Читать книгу: «Взгляд в звездное небо. Избранные эссе о культуре», страница 5

Оценивая Ли Цинчжао, последователи концентрировались на ее меланхоличных тонах, они не знали, что в глубине души поэтессы вспыхивали искры войны с захватчиками и гремели призывы биться за идеалы. Она тосковала, потому что не видела выхода. Она не лебезила перед богатством и знатью, не шла против своей совести. Ли Цинчжао была родственницей влиятельнейшего чиновника Цинь Хуэя, жена которого приходилась ей родной двоюродной сестрой по материнской линии, дочерью ее второго дяди. Но Ли Цинчжао избегала контактов с ними. Даже в самые тяжелые времена, когда она пыталась освободиться от уз брака, она предпочитала просить помощи у дальней родни, а к Цинь Хуэю не обращалась. Она не участвовала в вечерах в резиденции Цинь, не посещала пышные пиры. Ей мало было владеть поэзией, слагать талантливые строки, призывая в них «кровью и слезами вернуть родные земли», она надеялась, что страна вернет утраченные земли, что «достойный человек войдет в город царства Цзинь, и местные вожди благоговейно преклонят перед ним колени». Но что же она видела? Показное процветание сбежавшей столицы, боязнь двора противостоять цзиньцам и притеснения верноподданных, кровь и пот отважных добровольцев на главном фронте войны. В 1141 году, когда поэтессе исполнилось 58 лет, Цинь Хуэй засадил Юэ Фэя в тюрьму, где тот скончался. Это событие потрясло столицу, взволновало всю страну, сгустились тучи, народ погрузился в отчаяние. Ли Цинчжао не могла сохранять спокойствие в таких обстоятельствах и впала в еще более глубокую тоску.

Третье испытание, с которым пришлось столкнуться Ли Цинчжао, – экзистенциальное одиночество.

Потеря мужа и забота о судьбе родины повергли ее в пучину горестных переживаний. Словно маленькая шлюпка, она беспомощно барахталась в огромных волнах. Если бы все ограничивалось лишь этим, она бы не страдала так сильно, не ощущала такую беспомощность. Многим в жизни приходилось сталкиваться с несчастливым браком и уходом любимого человека, многим доводилось впасть в немилость у власти, что уж говорить про эту слабую женщину, родившуюся в эпоху смут. Но она страдала не только от любовных неудач и переживаний за страну, у нее не было даже простого человеческого счастья. На склоне лет Ли Цинчжао осталась без детей, без родных, жила совсем одна, государственные дела удручали, а о делах семейных не хотелось и вспоминать; осенний ветер гонял сухие листья у ее порога, лишь изредка в гости заходили старые друзья. У нее был друг по фамилии Сунь, а у того дочка десяти лет, очень смышленая. Однажды, когда та пришла к ней в гости, Ли Цинчжао сказала: «Пора бы тебе чему-нибудь поучиться, я стара, я готова передать тебе все свои знания». Девочка выпалила: «Искусство и науки – не женское дело». Ли Цинчжао словно обдало холодом, перед глазами помутнело, она схватилась за косяк, чтобы не упасть на пол. Устами младенца глаголет истина: этому обществу действительно не нужны талантливые и чувственные женщины, а она-то еще мечтала участвовать в государственных делах, писать ученые труды, нести свет знаний. Поэтесса собрала несметное число памятников культуры, стала большим ученым, ее стихами восхищалась вся столица, но она ничем не могла помочь своей стране, ей некого было согреть своими чувствами, некому передать свои знания, люди считали ее странной. Ли Цинчжао казалось, что она упала в бездонный омут, ее охватило страшное одиночество, никто в целом мире не мог ее понять. Она, словно Сян Линьсао⁸⁴, как в тумане бродила по усыпанным желтыми листьями дорожкам в Ханчжоу, бормоча под нос стихотворение «Хожу-ищу, брожу-ищу» на мелодию «Шэншэнмань», которое вобрало в себя скорбь всей ее жизни и утвердило ее место в истории китайской литературы:

 
Хожу-ищу, брожу-ищу,
так стало пусто, стало стыло,
тоска, тоска, мне ничего не мило,
то бросит в жар, то вновь дрожу,
а душу всё не отпущу.
 
