Читать книгу: «Браконьерщина», страница 2

Он, призывая меня, поднял налитую до краёв рюмку, но, увидев отказ, не останавливаясь, заглотнув водку, удовлетворённо выдохнул:

– Молодец!

Я видел и понимал, что он стал много, почти постоянно пить. Но, пока это не мешало делу, упрекать или начинать об этом разговор не хотелось: наверное, знает, что делает.

– Значит, завтра идём на целый день. Чё-нибудь пожрать с собой возьми, шибко не одевайся, пёхом жарко будет. По пути на острове норило срубим, метров десять-двенадцать. Мы эти две майны (четыреста метров) за полдня влепим. Послезавтра ещё столько же. В четверг опять так же, и проверяем, что первое поставили. Вот там посмотрим: или ещё затягиваем, или хватит, по рыбе… понял?

В четверг мы выдвинулись уже на технике. Мотороллер «Муравей» с небольшими техническими изменениями, позволявшими прилепить к нему, опять же самодельные колёса на баллонах от грузовых машин. Техника была достаточно грозная, но из-за маломощного мотора неэффективная, и я об этом скоро узнал.

Выставив последние, по плану, сети, мы приехали на первую ставку. Снега не было совсем, и море (водохранилище) просматривалось от берега до берега. И оказалось, что таких, как мы, лихих рыбаков много, если не сказать очень много. Нас, конечно, тоже видели, но, соблюдая негласный паритет, на расстояние узнаваемости не подходили, хотя наверняка знали, кто мы и что мы…

Метки «заморозок» были видны на гладком льду издалека, и мы не блудили. Но Валерка вдруг запсиховал.

– Плохо. При таких морозах лёд скоро окрепнет, а снега нет. Вот припрут неожиданно эти гопники законные, будет им тут счастья и удачи – всё на виду. Хоть бы снега немного выпало, что уж совсем так…

Рыбы было очень хорошо, даже лучше, чем хорошо. Чтобы не разбирать сеть дважды, мы раскладывали её сразу после выбора рыбы. Получалось, что сначала примерно два метра сети освобождали от улова, затем снова мочили в майне и только тогда, вытаскивая, складывали её ровной горкой, готовой к обратной установке. Я испытывал непонятное ещё для себя состояние, похожее на азарт вполовину со страхом. Вроде и здорово – прибыль! А параллельно – не проходящее ожидание возможного серьёзного наказания. И Валерка, вначале неподдельно весёлый, ближе к завершению работы, оглядываясь на подстывающую кучу рыбы, заметно психовал.

– Долго, падла… Торчим тут, как в заде дырочка. Нас можно вон с острова в бинокль наблюдать, не мешая работать, а как собираться начнём – брать за жабры… – Он выматерился и, достав из бардачка бутылку водки, спрятанную в меховую верхонку, сделал долгий сосущий глоток. – Холодная, зараза, – и, засунув её обратно, снова пришёл к майне.

К пяти часам мы закончили. Как-то прятать метки не было смысла, без снега они торчали на виду. Подстывший рубленый лёд из майны я на брезентовом плаще уволок метров за сто и рассыпал. Можно было ехать. Но оказалось, что «макарашка» загружена до предела. Если же садился ещё я, рессоры, не рассчитанные на такой груз, приседали, и кузовом прижимало колёса. Недолго думая, Валерка решил:

– Давай бегом. Я поеду не быстро, держись за кузов и… вперёд.

Метров пятьсот я бежал нормально, потом, как всякий не занимающийся такой ерундой, как спорт, стал задыхаться. Понимая, что отпускаться нельзя, начал по несколько секунд скользить на валенках, зацепившись за прицеп, сожалея, что не окунул пимы в майну. На стылых можно бы ехать совершенно спокойно – как на коньках. Но постепенно обувь раскаталась, и я уже легко скользил за техникой. За всю дорогу до острова напарник не повернулся ко мне ни разу: «Вот жлоб, – думал я, задыхаясь холодным воздухом, – если оторвусь, придётся пёхом до деревни, не обернётся?!»

Но Валерка завернул в ледяной заливчик, за остров, и остановился.

