Читать книгу: «Предновогодние хлопоты III», страница 6

Усольцев протёр запотевшее окно и воскликнул:

– Быстро доехали. Игорь Николаевич, отличный разговор у нас случился! Как жаль, что мы уже приехали и ничего не сказали с вами ещё о самых будоражащих уже двести лет мозги пустословов главных вопросах… да и не только о них.

– Что делать, и кто виноват?

– Именно. Сколько рецептов было предложено, сколько крови было пролито, пока «высокие умы» искали «правильные» решения. Потом-то, задним числом, обычно говорят: ошибочка, мол, вышла, недоработали, что ж поделаешь. Но, однако, опять и опять деятельные умы ищут и ищут ответы на эти вопросы, предлагая смертельные рецепты из-за своей злобы и непонимания «этого» народа» и «этой» страны. Теперь вот нам говорят: либерализм, соответственно капитализм. Думать и видеть, что там идёт загнивание тяжело и не хочется, а стремление делать всё через зад, вопреки разумности – это кредо говорунов. На первый вопрос: «Кто виноват?», ответить может каждый, но слова, которые придётся сказать человеку, трудные. Люди в большинстве своём ищут вину в ком-то или в чём-то, благоразумно исключая себя из списка: кому гордыня мешает трезво мыслить, кто-то даже и не думает о своей вине, кто-то боится влезать в такие неприятные личностные дебри, кто-то озлобился, и винит в своих несчастьях весь мир. Думая над этим проклятыми вопросами, честно скажу, я видел явный ответ, и он был тяжёл, неприятен и заставлял краснеть. Но и выбор ответов здесь, оказывался критически мал: или ты говоришь себе, что и ты виноват, или притворяешься, убеждая себя в том, что от тебя ничего не зависело и не зависит. Ответы с минусовым значением рассматривать не хочется, но немало ведь людей принимают законы выползней, которые говорят: кто смел, тот и съел. Насчёт смелости такой можно, конечно, поспорить, думаю, что не все «смельчаки» спят спокойно. У меня было время исповедоваться у себя и после мучительных размышлений, я сам себе честно и без виляний сказал: я виноват. И тогда на вопрос: «Что делать?» мне ответить стало легко: работать, быть честным, не предавать душу, не растлеваться, быть бдительным, бороться отважно за правду, твёрдо стоять на стороне добра… (Усольцев рассмеялся), на стороне добра, но с кулаками, разумеется. Но это так – общие слова, хотя и высокие. На самом деле, я определился со своим путём – это путь синергетики. Про человека у нас забыли – правят могучие денежные силы и они прилагают неимоверные усилия для того, чтобы реализовать цели, которые на самом деле противоречат и наносят вред развитию всего общества. Но человеческий капитал бесценен, каждый человек свободен, а мир меняют люди. В теории синергетики есть пункт, который удовлетворяет меня, с которым я согласен полностью. Это вот что: правильно организованные малые силы людей могут быть эффективней, чем самые мощные. Усилие одного человека может быть существенно для всей социальной системы, при условии, что субъективная воля совпадает с объективным ходом развития событий. Я за такой подход.

– Но этот посыл прекрасно согласуется со словами Серафима Саровского: «Спасись сам и с тобой спасутся тысячи», – сказал Денисов, – Мне такая синергия подходит, но думаю, что эффективность действий малых сил людей станет действенной в синергии с Богом. Монахи Малой Азии тринадцатого века синергию считали стяжанием благодати Святого Духа, они пытались опытно достичь состояния синергии, считали синергию объективным фактом.

– Соработничеством зовётся такая синергия у верующих, – сказал Усольцев, – Игорь Николаевич, кажется, мы неплохо спеваемся. Дуэт уже есть. Что-то наш третий певец мудрости молчит…

Он повернулся к Алику,

– Что ты всё молчишь, внеси свою лепту в наши философствования.

