Читать книгу: «Древняя книга. Преображение уже началось», страница 4

Всё ещё надеясь, что это его братья подшучивают, метался Гердаш от куста к кусту. Страх и злоба на братьев одолевали его. Он свалился под деревом и задумался: «Они не поверили, они пугают меня в лесу, но придёт время, и они склонятся предо мной». Он начал строить немыслимые комбинации в своём воображении. Как его братья и сёстры умоляют его простить их, унижаются, и Дувмат – отец – пришёл на поклон к сыну. Но не успел рыжеглазый парень всё это осмыслить до конца: тяжёлая рука схватила его за шиворот, а другая прикрыла рот. От испуга Гердаш потерял сознание. Очнулся в жалкой берлоге, в грязном и вонючем углу. Был слышен храп. Он огляделся. Подле выхода сидел человек у костра, видимо, охранял. Остальные спали. В дальнем углу на шкуре медведя спал, очевидно, предводитель этого сброда. «Разбойники», – заподозрил Гердаш. Но убежать он не мог. Его руки и ноги были связаны туго верёвкой, а во рту мешался кляп.

Наутро бандиты уже понимали, что в углу связанный валялся обычный парень из здешних мест. Но отпускать они его не собирались, хоть какие-то деньги за него они надеялись получить. Долго они вели парня из леса, пока, наконец, не вышли в полупесчаную степь. Вдали показался караван. Главарь разбойников Шамид поприветствовал начальника каравана Бех-Юлая.

– Куда путь держишь? – поинтересовался Шамид.

– На юг, назад в Сэндорию, – ответил арабский купец.

– У меня для тебя есть кое-что, – указывая на Гердаша, говорил Шамид.

Так Гердаш был продан в рабство в далёкую, неизвестную страну Сэндорию, что означало «Беседа в песках».

А тем временем, переполошившись, братья прочёсывали лес в поисках Гердаша. Даже маленький Бажида был здесь. Горел нашёл халат Гердаша, испачканный кровью, видимо, Гердаш порезался о колючки, пока убегал от своей тени. Но братья решили, что на Гердаша напал злобный зверь, и этот халат – последнее, что от него осталось. Так думали те, кто хотел в это верить. Стенат был не таким. В своих поисках он набрёл на логово разбойников, которые ушли отсюда за час до его появления. Пошарив в полутьме, он бы так и ушёл, если бы не колечко с жёлтым каменным муравьём, которое он нашёл там. Стенат рассказал об этом братьям, но те лишь развели руками, и тут заговорила Сипелькаа, старшая из дочерей Дувмата:

– Стенат, разбойники ли, звери, к чему все эти разговоры? Отцу будет спокойнее, если он узнает, что Гердаш погиб в пасти зверя, к тому же это выбор самого Гердаша, его никто не гнал.

– Он не погиб, – возразил Стенат, – и я встречусь с разбойниками.

Но не суждено было Стенату говорить с разбойниками. Только растерзанное тело Шамида ждало его в логове, оно шептало:

– Кем же он был, что кара так скоро настигла нас? – после чего бандитский лидер испустил дух.

В лесу дикие звери задрали всю банду. И даже ловкий Шамид, хоть и добежал до убежища, но он был смертельно ранен: Медведь половину скальпа содрал с него. Но это не случайность. Неугомонная мысль Гердаша обрекла банду на эту тяжкую смерть. Стенат возвращался домой. Словно след на песке, смытый морской волной, тлела надежда на нахождение Гердаша.

– Ну, вот, Стенат, его, видимо, всё же загрыз зверь, – цинично успокаивала Сипелькаа, – я отцу уже всё рассказала, что его сын в тяжелейшем единоборстве с медведем погиб, смертельно поразив зверя.

– Да ну, пусть так, – согласился Стенат, – тосковать и волноваться за ненайденного Гердаша для старого сердца отца – это слишком тяжёлое испытание, а время – прекрасный лекарь.

Сипелькаа была непревзойдённой лгуньей и выдумщицей, так что убедить отца ей не составило большого труда.

