Читать книгу: «Древняя книга. Преображение уже началось», страница 3

«От тщеславия твоего ты погубил мудрость твою»

Минуло пятьдесят лет. Дувержал спал. Было видно, как под его веком вращается глазное яблоко. Он видел сон.

«Будто бы два быка одинакового окраса столкнулись лбами. И один, уличив момент, распорол рогами брюхо второго. И вдруг стадо коров и буйволов, стоящее на стороне хитрого быка-победителя, понеслось и смяло даже своего предводителя. А второе стало убегать, приминая траву, догоняющее стадо уже выкорчёвывало её. Вскоре, поле за полем, вся земля была истоптана, и ни малейшего живого клочка на ней не было. Схватились стада. И ярость сражалась против ненависти, хитрость против силы, жестокость против страха. Ни одной коровы не осталось в живых. Только один старый бык, в котором угадывались черты Дувержала, стоял посреди поля, недоумевая, и что-то стонуще мычал».

Но гораздо раньше, когда Дувержал был ещё мальчишкой, ему приснился другой сон. Это был страшный сон. Мальчишка проснулся и рассказал сон отцу: «Пап, послушай, я боюсь. Небо затянуло тучами, и ничего не было видно, солнце закрылось от нас. Были слышны голоса, но, говорю, ничего не было видно. Вскоре же молния осветила землю. Стало видно, как дядя ведёт мальчика на казнь, там стоял большой пень, а к нему прислонён топор. Рядом был странный худой старик, он был палачом, и все называли его Гурпачи. На его лице была страшная маска, но под ней было нечто более ужасающее. Я знаю это, и я рад, что не видел, как он снимает Маску Гурпачи, так называли маску. Никто не сказал, в чём виновен мальчик, его просто положили на пень, и палач уже занёс смертоносный топор. Он опускался. Вдруг молния потухла, стало опять темно, а я слышал этот звук, это был звук хрустнувшей шеи. И я проснулся. Пап, но тем мальчиком был я. А приведший его дядя – это… это был ты, пап», – мальчишка крепко прижался к отцу. Этот сон сбылся бы, но воля Всевышнего и выбор отца спасла Дувержала, вырвав из памяти те ужасные впечатления.

Натан знал теперь о даре прорицания у его сына, но никому не говорил, так как знал, что злые люди всегда найдут почву для своих гнилых семян. Этот дар принёс Дувержалу много хлопот. Его предсказания несли с собой всегда несчастья. В Валеране его прозвали Гелдоор – что переводится, как «о Беде Кричащий».

Сверстники его не любили, у него не было друзей, ведь когда он приходил, то сообщал о новом горе. В чьих-то головах зародилась идея, что он своей мыслью порождает случающиеся беды. Но он не обладал силой мысли. Он всего лишь видел вещие сны. Только вот идея о мысли, творящей судьбу, не умрёт, и пройдёт ещё немало столетий, а, именно, Сила Мысли ляжет в основу произрастания Колдовства.

У Дувержала был любимый котик – Рьяка – чёрного цвета. Дувержал не понимал Языка Природы, в отличие от отца, но с котом они понимали друг друга даже взглядом.

Постепенно люди стали шарахаться в сторону от Дувержала. А потом, увидев издали его малыша Рьяку, они гнали кота прочь. Но, так как для большинства обычных людей все чёрные коты одинаковые, любой чёрный кот становился для них симптомом появления Дувержала Гелдоора и его Дурных Вестей.

Один очень мнительный человек по имени Клохна увидел Рьяку, кота Дувержала, спящего на лужайке перед избой своих хозяев. «Ага, вот исчадие напастей», – Клохна схватил кота за шкирку, не реагируя на вопли и извороты чёрного животного, куда-то поволок его. Ходят слухи, что он пытался утопить его в бочке – но Рьяка выпил воду, потом сжечь – но, выплюнув воду, Рьяка затушил огонь. Он скинул его со скалы, кот упал, но встал и, хромая, кое-как побежал. Клохна настиг его, закопал живым в землю и сел на том месте. Но, словно крот, Рьяка прорыл себе выход на поверхность, а там стоял, смотрел огромными зелёными глазами на Клохну и смеялся. Потом исчез. Это так напугало Клохну, что его сердце не выдержало, и он умер.