– Ай, Аллах! Ребята, я с вами не потяну говорить, где мне математику, – рассмеялся Алик, – вы такие умные вещи говорите. Знаете, мой отец книг мало прочёл, греков и немцев всяких не читал, всю жизнь нефтяником проработал. Он шутил, что нефтяники – это белые негры, измазанные нефтью, мы и жили в Баку в районе, который Чёрный город назывался. Отпуски отец не любил, на работу выходил за несколько дней раньше его окончания. А мне про «Что делать?» он простые и понятные вещи говорил: подлецу руку не подавай, – отмыть трудно будет, упавшему руку подай, – это Аллах в свою книгу запишет; родителей, стариков уважай, детей береги, чужого не бери, женщину люби, всех денег не возьмёшь, голым в мир пришёл, голым и уйдёшь. Мало совсем советовал, да? Запомнить легко, да? Запоминай и выполняй – будешь счастливым. Хорошо, когда на твоём пути мудрый человек встретится. Мой учитель математики, очень хороший человек, который мог самому тупому объяснить задание, говорил тем, кто зевал на уроках: уши чаще нужно чистить. И он был прав. Нужно постараться хорошее услышать, понять и это сохранить. Я Эйбата Муртузаевича хорошо слушал и запросто поступил на физмат, отца слушал, жил так, как мне он советовал. Хуже мне от этого не стало? Никому хуже не станет, если по таким простым закона будет жить. Нет, не могу я говорить. Ладно, простите, друзья, за выступление. Вот здесь в «карман» заверните, пожалуйста, Игорь Николаевич. Вай, какое имя красивое у улицы, да? Говорят, что этого садюгу, чекисты трое суток били, пока он не рассказал, где деньги спрятал ворованные, деньги не малые, говорят, стибрил. Бела Кун – имя какое-то нечеловеческое… здесь, здесь притормозите. Район у нас, мама не горюй! Друзья, а вы знаете, какое поверье в ходу у жителей моего родного Купчино?

Денисов и Усольцев одновременно отрицательно качнули головами.

– Здесь считают, что людей, которые грешили в этой жизни, нехорошо поступали, гадостями всякими занимались, Господь после смерти отправляет назад в Купчино, – произнёс Алик с серьёзнейшим выражением лица.

После короткой паузы, Денисов и Усольцевым дружно расхохотались. Алик достал бумажник. Денисов предостерегающе поднял руку.

– Стоп! Алик, пожалуйста, без этого – сегодня я «угощаю». Так, кажется, говорят у вас на Кавказе? Сегодня я «угощаю».

– Жора, что этот человек говорит, а? – развёл руками Алик. – Нет, это приятно, когда угощают, но одного угостишь, другого угостишь, третьего угостишь, чем семью угощать будешь? Нет, дорогой, ты в такую метель привёз нас домой – это стоит денег. Каждая работа стоит денег.

– Ну, уж метель – позёмка всего лишь. Алик, пожалуйста, давайте без этого. Мне было очень комфортно с такой компанией проехаться по родному городу, а деньги напрочь испортят память об этой неожиданной, приятной и тёплой встрече, – сказал Денисов.

– Мне кажется, что я в родном Баку оказался. Это у нас там, в ресторанах, возникают долгие и горячие споры между мужчинами, когда дело касается оплаты. У нас гамбургский счёт не в ходу. Все хватают друга за руки, непременно желая оплатить счёт лично, – проговорил Алик ворчливо.

Держа бумажник в руке, он вопросительно посмотрел на Усольцева.

– Игорь Николаевич прав. В самом деле, Ал, давай, не будем портить воспоминания об этой приятной встрече с замечательным человеком, давай-ка мы отомстим ему? Например, угостим по-нашенски когда-нибудь, да хотя бы в эти долгие новогодние праздники? – улыбаясь, сказал Усольцев.

– Ну, не знаю, – замялся Алик. – Дорога ложка к обеду. Не халявой ли это будет выглядеть? Кредит портит отношения, говорят.

– Всё в порядке, Алик, – сказал Денисов и обратился к Усольцеву, – а увидеться хотелось бы. Помните наш разговор у вашего дома?

– Давайте сразу после Нового года и увидимся. На моей территории, – кивнул Усольцев.

–Так, так, кажется, намечается интересный сабантуй. Это моё. Я люблю встречи на любой дружественной территории, – обрадовался Алик, – но без меня вам не обойтись. Вот там, я вам, Игорь Николаевич и «отомщу» по-полной, угощу без кавычек. У меня уже меню вызрело в голове: приготовлю для вас настоящее пити в глиняных горшочках, мне как раз из Баку отличный горох привезли и сушёную алычу. Баранины, правда, здесь хорошей не найти, но на безрыбье и рак колбаса. Пити – это такой гороховый супчик наваристый со специями и травками. Вах, вах, – пальчики оближешь! А как под него водочка идёт!

