Читать книгу: «В демисезонном пальто и шляпе», страница 4

«Кто ты будешь такой?»

Бывает же такая жизненная полоса: что ни день – всё неприятности. Вот такой оказалась поездка Петра Николаевича на этот раз. Нет, в смысле работы всё складывалось вполне и вполне удачно, ему даже удалось не испортить отношения с людьми, которых он проверял, а ведь недочёты всегда найдутся. Но Пётр Николаевич был известен именно своим умением всё уладить, оттого, верно, его чаще других коллег посылали во всякого рода командировки, а он не роптал: когда ещё посмотреть мир, как не в таких поездках по стране? Вот и ездил из конца в конец, от Чукотки до Таджикистана и обратно. В этом городке он тоже уже бывал, но чтобы такое невезение с гостиницей – это, пожалуй, впервые. Уму непостижимо, что ни ночь, то новый сосед!

– Геннадий Ильич.

С койки привстал и тут же опять тяжело на неё опустился грузный и, судя по всему, не совсем трезвый мужчина. Впрочем, сомнений в его нетрезвости быть не могло: возле тумбочки стояла полупустая бутылка какого-то вина, вероятно, местного портвейна.

– Вот, мест не оказалось, съезд какой-то, будь он неладен, меня к Вам определили, так что потерпите, завтра, может, и место найдётся.

Пётр Николаевич пожал плечами, сил бороться с администрацией гостиницы у него уже не было.

«Никогда больше сюда не поеду», – решил он и стал переодеваться: повесил на тремпель пиджак, аккуратно разгладил по стрелкам брюки, надеясь обойтись без глажки.

– Вы чиновник! Только чиновник может быть так вызывающе аккуратен, – заметил сосед, вновь потянувшийся за недопитой бутылкой.

– А чем Вам, собственно, чиновники не нравятся?! Без них, знаете ли, и государства не было бы! – парировал Пётр Николаевич и уже собирался произнести пару-тройку фраз о просвещённом чиновничестве, но, глянув на соседа, понял – лучше не связываться.

– А может, и лучше, кабы вашего государства вовсе и не было, да и вас всех, кормленщиков, тоже.

Мужчина достал из тумбочки припрятанный прежде стакан и плеснул в него вина.

– Хотите? – с вызовом спросил он.

– Нет, спасибо, – отказался Пётр Николаевич. Голова у него с недосыпу гудела, и пить дешёвый портвейн совсем не хотелось.

– Ну конечно, как можно… А портвешок ничего, зря отказываетесь, – почти примирительным тоном заметил сосед.

Пётр Николаевич в своей жизни пил с самыми разными людьми: неделю пил спирт с полярными лётчиками, застряв из-за непогоды в Певеке на Чукотке, с бывшими, только что освобождёнными зэками в поезде Владивосток – Находка, с золотодобытчиками в Магадане да и просто с попутчиками где-нибудь в электричке Москва – Петушки. В России не пить было нельзя, если хотел, чтобы тебя поняли, но тут, решив, что пить не будет, уступать не стал.

– Как хотите, – пожал плечами сосед, – мне и в одиночестве не скучно.

Мужчина потряс бутылку, сливая в стакан последние капли тёмно-красной жидкости, зачем-то, вероятно для верности, глянул в просвет горлышка и, вздохнув, поставил ту возле тумбочки.

– Вижу, человек Вы некомпанейский, – произнёс он, разом опустошив почти полный стакан. – Пойду поищу кого поразговорчивей.

Нетвёрдым шагом сосед направился к двери и исчез за ней.

Оставшись один, Пётр Николаевич достал из портфеля бумаги: нужно было составить отчёт о командировке, а в один присест этого было не сделать. Он пробежал глазами несколько страниц, попытался что-то записать, но понял, что мысли разбрелись, что овцы на косогоре, и их не собрать.