«Не пощадит он в день мщения»

Но теперь перенесёмся в далёкую Сэндорию, куда въезжал богатый караван, к которому месяц назад присоединился рыжеглазый паренёк с силой Творящей Мысли. Он – вольнолюбивый, гордый малый – был продан в рабство. Научившись управлять мыслью, он не сумел постичь одного. Его мерзкие и чёрные желания, спрограммированные злым умишком, исполнялись очень быстро, но отменить их он не мог. Добрые же, благопобуждающие образы, даже для него самого, не воплощались. Сила его мысли в добром творении была недостаточной для создания реального образа, поэтому освободиться от рабства он сразу не сумел. Только коварный план станет для него дорогой к свободе и огромной власти.

На чужеземца-раба многие обращали внимание. Его рыжие глаза вызывали большой интерес. Женщины, привыкшие к роскоши, которым уже надоела песочная повседневность, видели в нём тайну. И одной из очарованных им была жена фараона. Её звали Малекка. Гердаш возмужал и стал очень смазливым на внешность. Предрасположение Госпожи Сэндории играло на его стороне. Из обычного раба он стал особо приближённым ко дворцу фараона рабом, личным пажом Малекки. Я не берусь утверждать, что у них была любовная связь, ведь История умолчала об этом. Малекка была тоже очень молода – пятнадцать лет, а уже стала женой фараона, но её воспитание и внутренние убеждения не позволяли ей изменить супругу. И я склонен этому верить. Другое дело сам Баши – это имя фараона. От каждой служанки у него было по ребёнку, и лишь малолетняя Малекка всё ещё не носила во чреве будущего фараона пустынь Сэндории. Баши изменял Малекке и после женитьбы. Малекка была верна. Однажды Баши приснился сон, и он рассказал его жене:

– Представь, такой явный сон, будто я купаюсь в реке. И, о, Небеса, это было вино. Вместо воды – вино. Я пил его и пьянел, но, кое-как выкарабкавшись из воды, то есть вина, я подполз к столу – надломить хлеба. Но вместо него на столе лежал громадный камень. Такой явный сон, что я не знаю, что и думать.

– Послушай, господин Баши, – отвечала Малекка, – что необычного в этом сне? Ведь они всегда такие непонятные.

Этот разговор слышал ещё только один человек на земле – паж Малекки Гердаш. Он понял, что пришло его время. Выйдя из-за ширмы, он обратился к фараону:

– Господин Баши, в своей великой мудрости вы и сны видите вещие. В своих краях я славился тем, что мог читать сновидения, и я могу рассказать вам секрет вашего сна.

– Раб, ты подслушивал, – возмутился фараон, – это твои последние минуты.

– Успокойся, господин, – вступилась Малекка, – ведь если он умрёт, мы никогда не узнаем, о чём был твой сон.

– Да, ты права. Говори, – пробурчал Баши.

– Как будет угодно, – склонился Гердаш и начал, – Река вина свидетельствует о расточительстве виночерпия, он не жалеет вашего имущества, разливает дурманящий нектар, а камни вместо хлеба – это алчность хлебодара, ибо ворует он из ваших закромов.

– Ловко ты придумал, но я проверю, и если это выдумка, то ты умрёшь. Если же правда, то умрёт хлебодар, виночерпий и ты. Ты за подслушивание.

Но не зря Гердаш обладал силой мысли, сигналы его образов начали сгущаться, и вскоре благополучный для него план уже воплощался наяву.

Виночерпий вымыл полы в винодельне, и довольный переливал вино по кувшинам из бочки. Бочку он отставил в сторону и разглядывал цвет напитка, когда вошёл фараон. Баши потребовал поднять бочку. Вымытый пол везде высох, а под бочкой солнечные лучи не смогли испарить влагу. Объяснений никто не слушал, фараон решил, что под бочкой были следы пролитого вина. Виночерпий был обречён. Хлебодар вёз зерно с мельницы в амбары фараона. Путь его пролегал мимо собственного дома. Ночью пошёл дождь, и, чтобы не промочить зерно, хлебодар поставил мешки к себе в сарай. Наутро сарай уже обшаривал фараон со слугами. Так по случайности и хлебодар лишился жизни.

– Могущественный, благородный и справедливый Баши, если ты прикажешь убить пажа, – говорила Малекка, – то во всём мире не останется человека, способного толковать твои мудрые сны.