– У меня уже слюни потекли, – рассмеялся Денисов.

Уже взявшись за ручку двери, Усольцев неожиданно остановился и повернулся к Денисову.

– Игорь Николаевич, а не слишком ли много мистический звонков за три дня? Первым человеком, которого встретил я, вернувшись домой были вы. У нас случился отличный джемсейшн с совпадением взглядов на многие вещи. Сегодня мы опять встретились и опять приятные пересечения, да ещё вы отважно отметились в битве против выползней на нашей стороне. Мало того, за это время вы встретились с моим корешком Курносым. Прямо какой-то глас с небес, заставляющий призадуматься о знаках им посылаемых.

Усольцев повернулся к Алику.

– Ал, а ведь какой замечательный коллектив у нас получился бы, будь в наших рядах такой человек, как Игорь Николаевич, а?

Алик недоуменно глянул на друга, но через мгновенье лицо его осветилось широкой улыбкой.

– Жорж, это же отличная идея! – живо воскликнул он. – Это было бы то, что доктор прописал, это тот человек, который нам нужен. Игорь Николаевич, не хотите ли «сообразить на троих»?

– О чём вы, друзья? – улыбаясь, поднял брови Денисов.

Усольцев рассмеялся.

– О синергии и малых организованных в соработничестве силах. У Алика есть небольшой, но перспективный бизнес – полиграфия, реклама. Мы решили расшириться, появились новые идеи. Нужны не только руки, но и головы. Давайте к нашему берегу, Игорь Николаевич. Работать будем под девизом: «Один за всех – все за одного». Это официальное предложение. Негоже вам заниматься таким не солидным и опасным для жизни промыслом, уж извините меня за прямоту. К чему судьбу испытывать? Даже мистика сейчас на нашей стороне, не просто так случились неожиданные встречи с вами. Это знаки, обещающие плодотворное сотрудничество.

– Девиз мне нравится, – рассмеялся Денисов, – но неожиданно как-то…

–А хорошее всегда неожиданно, – не дал ему договорить Алик. – Заявление о приёме на работу, я подпишу сразу.

– Уговорили безработного гуманитария. Когда приступать к работе? – рассмеялся Денисов.

– Это не шутка. Сразу после праздников, – Алик протянул ему визитку.

Вслед за Усольцевым из машины, неуклюже вылез и Алик. Денисов, улыбаясь, провожал друзей взглядом. У входной двери они обернулись, Усольцев помахал рукой.

Денисов, улыбаясь, включил заднюю передачу и развернулся.

– – —

Временами срывался ветер. Снег продолжал сыпать, он причудливо метался и извивался по дороге белыми змейками, прибиваясь на ночлег к поребрикам; под дорожными фонарями, во влажном воздухе, струились перевёрнутые снежные конусы тусклого желтоватого света, временами разрываемые резкими порывами ветра. Машин было много, ехать приходилось небыстро, погода дисциплинировала. В колонках звучал мягкий голос Окуджавы.

Приподнятое настроение, оставленное встречей с Усольцевым и Аликом и радость от неожиданного и приятного предложения совместной работе, неожиданно стали уходить. Необъяснимая грусть и меланхоличная задумчивость прихватывали Денисова. Подступала неосознанная тревога, покалывало болезненно сердце. В голову, хаотично, сменяя друг друга рваными кусками, полезли тяжёлые мысли. О приближающейся старости, о бедности, которая стоит на пороге его дома, о сыне и жене, о том, что сердце стало чаще напоминать о себе, о смерти, которая любит приходить без приглашения, о болезнях.

Мысли неслись быстро, как лента видеомагнитофона при перемотке, а потом будто кто-то нажал на кнопку «Stop» и за чёрным экраном, исполосованном помехами и шумами, проявился голос, сухо произнёсший: «Два лежачих мужика, не многовато ли будет для одной несчастной женщины? Ты, как и все люди смертен. А как разобьёт тебя? Это дело обычное, с любым может случиться».