Вернувшийся Рьяка плакал перед Дувержалом, просил защитить, потом кот поведал свои горести Натану, который сложил песню о Рьяке, названную «Чёрный зверёк, мешающий людям». Эта песнь перепета множество раз, кто знает, может, она стала причиной того, что глупая примета о чёрном коте, «кричащем о горе», сохранилась и по сей день.

Как только Дувержал вырос, он покинул Валеран. Купил коня и ускакал в земли далёкой Вестфалии, которые располагались на берегу реки Марицы. Там никто не знал Дувержала, и его дар расценили, как Божье Благословение, так как он предсказал рождение сына в бездетной семье Бехила – царя здешних земель. И вот надежда на продолжение рода разгорелась заново, у царя появился сын, которого он назвал Поранко. Царь озолотил Дувержала. Меньше года назад он был простым путником с Востока, а сейчас стал одним из самых богатых людей во всей Вестфалии. Здесь Дувержал нашёл жену Истеку, здесь же родились его сыновья-близнецы: Дувин и Дувмат. По сохранившемся Хроникам, когда появился на свет Дувин, он вырвался из рук повитухи и своей ручонкой вытащил за руку брата своего Дувмата. Они были не просто братьями или неразлучными друзьями, как что-то единое, как правый глаз и левый глаз, то, что не видит один, видит другой и наоборот. Все в округе уважали этих отважных ребят. Они были гордостью своих родителей, и царь Бехил любил их, как родных. Но бывают и чёрные полосы в жизни.

Дувмат, когда ему было семнадцать лет, пошёл в лес. Там он искал Ягоды Стюкили, которые хорошо утоляют голод, они просто необходимы в долгих походах, а именно такой предстоял ему и брату его. Дувин же тем временем готовил сумки. Они отправлялись в далёкий Валеран, чтобы повидаться с дедом.

Долго не мог Дувмат найти этих ягодок. Стало смеркаться, и он решил переночевать в лесу и, как раз, искал подходящее место. Постепенно темнота сгущалась. И вот уже в шаге перед собой ничего не было видно, а место для ночлега Дувмат ещё не выбрал. Он шарил и вдруг наткнулся на кого-то и, испугавшись, отпрыгнул. Незнакомец рассмеялся, казалось, что он видит в темноте, как при свете.

– Страх! Как он меняет людей. Научиться управлять им, не только своим – это, значит, управлять людьми, – раздался голос.

– Кто вы? – вглядываясь в чёрную пустоту, вопрошал Дувмат.

– А зачем тебе это? Ты, встретив меня днём, не узнаешь, – таинственно произносил незнакомец.

Но Дувмат, ориентируясь на голос, уже был рядом с ним и заломал его так, что тот не мог пошевелиться.

– Эй, отпусти, – заволновался незнакомец.

– Скажи своё имя, – настаивал Дувмат.

– Я, Суле, что означает «Ночное видение», переводя с древнейших языков, не используемых ныне. Для меня темнота не существует. О наступлении ночи я узнаю по небесным светилам. А тебе я дам новое имя Эдирне – «Третье светило».

Дувмату понравились эти слова, он отпустил Суле. На небе загоралась заря, и теперь Дувмат уже видел, что перед ним дряхлый старик с жёлтыми зрачками. И только он посмотрел на глаза старика, как Суле пристально впился взглядом в глаза Дувмата, что тот не мог пошевелиться даже. И вдруг какое-то мутное облако болотного цвета перешло из Суле в Дувмата, и его зрачки пожелтели, но зоркости это не прибавило, случилось что-то более серьёзное. А что, пока никто не знал. Суле исчез, испарился вместе с болотным туманом.

Дувмат уходил из леса недовольный, его терзало чувство чего-то недоделанного, но в то же время ничего не хотелось делать. Пришедши домой, он сразу сообщил брату в надменном тоне, что поездка на родину отца отменяется, но про ночные происшествия умолчал, что-то внутри не давало ему этого сказать.