– Ну как, спринтер, нормально? Так ещё полбеды, только что задохнулся. А я вот предыдущие года на санках улов таскал. Сколотил длинный, словно гроб, короб, на лыжи поставил. Наловишь килограммов сто – сто двадцать, впрягаешься, как конь в хомут, – и попёр. По льду красота, легко! А вот если снег – просто испытание какое. Иногда уже на карачках ползёшь, лишь бы до деревни дотянуть. Там можно закопать в сугроб под берег и домой – спать, спать… ни мыслей, ни желаний – автопилот! – Он с удовольствием сделал несколько маленьких глотков «из рукавицы». – Тебе не предлагаю, ещё далеко бежать.

Спрятав бутылку, завёл технику, сел спиной ко мне, как летом за румпелем мотора, закурил и, не предупредив, резко тронулся. Я, мелко семеня по скользкому льду, догнал его, зацепился за борт и уже на ходу надевал варежки.

* * *

Вообще, браконьерили очень многие. Но, словно соблюдая тайный заговор, даже встречаясь, говорили об этом мало и, если говорили, то вскользь.

– Ну чё, на лужу выходил, проверялся?

«Оппонент», понимая, что скрыть своё присутствие на воде не получилось, отбивается.

– Да разве это проверялся? Мучился… На коряжник залез, всё изодрал, а рыбы на жарёху не набрал. – И горе-рыбак начинал красочно описывать трудности браконьерской рыбалки. Собеседник подхватывает, и вот они уже наперебой друг другу «портят кровь» предположениями о «безрыбьем годе», слухами о скором появлении рыбнадзоров и удивительными фактами о рыбалке в «те ранешные годы»! Потом, довольные расходились, уверенные, что узнали о противнике всё, сумев сохранить свои тайны неприкосновенными.

В эту зиму нам с Валерой повезло. Поставив сети в трёх разных местах и на разных глубинах, мы угадали. Если сегодня рыбы не было на перекате, она обязательно была на глуби. Не было на глуби – точно была на мели, причём в большом количестве. И опять же, проверяясь обычно потемну, мы долгое время оставались недоступны для инспекторов. В те «шальные» годы они ещё не очень были настроены работать по ночам.

Два-три раза в месяц, обычно в выходные, я ездил в город. Ходили с сыном в открывшиеся кругом кино-салоны, смотрели яркие американские мультфильмы и «мужественные боевики».

Жена молчала, без меня ей было гораздо уютнее, чем без денег. Избежав дополнительных разговоров, мы приняли правила игры: я приносил деньги – она занималась сыном, молчала и… жила!

Валерка стал совсем много пить. Везение и моё присутствие резко снизили его личную ответственность за дело. На меня была сложена большая доля забот, которые раньше он выполнял сам. Появилось свободное время, деньги были всегда, а тормозов, сдержавших бы эту страсть, не было. Он, конечно, немного смущался меня, но решил просто не показывать этой слабости. Например, набираем сети в гараже, пойдёт домой, вроде в печь дров подбросить, приходит – глаза блестят. Бодро хлопнет в ладоши, закурит, и дальше работаем. Так целый день в одной поре. А уж на лёд идёт, тут теперь не прячась, «ноль пять» надо.

Домой возвращались поздно или, наоборот, рано. Разбирали рыбу «по мастям», складывали инструменты, топили печь в гаражной пристройке, сушили верхнюю одежду. Дальше – как по расписанию, соглашался я или нет.

– Ну, давай на сон грядущий по чуть-чуть…

Следующая смена начиналась с того же. Сам я с непривычки к такой жизни сильно уставал. Спал, боясь опоздать, только с будильником. Мать жалела, показывая это излишнее внимание. Батя, понимая, почти не беспокоил с хозяйством. Но, очень любя «политику», по утрам, пока я завтракал, читал длинные лекции, в окончании обязательно высказывая своё мнение. Я видел, что в России всё меняется, а перемен без драки не бывает! Хотя свои заботы побеждали…

Вспомнив, что умел, и научившись тому, чего не знал, ближе к весне пришло понимание: обязательно нужно самому вызревать в хозяина. Стал немного больше откладывать денег на собственную лодку и мотор. В апреле, после очень удачного выхода, сдав рыбу довольному перекупу, мы сидели на тёплой деревянной лавке вдоль гаража.