Ему стало жарко. Задыхаясь, он крутанул ручку стеклоподъёмника, открыл его почти до конца. С плотно сжатыми губами, побелевшим лицом и остановившимся взглядом он судорожно вцепился в руль. Липкая слабость сковывала душу слизистой, клейкой, парализующей массой. Червь уныния, постоянно загоняемый его волей в глубокую нору, заворчав, высунул из неё голову и выполз.

Внутри него вызревал крик отчаяния. Порыв этот отозвался быстрыми словами: «Господи, Господи, Господи, помоги Милостивый, помоги, помилуй и вразуми. Отжени от меня уныние, научи оправданиям твоим, не оставь меня, созижди во мне сердце чистое! Господи, избавь нас от чёрных стрел, летящих в нас во все дни и ночи!»

И вслед за этим он напористо, горячо и торопливо, зашептал слова своей любимой молитвы: «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, приди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны и спаси, Блаже, души наша».

Раз за разом, повторяя без пауз слова молитвы, он был похож сейчас на человека, отчаянно, без устали, бегающего с вёдрами воды от колодца к горящему дому. Он не заметил, как через какое-то время его торопливость незаметно ушла; он уже произносил слова молитвы медленно, вдумчиво, осознанно, с удовольствием, испытывая тихую радость от произносимых святых слов, миллионы раз проговорённых в прошедших веках его соотечественниками, прошёптанных ими в горе и радости, в беде и порыве духовного восторга, перед смертельным боем и бесовским наваждением, в храме у икон, и в поле перед тяжёлой работой, в опасном пути и у ворот родного дома.

Денисов умолк. Дом ещё дымился, но он был спасён!

– – —

Когда он вёз Алика и Усольцева в Купчино, он заранее решил, что поедет назад по Московскому проспекту, но внутренний навигатор в момент внезапно полыхнувшего душевного слома почему-то сбился: возвращался он совсем другой дорогой, не замечая этого. Он вёл машину на «автопилоте». Останавливался на светофорах, притормаживал на опасных участках дороги, «моргая» фарами, обгонял зазевавшихся водителей, уступал дорогу встречным машинам при поворотах и редким прохожим на «зебрах», словом, вёл себя, как дисциплинированный, законопослушный водитель.

Очнулся он, переехав Фонтанку. По привычке автоматически остановил машину голосующему мужчине. Растерянно глянул по сторонам, заторможено и удивлённо осознавая, что он у дома с «нехорошей квартирой» на улице Гороховой, в которой когда-то жил Григорий Распутин.

– Мне бы на Полтавскую, – произнёс мужчина, пристально его разглядывая. Денисов заторможенно осмысливал наваждение, которое с ним произошло.

– Так едем, командир, или нет? – переспросил мужчина громко.

Денисов повернулся к нему. Секундное замешательство окончилось быстрым:

– Едем, едем, едем.

Продолжая недоверчиво поглядывать на него, мужчина сел в кресло. Поёрзав в нём, сказал:

– А вы окно не хотите закрыть? Вы, что скоропортящиеся продукты в машине храните?

Денисов глянул на него, после на открытое окно и суетливо закрыл его.

– Теперь самое время вентилятор печки включить, – подсказал, усмехнувшись, пассажир.

Когда Денисов послушно нажал на переключатель печки, он, заложил руки за шею и с хрустом, потягиваясь, заключил:

– Поспать бы сейчас минут шестьсот.

От него попахивало соляркой. Видимо, чтобы всё расставить по местам, он короткими фразами проговорил, внимательно наблюдая за дорогой:

– Из рейса я. В Ростов груз возил. Туда по солнцу въезжал, а назад в такую пургу попал. Машин в кюветах! Маманя на Гороховой живёт, вот зашёл попроведовать, хотел остаться, да жена растрезвонилась: приезжай да приезжай, типа заскучала. Послезавтра опять в рейс, в Псковскую область. Дорога хитрая сегодня, под снежком местами гололёда, а посыпать, кажется, забыли. Аккуратней, не гоните, мне не к спеху.