 
Спасусь ли чарочкой-другой,
когда порой ночной
буран закрутит злой?
Ах, гуси, я давно вас знаю,
зачем вы бередите боль,
куда-то улетая?
 
 
Как хризантема, пав с куста,
пожухла и увяла,
я никому сегодня не нужна.
Встав у окна, устало
слежу, как входит ночи чернота,
ложится на платан дождя скудель,
и дотемна —
капель, капель…
Всё, что со мной,
довольно ли назвать тоской?⁸⁵.
 

Как можно одним словом «тоска» описать печаль Ли Цинчжао по стране, дому, чувствам, науке? Что пыталась она отыскать в «смятенье дум»? История ее жизни и ее произведения подсказывают, что она искала три вещи. Во-первых, будущее для своего народа. Она не хотела видеть, как разоряют ее страну, не хотела, чтобы люди превратились в бездомных скитальцев. В этом поэтесса была похожа на своих современников Юэ Фэя, Лу Ю, а также жившего чуть позже Синь Цицзи. Будучи женщиной, она не могла, как Юэ Фэй, нестись во весь опор по полю брани, не могла, как Синь Цицзи, обращаться ко двору с претензиями, а еще не могла, как Лу Ю и Синь Цицзи, иметь друзей в политических и культурных кругах, с которыми пила бы вино и ругала власть, сокрушаясь о несбыточном. У нее даже не было возможности с ними общаться, оставалось лишь печалиться в одиночестве. Во-вторых, она искала счастливую любовь. Когда-то у нее были и такая любовь, и прекрасная семья, но в одно мгновение сказка закончилась. Она мечтала полюбить снова, но сильно обожглась, угодила в кандалы, попала в тюрьму и вошла в историю как безнравственная женщина, оказалась опозорена и при жизни, и после смерти. Что она могла сказать? Оставалось лишь тосковать в одиночестве. В-третьих, она искала собственную ценность. Обладающая небывалым талантом и усердием, движимая силой любви, она помогла увидеть свет грандиозному труду «Записки о надписях на бронзе и камне» и достигла небывалых высот в поэтическом искусстве. Но в обществе того времени это не считалось ни чудом, ни заслугой, даже десятилетняя девочка знала, что «искусство и науки – не женское дело», даже Лу Ю, когда позже писал эпитафию той женщине по фамилии Сунь, счел это мнение правильным. Если такой пламенный патриот и поэт тоже считал, что «искусство и науки – не женское дело», что оставалось делать Ли Цинчжао? Она одна варилась в котле своих печалей, одна страдала в тоске.

Ли Цинчжао исследовала эпиграфику (надписи на бронзе) и историю культуры, ей было известно, что с эпох Ся и Шан до эпохи Сун талантливых, пишущих женщин было так же мало, как звезд на утреннем небосклоне, а высот стихотворного искусства вообще удалось достичь только ей. Говорят, что редко, то и ценно, но ее считали чудачкой, бунтаркой, лишней. Двухтысячелетняя история казалось ей темной, словно ночь. Был ли там кто-то, кто мог ее понять? У Лу Синя есть стихотворение, посвященное певичке: «Разноцветные фонари освещают роскошный пиршественный зал, / никто не обращает внимания на певичку, что стоит рядом с яшмовой вазой с вином. / Глядя на веселящуюся толпу, она вдруг вспомнила о своих почивших родных, / и притворилась, будто поправляет чулки, чтобы смахнуть слезы». Ли Цинчжао тоже была певичкой на службе у феодального общества, она изо всех сил старалась сохранить лицо: помня, что все ее стремления пошли прахом, что ни одна ее песня не была допета, она испытывала горечь, но притворялась, будто поет о желтых хризантемах и осеннем ветре.