– Черт-те что! – разозлился он. – Никаких условий, точно в ночлежке. Один храпит, другой свиданки устраивает, теперь ещё и пьяница – полный набор типажей, жаль, я не Гоголь.

Мужчина сложил бумаги назад в портфель и решительным шагом направился к дежурной.

«Надо наконец покончить с этим хаосом, – решил он про себя, но, едва дойдя до поворота коридора, остановился. Там, у стола дежурной, кто-то читал стихи, да не просто читал, а вдохновенно, как может читать лишь тот, кто влюблён в поэзию, для кого она – главное. Голос чтеца был хрипловат и не слишком громок, и Пётр Николаевич рискнул выйти из своего укрытия, да и неудобно было прятаться, вдруг бы кто заметил?

При его появлении чтец, брюзгливо проговорив:

– А-а-а-а, и здесь от Вас покоя нет, черт бы Вас побрал, в самом деле!

Сосед, а это был именно он, пробурчал ещё что-то, предназначавшееся, вероятно, для дежурной, и, грубо отодвинув растерявшегося Петра Николаевича в сторону, отправился в номер, который тот только что покинул.

– Да кто он такой, чтобы хамить?! – возмутился Пётр Николаевич, подходя к дежурной. Та опять поменялась. Теперь это была женщина лет сорока – сорока-пяти, кругленькая, какая-то вся мягкая, но с недовольным выражением на лице, вероятно, постоялец помешал её планам.

– Он достойный человек, вы не смотрите, что выпил, жизнь такая, вот и пьёт.

Пётр Николаевич, пришедший совсем за другим, почувствовал некую вину, точно и в самом деле был виновен в том, что жизнь у его соседа по комнате не удалась.

– У нас в городе съезд, номера все позанимали. Я Геннадия к Вам подселила, у Вас же всё равно две кровати, – простодушно пояснила дежурная, предвидя вопрос постояльца.

– Но… – Пётр Николаевич собирался возмутиться, однако как-то разом понял всю безнадёжность своих намерений, махнул рукой и отправился спать.

– В конце концов, если этот странный тип не храпит, то и ладно.

– Пришли? Выпить есть? – сосед явно нуждался в общении и намеревался продолжать разговор, и Пётр Николаевич сдался. По личному опыту он знал, что единственная возможность уснуть в такой ситуации – это когда уснёт сосед, а тот уснёт, пожалуй, после первой же рюмки коньяка, а иначе… Думать о том, что будет иначе, ему не хотелось, и Пётр Николаевич достал из портфеля небольшую фляжку дагестанского, припасённую на всякий случай.

– У, что мы пьём, понятно, не нам чета, – съёрничал сосед, но глаза у него загорелись.

Пётр Николаевич неторопливо откручивал крышку, ему хотелось немного потянуть время и разговорить соседа, особенно после того, как он услышал, как тот читал.

– Что Вы там дежурной читали? – спросил он как бы между прочим.

– Слышали же, Блока, что ещё пьяный мужчина будет читать влюблённой в него женщине? – хмыкнул тот.

– Может, прочтёте что-нибудь? – сам себе удивляясь, попросил Пётр Николаевич.

– Надо ж, чиновник, а стихи любит – парадокс, – ехидно заметил сосед, но тут же примирительно добавил, видя, что сосед медлит наливать коньяк: – Ладно, только не Блока, Вы ж не женщина, – собственная шутка его явно позабавила, и он окончательно пришел в хорошее расположение духа: – Вот, слушайте.

Сосед вдруг посерьёзнел, даже хмель с него будто слетел, он облокотился о подушку и, глядя в тёмный квадрат окна, стал читать. Вероятно, прежде у него был неплохой баритон, теперь голос осип, был хрипловат, но звучал всё ещё приятно. Читая, мужчина преобразился, внутренне подобрался, да и взгляд у него стал совсем иной – глубокий и задумчивый. Петру Николаевичу показалось, что сосед считывает строки, бегущие по стеклу, как по экрану компьютера, но ночное окно было совершенно темно и непроницаемо.