Он расположился поудобнее в кресле, закрыл глаза, тихо проговорив:

– Отдохнуть не успеешь и опять за баранку. Сейчас, слава Богу, на дорогах поспокойней стало, маленько утрясся беспредел. Есть, конечно, оторвилы, но оружие сейчас достать не проблема, мы теперь тоже «не пустые» ездим. Вот несколько лет назад были дела крутые. Я разок попал по-крупному, но жив остался. Нажил я тогда волос седых…

Он стал похрапывать.

Денисов слушал его вполуха, он находился в каком-то странном подвешенном состоянии отстранения от действительности, в подавленности духа, в зудящей, внутренней тревоге. В голове всплыли укоризненные слова Георгия о том, что ему не к лицу опасный и бесперспективный промысел «бомбилы», это сразу высветило в памяти и ставшие уже постоянными горячие призывы Марии заканчивать с этим промыслом, её тревожные состояния, связанные с этим. Вспомнился недавний случай с наглым толстяком-грабителем и множество негативных случаев, создававших нервотрёпку, разочарования, обиды, тягостные минуты попранного достоинства после хитроумных махинаций «кидал», напряжённые душевные состояния, когда рядом с ним сидели наркоманы, пьяные болтуны и легкомысленные нагловатые девицы.

Он соглашался со словами Георгия, сказанными прямодушно, откровенно, без увёрток и с сердечным огорчением в голосе – это был голос друга, нельзя было не заметить этого. Он и сам давно уже думал так же, решение покончить с такой «работой» медленно вызревало. Перед выездом из дома стали зарождаться неприятные приступы отчаяния, всё чаще приходилось себя переламывать, выезжать с тягостным настроением бесплодности того, что он делает. Он уставал, мучили тревожные состояния, всё острее проявлялись ощущения шаткости и фальшивости этого бега по заколдованному кругу, подпольности действий, неуверенности в себе, внутреннего разлома, порой и отвращения.

Такое внутреннее состояние вело к окончательному решению, и он, кажется, вплотную подошёл к пределу, за которым обязан был наступить отказ от уже становящейся ненавистной деятельности. Сегодняшнее деловое и радушное предложение Алика и Георгия вдохновило его, облегчало принятие такого решения, вселяло надежду на положительные сдвиги в жизни, новые и неожиданно появившееся друзья были ему симпатичны, Георгий вызывал уважение. Изменений хотелось, хотелось, наконец, поработать в коллективе, быть полезным, получать радостную отдачу от работы.