Трагедия Ли Цинчжао в том, что она была образованной женщиной, жившей в феодальную эпоху. Будучи женщиной, она занимала самое низкое положение в общественной жизни, будучи интеллигентом, находилась на высотах общественной мысли. Она видела то, чего не видели многие, стремилась к тому, о чем большинство и не догадывалось, это не могло не принести ей горечи одиночества. За три тысячи лет существования феодального общества люди жили, не смея поднять голову и предпочитая плыть по течению. Когда императорский двор династии Сун спешно бежал на юг, им, несмотря на разные невзгоды и необходимость идти на поводу у врага, удалось продержаться еще 152 года. Хотя Ли Цинчжао и ее современник Лу Ю возмущались, что «Отвергнут властями Цзун Цзе – / Другие в чинах при дворе, ⁄ Не нужен для трусов Юэ —/Нет больше героя в шатре»⁸⁶, чиновники продолжали состоять при дворе, пить вино и прожигать жизнь. Многие люди культуры хоть и жили в смутное время, по-прежнему обмахивались веерами, воспевали луну, занимались искусством. Многие женщины, как та подруга Ли Цинчжао по фамилии Сунь, не учились никаким наукам, не стремились к любви и все равно неплохо жили. Ли Цинчжао так не могла. Будучи простолюдинкой, она раздумывала о долге высоких чинов, думала о государственных делах; будучи женщиной, требовала равенства и уважительного отношения. И в политике, и в науке, и в любви, и в браке Ли Цинчжао не хотела плыть по течению, мириться с обстоятельствами и расплачивалась за это экзистенциальным одиночеством и неизбывной тоской. Она тащила на себе тяжелый крест, на нее навалились несчастья страны, семьи, брака и науки; все конфликты, невзгоды, что феодальный строй привносил в политику, культуру, мораль, брак, человеческое достоинство, терзали эту слабую, как хризантема, женщину. Есть такая книга «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса, так и на долю Ли Цинчжао выпала тысяча лет одиночества, ей не было равных среди женщин, не было вообще никого, кто бы ее понимал, поэтому ей приходилось искать равных среди героев, живших тысячу лет назад: «Теперь, вспоминая о Сян Юе, я не осмеливаюсь перейти через Дунцзян». Ей не дано было знать, что примерно тысячу лет спустя, когда часы феодального общества начнут обратный отсчет, появится еще одна женщина, похожая на нее. Цю Цзинь бросит взгляд на три тысячи лет глухой темноты и тяжко вздохнет: «Какую же тоску навевают осенние ветра и дожди!»⁸⁷.

Если бы Ли Цинчжао, как та женщина по фамилии Сунь, или как персонаж Сян Линьсао, стала бы бесчувственной, то не создала бы таких произведений, если бы она, как куртизанка Ду Шинян⁸⁸, сопротивлялась ценой собственной жизни, то не создала бы таких стихотворений. Но она имела мятежную душу, она взывала в своем творчестве к небесам. С помощью великого художественного таланта она тщательно сплетала свою бесконечную тоску в искусное полотно, делая горе прекрасным, создавала шедевры поэтического искусства, которыми люди будут наслаждаться вечно. Уникальное очарование этих стихов заключается в моральных качествах автора, даже в беспрерывных страданиях поэтесса демонстрировала упорство и мужество, даже в описываемой тоске воспевала истинные чувства и глубокие устремления, поэтому ее читали и продолжают читать и сотни, и тысячи лет спустя.