Этих слов и нежного поцелуя хватило, чтобы сохранить жизнь Гердашу. Но каким жестоким стал урок жизни для поистине аккуратного виночерпия и безмерно честного хлебодара. В ту ночь был зачат наследник фараона Баши. Но судьба распорядилась так, что наслаждаться положением фараона тому наследнику придётся недолго. Не дольше часа.

«И память о них предана забвению»

Жизнь Гердаша в Сэндории уже совсем отличалась от рабской. Он вроде бы читал сны фараона, хотя в действительности они не были вещими. Такими их делал Гердаш, он вдыхал в них материю. Он был окружён наложницами и очень сильно приблизился к фараону. Возможно, Баши доверял ему больше всех во дворце, ну, может, кроме Малекки и родившегося сына Халифа. Существовавшая симпатия между Гердашем и Малеккой осталась, но они уже намного реже виделись: он был увлечён попавшей в его руки властью, она своим чадом.

Был ещё один сон у фараона, о котором упоминает Летопись. Через три года Баши обеспокоенный подозвал к себе Гердаша, и очень тихо рассказывал ему сон:

– Это ужас, как будто я умер и лежу в гробу, какой-то худой и бледный. Похороны там, Малекка вся чёрная, и тут приходит Казатон. Ну, которого я назначил собирать с народа подати в казну. Заходит, посидел на моём троне. Стал ногами у моего изголовья, такой упитанный, и молитву бормочет, я не выдержал и проснулся. Верно, он хочет сместить меня.

– Не спеши, господин, – уже без церемоний, как раньше, разговаривал Гердаш, – выслушай, ведь мне сегодня тоже снился сон. Только в моём сне было три гроба. В одном был ты, господин Баши, в другом твоя жена Малекка, а в третьем лежал я. Наши тощие тела едва наполовину заполняли пространство саркофагов. А Казатон, действительно толстый человек, молился у наших изголовий. Казалось, что он молился вечно, но встали мы из своих усыпальниц и кланялись ему, благодарствуя за молитву.

Хочется пояснить. Казатон был близким другом Гердаша, и это был тот, пожалуй, первый случай, когда Гердаш задумался о ком-то кроме себя. Ведь всё про свой сон он, конечно же, придумал, в его голове уже родилась фантазия, которая толковала этот вещий, в кавычках, сон Баши.

– А Халиф, что было с ним? – испросил фараон.

Не думая, Гердаш отвечал:

– А с ним всё было в порядке, он спал в колыбели.

– Ну, что ж, о чём наши сны? – не терпелось фараону.

– Всё просто. Ты – это первый человек здесь в Сэндории, после тебя идёт Малекка, твой сын ещё мал и мало влиятелен, так что третьим человеком в Сэндории можно считать твоего толкователя снов, то есть меня.

– Ну, я согласен, – вмешался фараон.

– Так вот, Казатон – это не самый значительный человек в твоих владениях, господин, как сама Сэндория не так влиятельна во всём Песчаном Краю. Гораздо большую роль здесь играет Валеран и прилегающие земли, что во сне означало тебя, господин; Вестфалия – Малекка и Палестина (тогда Палестиной именовались земли, простирающиеся на весь Аравийский полуостров) – очевидно, что это я. Эти плодородные страны лишатся плодородия. Сильнейшая засуха поразит эти земли, и долгие годы они будут голодать, и вынужденные, они обратятся за помощью в Сэндорию. Тогда уже ты, господин, управляя Сэндорией, поможешь им встать на ноги. И они будут благодарны, и платить подати. А Халиф, скорее всего, обозначал запредельную Колхиду (в те времена Колхидой называли земли Древней Греции), засуха которой не коснётся, и её люди не придут на поклон сюда. Но, как только Халиф станет твоим наследником, тогда Колхида воспрянет из неизвестности.

Того не подозревая, Гердаш напророчил о скором величии Древней Греции, вот только Халиф не наследовал фараонства вслед за Баши. Не испытывая судьбы, Баши всё-таки казнил Казатона. Мы уже говорили раньше, что все попытки доброго программирования Гердаша заканчивались ничем, и Казатона спасти силой своей мысли он оказался не в силах.

Всё сказанное исполнилось через три года. И Палестина просила подаяния, и далёкая Вестфалия, и некогда богатейший Валеран. Сэндория начала процветать. Эти годы были очень урожайными: скот давал большой приплод, и поля приносили многие продукты. В тот год и пришла родня Гердаша из Пусторы в эти земли, как он и обещал перед своим исчезновением.