– Валер, я вот чё думаю… Давай, наверное, до воды ещё поработаем, а после разбежимся. Мне кажется, вместе тесно становится…

Он, нисколько не удивившись, сразу отреагировал:

– Вот правильно. Вижу: что-то не нравится, а молчишь… Так и надо в деле, созрел – отваливайся, свою дорогу топчи. – Он, словно огромный кот, вытянулся вдоль гаража. – Только давай не гадить друг другу. И наоборот, если что, помогать, всё же походили вместе!

– Валерка, да я… – Я немного растерялся, подбирая слова. – Да только свистни, если что…

– Да ладно, не сквози, посмотрим! – Он, сам скрывая чувства, закрыл глаза.

Двадцать пятого в гараж утром прибежал незнакомый пацан.

– Меня дядя Саня послал со льда. Мы на рыбалку шли, под Коровий, видим, кто-то руками машет. Повернули. Там, оказывается, утопленник оттаял. Наверное, Юрка, хоть и лица не видно, и руки ещё внизу, во льду. Но волосы светлые – точно он. Мне наказали вам сообщить и до Смородиных бежать, пускай идут узнавать. – Пацан выпросил сигарету, жадно прикурил и, увидев привыкшими к гаражным сумеркам глазами кучу рыбы, присвистнул: – Ого! Это вы на что столько взяли, где? – Он удивлённо развёл руками. – Я третий день выхожу, двух окуньков только достал.

– Давай иди отсюда, гонимый. Порыбачь с наше, научишься… На вот ещё сигаретку и молчи громче, понял? – Пацан торжественно пообещал и побежал дальше.

…Труп вмёрз в лёд, словно поплавок, спиной вверх, с опущенными руками и ногами. Когда прибежал его брат, мы вместе аккуратно обдолбили вокруг лёд и переложили тело на брезент. Это был действительно Юрка. По крайней мере я, не говоря уже о брате, сразу узнал почти не изменившееся, только словно искусственно подкрашенное серой краской, лицо мужика. Все, затаив дыхание молчали, только Валька не сдерживая слёз, говорил:

– Вот и сапог его, дырку на голенище вместе вулканизировали. Куртка его давнишняя, ватники рабочие, свитер ещё от отца остался. – Он неожиданно опустился на колени и заплакал в голос, уже непонятно бубня…

Пришедшие позднее мужики приволокли большие сани, брезент с телом переложили на них, и почти все потянулись к берегу.

– Нужно быстрее, скоро тело оттает, сразу почернеет и опухнет. – Сосед Смородиных, Генка Окулин, со знанием дела упирался в хомут своих навозных саней. – Мать может не узнать, хотя она его, наверное, и без кожи узнает…

Процессия напряжённо молчала, и только Юркин брат, как заведённый, твердил одно и то же:

– Я ей скажу, я же узнал. Это точно он, точно. Утонул, не уехал гулять, утонул…

В этом, первом, удачном для меня, году мы снялись с фарватера тридцатого апреля. С поймы уходили в ночь на девятое мая. Судак, привлечённый тёплым солнцем, лез подо льдом в самую мель. Мы переставлялись из глуби, где лёд уже не держал, под берег на охотничьих лыжах без возможности их снять. Было неудобно, к тому же о разрушающийся лёд очень рвались сети, но игра стоила свеч! Если зимой одна ставка давала за проверку десять – пятнадцать килограммов, то сейчас это было минимум сто! И в основном пользующийся большим спросом у перекупов судак. Поэтому мы до последнего, по совершенно живому, едва державшему вес человека льду, загоняли изодранные сети обратно в воду. Но всё равно, рыба находила себе целую ячею и висла в ней…

Мы почти не разговаривали, каждый зная своё место и задачу. После проверки таскали на себе мешки под берег, стараясь успеть до света, боясь быть замеченными. Из-под берега вывозили улов днём. По-разбойничьи подлетая к берегу на мотороллере, не глуша его, быстро закидывали мешки и, газуя, рвали в гараж крайней улицей. И только стаскав всё и закрыв изнутри ворота, позволяли себе немного расслабиться.