Прошла неделя, а он нашёл себе новых друзей, редко разговаривал с семьёй, ещё реже с братом. Всем говорил, что теперь его имя Эдирне, что он «Третье светило», после Солнца и Луны. Прошло ещё время, он совсем отдалился от семьи, водил непонятные знакомства. А в это время царь Вестфалии Бехил умер, и его сменял Поранко, но Дувмат, а уже больше года Эдирне, воскликнул на площади, где происходила торжественно-траурная передача правления:

– Чем он славен, тем, что сын отца? Да мы все такие же. Сможет ли он управлять Вестфалией? – его голос звучал грозно и туманом обволакивал всех собравшихся, – я стану вашим царём.

Поранко в ужасе бежал. Все, подчинённые этому туману, соглашались с кандидатурой Эдирне. Спустя ещё два года, Эдирне посягнёт на свою семью.

Два года прошло. За это время вокруг Эдирне собралась непонятная клика. Один из них, особо приближённый к Эдирне, Чейтаб был освобождён из тюрьмы, где десять лет он выполнял каторжные работы, а до этого он был беспощадным убийцей. Теперь же стал вторым лицом в городе, но его чёрный умишко уже вынашивал план становления первым лицом.

Как бельмо на глазу была для Эдирне семья Дувержала, его самого родная семья. «Эти людишки имеют уважение в городе, а кто они такие, если я Третье Светило, и почему, собственно, третье, а не второе. Нет, какое второе – первое. Я-то могу обойтись без Солнца и Луны, а они-то без меня нет. Ну, всё равно Эдирне – это красивое имя. И этот Дувин, как он посмел вперёд меня покинуть утробу нашей матери, ну, я ему отомщу», – размышлял Эдирне.

– Так, Чейтаб, собери побольше своих головорезов, наведаемся к Дувержалу, – обратился он к начальнику охраны.

– Да, мой господин, – подчинился Чейтаб, а сам подумал: «Когда он расправится с Дувержалом, тогда я без труда расправлюсь с ним».

Это было то самое утро, когда Дувержалу приснился сон про быков. Дувержал проснулся от громких стуков в дверь и каких-то криков с улицы. Дверь открыл Дувин.

– Так, думаю все здесь, – источая вопиющую гордыню, вошёл Эдирне, – взять их, они затеяли заговор, – командовал он своим приспешникам.

Но Чейтаб поправил:

– Не взять, мой господин, а скорее, наверно, убить. Ведь так?

– Ну, погоди, я пока не желаю их смерти.

– Мой господин, причём здесь вы, остальные желают, – Чейтаб, усмехнувшись, взглянул в сторону отморозков, пришедших с ними, – Вот, Поранко, он, скорее всего, метит на ваше место; Дувержал, ваш отец, но он же, точно, унижал вас, считал ниже себя, кричал на непослушного голыша; а этот Дувин – первенец – разве не заслуживает смерти, – продолжал он.

– Первенец? Какой же он первенец? Я первый ребёнок, я сейчас сам убью его, – рассвирепевший Эдирне схватил канделябр и махнул им, но Дувин увернулся.

Дувин подскочил к Эдирне, выхватил у него канделябр, бросил на землю и сказал:

– Ты предал нашу дружбу, – развернувшись спиной к брату, Дувин уходил.

Эдирне, тяжело дыша гневом, сплёвывая пену, поднял канделябр и занёс руку над головой брата. А Проклятье Чадры уже снова пробудилось, без него здесь, конечно, не могли обойтись, оно витало над головами братьев.

В это время спускался Дувержал, и, увидев такую картину, он закричал так, что голос его был слышен, наверное, даже в далёком Валеране:

– Ты что делаешь?

Испуганный Эдирне уронил канделябр. И тогда Дувержал рассказал свой сон.

– Твой же подхалим Чейтаб убьёт тебя, а потом земля задохнётся от смрада, исходящего от разлагающихся трупов всего человечества, – заканчивал Дувержал.

– Ты всё врёшь, нарочно придумал, – возражал Эдирне, – я его создал, без меня он сгнил бы в тюрьме.

– Без тебя, сын, ничего бы этого не случилось.

– Чего этого?

– Ты слеп или глуп, по-твоему, всё в порядке? Сын пришёл казнить отца и всю семью из-за того, что ему стыдно за их существование. Ему – самому… а кому хоть, кто ты – простой самозванец, возгордившийся своими жёлтыми, не как у всех, глазами, да?