И Лат стоял на коленях перед Гердашем, который раздавал хлеб попрошайкам, и даже младшенький Бажида и дряхлый Дувмат. Конечно, никто не узнал Гердаша в его нынешнем обличии. А он в свою очередь был безмерно рад видеть близкие ему лица в этих далёких землях. Он жаждал обнять их, но не смел раскрываться, так как не вполне доверял им. Он даже помог им устроиться при дворе фараона.

Лат стал банщиком фараона, а Бахия всюду ходил за Баши с опахалом в руках. Стенат по просьбе Малекки стал начальником всей стражи. Коплант – виночерпием, Реудат – хлебодаром, сёстры стали прислуживать Малекке. Сипелькаа стала советчицей Малекки по вопросам макияжа и косметического ухода. Она добывала различные омолаживающие травы и делала отвары. Мавриника занималась шитьём и всем, что касалось нарядов, а смиренная Суписта убирала за госпожой, кроме того она стала врачевательницей при дворе. Четвёртый сын Дувмата – Нуро – сумел втереться в доверие к самому Баши, и через некоторое время тот сделал его сборщиком податей, чем три года назад занимался печально упомянутый ранее Казатон. Горел угодил в темницу, но благодаря стараниям Гердаша и Стената был выпущен. Всё-таки хорошей работы ему не нашлось, и он стал шутом у Баши – такова была цена за освобождение. Бажиду Гердаш взял во дворец к себе и тайно учил чему-то. Дувмат остался один в чужом краю и горевал.

Через год Гердаш зайдёт к отцу и всё расскажет ему. Тогда, видя слёзы отца, он будет искренен, как никогда. Он расскажет и о гибели матери, и о разбойниках и о своей возмещённой гордыне и творящей мысли. Отец воспрял, несмотря на страшные рассказы о материализации злобных замыслов сына. Но от отца никто не узнает о тайне Гердаша, процветающего у них перед глазами у собственных родственников, ведь свои рыжие глаза он всегда скрывал под парчой.

Не поговорив с детьми, Дувмат на следующий день уйдёт из Сэндории. И только дежурящий у ворот Стенат увидит знакомый удаляющийся силуэт отца. С тех пор больше нет достоверных сведений о Дувмате. Но говорят, что он вернулся в Пустору и умер в тех же горах, где подо льдом покоились самые дорогие ему люди.

Десять лет ещё правил Баши после возвеличивания Сэндории. Но потом слёг с тяжкой болезнью. И снился ему сон, подозвал он к себе Гердаша и рассказал:

– О, ближайший и вернейший Гердаш Ёсфот, что означало «Разгадывающий сны». Я видел сон. Будто бы змей обвивает меня, потом сдавливает шею… И задушил. Вдруг подошёл человек в чёрном одеянии и забрал змея, я не видел его лица. Что это?

– Я попробую угадать. Ты неизлечимо болен и до завтра не доживёшь, болезнь удушит тебя, – выносил приговор Гердаш.

С ужасом смотрел Баши в ухмыляющиеся рыжие глаза. Он на миг потерял сознание, словно сон вернулся к нему: «Человек в чёрном повернулся лицом, и на месте глаз ярко светились два рыжих огонька». Баши снова вернулся в сознание.

– Так это ты, ты послал болезнь, – в предсмертной агонии кричал фараон.

И вновь говорил Гердаш:

– За всю свою жизнь, Баши, ты видел лишь один вещий сон, и волей судеб он стал твоим последним сном. Я не умею читать снов, и я не читал твоих снов. Я их претворял в жизнь своей мыслью, и ты прав твоя болезнь – это моих мыслей дело, но не только.

– Я покончу с этим, – воскликнул Баши, но сильнейший приступ удушья остановил отсчёт дней его жизни.