Сваленная в гараже на полиэтиленовую плёнку огромная куча рыбы вызывала какой-то хищнический, граничащий с безумием восторг, уверенность в исключительной своей вседозволенности, неподсудности.

– Вишь, как можно? Мне такое дело в сто раз приятнее, к душе! Решился, собрался, рисканул! И вот, пожалуйста, результат налицо… Не ходить, не доказывать властям держащим, что хочешь по-честному жить и работать… Они всё равно не позволят, в этом их масть. А если допустят, будешь всю жизнь в долгу, за свою же работу платить всем: начальнику, который наверху отчитывается, его заму, он эти отчёты пишет, нескольким замам ниже, за каждый шаг – объяснение письменное – или протокол в папку. И наконец, в самом низу – инспекция-опричнина! Этим плати всегда и за всё, не важно, есть разрешение или нет. Их эти земли и воды, они тут власть! И правда одна, – только такую эти волки проповедуют. – Он вдруг устало и совершенно равнодушно закончил. – Я же всегда за всё должен. Потому так мне проще, честнее. Ты теперь сам по себе будешь, значит, реши, как тебе правильней – и вперёд!

* * *

Наступили вынужденные выходные, именно в самое рыбное время. И вот тогда мне стало понятно основное неудобство того, что мы отгорожены от фарватера поймой. Шуга, представляющая собой разрушенный теплом лёд, совершенно не давала возможности работать. Чтобы было понятно, это примерно так: допустим, стоит забор, вдоль забора дорога. И если ветер зимой дует со стороны дороги – то за забором горы мягкого снега. Попал на дорогу, играй, прыгай, бегай, попал за забор – в снегу по горло, измучаешься, пока сто метров пройдёшь. Так вот пойма – это за забором, а фарватер дорога. Мы видели в бинокль за островами чистую воду, но добраться туда пока не могли. Нужен был обязательно сильный западный ветер, он бы вынес ледяную кашу за острова и очистил проходы. Конечно, солнце на отмелях быстро прогревало воду, образовывая заливы, свободные от шуги. В эти прогалы, конечно, можно ставить сети, тем более рыба, торопясь отметать икру, «дуром» лезет в тёплую мель. Но поставив, нужно буквально караулить малейшее дуновение ветра, чтобы при начале движения льда успеть их снять. Если ледяная шуга наползёт – никакой силой сеть не спасти. Поэтому такой рыбалкой занимаются обычно взрослые мужики, которым нажиться немного хочется, а рисковать по большой воде смысла нет, и деды. Мужики, серьёзно подвергаясь опасности, браконьерят в солдатских химзащитных неудобных костюмах, позволяющих заходить в воду по грудь. Суетливые же дедки бродят в болотных сапогах совсем по колено в мели. Рыба у них тоже есть, а вероятность, упав, утонуть в огромном резиновом мешке, сведена к минимуму…

Я, пока появилась возможность, немного помотавшись по лодочным базам, купил хорошую лодку «Казанка-5» и два подвесных мотора «Вихрь-30». Старый дед, торгующий этой, сохранившейся словно только вчера из магазина, техникой, жалея её и ругая жизнь, утомительно лопотал, часто прижимая руку к груди и скрипя вставными челюстями: «Сволочи… Где глаза у людей, где уши? Они кого во власть затащили, перед кем башки свои склонили? – Видя, что я молчу и слушаю, он достал стеклянный флакончик и высыпав в ладонь таблетки, языком слизнул две, остальные ссыпал обратно. Повернув лицо на солнце, несколько секунд вкусно почмокав, выдохнул: – Ох и солнце! Это ж надо а, миллиарды лет светит и хоть бы что! Вечный двигатель, прости Господи. – И, не поддавшись благости, продолжал уже жёстко и зло. – Я его по Свердловску помню, он там в семидесятые комиссарил. Так знаешь… Для него человек, который ниже рангом – вша. Может просто так, с похмелья, не разобравшись в сути, такой кипишь устроить, мама не горюй. Грозен был, что туча перед бурей, и всё партией прикрывался, целью строительства коммунизма… Бабу свою в чёрном теле держал: если где она слово против скажет, мог и тумаков надавать. Или из машины выпнуть – шлёпай, мол, домой пешком, думай, кто хозяин. А сейчас, – дед, сморщившись, прижал руку к груди, – ему власть дали. Власть. Над страной! Пропала Россия, пропала…»