С нежностью думая о жене, он говорил про себя: «Машенька, Машенька, ну, конечно, ты права – любовь всегда права. Ты чувствуешь своим сердцем мои страдания, видишь тонким взором мой разлад, предчувствуешь опасности грозящие мне. Как ты внимательно и пытливо смотрела мне в глаза, в ночь когда я вернулся домой после недавнего ограбления! Ты мне говорила, что не знала, куда себя деть, что беспрестанно молилась за меня перед иконами в последний час перед моим приездом. А это ведь было именно то время, когда я ехал с этим потно-чесночным выползнем, а после сидел с приставленным в бок пистолетом! Твоими молитвами, Машенька, твоими молитвами, твоей любовью спасаюсь, мудрая мать и любимая жена. Сердце твоё перенесло такой удар, который не каждый вынесет, а тебя он только укрепил в любви и в вере. И не просто так ты всё чаще просишь меня сменить эту деятельность – твоё сердце живёт предчувствиями, оно болит, страдает и старается предупредить родного человека, возможно расслабившегося, потерявшего бдительность, привыкшего к однообразию. Денисов, ты же не раз уже убеждался, что Маша способна предугадывать события, что у неё тончайшая нервная оболочка, через которую она улавливает токи, которые ты, толстокожий, ощущаешь с большой задержкой. Вспомни, как она вбежала домой, именно вбежала, а не вошла в квартиру, когда ты получил телеграмму с Кавказа и уже прочитал её. Она ничего у тебя не спрашивала. Взглянула на тебя, смертельно побледнела, прочитала в твоём лице беду и вскричала: «Что с Егором!» Так что, «тормози» – ты уже «насникерсился» дальше некуда. Маша, Маша, и опять она права! Вот, что вспомнилось… Месяца через четыре после того, как я начал халтурить, она мне читала святителя Евгения Брянчанинова «О прелести». Меня поразили тогда его простые, но, по сути, могучие слова о том что «мы все в прелести». Мне тогда вспомнилось высказывание старца Зосимы в «Братьях Карамазовых», совпадающее по смыслу, хотя и сказанное разными словами: «… каждый из нас виновен за всех и за вся на земле. Несомненно, не только по общей мировой вине, а единолично каждый за всех». Я с этим не мог не согласиться, смысл я хорошо понимал, а примеров проявления «духовной прелести» из отеческой литературы, да и из жизни знал уйму. Проявления «прелести» остро и в себе замечал. Маша попросила перечислить виды этого явления, я усердно перечислял, а она много чего добавила к моим словам. Но неожиданно, усмехаясь, спросила: «А какой прелести, мой дорогой супруг ты нынче отдаёшь больше всего времени?» Я принялся размышлять вслух, она слушала, кивала головой, продолжая усмехаться. В конце концов, я сбился, понял, что хожу вокруг да около, а у моей мудрой Маши, конечно же, есть какой-то свой ответ и взмолился: «Говори!» – «Трудно было сообразить, что ты стал слишком много времени проводить за рулём, «таксуя»? – сказала она. «Но, Маша, это же для пользы дела, нам нужны деньги», – сказал я, тут же поняв, что ответ мой противоположен аксиоме святителя, что у Маши есть доводы и скорей всего неотразимые. Они были: «Ты врастаешь в это, поплыл по течению, идол жалких разноцветных денежек-фантиков берёт тебя в плен, есть и успокоение: нужны деньги, но это обман, ты не мальчик и должен ценить каждый миг быстро ускользающего времени. Ты перестал бороться, боишься перемен, вцепился в этот круг, а его сносит в открытый океан. Ты будешь привыкать к этому, а выйти из этого круга будет всё сложней и сложней. Игорь, настройся и выйди из этой прелести. Мы выживем. Не твоё это, милый. И… соберись, брось курить». И она была права! Сколько времени потеряно, ты совсем перестал писать».

Они уже ехали по Невскому проспекту. Он нажал на сигнал: двое пьяных мужчин, обнявшись, пошатываясь, медленно переходили проспект далеко за «зеброй». В руках одного был пакет, из которого на дорогу периодически падали апельсины.

– Рановато хлопцы встречать Новый Год начали, – незлобиво произнёс пассажир, открывая глаза.

Денисову пришлось остановиться и ещё раз нажать на сигнал: приятели перегородили дорогу, смеясь, принялись собирать апельсины, совершенно не обращая внимания, на нервно сигналящие им машины.

– Объедь их потихоньку, – сказал пассажир.

Денисов объехал, но ему опять пришлось остановиться: загорелся красный свет светофора. По «зебре» смешно семенил немолодой священник, из-под его короткого полупальто виднелась чёрный подрясник.

– А вот этого не одному водителю совсем не нужно было бы, – сказал раздражённо пассажир.

– Чего не нужно?

– Священник дорогу перешёл, говорю.

– Ну, и? И милиционер с ним дорогу перешёл и старушка.

– К трупу это.

– К какому трупу?

– Говорю же, священник, дорогу перешёл, к трупу это.

– Что за суеверие, – раздражённо передёрнул плечами Денисов.

– Не скажите. Шоферские приметы они из опыта сложились.

– Бросьте, как можно в это верить.

– Можете не верить. Но всё же осторожней. Бережёного Бог бережёт.

Пассажир вышел на Гончарной, решив зайти в ночной магазин. Денисов развернулся и вернулся на Невский проспект. За площадью Восстания стояли на приколе таксисты, Невский был пустынен. Чуть дальше, отделившись, от компании стоящей на тротуаре, на проспект выбежал мужчина и стал махать рукой. Денисов подъехал к нему. Хохочущие женщины не дали мужчине открыть дверь, потянули его от машины, громко говоря, что на такой «телеге» они не желают ехать. Денисов газанув, резко стартовал с места.

В том месте, где он недавно объезжал двух пьяных мужчин образовался затор. На разделительной полосе стояли две патрульные машины с включёнными мигалками и машина неотложки. Пришлось остановиться. На грязном асфальте с рассыпанными апельсинами в нелепой позе лежал мужчина, рядом с ним стоял на коленях его товарищ, он гладил лежавшего по волосам и плакал. У белого Мерседеса присела девушка в коротенькой шубке нараспашку, разглядывая разбитую фару. Часто оглядываясь на лежащего мужчину, над которым склонился врач, она что-то возбуждённо, с недовольным видом, кричала в телефон.