Гердаш взял в жёны Малекку и занял место фараона. Только тогда он поведал своим братьям и сёстрам, что он тот самый Гердаш – их родной брат. На эту новость все отреагировали по-разному, и лишь Бажида был спокоен. Малекка долго оплакивала мужа, но природа взяла своё, через год она забеременела уже от Гердаша и родила ему сына, которого назовут они Дайрутом. Не долго продержатся они у трона разбогатевшей Сэндории, ведь подрастал Халиф – сын Баши. И он ненавидел мать, так как считал, что она предала память об отце, а Гердаша-самозванца он ненавидел ещё больше, за то, что тот сел на его место – место наследника Баши.

Через три года после смерти отца Халиф свергнет их обоих, но и сам не насидится на сэндорийском троне. Он заманит Гердаша и Малекку в хижину, в которой заживо сожжёт их. В предсмертных муках Гердаш сотворит последний образ. Не считая образа пробитого молнией Халифа, это будет образ его младшего брата Бажиды, мило беседующего со своими многочисленными потомками. Там будут и дети Стената, и Суписты и остальных сыновей и дочерей Дувмата, а также потомки Дайрута, сына Малекки и Гердаша. Но не мог знать Гердаш, что Халиф уже расправился с его самым младшим братом, с любимцем его Бажидой. Сотворённый дождь потушил пожар в хижине, но ни Малекка ни Гердаш не спаслись – добрые образы не получались у рыжеглазого горемыки. Обгоревшая избёнка, раздробленный молнией труп Халифа и убегающий человек с бешеными криками, что он этого не хотел – это последняя сцена из жизни Гердаша.

Место правителя не пустовало, и фараоном стал один из многочисленных детей Баши от наложниц. Это был настоящий тиран – Кэгорт. Но во время его властвования окончательно угасло неожиданно встрепенувшееся пламя свечи величия Сэндории. Он умер, не оставив потомства, и колено Баши затерялось в бесконечных придворных интригах, сплетаемых из паутины власти.

«Читал, и образы иные оживали»

«Перестань гневаться и оставь ярость»

Это был лучший день за последний год. Лат заходил в дом, и за плечами у него висела целая котомка хлеба и другого съестного. Те ковардашки и объедки, которые они нашли неделю назад в разваленном погребе где-то посреди Палестины, можно было выкинуть. Теперь они могли есть, не испытывая к еде и к себе отвращения.

– Настоящий королевский обед, – сказала Суписта, выставляя на стол продукты, принесённые Латом.

– Нам дадут ещё. Нам нечем пока заплатить, но мы будем работать и зарабатывать своё пропитание, – отвечал довольный Лат.

Бахия в предвкушении предстоящей пирушки урчал в углу, обсасывая деревянный сухарь.

– Бог смилостивился к нам, мы не умрём от голода, дети мои, – прошептал с кровати старина Дувмат.

– Что за Бог? Отец, это великолепный Баши смилостивился, и его добрый советник Ёсфот, только поэтому мы сегодня не продолжим голодную агонию перед смертью, – перечил Лат.

– Нет, – рассердился Дувмат, – Баши и этот Ёсфот – они простые люди, наделённые властью.

– Но и ты кланялся им обоим, отец, – перебивал Лат.

– Да, кланялся, – соглашался подхриповатый Дувмат, – моё самолюбие превратилось в прах с первым огрызком, найденным на улицах Пусторы. Когда я и мы все неделями не держали во рту травинки, когда я вместе с вами работал на богачей Валерана и Шилдана, не покладая рук, чтобы заслужить эту травинку из их оскудевающих амбаров, а сегодня они – эти богачи – пришли с нами в Сэндорию на поклон любым фараонам. Умерло самолюбие вместе с нашим умершим от голода мангустом Вишли, когда мы доедали его останки, ты же помнишь, Лат. Если есть единственный способ сохранить жизнь, то я сделаю это, ибо Бог оставил меня жить однажды, и я не стану транжирить его милосердие. Унижение – это не самое худшее в жизни. И пусть хлеб есть у этого Баши, но даёт его нам Бог.

– Тебе видней, отец, – нехотя отвечал Лат.

Краски дня постепенно насыщались. Суписта сготовила из принесённых продуктов поистине королевские яства. Все, очень довольные, садились за стол, и все приходили в восхищение от убранства стола. Огромная семья, ведь только младшие сыновья Дувмата не имели ещё своих детей. Дувмат смотрел на всех: детей, невесток, зятьков, внуков и внучек, – и по его морщинистым щекам катились слёзы. Он вспоминал тогда и Гердаша, и Реверу, и брата Дувина. Но плакал он от счастья.