В «Истории китайской литературы» Чжэн Чжэньдо давал ей такую оценку: «Она имеет свой уникальный стиль, стоит обособленно среди всех поэтов. На нее не оказывали влияния чужие стихи, и она, казалось бы, тоже не повлияла на других поэтов. Она поднялась на слишком большую высоту, посредственные авторы не могли ее догнать. Несметное число поэтов писало несметное число оплакивающих разлуку стихов, половина из них при этом вела повествование от женского лица, но эти стихи, едва увидев свет, сразу смешивались с мусором – они не заслуживают даже того, чтобы их оценивали». Вот так история ее жизни и таящиеся на душе печали превратились в холодную, трагичную красоту, а сама она и ее стихи навечно засияли на вершине звездного неба истории.

Времена меняются, сегодня у нас есть понимание тех мыслей и чувств, что заботили Ли Цинчжао много лет назад. Но если перенестись на тысячу лет назад, в тот дождливый ветреный вечер, мы увидим ее прекрасный призрачный облик, который все пытается отыскать что-то среди осенних хризантем.

Окончательный вариант написан в феврале 2003 года, опубликовано в мае того же года

Последний провинившийся министр

Отсчет новой истории Китая начинают с Опиумных войн 1840 года, а первым ее героем считают Линь Цзэсюя, запретившего курение опиума. К сожалению, он едва успел разжечь бушующее пламя на берегах юга, как императорский двор в наказание сослал его служить в Синьцзян. Он одновременно стал и героем, и виноватым, а его самого случившееся изменило, как после расщепления атома, и результат оказался самым неожиданным.

Линь Цзэсюй

В феодальные времена император, обладавший многими вещами в стране, считал своей собственностью и всю Поднебесную. В вопросе курения опиума императорский двор в 1821–1850 годах придерживался полярных мнений, чиновники тоже были разбиты на два лагеря. Я предполагаю, что знаменитая докладная записка Линь Цзэсюя, в которой он заявил, что если император позволит дальнейшее распространение опиума, несколько десятилетий спустя в стране «не будет солдат, способных сопротивляться врагу, не будет денег, чтобы платить жалование», серьезно задела эгоистические чувства правителя. Он осознал, что может потерять страну, и выдал Линь Цзэсюю высочайшее разрешение на запрет опиума. Тот, видя, что страна находится в бедственном положении, руководствуясь интересами страны и народа, отважно бросился исполнять сей важный долг, заявив: «Пока не будет изгнан опиум, и я не вернусь обратно, клянусь, не успокоюсь, пока не выполню приказ». Как же он был наивен, не понимая, что и его возвращение, и уничтожение опиума зависят вовсе не от его усилий, а от императорской воли. Всего полтора года спустя после занятия должности, в мае 1841 года, его сместили с поста и понизили, отправив в Чжэньхай. В июне следующего года Линь Цзэсюя «направили в Или, чтобы он усердной работой искупил вину». Когда он собрался в Синьцзян, разлились воды Хуанхэ, благодаря протекции министра обороны Ван Дина его перенаправили отрабатывать вину борьбой с паводком. Он был всегда готов бороться с любым бедствием и спасать народ от любой напасти, он готов был грудью встать на защиту и от опиума, и от чужеземцев, и от потопа. Полгода спустя всех, кто участвовал в борьбе с потопом, представили к награде, лишь одному ему приказали продолжить путь в Или. Народ был глубоко недоволен, седовласый Ван Дин рыдал от горя, а Линь Цзэсюй, снося один за другим удары судьбы, доехал наконец до заставы Юймэ-ньгуань на западе. В своих стихотворениях он писал: «Если этого потребует моя страна, я смогу пожертвовать ради нее даже своей жизнью, / как можно наслаждаться счастьем, но бежать от проблем? / То, что меня сослали в Или – великая милость императора./Лучше мне уйти с поста чиновника и стать простым солдатом». В первых двух строках он обнаруживает твердый дух и несломленную волю, а в последних выражает недовольство и беспомощность. Меня понизили в должности, отправили на покой – это великая милость императора; лучше стану пограничным бойцом, сохраню чистоту души. Разве не похожи эти слова на насмешку Лю Юна, который говорил: «Я пишу стихи по приказу самого императора»? Разве нет у этих строк ничего общего с печалями Синь Цицзи: «Император милостив, он отправил меня садить лотосы»? Разница лишь в том, что Лю Юн коротал дни на городском дне, Синь Цицзи скучал в водном крае Цзяннань, а Линь Цзэсюй уехал в пустыню Гоби. Синь Цицзи и Лю Юна списали со счетов и просто не привлекали к работе, а Линь Цзэсюя сделали политическим преступником.