Прочтя пару стихотворений, сосед замолчал, глянул на фляжку в руках застывшего Петра Николаевича и спросил:

– Разливать-то будете?

Пётр Николаевич извинился и разлил коньяк: налил на три пальца – не от скупости, просто теперь ему совсем не хотелось, чтобы этот странный человек уснул, – хотелось слушать, как он читает.

– Чьи стихи Вы читали? Я никогда их не слышал.

– Немудрено, я и не печатался, где ж Вам было прочесть? – откликнулся мужчина, беря стакан.

– Так это Ваши?

Пётр Николаевич растерялся, да и было отчего: БИЧ, пивший в одиночку портвейн, когда он пришёл, был поэтом, и не просто каким-то там, а поэтом от Бога. Его пронзительные стихи волновали, они были полны грусти, даже тоски, но никак не отчаяния.

– Но… как же так, как же Вы… – Пётр Николаевич хотел сказать «дошли до жизни такой», но смутился.

– Вас интересует, как я стал вот таким? Жизнь, знаете ли, не тётка, встретил таких, как Вы, чиновников…

Сосед отпил большой глоток коньяка.

– А я ведь диссертацию уже защищал, мысли всякие имел… Ан нет, один случайный бездарь – и всё: диссертацию не защитил, из института попросили – и вот я перед Вами как голенький.

Он шутовски раскланялся, но в этом его пьяном шутовстве была такая горечь, такая обида на человечество, что Петру Николаевичу вдруг стало стыдно и за себя, так пренебрежительно думавшего о нём ещё несколько минут назад, и за того неизвестного чиновника, сломавшего ему жизнь.

– Но Вы же поэт, настоящий поэт, разве так можно – разбазаривать свой талант?! – не сдержался он, повысив от волнения голос.

– Талант?! Да бросьте Вы это, кому в нашем отечестве талантливые люди нужны, где Вы такое видите?!

Сосед залпом допил коньяк, его развезло: он стал говорить медленнее, с ударением на каждом слове, потом это перешло в малопонятное бормотание, и последним, что разобрал Петр Николаевич, было:

– А всё-таки странно: чиновник, а вот надо же, душа вроде у него есть.

После чего сосед откинулся на подушку и заснул, негромко похрапывая.

Утром, когда Пётр Николаевич уходил, сосед ещё спал, выражение лица у него было светлое и какое-то абсолютно счастливое, словно ему снилось что-то очень хорошее.

Вернувшись вечером, Пётр Николаевич, весь день лелеявшей мысль продолжить прерванный разговор с соседом, не обнаружил того в номере. На его вопрос: «Куда делся Геннадий Ильич?» – дежурная, не поднимая глаз от бумаг, буркнула: «Выселили его».

Концерт Шуберта

Концерт вот-вот должен был начаться, прозвенел первый звонок. Стало ясно, что Нина не придёт, а ведь именно ради неё он купил билеты на этот концерт, хотел доставить ей удовольствие, зная, что она любит классическую музыку и сама неплохо музицирует.

«Идти – не идти?» – мужчина колебался. Уходить просто так, проторчав перед филармонией битых полчаса, казалось глупо, пойти? Но ведь он не так чтобы любил Шумана, да и Шуберта, разве только Шопена… Все три композитора, исполняемые сегодня, были на одну букву, и это показалось ему значимым.

– Пойду! – решил Михаил Андреевич и, скользнув взглядом по суетящимся у входа в филармонию претендентам на лишний билетик, отдал его молодой особе, судя по всему, провинциалке, не решавшейся приставать с вопросами к счастливым обладателям билетов. Отдал просто так, повернулся и, не оглядываясь, прошёл внутрь. У него, правда, мелькнула мысль отомстить Нине и завести какую-нибудь интрижку, а провинциалочка вполне подходила для такой роли.