Реудат где-то на улице возился с собаками, его все ждали. Потом он прибежал, сел за стол и схватил из стоящей перед ним чаши вкусную грушу. Лат смотрел за ним. Было видно, как его ноздри расширяются. Он занервничал ещё тогда, когда все, не прикасаясь к выставленным блюдам, ждали Реудата, а теперь он нашёлся и немытыми руками полез, да ещё начал есть вперёд отца. Это привело Лата просто в бешенство.

– Ты что делаешь, заморыш? – заорал он.

От испуга Реудат уронил грушу и разбил ей кувшин с соком. Это взбесило Лата ещё сильней.

– Выйди из-за стола, поешь после всех, – кричал Лат.

– Успокойся, милый, – уговаривала его жена Челоба.

А Реудат извинился:

– Простите, – сказал он и сел.

– Я сказал, выйди, – не мог угомониться Лат.

– Но почему, что за несправедливость? – обиженно возражал Реудат.

– Пошёл вон, я сказал, – в приступе гнева выбрасывал крики изо рта Лат.

– Брат, что ты так кричишь? Все тебя слышат, – пытался успокоить Лата Коплант, вступаясь за младшего брата, – он же ничего сверхъестественного не натворил.

– Ах, не натворил? – Лат взмахнул своей горячей рукой, – можешь валить вслед за этим.

Самовлюблённый Коплант напряжённо встал, взял Реудата за плечо и скомандовал:

– Уходим.

Суписта, убиравшая разлитый сок, остановила их:

– Ну, что вы, в самом деле? Подождите, он угомонится.

– Не я, между прочим, устраивал этот гомон, а если он сел за стол, пусть не будет свиньёй, – кипел Лат.

– Ну, всё, Лат, не бери всё это близко к сердцу, – говорила добрая Суписта.

– Тебе их жалко, так никто же не держит, вперёд за ними, – продолжал тупить Лат, – кто-то ещё уже наелся?

– Ты заходишь слишком далеко, братец, – наконец, выступил Стенат, – а срывать непонятно откуда взявшуюся злость на Суписте и братьях, я не позволю, прекрати портить всем настроение.

– Слушай, ты можешь проваливать тоже, – слегка остудившись, говорил Лат.

Стенат без лишних слов обратился к Суписте:

– Ну, что уходим, сестрёнка?

Отвечал Дувмат:

– Никто, никуда не пойдёт, Лат сядь и успокойся. Мы продолжим трапезу все вместе. Бажида, позови своих братьев.

– Так, да? Тогда я уйду и поем после, – прокипел Лат.

– Как хочешь? – говорил ему Дувмат.

Исковерканная прелюдия обеда на обед особо не повлияла, только не для Лата. Он мрачный сидел в своей комнате и всех потихоньку ненавидел. Но постепенно гнев уходил. Челоба принесла ему тарелку вкусностей, и он, ворча, смёл всё содержимое.

Якобы обиженный Лат утром пошёл ко дворцу, спросить о работе. На плантации его, конечно, никто отправлять не собирался, этого бы не позволил Гердаш, величаемый здесь Ёсфотом.

– Эй, банщик, – обратился Баши к банщику, – тебе пора седые волосы расчёсывать, сидя на завалинке.

С этими словами Лат был назначен новым банщиком, причём личным банщиком фараона.

– Огромное спасибо, вам, господин Баши, – благодарил Лат.

Радостный, забыв вчерашний обед, Лат возвращался домой, теперь он каждый день сможет обеспечивать семью съестным.

Последний год оказался очень тяжёлым в жизни Лата. Он и до этого был не очень выдержанным, а после голодного года, в который умер его десятилетний сын Павон; после улиц захламлённых истощёнными трупами знакомых; после тяжёлой болезни Челобы, жены его, которая только сейчас начала поправляться – его нервы крайне расшатались. У него был ещё старший сын – Гронко, с которым у Лата были очень натянутые отношения. Что-то постоянно не нравилось Лату в сыне. Он придирался к нему, и даже Челоба не могла ничего поделать.