Но чем дальше Линь Цзэсюй уезжал на запад и чем больше отдалялся от столицы, тем реже доносился до него холодный дух императорского двора и тем теплее относились к нему народ и мелкое чиновничество, он словно выбрался из ледяного погреба и взобрался на горячую печь. Такой поворот, которого Линь Цзэсюй сам не ожидал, и сегодня, спустя более чем сто лет, удивляет нас.

Когда Линь Цзэсюя сместили с должности и отправили в Гуандун и Чжэньхай, местное население выразило крайнее недовольство. Толпа заполонила всю улицу. Людям были безразличны слова и деяния императора, они наперебой спешили к дому Линь Цзэсюя, чтобы выразить свои соболезнования. Ему дарили сапоги, зонты, курильницы, зеркала, принесли 52 доски с хвалебными надписями, народному герою изо всех сил выказывали уважение и недовольство правящим домом. После того как Линь Цзэсюй справился с наводнением, но все равно вновь подвергся несправедливости, на всей равнине Чжунъюань поднялось движение в его защиту, а правитель округа Кайфэн Цзоу Минхэ открыто объявил: «Тому, кто сможет спасти Линь Цзэсюя, подарю десять тысяч золотых». Покинув Чжунъюань, Линь Цзэсюй отправился на запад, на протяжении всего пути его встречали как героя. Чиновники разных рангов и простой народ наперебой рвались встретить его и проводить, чтобы лично прикоснуться к его таланту, хоть что-то для него сделать, уменьшить его душевные и физические страдания. До гор высоко, до императора далеко, народ не боялся выражать свои чувства. Линь Цзэсюй покинул Сиань 21 августа 1842 года, за город его провожали более тридцати человек из городского совета, управления, цензората, приказа, а также из окружного, уездного и военного правлений. В Ланьчжоу все гражданские чиновники во главе с наместником и губернатором вышли ему навстречу из города. Военные чиновники и вовсе встречали его за десять ли от города. Начальник уезда Гулан в провинции Ганьсу приехал встретить его на почтовую станцию, за 31 ли от города. На протяжении всего пути для Линь Цзэсюя всегда было организовано безукоризненное питание и ночлег. В округе Хами, в Синьцзяне, глава местной администрации, возглавив делегацию из гражданских и военных чиновников, приехал повидать его прямо на постоялый двор и подарил лошадь. В Дихуа (современном Урумчи) местные чиновники не только оказали ему горячий прием, но и наняли ему пять телег, одну грузовую телегу и один двухколесный экипаж. После четырех месяцев долгих странствий, 11 декабря 1842 года, Линь Цзэсюй наконец достиг пункта назначения – Или. Военный губернатор Илийского края Бу Яньтай тотчас нанес ему личный визит, принес продукты и чай, сделал его заведующим провиантом и денежным довольствием. Разве это был надзор над сосланным политическим преступником? Это было похоже на приветствие вернувшегося с победой героя. Император забросил Линь Цзэсюя как можно дальше, словно кусок битого кирпича, но этот кирпич, не успев упасть на землю, аккуратно подхватили мелкие чиновники и простой народ, они спрятали его у себя, закрыв собственными телами.

Но впереди Линь Цзэсюя ждали еще два испытания.