Первым исполнялись «Симфонические этюды» Шумана. Михаил Андреевич слушал, думая о каких-то неоконченных делах, и осознание того, что ему никак не удаётся сосредоточиться на музыке, его раздражало. Он видел напряжённую спину пианиста, следил за его руками, то стремительно бежавшими по клавиатуре, то вдруг взлетавшими вверх – и опять устремлявшимися, точно чайки в море, в пучину звуков. Его поражала техника исполнения, но не сама музыка. Мужчина повернул голову направо, туда, где, вероятно, должна была сидеть Нина, а теперь, затаив дыхание и впитывая в себя каждый звук, сидела другая женщина.

«Пожалуй, после концерта её можно будет проводить до гостиницы», – мимоходом подумал он.

Объявили 5-ю симфонию «Си-бемоль мажор» Шуберта. Михаил Андреевич облокотился на левый подлокотник кресла, выбрав то положение, при котором ему удобнее было наблюдать за соседкой, и тут вдруг почувствовал, что поверх его руки легла другая, лёгкая и трепетная рука женщины. Сначала он хотел убрать свою руку и извиниться, но не решился: рука незнакомки слева, видеть которую он не мог, была рукой то ли пианистки, то ли весьма эмоциональной особы – её пальцы двигались в такт музыке, точно это она её исполняла. Михаил Андреевич замер. Женские пальцы то трепетно и нежно, то требовательно и настойчиво касались его руки, заставляя не только слушать, но и ощущать волнующую музыку Шуберта. Музыка завораживала его, теперь ещё и на совершенно неожиданном тактильном уровне соприкосновения, переполняя чувством счастья. Ощущая энергию женских пальцев, их жар, их нетерпение, он и сам был уже захвачен страстью, которую вложил в свою симфонию Шуберт, а теперь его заставила почувствовать незнакомка.

Музыка оборвалась неожиданно. Медленно зажёгся свет. Женская рука, только что лежавшая на его руке, непринуждённо вспорхнула, и Михаил Андреевич услышал, как женщина аплодирует исполнителю. Он немного повернул голову влево, желая увидеть ту, чьё волнующее тепло он только что ощущал. Совсем юная, почти что девочка, она хлопала, не боясь отбить ладоши, и время от времени с восторженной улыбкой поглядывала на молодого человека, вероятно её спутника, Михаила Андреевича она не замечала.

Колька +

Надписи появлялись будто сами собой: «Колька + Вика = любовь». Сначала на стене сарая, потом на площадке возле дворовой клумбы и, наконец, на асфальте перед подъездом. Колька остервенело шамкал ботинками по асфальту, боясь, что не успеет стереть. Мысль о том, что приятели увидят эту дурацкую надпись и поднимут его на смех, была непереносима.

– Кто ж это пишет?! – обида не давала мальчику сосредоточиться и подумать.

– Санька, ты писал?! – налетел он на приятеля, как только тот появился во дворе.

– Что писал? – не понял тот.

– На асфальте про нас с Викой.

– Дурак, что ли? – Санька выразительно покрутил пальцем у виска. – Надо мне очень…

«Значит, это не пацаны, тогда кто?!» – ломал голову Колька.

Вика переехала к ним в дом совсем недавно – тихая, с двумя аккуратно заплетёнными косичками, она выходила утром во двор, садилась на скамейку и читала.

– Воображала! – констатировал Санька, увидев её впервые.

– Отличница, – добавил Лёнька, – гляди, читает!

Кольке девочка понравилась – не похожая на других знакомых ему, в ней чувствовалась спокойная уверенность, перед которой пасовали все, даже задиристый Санька.

– Что читаешь? – Колька решился подойти к новенькой не сразу, да и то сделал вид, что случайно оказался рядом.

Девочка подняла мечтательный взгляд от книги. Глаза у неё были голубые с большими чёрными зрачками и очень серьёзные.

– «Чёрную стрелу» Стивенсона, – она показала обложку книги.

– Я уже читал! – с гордостью сообщил Колька.