Он устало присел, неторопливо расстёгивая куртку, потом, отдуваясь, широко махал её полами. Когда, наконец, немного успокоился, мы долго и тщательно писали на меня доверенность. Было странно, но старый требовал соблюсти все формальности: поставить до одной нужные подписи, числа. По окончании, после расчёта, достал из сумки начатую бутылку коньяку, из бардачка лодки две алюминиевые стопки, налил.

– Вот и всё. Понимаешь или не понимаешь, но это всё… Я теперь под жизнью черту подвожу, последнюю. Бабка в земле уже год, детей двое, взрослые. – Он вспомнил про рюмку и, пригласив меня взглядом, выпил. – И вдруг вот теперь, с последними событиями в стране, понял, что жил зря, – дед затрясся подбородком, скрипя зубами, – совершенно. Но ведь я и многие со мной жили, работали, рожали детей и верили, в будущее верили! А сейчас, знаю – ничего уже не будет. Дальше только вниз, в безвластие, в безвременье. И нет у меня сил на это смотреть. – Он ещё налил и выпил. – Потому – черта, ухожу. Детям всё перепишу, чтобы не загрызлись, и уйду. Как, пока не знаю, может, вон в гараже вскинусь, может, Бог поможет, сам отойду, по-тихому… А вы смотрите, вам жить. Но как я не завидую вашей будущей жизни, знал бы ты…

Подошла нанятая мной машина, и сам начальник базы с помощником, да я с Вадиком, водилой, загрузили и привязали лодку, спрятав моторы внутрь. Взволнованный и даже расстроенный дедовскими словами, хотел пожать ему руку и, возможно, немного успокоить. Но он уже стоял далеко в стороне, а увидев, что я его ищу, поднял в приветствии сжатую в кулак руку и что-то прокричал. Я тоже поднял руки, но, не найдя других слов, крикнул: «Держись, старый». Дед ещё секунду постоял, развернулся по-старчески полукругом и, ссутулясь, вышел за забор. Мне почему-то хотелось плакать…

* * *

Этой весной первый и последний раз видел, как бригада Гослова ставит искусственные нерестилища – огромные куски путаной лески крупного диаметра, навязанные на длинные фалы с пластмассовыми шарами-поплавками на грузах. Нерестилище растягивали вдоль берега, и весь период икромёта, от икры до малька, эти рыбные роддома находились в воде примерно в одном температурном режиме, что в десятки раз увеличивало производительность. По природе, рыба мечет и в мелком коряжнике, и на камыш, если он попадает в зону затопления, и даже просто на дно, прогревшееся до определённой температуры. Но ввиду того что граница воды в водохранилище регулируется «умными людьми», перспектив у «натурального» икромёта почти нет. Допустим, отметала рыба икру на тёплом мелководье, а воду раз и спустили – икра посохла! Миллиарды мальков, если брать периметр всего водохранилища, погибли, не родившись, окрасив красной гнилью дно…

Но другое тоже не лучше! Встала вроде вода, прогрелась, и время пришло. Торопятся, мечут пузатые «мамки» вызревшие икринки! А следом вымет оплодотворяют истомившиеся самцы, поливая молоками. Теперь нужно всего несколько дней постоять воде в «одной поре», и проклюнутся из икринок мальки, и дадут прекрасные перспективы рыбакам! Только – нет, нужно какому-то хозяину баржу скорее пропихнуть – а море ещё мелкое! И закрывает рука неумного и жадного начальника шлюзы – огромные железные ворота – перекрывая ход воды, поднимается её уровень и, как следствие, гибнет икра, потеряв прогретую воду. Она же ещё не рыбка, умеющая переплыть в благоприятное место, она ещё зреет, находясь в полной зависимости от прихоти одного, хотя, возможно, и нескольких человек.

И никто ни за что не отвечает!