«Это просто чертовщина, какая-то. Сбывающиеся шофёрские приметы! Только что были люди живы и вот уже…», – пробормотал растерянно Денисов, чувствуя, как по спине рассыпаются морозные «мурашки». Ему пришлось выехать на встречную полосу, чтобы объехать патрульные машины. Объехав их, он остановился рядом с голосующим пожилым мужчиной, который вежливо спросил у него:

– До Народной подвезёте?

Денисов кивнул. Усевшись в машину, мужчина тихо сказал: – Я видел, как всё произошло. Эти двое улицу перешли, кто-то с тротуара им крикнул, что у них апельсины остались на дороге, лучше бы не кричал. Один пошёл их собирать. Пьяный по-всему был. Машины засигналили, автобус, такой огромный, остановился. Ну, а эта неслась, как угорелая, выскочила из-за автобуса, за две сплошные заехала, мужчина в воздух взлетел. Он уже не встретит нулевые года, его жизнь безвозвратно обнулилась. Боже, какой ужас.

– Всего несколько минут назад и я видел этих мужчин, когда ехал в сторону площади Восстания и вот… а девица, по всему, больше расстроена разбитой фарой свой красивенькой машины, – сокрушённо качнул головой, Денисов.

– Это так. Она с удручённым видом ходила вокруг своей красавицы-машины, разглядывая повреждения. Пара водителей, притормозив, кое-что ей сказали, не стесняясь выражений.

– Наглядная и страшная картинка, ясно поясняющая, что жизнь и смерть ходят рядом, – тихо вымолвил Денисов, мрачнея лицом.

Пассажир закрыл глаза. До Заневской площади ехали, молча. Пассажир сидел с закрытыми глазами, но на Дальневосточном проспекте он открыл глаза. На старом бетонном заборе, тянущемся справа от проспекта, окрашенном в блеклый голубой цвет выделялась надпись большущими буквами. Каждая буква занимала один бетонный пролёт. Вместе буквы составляли предложение: «Олимпиаде в Ленинграде быть!». Какой-то остряк приписал в конце предложения из баллончика: «Или не быть?»

– Петроглифы двадцатого века, – пробормотал пассажир и продолжил устало, откидывая голову на подголовник, – Учёные ломали головы, размышляя о том, что послужило толчком для возникновения искусства. Зачем древним людям нужно было находить минеральные краски, растирать их, смешивать с жиром или с кровью животных, долбить каменные стены в пещерах, на скалистых кручах берегов бурных рек? Сколько времени уходило на то, чтобы сделать рисунок лося или собаки! Но люди почему-то это делали, чтобы оставить нам свидетельства своего творчества. Рисовать они могли только профильные силуэты, но, тем не менее, их творчество и сейчас имеет историческую и эстетическую ценность, наскальные творения продолжают волновать человека, «цепляют», заставляют думать. Меня, по крайней мере. Современные же картины многих нынешних художников, которые пользуются великолепными красками, пишут в тиши уютных студий, вовсе нас не трогают, не впечатляют и даже иногда отталкивают. Современные молодые люди придумали свой способ выразиться, свои петроглифы, изобрели так называемое граффити. Я не ретроград, могу оценить мастерство и творческую мысль, видел и очень даже хорошие работы в этом виде творчества, в некоторых иногда неплохо отражён наш сумасшедший век, урбанистические тенденции, смятенное душевное состояние горожанина мегаполиса. Но больше всё же белиберды, пустой рисовки ради «прикольности». Но это лучше, чем оставлять свои автографы на стенах парадных и лифтов. Таких энтузиастов ещё немало, но есть и новаторы. Перед моим подъездом, какой-то влюблённый Ромео написал на асфальте огромными буквами масляной краской: «Ксюха, с днюхой тебя. I Love you. Рома». Филологам остаётся гадать, что такое днюха… и почему он любит Ксюшу на английском, ей так понятней? М-да, вообще «наскальная» живопись наших дней, если она сохранится во временах, оставит множество загадок нашим любознательным потомкам. Рисунок лося пещерного художника, рассказал исследователям о жизни древних людей, нынешние петроглифы не так-то легко будет расшифровать через сотню, другую лет. Я их, знаете, коллекционирую. Вот, например, что это означает: «Убей в себе телевизор!», или «Цой – for ever!». Мы-то понимаем и знаем, что Цой – музыкант, кумир молодёжи, а тот, кто предлагает убить в себе телевизор, говорит о тлетворном влиянии телевидения на души людей, но в будущем понять, как можно убить в себе телевизор, будет очень трудно. Да и будут ли в будущем телевизоры? Всё так быстро меняется. Знаете, какое самое популярное слово в подъездах в творчестве юных художников, марателей подъездов и лифтов?