Во-первых, невзгоды, связанные с неблагоприятной окружающей средой. Сохранившиеся материалы свидетельствуют, что хотя народ и оберегал Линь Цзэсюя, тот все же хлебнул немало горя. Он был уже стар и немощен, из-за постоянной тряски в дороге уже после Сианя у него началась спленалгия, постоянно шла кровь из носа. Покинув Дихуа, он продолжил путь в Или через Гоцзыгоу, где его настиг сильный снегопад; земля покрылась толстым слоем льда, невозможно было ехать ни верхом, ни в повозке, оставалось лишь идти пешком, прямо сквозь бурю. Сыновья Линь Цзэсюя, сопровождавшие его в Синьцзян, вели старика под руки, обливаясь слезами. Они опустились на колени и взмолились небу: «Чтобы отца отозвали из этих земель пораньше, мы готовы босиком пройти через этот овраг». По прибытии в Или Линь Цзэсюй оказался совершенно истощен, постоянно простывал, «был не в силах написать больше двухсот иероглифов и прочитать больше тридцати строк». Многие чиновники именно так и умирали в ссылке, эту цель и преследовал император. Линь Цзэсюю казалось, что его накрывает бесконечная тьма, он писал в своем дневнике: «Я глубоко печалюсь об ушедшем времени, мне кажутся горестными вечерние пейзажи». «Моя голова седа, я слабею от болезней, и только преданность отчизне помогает мне терпеть лишения». Он боролся с болезнями с помощью своего преданного сердца!

Во-вторых, Линь Цзэсюю пришлось пережить одиночество, связанное с уходом с театра военных действий. Он с большой неохотой покидал Чжунъюань. Добравшись до Цзюцюаня и узнав, что правительство Цин подписало Нанкинский договор⁸⁹, он воспылал лютой ненавистью, поняв, что страна находится в ужасной опасности. В письме другу он говорил: «Горе и радости, удачи и невзгоды собственной жизни я способен воспринимать безмятежно, но то, что родную землю будут попирать враги, вызывает в моей груди пожар. <…> Я в смятении оглядываюсь назад, не могу спокойно ни спать, ни есть». В своих стихотворениях он писал: «Хотел бы я, как Фань Пан, разобраться с беспринципными политиками,/взять поводья колесницы Китая, устранить беспорядок. /Ив далекой дороге средь высоких гор, и в предрассветный час, в сонном плену, / я все равно слышу барабаны войны с юго-восточного побережья». Он тревожился о ситуации в Чжунъюа-ни и переживал, что некому встать на защиту страны. Разве это было не так? Одаренных людей целыми партиями отстраняли от должностей и отправляли в ссылку. Например, Дэн Тинчжэня, который когда-то вместе с ним сжигал опиум на берегу Хумэнь, еще шестью месяцами ранее сослали в Синьцзян. Гун Цзычжань, сказавший знаменитые слова «надеюсь, император не побоится нововведений, не стоит при выборе талантливых людей для управления страной ограничиваться одним только методом», предложил двору множество стратегий противостояния врагу, но ни одна из них не была использована. Гун Цзычжань был очень сведущ в том, что касалось пограничных регионов запада, он предложил Линь Цзэсюю вместе отправиться в путь, но Линь Цзэсюй отказался, так как боялся втянуть Гуна в беду и хотел сохранить для страны хотя бы одного талантливого человека. Все деятельные интеллигенты в феодальную эпоху мечтали, что император доверит им ответственный пост и они смогут сделать что-то для страны и народа, это была их самая большая верноподданническая мечта, главная жизненная ценность. Отбирая эту мечту, у них отбирали всю жизнь, словно отрезая по кусочку от тела, лишали влияния, мучили бездельем, заставляя умирать в боли и одиночестве.