* * *

Вода открылась враз. С вечера ещё, сколько захватывал взгляд, пойма щетинилась шугой, а утром всё гладко и чисто. Хотя от берега до воды больше ста метров, но уровень, не останавливаясь, поднимался. На постоянно меняющейся прибрежной косе стали появляться браконьерские лодки, по возможности облегчённые, с убранными сиденьями… Весной тащить лодку до воды, постоянно проваливаясь по колено в оттаявшем глинистом дне, очень тяжело. В последующие годы, наученные первыми неудачами, мы стали вытаскивать лодки на отмели ещё по льду, не применяя особых физических затрат. Прицепишь её за «макарашку» или даже снегоход и, как нарты, тащишь, куда надо. В первый раз всё не так. На первую воду мне свою лодку предложил батя.

– Ты, конечно, купил хорошую, но сейчас не годную. До воды не дотащишь, да и посадка глубокая, намучаешься. Бери мою плоскодонку. Мне её двадцать лет назад Саня Малетин, кузнец наш, за двадцать пять рублей в огороде склепал. Она на вид неуклюжая, но в воде хорошо себя показала. Саня, дай Бог ему здоровья, – батя скупо перекрестился, – мастер настоящий! Не то, что теперь сын его, ротан…

Лодка, на вид напоминавшая игрушечный картонный пароход, какие мы клеили в школе на первомайские праздники, только в несколько раз больше, хранилась за забором в огороде. Сходив с утра в совхозную столярку, договорился с парнями о помощи, «за немного посидеть». Вернувшись, не теряя времени, нашли с батей вёсла, кованый самодельный же якорь, похожий на маленький однолемешный плуг, выпилили сидушку из толстой сосновой доски. В пять часов пришли трое, согласившиеся немного понапрягаться «за градус». Малетин Юрка сразу узнал работу своего отца.

– Да, точно! Это он делал, конкретно помню. Я самолично ему за конфеты кувалду на клепы держал…

Лодку перекинули через забор и на плечах понесли к берегу. Тут началось самое трудное. Пройдя с разгона несколько метров от берега, враз по щиколотки провалились и встали, как четыре столба, прижатые к тому же сверху листом клёпаного железа. Теперь, чтобы идти, нужно было вырывать ноги из липкой, словно нагретый гудрон, глины и пытаться шагнуть, проваливаясь одной ногой и рвать другую. Не видя из-за лежащей на плечах лодки подельников, каждый рвался в удобную для себя сторону, думая уже о том, чтобы не упасть и не быть прижатым этим «неконкретным плавсредством». С берега, стараясь перекричать нас, надрываясь орал Латок, увидевший такое мероприятие и прибежавший помогать.

– Вы встаньте смирно, кони, остановитесь. На мой счёт враз старайтесь шагать, не вразброс. И тянитесь к морю, на хер вы каждый в свою сторону прёте – порвать дядь Санин самоклёп всё равно не получится!.. Давай, на счёт, пасти свои закройте, тогда меня слышно будет. – Он, дождавшись напряжённой тишины, начал считать: и раз, и раз, и раз!..

Первым не выдержал Салтык, самый здоровый и тяжёлый из нас.

– А где два, падла?! Ты счёт не знаешь или тебя со вчерашнего склинило? Я уже по яйца утонул, не вылезу без упора! – Салтык наклонился и попытался упереться в зыбкое дно свободной рукой. Лодка моментально повалилась в его сторону, и он надсадно взвыл. – Вы чё на меня её опускаете, обалдели, давай бросаем, пока не задавила…

Латок, находясь на безопасном от болота расстоянии, нас не понимал и уже, сорвав прокуренный голос, сипел, призывая «пацанов» к подвигу.

– Колёк, бросать нельзя! Она прилипнет к глине, никакой силой не оторвёте потом, пробуйте как-то: на карачках ползите. Ближе к воде легче будет, там дно с песком пойдёт, твёрже!

Но, оказывается, даже бросить плавсредство теперь было проблематично. Заходя, лодку для удобства держали на плечах, и сейчас провалившись, могли опустить её только в середину между тел, прижав бортами себя к глине, что в конце концов и произошло…

…Через полчаса из-под берега по очереди выползала толпа с ног до головы заляпанных глиной мужиков. Салтык и его напарник по пилораме Серёга не смогли вытащить из природной ловушки ноги, обутые в короткие резиновые сапоги. Поэтому они были сорваны с ног, а потом с трудом выковырены из грязи.