– Тебе нравится Стивенсон? – Её взгляд выражал то ли удивление, то ли любопытство, и это его разозлило.

– Спрашиваешь, – хмыкнул мальчик. – Ты сама-то «Айвенго» читала?

– Ещё нет, – спокойно призналась девочка, вероятно, не почувствовав себя задетой.

– А я читал, я всего Стивенсона прочёл! – начал было хвалиться Колька и осёкся под насмешливым взглядом девочки.

– Всего-всего? Все триста томов?

Колька смутился, он как-то не предполагал, что кто-то столько может написать.

– Нет, те, что в библиотеке были, – буркнул он, чувствуя, что его щёлкнули по носу.

– Вот не ожидала, – девочка опять улыбнулась, но теперь уже без иронии. – А я думала, что ты как они, – она кивнула в сторону галдевших ребят, игравших в ножички.

«Прав Санька – воображала», – подумал Колька, и в то же время ему было приятно оттого, что она выделила его из всех дворовых ребят, он даже почувствовал некоторую гордость.

– А как тебя зовут? – спросил Колька, не придумав ничего другого и решив, что по большому счёту девчонка ничего себе.

– Вика, – откликнулась та, – а тебя Коля, я знаю.

Колька покраснел: Колей его называла только мама.

«Надо же, какая наблюдательная, – подумал он, – сидит себе и сидит на скамейке, а оказывается, всё слышит, девчонка, они все такие».

Через день они опять встретились во дворе. Вика уже прочитала «Чёрную стрелу» и теперь читала Майн Рида.

– «Всадник без головы», – угадал Колька, едва глянув на обложку. – Я читал, классная книжка!

– Мне тоже нравится, страшно только, – призналась Вика и вдруг спросила: – А кто этот всадник?

Колька почесал затылок, думая, стоит пойти играть с ребятами в чижа или остаться. Любопытство, с которым на него смотрела девчонка, подкупало, и он остался.

– Кто-кто, ясное же дело, – мальчик начал рассказывать не торопясь, но тут же сам увлёкся и через некоторое время уже размахивал руками, целился из мнимого пистолета и вообще чувствовал себя подлинным героем. Девочка смотрела на него заворожённо, и от этого её внимания Колька почувствовал такую гордость, какой он никогда прежде не испытывал, даже когда рассказывал что-нибудь ребятам.

Встретились они с Викой и на следующий, и на другой день. Кольке было интересно разговаривать с ней, девочка много знала и ничуть при этом не задавалась, как ему показалось поначалу.

Ребята относились к их дружбе снисходительно, особенно не дразнили, разве только кто заметит между прочим: «Во, парочка пошла». Кольку это особенно не беспокоило, и они с Викой продолжали дружить, а чтобы не привлекать к себе внимание дворовой компании, уходили в соседний сквер, где стояли скамейки, или ещё дальше, на бульвар.

– Смотри, сын-то как переменился, вырос, что ли? – услышал Колька как-то раз разговор родителей.

– Cама не пойму, в чём дело: в футбол до упаду не гоняет, читает. Всю школьную программу уже прочёл…

И тут эта надпись – «Колька + Вика = любовь».

– Кто же её написал?!

В один из дней Колька проснулся раньше обычного и, немного помаявшись дома, выкатился во двор. Двор был пуст. На вытоптанной траве ещё блестела ночная роса, в кустах разросшегося жасмина щёлкала какая-то птаха, ожидая, когда солнечные лучи дотянутся и до неё. И тут Колька заметил новую надпись. Большими печатными буквами мелом на тёмных воротах гаража уже было выведено «Колька +».

Мальчик бросился к писавшему, схватил за плечо и что было сил развернул к себе.

– Нинка?! Это ты?! Ты всё это писала, да?!

Колькой со злостью тряс девчонку за плечи:

– Ты зачем это делаешь, дура?!