Чейтабу надоел этот трёп, и он сказал:

– Хватит, заткнись старик, – и он протянул свою руку к Дувержалу.

– Отойди, Чейтаб. Здесь я, и только я повелеваю, – воскликнул Эдирне, – ты – раб обыкновенный. Когда позову, тогда возникнешь.

– Не ори. Ты повелеваешь? Ты бы этого хотел. Но ведь на самом деле ты – никто, – внезапно перебил его не выдержавший Чейтаб.

– Как ты смел? Люди взять его, – закомандовал Эдирне.

– Не угадал, они со мной. Не так ли? – обращался Чейтаб к здоровенным мордам, осадившим двор дома Дувержала.

– Да, Чейтаб, – прогудели пришедшие с Эдирне и Чейтабом.

Но, не слушая этой перебранки, говорил Дувержал:

– Сын, твоя гордыня застилает твой взор. Дувин, – обращался он уже к другому сыну, – ты же видишь, что твой брат не в себе, с ним случилась беда.

– Да, вижу, уже давно, ещё тогда заметил, когда его глаза поменяли цвет, – отвечал Дувин, на время отошедший в тень.

Вдруг молчаливый Поранко сказал:

– Ещё тогда, когда он сверг меня с трона отца, я понял, что Дувмат или Эдирне окутан тьмой.

Дальше говорил Чейтаб, обращаясь к Эдирне:

– Теперь ты мне не нужен, – и он занёс саблю над Эдирне.

И только сабля, рассекая воздух, хотела распрощаться с Эдирне, как канделябр, поднятый с земли, остановил её полёт. Это был Дувин. Неожиданно снова проснулось братское единство на миг. Как одно целое, они сражались с головорезами, завалившими к ним в дом, пока последний бандит не лежал окровавленный у их ног. Где-то у двери валялся Чейтаб, напоровшийся на свою же саблю. И витавшее под потолком Проклятье Чадры вдруг было уничтожено. Оно погибло, конечно, последствия её сохранились, но оно больше не разъединяло людей, теперь они враждовали только по своей воле.

Гибель Проклятья Чадры сопровождалась сладковатым ароматом, который разнёсся по всему дому. Этот аромат вселял в людей на какие-то минуты понимание, пока не рассеялся со сквозняком. И в одну из этих минут Эдирне осознал, что натворил. Он кинулся к ногам отца и умолял о прощении. И этим он разрушил узы ещё одного заклятья – Пелены Суле. Эта пелена была наложена в тёмном лесу, когда Дувмат искал Ягоды Стюкили. Суле – это было необычное воплощение чего-то. Он искал в человеке порок и своей пеленой усиливал его. Заговорив о «Третьем светиле», он узрел честолюбие в молоденьком Дувмате, потом превратил это в величайшую форму гордыни. Но через мольбы о прощении, через унижение Дувмат смог уничтожить чары Суле. И эта пелена болотного цвета вышла из него и разлетелась на множество маленьких капелек, а ветер развеял её по Миру.

Дувмат снова стал Дувматом. А имя Эдирне сохранилось лишь в многочисленных грамотах, прославлявших Эдирне, написанных при его главенствовании. Теперь царём был избран Поранко, и он продолжил дело отца, выступая за мир, покой и справедливость.

Семья Дувержала всё-таки уехала в Валеран, всё-таки они взяли с собой этих чудесных Ягод Стюкили. Когда-то Гелдоор, теперь Дувержал Вольдеор – «Кричащий о судьбе», возвращался к отцу. Натан и Лантана были очень счастливы видеть сына, внуков и невестку Истеку. Поколение в Валеране сменилось, и редко кто вспоминал о том, что Дувержал был «Горевестником», только какой-нибудь плесневый дед или бабка. А разве их кто слушает?

Прошло ещё много лет. Покой, приходящий к людям в старости, позволял оглянуться назад и оценить оставленный после себя след. След Дувержала был следом доброго человека, и, именно, это приносило тот самый покой.

Дувержалу снился сон.