«Не сетуют солдаты, играющие на дудках, на то, что не распустились ивы» (Ван Чжихуань, «Песня о Лянчжоу»), «Пройдя Янгу-ань, / Вам не встретить друзей»⁹⁰. За пределами заставы Юймэ-ньгуань царят печальные пейзажи, там нет места человеческому участию, это просто идеальное место, чтобы мучить души и тела провинившихся чиновников. И сейчас, проходя по пустыне Гоби, я продолжаю удивляться этому «изобретению» феодального строя, ссылке в пограничный район. День идешь – дует песчаная буря, второй идешь – опять песчаная буря, на следующий день – снежный буран, а дальше – опять снег и ветер. Не видно ни людей, ни сел, ни городов. Эти пустота и одиночество сравнимы с заточением в тюрьме, когда вокруг лишь голые стены. Маркс говорил: «Сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений»⁹¹. Можно ли остаться человеком, если тебя забросят в пустыню Гоби и оборвут все твои общественные связи? Увы, тут любой перестанет быть собой. И тем более человек думающий, эрудированный, некогда имевший хорошие перспективы, с большими планами на будущее.

Празднование им Нового года описано в стихотворении «В канун нового года»:

 
Виски мои уже седы, словно тронуты инеем.
Я выпил немного весенней браги, и лицо порозовело,
но я все равно выгляжу больным.
Уж три года я скитаюсь, не имея родного угла,
время летит, не замедляя свой бег.
 

«…»

 
Ясное солнце бежит вслед за мной по небосводу
когда ссыльный чиновник вернется вместе с ним домой?
Канун нового года, над ложем моим горит лампа, что
должна прогнать злых духов,
но у меня нет настроения играть в праздничные игры.
 

Торжество праздника Середины осени описано в стихотворении «На праздник Середины осени»:

 
Лунный свет, отраженный в снеге, освещает ночью горы Тяньшань,
здесь, на границе, я уже привык слушать синьцзянские напевы.
В одиночестве пью гаоляновую водку, не в силах совладать с тоской,
а в соседнем дворе только начинается веселье.
 

Сменялись сезоны, а он все жил в одиночестве. Этот период описан в произведении «Любуюсь на цветы в конце весны», на мелодию «Цзиньлоуцю»:

 
Живу в изгнании, понижен в должности до искателя
цветов.
Терплю пренебрежение,
дни проносятся мимо,
унося за собой ветра и дожди. На высоких горах, подобный
холодной яшме, лежит снег, в юртах витает аромат цветов.
Идет весна,
в приграничном крае устраивают праздничный обряд
омовения.
Зачем тосковать о смене сезонов,
цветы расцветают и вянут – такова воля небес. Не о чем
печалиться,
весна уж катится к концу.
 

Как же умен был правитель, отправив его маяться от безделья. Утрачивая понемногу волю и мечты, можно кричать, хохотать, плакать – необъятная пустыня Гоби дочиста поглотит все в один миг, там страшнее, чем в звукоизолированной камере. Каким бы выдающимся ни был человек, здесь он станет обычным, заурядным, никчемным, утратит присутствие духа. Линь Цзэсюй был талантливым чиновником, способным свернуть горы, он мог бы стать выдающимся историческим деятелем. В груди его все еще пылал огонь, на котором он сжигал опиум, в ушах по-прежнему шумели волны южного моря, где-то далеко чиновники и народ беспомощно пытались противостоять англичанам, а у него были только одиночество и эта пустыня. Заяц умирает уже тогда, когда на него натравливают собак, птица – когда натянута тетива лука. «Когда же я смогу вырваться из плена и послужить мечом на благо государства?» Он был храбрецом, прикованным к стене, сердце его горело от нетерпения, но он не мог ничего сделать.