Сейчас Лат пришёл домой, нашедший неплохую работу. Он похлопал по плечу сына, поцеловал жену и сел отдыхать. Сыну больше ничего и не было нужно, чтобы запылать счастьем. Он крутился возле отца и выполнял любые его просьбы. Эту непрочную идиллию испортил Коплант. Он проходил мимо комнаты, где, развалившись на стуле, отдыхал Лат.

– Коплант, – окликнул его Лат, – подай, пожалуйста, стакан с соком, пить хочу.

– Сам встань и возьми, – огрызнулся Коплант.

– Ты забылся? Я твой старший брат, – горячился Лат.

Коплант, что-то пробурчав, наверное, обидное, ушёл в свою комнату. Но неожиданно раздался голос семнадцатилетнего Гронко, отличавшегося хорошим слухом:

– Эй, ты не груби моему отцу.

Теперь уже Коплант был разъярён.

– Что?! Сотри молоко с губ, недоносок.

– Это ты кому там бормочешь? – съязвил Гронко.

– По тебе плачет ремень, щенок, – Коплант шёл на Гронко с верёвкой в руках, – сейчас он перестанет плакать.

Гронко схватил Копланта за руку, держащую верёвку, и сказал:

– Как ты узнал, что он плачет?

Тогда Коплант понял, что он уже не сможет справиться с Гронко. С каждым днём обстановка в доме становилась всё более невыносимой, пока Лат не решил, что его семье пора подыскать новое жильё. Так, первым дом Дувмата покинул старший сын со своей женой Челобой и сыном. Вскоре все дети Дувмата разбегутся, и старик останется тосковать в одиночку. Коплант с Реудатом найдут себе жильё вблизи фараонова дворца, так как станут работать на него, Бажиду Ёсфот заберёт к себе во дворец для некоего обучения. А остальные незаметно по очереди покинут свою большую первую семью.

Отношения Лата с сыном после того инцидента стали очень хорошими. Гронко заметно вырос в глазах отца. А Лат в глазах сына был и без того непререкаемым авторитетом. Лат, бывало, срывал зло на домашних, на Челобу, но терпеливая Челоба старалась не обращать на это внимания. Жизнь шла своим чередом. И, вот, в их доме, спустя пять лет, появился тот самый банщик Кустантэ, которого сменил Лат. Он просил и умолял, чтобы ему вернули, то есть уступили, рабочее место.

– Мне это очень необходимо, – уверял он.

Но Лата не было дома, а все эти напрасные уговоры Челобы были сродни воды в решете. Ужасные рассказы о том, что родные дети Кустантэ гонят его, якобы бездельника, из дома: пусть не живёт на чужих харчах, – сильно тронули Челобу. Она даже поговорила об этом с мужем, когда тот вернулся с работы. Вскоре вновь появился бывший банщик, и теперь он уже рассказывал о своей невыносимой жизни Лату. Лат, несмотря на его жёсткость, был порядочным человеком. Он вошёл в положение Кустантэ и обещал подумать. Только Гронко, который дважды слышал один и тот же заученный монолог о никудышной жизни в исполнении Кустантэ, не верил ему.

– Отец, – говорил Гронко, – верь не словам, верь мыслям, их ты можешь прочитать только в его глазах. Даже плачущие глаза могут лгать.

Лат удивился. Таких здравомысленных слов от своего сына ему ещё не приходилось слышать. «Как же он вырос!» – думал Лат и радовался. Откуда, решите вы, Гронко почерпнул эти идеи? Он был очень мыслящим человеком, его мысль работала с большей скоростью, чем у большинства его сверстников. Впоследствии он станет знаменитым мудрецом, но рассказы о нём сохранит лишь Великая Летопись.

Лат решил сам найти этого бывшего банщика и снова поговорить с ним. Он шёл в район, где предположительно жил Кустантэ и обдумывал, что сказать этому жалкому старику. У прохожего он поинтересовался:

– Подскажите, пожалуйста, где здесь живёт Кустантэ, бывший банщик фараона, и его семья.

– Да, вон дом ополоумевшего деда, – отвечал прохожий, – только нет у него никакой семьи, и никогда не было. Если только мы об одном и том же человеке говорим?

– Не знаю, спасибо, – небрежно ответил Лат и пошёл в дом, на который указал прохожий.