«Это была весна, такая смутная, нечёткая, где-то далеко щебетали птицы, как-то неясно расцветала земля. Потом было лето. Уже более отчётливая картина. Палящее солнце, зелёный мир, голубые-голубые небеса, счастливые животные резвятся на этом Празднике Природы. Иногда приходит дождик, чтобы утолить жажду земли. Далее осень. Заваленное дерево, облетели листья, засыпав тропинки, потом грязь поглотила листья. Две птицы улетают в тёплые края, а их родители остаются в гнезде. „Летите, мы здесь перезимуем“, – говорят птицы-родители. Затем пришла зима. Белые деревья спят, спят животные, и весь мир засыпает. И снова весна. Это уже яркая весна. Две птицы вернулись в своё гнездо, но там уже не было их родителей».

Свой сон Дувержал рассказал наутро Истеке. «Мирная картина жизни», – подумали они вместе. На следующий день они уже не проснулись.

«И дал дары человекам»

Много ходило слухов о чудо-пророках, читающих вещие сны. Но в чём обвиняли некогда Дувержала, то породилось через поколение от него. Один из детей Дувмата – Гердаш был необычным мальчиком, по крайней мере, в сравнении с остальными детьми Дувмата, а их, к слову, было у него двенадцать. Дувмату было только пятьдесят восемь лет, когда случилась ужасная трагедия в его жизни. Из всего, что было ему дорого, он не потерял тогда лишь своих детей и жизнь, впоследствии и то, и другое в сравнении с утратой потеряют для него всякую ценность.

Это случилось в горах, куда он отправился со своей женой Реверой и сыном Гердашем, которому было тогда двенадцать лет. Остальные его дети остались в Пусторе – селении близ Валерана, в котором они жили. Кроме них в горы пошёл и его брат Дувин, прозванный Гереосаром (что означает «Подавший руку»), с женой Лепакой и двумя сынишками близнецами Сином и Крином, которые были ровесниками Гердаша. Дувин, семья которого жила недалеко от Пусторы, оставил дома двух дочерей: Ведину и Альчевину – и маленького сына Турлина, которому в тот день исполнилось три года.

А взяли они с собой своих двенадцатилетних сыновей за тем, чтобы посвятить их в «Макечи» – Воинов Гор, чего когда-то не сделал Дувержал со своими детьми, так как жили они в далёких краях. Воины макечи – это самые уважаемые мужчины и парни на много миль вокруг. Их талисман – это кольцо с жёлтым переливающимся камнем Разолитом – «Солнечным самоцветом», но вправленный в кольцо его уже величают, как Кристалл макечи. Этот Кристалл должен обрабатываться в виде какой-нибудь фигурки. Только мужская половина населения посвящалась в макечи, хотя были исключения. Ведина, дочь Дувина Гереосара, в своё время упросила отца, и теперь она носила перстень с жёлтеньким камнем в виде звёздочки. Альчевина же никогда не увлекалась боями, кланами и клятвами, цветы и книги – вот, что она любила больше всего. Но о детях Дувина Летопись вспомнит позже. Здесь будет сказано о детях Дувмата.

Старший сын Дувмата Лат – это означало «Нахохлившийся голубь»; второй сын Бахия – «Свернувшийся ёж»; далее Стенат – «Улыбающийся олень»; Нуро – «Дремлющий кот». Потом Ревера родила Дувмату трёх подряд дочек, которые не посвящались в макечи. Их звали: Сипелькаа – «Заморская пальма»; Мавриника – «Цветущая акация»; Суписта – «Безмолвная иволга». Следующим был Гердаш – «Рыжий муравей», он не был рыжим, зато радужная оболочка его глаз была оранжевой; девятым же в списке детей Дувмата был Горел – «Горькая полынь»; за ним Коплант – «Зимующий снегирь»; потом Реудат – «Своенравная собака»; последний Бажида – «Зелёный ящер». С каждым именем связана своя история воспетая бардами.

Перстень Гердаша был с минеральным жёлтым муравьишкой – работа хорошего мастера. А Дувин припас сыновьям такие перстни: Сину с камнем в виде полумесяца, а Крину – в виде креста.

Но ужасный белый мрак лавины разрушил все планы. Задержавшийся на минуту в пещере Дувмат пережил своего брата. Он вышел. Там, где было ущелье, по которому они шли ещё вчера, теперь было грязно-ледяное поле. Из семи – он один – это слишком тяжёлое испытание. Наверно, поэтому Высшие Силы толи сжалились над ним, толи были другие причины, и он вдруг услышал детский стон где-то совсем близко. Это был его рыжеглазый сынок. Присыпанный снегом, он лежал неподалёку в кустах, плача от боли: у него была сломана рука. Дувмат возвращался с Гердашем на руках в Пустору, принося горестные вести.