– Не могу предположить. Раньше это было нехорошее слово из приснопамятных трёх букв. Вам сигарета сильно досадит, очень курить хочется? – сказал Денисов.

– Курите. Я курю. Пять сигарет в день. После еды и кофе. Но сейчас, пожалуй, закурю, в голове стоит картина с погибшим мужчиной. Я возьму вашу сигарету, у меня нет с собой?

– Пожалуйста.

Они закурили, жадно затягиваясь.

– В новом слове тоже три буквы. Это слово «лох». На нынешней фене – проигравший человек. Презираемый, чандала, изгой, жертва, которую легко «развести», – после пары затяжек сказал пассажир.

– Не только, – сказал Денисов. – Сейчас это слово в устах тех, кто успел и смог вписаться в систему, ухватил свой кусок пирога, употребляется для определения народа вообще – то есть народа-лоха, который они ловко «развели».

– Да, это правда. Кроме всего, слово «лох», нынешний школяр, может написать гораздо быстрее, чем то, что писали раньше хулиганы на заборах. Что имеет значение для марателя, так как он совершает криминальный акт и попадаться в руки законопослушных соседей ему не хочется. Судите сами: Л – галочка, О – кружок, Х – перекрещенные чёрточки – вот вам и слово-клинопись. Мне недавно довелось просмотреть стопку тетрадей по русскому языку учеников четвёртого класса, одной, как считается, приличной гимназии. Пишут дети отвратительно – каракули, которые трудно разобрать; учитель мне сказал, что и сами школьники не могут разобрать написанное ими. В текстах совершенно не видно единого метода обучения письму. Помню, как нас гоняла моя первая учительница Нина Васильевна, и не зря старалась, большая часть моего класса имела хороший почерк. Учителя почерку не уделяют внимания, единственное, что они делают, так это пишут в дневниках для родителей: «Обратить внимание на почерк». Родители на это говорят: «Ну, что тут сделаешь?» А что сделать нужно? Трудиться! А вот этого нет: жалеют деток. А в эфире звучит восторженный гвалт о каких-то индиговых, особо одарённых детях! Кто же отрицает, что детей одарённых много? Вопрос в том, что одарённость надо развить, что талант надо проявить, высветить. Но для начала нужно научиться писать не «улыбатца», а – улыбаться, не «трудитца», а – трудиться. Пользуются калькулятором, – какое уж тут умножение в уме. А в истории, в общеполезных знаниях полный раздрай. Дети не знают, как назывался наш город до переименования в Петербург, один мальчик восхитился, узнав, что наш город звался раньше именем его любимой группы «Ленинград», другие спрашивают: Гагарин был до войны или после? Одна родительница мне говорила, что она в день четыре раза переезжает с сыном мост Лейтенанта Шмидта, каждый раз спрашивая у него, какой это мост. И слышит всё что угодно только не правильный ответ. Тут и мост генерала Хрулёва, и какого-то там капитана, и не доставай меня, и забыл; и оно мне надо! О том, что мост был Николаевским и Благовещенским, я думаю, совсем невозможно будет ему вдолбить. И это притом, что мальчик совсем не дурак, он лихо управляется с компьютером, пальцы его летают по клавишам, здесь ему не нужно объяснять что-то. Детям теперь подкидывают визуальные ряды, учли, что это схватывается ими быстро, а в рядах этих частенько припрятывают всякий безнравственный и вредный подтекст, с хорошо торчащими ушами, для тех, кто понимает.