Я, понимая, как подставил добровольных помощников, сбегал до торгующей самогоном бабки Голубихи.

Поправившие нервы мужики уже через полчаса от души смеялись, вспоминая происшествие. Латок пил и веселился со всеми, но предусмотрительно молчал.

Лодку мы дотащили до воды назавтра рано утром вдвоём с батей, по застывшей за ночь глине.

Ночью с племянником растянули почти километр только появившихся диковинных лесковых сетей, прозванных «китайскими». Рыба ловилась – словно сдуревшая. Работа занимала всё время, спали только днём и то урывками. Перекупщики, увлечённые относительной дешевизной рыбы, лезли со всех сторон. Казалось, что такая свобода будет всегда. От каждой лодки из стоящих по всему берегу даже издалека просматривались натоптанные за ночь хождения с добычей дороги. Инспекция спала, а возможно, ей хватало работы где-то там, в более спокойном месте.

Вода с каждым днём прибывала, постоянно сокращая береговой урез. Только однажды эта разбойничья и вольная жизнь прекратилась враз. Сначала пронеслась новость, что в ночь будет облава. Кто предупредил, точно не знали. Но на воду никто не вышел. Ночью по деревне действительно катался уазик, шарил ярким прожектором по берегу и замёрзшим на колах браконьерским плавсредствам. Утром из-за островов прибыли две большие лодки и целый день якорили пойму. Подцепленные сети, полные рыбы, накладывали горами и увозили в сторону кордона, где были входящие в воду длинные пирсы. Работающий на кордоне Толя Ушан рассказывал, кусая горький мундштук папиросы.

– Они там сети с рыбой просто на пирс валят. Потом проштрафившиеся рыбаки, кого с небольшим уловом взяли, их перебирают. Сети под присмотром жгут, но если хорошие, иногда рыбаки выкупают на свой страх, улов же перекупы сразу забирают. Так что очень выгодно сейчас в инспекции служить. И закон, если он ещё есть, соблюдён, и деньга серьёзная карман греет. – Ушан гладко матерился и торопливо уходил на работу.

Мои сети тоже все сняли, и весенняя путина кончилась.

До уровня вода ещё не подошла, но в двадцатых числах мая нашли Серёгу Ордынского. Его, уже теряющее форму, тело вынесло с приливом на берег за деревней, примерно в километре от найденного трупа Юрки. Совсем молодая ещё жена, теперь уже вдова, опознала его по волосам и одежде. Похоронили рыбака в яркий солнечный день между молодыми зелёными берёзками в закрытом гробу, недалеко от ещё сырой Юркиной могилы.

* * *

Весенняя путина закончилась, летняя ещё не началась. Основная промысловая рыба, которой у нас за относительную дороговизну считается судак, икру отметала. Пошёл лещ, но его ловить сетями не очень удобно, да и не дорог в продаже. Хотя, по мне, лещ одна из самых вкусных наших пород рыб. Основные рыбаки «ушли в отпуска», и только любители «эксклюзива» выставляют крупноячеистые сети в надежде достать леща килограммов на пять – семь или, ещё лучше, сазана побольше десяти… Выходить на моторах разрешено, но запросто можно влететь в меляк, вода ещё не закрыла перекаты, холмы и бугры первобытного ландшафта.

Я решил не рисковать и занимался пока подготовкой к «рыбалке по воде», готовил летние сети, ремонтировал моторы.

Как бы там ни было, но теперь я приобрёл статус независимого браконьера, но правильнее, рыбака. Вообще, человек, желающий и умеющий рыбачить и, следовательно, зарабатывать этим деньги, поставлен в ужасные кабальные условия. Об этом мне говорил Валерка, а сейчас я видел это всё сам. Каждый начальник, от которого хоть немного зависит судьба рыбака, требует что-то для себя. Примерно так: если у тебя лицензия и хорошая лодка с мотором – будь любезен несколько раз в сезон покатать по морю инспекторов с облавами. Значит, мне нужно будет исполнять обязанность инспектора. Следовательно, я буду ловить и наказывать тех, кем являюсь сам! И это норма! Обязательно раз, а то и два в месяц должен согласиться на любые протоколы о нарушениях, якобы выявленных инспектором, и сам же потом их оплатить. Причём протоколы должны оформляться на реальных людей, чтобы «комар носа не подточил»! Разрешительные документы должны быть всегда «на мази» – отчёты о выловленной рыбе, фактурки о сдачах и ещё, ещё… Поэтому многие, начинавшие карьеру «рыбака с лицензией», скоро её завершали и становились просто честным рыбаком!