За год после этого случая Дувмат постарел больше, чем за последние десять лет – он ощущал себя на семьдесят. И всё это время Стенат – третий сын Дувмата сидел и перебирал слова Гердаша, засевшие в его памяти. Этот разговор случился год назад, накануне катастрофы, произошедшей в горах.

– Стенатушка, а зачем мне идти в эти горы, – испуганным тоном спрашивал Гердаш.

– Ты станешь настоящим мужчиной, братик, – отвечал Стенат, – защитники гор – это великие воины.

– Но я слышал, что в горах опасно, много снега, может задавить людей. Я… Мне той ночью показалось и теперь уверен, что завтра точно так и будет.

– Не говори этого, Гердаш, беду ещё накликаешь.

– Мы с папой не погибнем, не волнуйся, – задумчиво произнёс Гердаш и добавил, – мне показалось.

– Ну, всё, спи, – убаюкивающе прошептал Стенат.

Стенат всё рассказал отцу, но только через год после тех ужасных потерь.

– Да, он в деда, тоже сны видит правдивые, – безразлично заключил Дувмат.

Но ничего от предков на самом деле не передалось рыжеглазому Гердашу. Кроме гордыни, некогда посеянной в душе отца его – Дувмата, обзываемом тогда Эдирне. Конечно, это была не та её крайность, способная давить родную кровь, но высокомерие – могло стать вторым именем Гердаша.

Тот разговор Стената с отцом слышал ещё один человек, как раз Гердаш, тогда-то он вспомнил про деда Дувержала, в свою бытность видящего будущее во снах.

Бедняга Гердаш, как мы уже сказали, в душе был очень тщеславен, но мало кто в доме обращал на него внимание. Все как-то суетились, им было не до него. Так было до трагедии в горах, также всё осталось и после. Если раньше отцу было некогда общаться с сыном, то сейчас ему было вообще не до кого. Мать Гердаша, вот, возможно, что только она замечала своего сына. Он строил домики из песка, показывал ей, а она радовалась вместе с ним, казалось, что искренне. Ах, я же забыл, ещё два маленьких глаза наблюдали за строительством Гердаша. Однажды случилось следующее. Тогда на свет появился малыш Бажида, и он очень сильно заболел, мать не отходила от младенца ни на минуту. А брошенный всеми Гердаш лепил песочные домики и жаждал, чтобы кто-то порадовался этим строениям вместе с ним.

– Мама, – как хвостик, он ходил за матерью, – пойдём, посмотрим, какой домик чудный я сделал.

Но мать отвечала, что ей некогда, что его младший брат сильно болен, и она должна оставаться с ним. Нудный Гердаш не отставал:

– Ну, пожалуйста, – хныкал он.

Шестой день болезни был особенно тяжёлым, Бажида начал задыхаться, не переставая, кашлял, а глупыш Гердаш ползал на коленях за матерью и умолял поиграть с ним в песочнице. Ревера не выдержала и закричала:

– Что же ты пристал? – она быстро побежала к тому месту, где возвышался небольшой кривоватый домик, но в конструкции чувствовалось усердие и аккуратность, присущие его строителю, – мне надоело, вот, – она раздавила ногой этот хрупкий домишко, – наконец-то ты отстанешь, Гердаш.

Рыжие глазки постепенно набухали слезами. За углом плакал ещё один человечек. От самого родного и близкого создания Гердаш никак не ожидал такого.

– Что ты делаешь, – бросился он собирать превратившиеся в россыпь песка башенки, – там же человечки жили, они все, все поумирали там, их засыпало, хоть бы тебя так же засыпало. Да, – его плач перекатился в истерику.

Потом вызвали какого-то знахаря, и вскоре Бажида пошёл на поправку. Но отношения Гердаша с матерью не изменились. Ревера долго извинялась перед сыном, но он не был способен на прощение. Через две недели его мать погибла, и лишь тогда он понял, что лишился единственного человека на земле, который его любил.