Нинка, бледная, насмерть перепуганная, молчала, и вдруг крупные слёзы потекли по её щекам, и тут её прорвало:

– Ну я, я писала… А ты зачем с ней?! Я же тебя люблю, а ты с ней!..

Она выкрикивала слова беспорядочно и зло, словно те ей мешали.

Колька растерялся, такого он не ожидал. Маленькая Нинка, рыжая, с вечно торчащими в разные стороны непослушными волосами – и тут на тебе.

– Я всегда тебя любила, всегда! А она только приехала – и ты, предатель!..

Выкрики сменились рыданиями, и Кольке вдруг стало её жалко.

– Ну ладно, ладно, не реви. – Он отпустил её плечи и, не зная, куда деть свои руки, засунул те в карманы.

– Я думала, ты со мной дружить будешь, а ты… – Нинка опять всхлипнула, правда, уже не так громко.

– Перестань реветь!

Пальцы нащупали завалявшийся в кармане носовой платок, Колька достал его и протянул девчонке.

Нинка вытерла слёзы. Лицо её порозовело, сквозь полупрозрачную кожу у виска была видна пульсирующая жилка. Прядки вьющихся рыжих волос падали на лоб.

«Симпатичная…» – вдруг подумал Колька, сам удивляясь этой своей мысли.

– Будешь со мной дружить? – Нинка чисто по-женски уловила колебания в душе мальчика.

– Ты правда меня любишь?

О любви было написано во всех тех романах, которые Колька читал, но слишком туманно и неопределённо. И вот теперь он услышал это от девочки, и ему хотелось, чтобы она это повторила.

– Я всегда тебя любила! – с жаром произнесла Нинка, и у Кольки ёкнуло сердце. – Та, новенькая, – она же только книжки любит, а не тебя! – выставила последний свой аргумент девочка. – А я – тебя.

Упоминание о Вике смутило мальчика, и он готов был уже пойти на попятный, но Нинка в упор смотрела на него своими зеленовато-карими глазами, в которых так и вспыхивали странные нетерпеливые огоньки.

– Будешь со мной дружить?!

– Буду, – сдался Колька.

– Тогда ты той, задаваке, скажи, что со мной теперь дружишь, – наставляла приятеля Нинка. – Пусть одна сама книжки читает. Тоже мне умная – только приехала, а уже…

Часам к десяти во двор вышла Вика.

– Ну что, пойдём погуляем? Я вот что раздобыла, читал? – она показала ему книгу.

Боясь встретиться с Викой взглядом, Колька смотрел на воротничок её платья – белый с маленькими кружавчиками по краям.

– Я сегодня не могу, – произнёс он неуверенно.

– Не можешь или не хочешь? – переспросила Вика.

«И почему это нельзя дружить с двумя девочками?» – с досадой думал Колька, заставляя себя держать чертову паузу, сказать ему больше было нечего.

Не дождавшись ответа, Вика повернулась, чтобы уйти:

– Если что, я в сквере, ты знаешь.

С Нинкой было весело: она оказалась заводилой в дворовых играх и лучше всех знала те тайные места, где можно было спрятаться. Да и была Нинка своей в доску. Ребята вроде ничего и не заметили, лишь по хитрой Лёнькиной физиономии можно было догадаться, что это не так.

Июнь пролетел незаметно, в июле Колька уехал к бабушке в Коломну и вернулся лишь к школе. Нинка уже дружила с Петькой из параллельного класса и на него не обратила никакого внимания. Вика с мамой куда-то переехали, но никто не знал, куда именно. Колька оказался предоставленным самому себе.

– Может, в шашки? – неожиданно предложил Лёнька, заметив скучающего на скамейке приятеля.

– Ты что, умеешь? – удивился Колька, никогда не замечавший в том интереса к интеллектуальным играм.

– Пришлось, – Лёнька вздохнул, вытаскивая из-под рубашки чёрно-белую картонную доску и коробку с шашками. – Я теперь с Наташей дружу с четвёртого этажа, – пояснил он, – а она в шашки играть любит.