель снял с нас задачу – перевоспитывать, но ведь задачу исправления осужденных с нас никто не снимал!

– Вам вообще какие показатели спускают? Хорошо вы или плохо сработали – как дать оценку?

– Ну вот, допустим, если у нас в ШИЗО или в карцерах сидит осужденных в среднем больше, чем по России, – значит, мы сработали плохо.

– Премии лишат?

– Нет – просто обобщат. А могут приехать проверить: «Что у вас тут за перекосы? Почему такая жесткость?» Мы своим сотрудникам объясняем: «Не ищите себе проблем».

Еще есть такой критерий. Если человек после выхода из колонии первые три года не совершает преступлений, мы считаем, что сработали хорошо.

– Вот вас из системы МВД передали Минюсту. Не обидно?

– Ничего обидного тут нет. Все—таки раньше мы были больше менты, чем воспитатели. А с переводом стало больше открытости! Теперь мы хоть и относимся по—прежнему к силовым структурам, носим оружие, но стали немного более штатскими. Может, нам даже форму поменяют…

ГУЛАГ И ПОЛИТИКА

– То есть вы признаете, что не хватало раньше гуманизма. Выходит, не зря Солженицын критиковал вашу систему?

– К Солженицыну можно относиться по—разному… Конечно, я как профессионал мог бы возмущаться, что он—де обидел ГУЛАГ и все такое прочее, но… Он и тогда был прав, и в данный момент. Вот он приехал… Ему – орден, а он не хочет получать. Потому что не все так хорошо, как заявляли власти. Солженицын заслуживает уважения хотя бы тем, что он твердо заявил свою гражданскую позицию и не отступил от нее. А делать упор на то, что трудное время, не надо. Вон кое—кого выбрали, он заявлял, что все сделает: и на рельсы, и под рельсы обещал лечь… Уже и дно прошли, и ил прошли. А что там после ила идет?

– Нефть.

Мы оба невесело смеемся.

– Ну что, был один базис, теперь другой. По Гайдару оно не совсем—то пошло в нужное русло. Вот такая у нас страна – докуда дошли, дотуда дошли. Да, государственной идеи нету, стержня нет. Но с тем ли гербом, с этим ли, а работать надо. А какие нравственные постулаты должны быть заложены в основу процесса исправления?

– Это вы меня спрашиваете? Давайте лучше я вас спрошу: как так вышло, что у вас на стене висит портрет Ленина, а на столе стоят иконы?

– Что касается портрета… – он оглядывается на стену, – то Ильича я не снимаю. И не сниму. Когда я молодым пришел, он висел у меня в кабинете – от предшественника достался. И вот я с ним уже хожу из кабинета в кабинет как с талисманом. Я, разумеется, был в партии, но заявление о выходе из нее не писал – просто парторганизация развалилась. А иконы – это образцы тех, что мы закупали для колоний. То, что они стоят у меня в кабинете, – вполне естественно: я же православный, ребенком еще меня крестили, – из деревни я.

КАК НАС УЧИТ ТОВАРИЩ ПУТИН

– Если же говорить совсем серьезно, то перед нами поставлена цель. Поставил ее Путин, еще будучи и.о. президента, на координационном совещании в Минюсте, я сам там, кстати, был. Цель такая: чтобы люди от нас выходили не озлобленными. Может, впервые перед тюремщиками России поставили такую задачу, сказали такие человеческие слова после Петра I. С 1971 года я в системе и вот впервые по телевизору увидел президента, который пришел в СИЗО. Много тех – если не посадят – приходили? Не хочу оды говорить начальству, да и не мне говорить, но Путин – человек культурный, хотя некоторые сейчас и смакуют выражения типа «мочить в сортире».

ЗНАТНЫЕ ЗЕКИ: ЛЕНИН, РУЦКОЙ, ГУСИНСКИЙ И ДР.

– Вы как специалист что можете сказать про отсидку Гусинского?

– Как говорится, будьте с нами, оставайтесь с нами! Кто не с нами, тот у нас, – шутит полковник. – Кто не сидел, тот не станет великим!

– Это вы про Ленина?

– Не только. И Руцкой сидел. Теперь вот и Гусинский посидел…

– Слушайте, может, вообще есть такая задача – прогнать российскую элиту через СИЗО, чтоб она жизнь поняла?

– Ну, мне сложно понять стратегический замысел президента… Хотя уверен, что и Гусинскому, и другим предпринимателям стоило бы у нас хоть немного побыть. Увидели бы, как там мужики живут плохо, и хоть как—то бы зоны спонсировали…

От тюрьмы да от сумы не зарекайся – это шутка, но в этой шутке есть доля правды. Ведь было когда—то меценатство, общество помогало тюрьмам, а сейчас это явление редкое. А после люди удивляются, что там такие порядки…

ДА ЛЮБОГО МОЖНО ПОСАДИТЬ!

– Государство должно иметь столько тюремщиков и такую тюрьму, насколько хватает денег! Ну, нельзя ж, как тебе хочется, по понятиям – взять и миллион с лишним людей посадить. А есть деньги у тебя их кормить, содержать? Кто про это думал?

– Да, но что ж с ними делать, если не сажать?

– А очень просто: общество должно с ними работать. Семья, школа, общество… А так мы можем всех посажать. Вон Котенков – а он ведь не последний человек – заявил же, что и губернаторов можно за решетку отправить… Да вообще всех можно, это я вам как специалист говорю!

– Ну ладно вам – всех! Неужели и вас – тоже?

– Конечно.

– Интересно, а вас за что?

– Государство создало касту олигархов, все действия которых правильные. А поскольку я из другой касты, то мои действия неправильными быть могут. Меня легко привлечь за злоупотребления какие—нибудь. Скажут, не так кормишь, не так довольствуешь, и так далее. К примеру, осужденные спят в три очереди, потому что я не обеспечил надлежащих условий. Налицо халатность.

– То есть пару лет вам смело можно дать?

– Конечно. Был бы столб, а закон найдется!

Он смеется, и я вслед за ним: это похоже на шутку, правда?