Он уже не лепил из песка. Он рос, как отшельник. Эти вспышки ярости у него изредка случались, поэтому братья не часто касались его. Парнем он не пользовался спросом у девушек, так как его рыжие глаза отпугивали их. Он был очень своенравен и эгоистичен, а его ни во что не ставили. Как же он возненавидел этих букашек-людей, которые окружали его. Хотя этот рыжеглазый мальчонка также ни во что не ставил людей, которые не были интересны ему, выходит, он и сам не лучше своего окружения. Однажды Гердаш украл деньги у отца и купил себе дорогие одежды, ходил в них, показывая тем самым потрёпанным братьям-работягам, что он выше их. А те только посмеивались. Помните о старике в лесу, с которым тёмной ночью беседовал Дувмат; помните о той Пелене Суле, которой одноимённый старик одарил Думата и которая разлетелась по всему миру, вселяясь малюсенькой частицей в человека и пробуждая в нём гордыню? Словно семя в плодородной почве эта частица могла прорасти, а в каменистой иссохнуть. Сын своего отца, Гердаш позволил семени гордыни прорасти.

Возможно, вы уже заметили, что слова Гердаша оказывались пророческими, но никакого отношения это к Дувержалу не имело. Хотя рыжеглазому сыграет на руку то, что его дед в своей бытности видел вещие сны. Он стал выдавать себя за ясновидца. Не подумайте, что с легкомысленно брошенного им слова погибла его мать и родственники в горах. Это не слово. Мучительная работа мысли. После того случая в песочнице, когда Ревера растоптала песочные городушки сына, как же мучился Гердаш. Эти проплаканные ночи. Он думал и негодовал. «Она предала меня, мне эта жалость не нужна, пусть себя пожалеет», – чёрные мысли затуманили его глаза. Он строил образы, в голове проигрывал варианты смерти своей матери. Он бился в подушку и кричал, что ненавидит её; опомнившись утром, он ненавидел себя за эти ночные мысли; но всё же он жаждал мести.

Также он не любил дядю Дувина, так как, когда он заходил к ним в дом, то трепал его по голове, подмигивал, чего-то спрашивал. Этого не понимал и не любил Гердаш. Он думал: «Я что щенок? Он меня по голове трепет, нашёлся тут дядька». С дядей у него ассоциировалась и вся семья дяди. Поэтому, когда он узнал о походе в горы с дядей Дувином, тётей Лепакой и их двенадцатилетними сыновьями-близнецами, то автоматически в его гнусные размышления по ночам добавились и эти родственники. Гердаш представлял, как огромной льдиной, несущейся впереди снежной волны, сбивает их всех, а потом навечно накрывает этой снежной крышкой. Но откуда появилась эта сила мысли, способная создавать образы, мозаикой складывающие будущее. Бог наделил его. Тогда не рождалось злых детей. Только внешние факторы могли повлиять на характер Гердаша. Он был не готов и не способен нести бремя дара, он не любил свои глаза, пугающие окружающих и его самого. Он должен был творить Добро. Но сотворил зло, и это не был конец.

За несколько минут до катастрофы Гердаш проснулся в пещерке. У костра сидели Дувин с женой, Ревера и Дувмат. Дувин говорил:

– Да, братик, хороший у тебя сын должен вырасти, он своевольный, не даёт себя в обиду. Макечи – это для него, только я не пойму, почему он всегда такой настороженный и никогда не поддерживает разговор.

Продолжила Ревера:

– А я что учудила – разрушила его трогательный домик, ну, он меня тогда разозлил. Я не выдержала, что ж я так разошлась? Он теперь и разговаривать со мной не хочет.

Это всё слушал Гердаш и плакал. Потом все выходили, Дувмат задержался (он гасил костёр), а Гердаш, осознав всё, кинулся за остальными с криками: «Постойте!» Было поздно. Бесшумный убийца уже ушёл. Маленькой ледышкой зацепило Гердаша, и он упал в сторону и неудачно приземлился на руку. Сошедшая лавина была беззвучна, поэтому Дувмат ничего не слышал. Об остальном повторяться нет смысла.

Прошли годы. Гердаш красуется в цветных одеждах, купленных на украденные у отца деньги. Его братья и сёстры работают в поле: кто пасёт овец, кто полет грядки, Стенат плёл корзину.