Мысли Лата уже перепутались. Он не знал, что думать. Нет семьи, означало, что нет детей, которые выгнали бы его из дома за иждивенничество. С твёрдым решением всё выяснить Лат стучал в дверь Кустантэ. Дверь открыл не ожидавший ничего подобного бывший банщик и сразу, не дав времени Лату на расспросы, начал гнуть свою линию:

– Я – лучший банщик. Когда натираешь мылом спину фараона, как приятно оно скользит по коже, оставляя пенный след. И ты знаешь, что главное – не уронить его. Мыло очень хорошо прячется в воде. Пока оно в руках, оно послушно, но в воде даже рыба более покладиста.

Слушая этот бред, Лат сердился.

– А полотенце, – продолжал Кустантэ, – оно собирает в себя все капельки, зацепившиеся за тело, но необходимо смахнуть все. Он чистый, фараон чист. Пусть он убивал, пытал и казнил, но банщик смоет эту грязь с него исповедальной водой и очистит. И чистенький фараон.

– Я не хочу этого больше слышать, – перебил его Лат, – ваша ложь не принесла вам пользы, я остаюсь на своём месте.

– Нет, вы не понимаете, – полз старик Кустантэ за Латом, – никто не вправе мыть фараона, никто не умеет этого делать. Пять долгих лет я сидел здесь, думая, что я плох. Я тренировался. Но теперь мне ясно, что фараона мыть дозволено только мне. У меня есть этот дар. Кусок грязи, фу, я аккуратно смахиваю его, потом натираю спину и смываю влагой.

– Я ухожу, – объявил Лат.

– Ты не уходишь, послушай, – уже плохо контролируя себя, Кустантэ цеплялся за полы Латова халата, – ты не банщик, ты плохо умылся, ты вообще хоть что-нибудь умеешь делать.

Лат стал отцеплять этого липучку от себя, но Кустантэ так схватился, что порвал халат. Лат злился. Вот, он отцепил прирождённого банщика, но тот изловчился и укусил Лата. Приступ гнева овладел старшим сыном Дувмата. Он схватил Кустантэ и отшвырнул в сторону. Теперь тот затих. Испуганный Лат подбежал к нему. Неподвижный старик смотрел стеклянными глазами в потолок. «Зачем я кинул эти косточки, вообще? Он же слабый, он бы ничего не смог мне сделать и без этого. Этот гнев, он владеет мной. Бог, освободи меня от него», – думал Лат. Тогда он дал себе зарок, не волноваться по пустякам, лишь бы старик выжил. Кустантэ всё лежал без движения. И вдруг потянулся руками к горлу Лата.

– Я, не ты, я – банщик, величайший на земле, – вопил он.

Лат благодарил небеса за то, что старик остался жив, он даже не слушал его слов.

– Вникните, Кустантэ, – сказал он, – вы, безусловно, лучший банщик, но жизнь несправедлива. Разве вы не заметили что я, к примеру, мог бы стать лучшим из дровосеков или фараонов, но опять же крайняя несправедливость жизни сделала меня банщиком, а фараоном – Баши. Чем я не фараон?

– Да, – согласился Кустантэ, а в его взгляде прослеживалась сложнейшая работа мысли, – ты… вы правы, разрешите мне вымыть вас.

Лат ликовал. Наконец-то ему удалось перехитрить старика.

– Да, конечно, можете вымыть, но не меня, а полы в моём доме, если хотите, но платить вам я не стану.

– Я сделаю это, – отвечал бывший банщик.

Этот случай сильно повлиял на характер Лата. Он стал более сдержанным, и теперь только в их дом пришёл долгожданный покой. Старый банщик заходил к ним иногда и мыл полы. Этот старик был отчасти помешан на чистоте, но семья Лата относилась к нему благосклонно. Больше ничего не сказано в Летописи о Лате. Дальше она говорит только об его потомках.

Гнев и злоба, произрастаемые в людях, способны любые, самые лучшие начинания превратить в прах. Люди, часто не замечая того, психуют и срывают зло на других по мелочам. Но добрые отношения с этими другими гораздо важнее тех мелочей, из-за которых начинался весь сыр-бор. Не позволяйте своей злости управлять вами, ведь потом вы уже не сможете управлять ей. Злобные, нервные люди никогда не обретут покоя и счастья, не победив в себе зачатки гнева.