Парадокс, но именно свободные рыбаки, читай, браконьеры, рискующие очень многим в такой работе, чаще ведут себя гораздо честнее и справедливее по отношению друг к другу и к природе…

* * *

Мужиков с кличками «Татарин» было трое, что даже для нас самих было очень неудобно. Но, словно заклятье, никакие другие «погоняла» к ним не липли. Промучившись в изобретательности и ничего не придумав, решили всё оставить, как есть. А запомнить, кто есть кто по номерам, – дело техники.

Первый, Серёга Татарин, худой и хитрый, начинающий издалека, всё много раз просчитывающий и уверенный в своей правоте. Приехал откуда-то с северов, где, как он сам говорил, «поставил на всё и проиграл». Будет около нас всегда, иногда исчезая, но появляясь вновь, как раз тогда, когда его забывали. Видя выгоду, работы не боится, к тому же не белоручка.

Второй, дядя Ваня Татарин, тоже перекуп, но производственник. Этот никогда не покупал рыбу на перепродажу, он запускал её в полную переработку. Допустим, взяв весной сто килограммов окуня, он этого окуня потрошил. Молоки и икру очень грамотно и вкусно солил, саму рыбу тоже солил и сразу коптил. Потом лично, не доверяя придумку никому, на субботу и воскресение ехал на процветающую и растущую, словно бесхозная городская помойка, барахолку и продавал с лотка эту свежую вкусноту. Причём икру с молоками предлагал намазанную на кусочек чёрного хлеба, с рюмкой холодной водки. Отбоя от покупателей не было. Отторговавшись и отночевав дома две ночи, уезжал, словно в командировку, на дачу, где полностью повторял процесс.

Дача у него была в захолустной деревушке, километрах в тридцати от нашего села, поднятая из тёплого, пятнадцатого бруса, небольшая, на капитальном фундаменте. Зато пристройки к ней были основательные, светлые, достаточно тёплые, чтобы работать круглый год. Летом она не прогревалась, сохраняя удобную для работы с рыбой температуру, зимой отапливалась небольшой компактной печкой, разбивающей помещение пополам. Командовала, правильнее заведовала, дачей местная женщина, на двадцать лет моложе дяди Вани. Была она красивая, но не совсем умная, жила с родителями. До Татарина её таскали по деревне на все гулянки, где были мужики. Она охотно ходила, никого и ничего не стесняясь. И скорее всего, так бы и пропала в загульном омуте, если бы её не заметил дядя Ваня. Через неделю уже знали, что Алка, прозванная за безотказность Подложкой, теперь баба Татарина. И знали, что он вроде даже обещал оторвать любому «жениха», если тот «любой» что-нибудь намекнёт Алке. Почему-то Татарину верили, по крайней мере, на праздники её приглашать перестали и обидной кличкой на народе больше не называли. Любила она дядю Ваню или боялась, непонятно, но стала жить в его доме, хозяйничать и помогать ему в работе. Через полгода у неё во рту появились новые белые зубы взамен потерянных в девичестве, и страшная китайская дублёнка. Сам Татарин словно помолодел, стал по-молодёжному стричься и курить вместо «Беломора» сигареты с фильтром. Называли его «Татарин два». Но был ещё «Татарин три».

Слышал я про него давно, даже от бати, но повстречал именно в первую свою весну, когда готовился к началу навигации. Надеясь избежать ненужных конфликтов с ГИМСом, решил оформить своё плавсредство полностью на себя, без всяких доверенностей. Но, долго звонив по городскому телефону в гараже и услышав наконец похожий на первого хозяина лодки голос, был ошарашен.