– Я здесь, – начал Гердаш, никто не оглянулся.

Только Стенат его слушал, но на него не смотрел. Гердаш продолжил:

– Ладно. Я бы не стал врать. Это невероятным покажется, но мне приснился необычный сон, – слова звучали заученными фразами, но кроме Стената его всё ещё никто не слушал, а Гердаш не смолкал, – Вы все, вся моя родня и отец в моём сне вы целовали мои ноги, – уже внимательно слушали его братья и сёстры, – а Лат натирал мне спину маслом, Бахия махал опахалом, а храбрый Стенат стоял на страже, он смотрел, чтобы никто не подошёл и не обидел меня.

– Ты чего там мелешь? – пренебрежительно произнёс Бахия.

– Повтори ещё раз, что ты сказал, – гневаясь, подошёл Лат, – и я тебе шкуру спущу.

– Эй, Лат, успокойся, – заступился Стенат, – он же шутит, а-то вы привыкли, что он молчит, пускай говорит.

– Говорит, а не заговаривается, – возразили в один голос Сипелькаа и Мавриника, – ноги какие-то ему целовать, прям-таки.

Самолюбие у большинства детей Дувмата граничило с гордыней.

– Что можно было расценить в моих словах как шутку? – возмущался Гердаш, – вы сами всё увидите, так будет. Это же не сон… – начал вроде бы он, но опомнился и замолчал. Об этом ему говорить не стоило.

Лат взбесился:

– Я убью эту козявку.

– Я не желаю вам плохого, но также не хочу для вас ничего хорошего. И мало чего хорошего будет у вас, – вновь говорил Гердаш.

– Так, кто его заткнёт? – отозвался с поля Бахия, – я сам это сделаю.

Стенат недоумённо произнёс:

– Гердаш, ты уже обратил на себя внимание, это всё заходит слишком далеко.

– Ха, я не придумываю, – злорадно смеясь в лицо Стенату, голосил возбуждённый Гердаш, – ты охранять меня будешь ото всех, как и сейчас. Посмотри, они готовы растерзать меня, не могут представить себя униженными предо мной. Но ты не такой, ты милосердный.

Обстановку разрядила, пришедшая на поле Суписта, которая принесла обед.

– Я доделал корзину и ухожу, так что поостерегись, братец, – собираясь уходить, заключил Стенат, обращаясь к Гердашу.

Гердаш остался без защиты посреди поля, начинённого негодующими по отношению к нему людьми, его родными людьми. Даже пятнадцатилетний Горел смотрел с ненавистью на брата, заявляющего о своём превосходстве. Гердашу показалось, что Лат бросился к нему, он развернулся и со страху помчался в сторону полесья. Лат же на самом деле даже не шелохнулся, он только крикнул, увидев убегающего Гердаша:

– Беги, малявка, набегаешься, и не такие дебильные сны приснятся.

Не оглядываясь, бежал Гердаш, подгоняемый ветром. Зелёные кусты сплетали перед ним свои лапы, но прорывался через них Гердаш, не взирая на царапины. Не разбирая лесных троп, он убегал. И выбежал на небольшую незнакомую дорогу. Солнце уже покидало небеса. Гердаш оглянулся. Ему было неведомо, где его дом, и откуда он прибежал. Настоящий страх подкрадывался к Гердашу.

Сумерки спускались в лес. Он брёл по этой дороге, не зная, что всё дальше и дальше отдаляется от дома. С вечером пришёл и холод. Свой халат Гердаш потерял на каких-то кустах во время недавней пробежки от собственной тени. Продрогший он плёлся куда-то и вдруг услышал зловещий хохот. Оглянулся, но никого не было, он подумал, что это его братья смеются. О, как он был рад им. Гердаш побежал на хохот, но там никого не было.

– Не прячьтесь. Бахия, это ты? – воскликнул он.

В ответ снова раздался хохот. Но хуже всего то, что это действительно был не Бахия – это разбойники лесов устроили охоту. Дорогая рубаха Гердаша свидетельствовала о состоятельности владельца. Знали бы они, откуда эта одежда у Гердаша, то, возможно, дали бы ему милостыню. А сейчас он был для них богатеньким папиным сынком, заблудившимся и тем самым взвалившим на себя охапку приключений.