Как можно было выбраться из этой ситуации? Самый простой вариант – жить как живется: сдерживать гнев, терпеть трудности, надеяться, что императорский двор отзовет обратно. Не ввязываться больше в неприятности, не усугублять положение. Подумать, как умаслить императора или подкупить чиновников. Например, когда Хань Юя сослали к южному морю, он первым делом отправил императору благодарственное письмо; не важно, насколько на самом деле тот был недоволен, главное было смягчить императорский гнев. Родные и друзья Линь Цзэсюя спешно собирали деньги, надеясь выкупить его из ссылки, как позволяли цинские законы. Однако Линь Цзэсюй от этого решительно отказался. В письме он говорил: «Я не совершал проступка, а значит, нет необходимости откупаться» и «все уже решено, не надо лишать меня остатков достоинства». Он четко заявил, что не делал ничего дурного, а если попытается откупиться, тем самым признает себя виноватым, как тогда он будет выглядеть в глазах потомков? Эти письма до сих пор хранятся в Мемориальном музее Или, тушь пропитала насквозь листы бумаги, от которых веет торжественной мощью. Когда я с глубоким почтением припал к этим памятникам культуры, я внезапно испытал такое же благоговение, как при виде горы Тайшань или Великой стены. В памяти моей невольно всплыл знаменитый девиз Линь Цзэсюя: «Надо иметь великую душу, ведь океан вмещает сотню рек, надо стоять прямо, как высокие горы, можно быть стойким, лишь не имея страстей». У него не было никаких личных страстей, не было нужды ни перед кем склонять голову, чтобы остаться верным своим идеям, он готов был стерпеть любые несправедливости. Он решил, что судить его вправе только небеса и народ, и потому поступал, как считал нужным, не предавая свои идеалы и отдавая все силы на благо страны.

Чиновник-патриот любит страну и свой народ, считает себя ответственным за всю Поднебесную, а феодальный правитель любит только власть и всю страну считает своей собственностью. Когда они объединяются, чиновник становится деятельным, а правитель добродетельным, воцаряется единодушие верхов и низов, чиновник верен своей стране так же, как и императору. Когда между ними начинаются разногласия, верного чиновника ссылают, не используют. Бывает, чиновник беспрекословно повинуется приказу императора, негодуя в одиночестве на жизнь и на весь мир, и умирает, как Цзя И или Юэ Фэй, но некоторые, несмотря на волю правителя, все равно стараются хоть что-то сделать для народа, как Хань Юй, Синь Цицзи, Линь Цзэсюй. Они способны справиться с давлением власти, забыть о личной выгоде, славе и позоре и нести ответственность перед самой историей, и та принимает и запоминает их.

Линь Цзэсюй увидел вокруг одни голые пустынные горы и предложил военному губернатору Илийского края возделывать земли и укреплять границы. Для начала он помог ему вспахать двадцать тысяч лгу⁹² пустынных земель за городом. Для освоения земель требовалась ирригация, но у местных жителей не было ни привычки, ни опыта в том, что касалось водного хозяйства. Линь Цзэсюй, первым подав пример, пожертвовал личные деньги на строительство внутреннего канала, на это понадобились четыре месяца и более двух миллионов работников. Канал, который впоследствии назвали Линьгунцюй (букв, «канал князя Линя»), использовали 123 года и вывели из эксплуатации только в 1967 году, когда построили новый. Точно так же, как Хань Юй, который привез на берега южного моря передовые технологии возделывания земли, Линь Цзэсюй распространил технологии ирригации и растениеводства на северо-западе цинской империи, на самом ее краю. Еще он обнаружил и изучил особые гидротехнические сооружения, которые построили местные жители – кяриз, и активно занялся их распространением. Император хотел измучить Линь Цзэсюя неблагоприятной пограничной средой, а тот с помощью собственной воли и таланта изменил среду. Император хотел уничтожить его одиночеством и унынием, а тот огласил эту древнюю пустошь громовыми раскатами. С древности чиновники, которых ссылали на границу, покорялись судьбе и, томясь в одиночестве, с тоской погибали в ссылке, совсем немногие побеждали злой рок и заставляли свою жизнь засиять новыми красками. Начиная с Вэнь-вана, жившего в эпоху Чжоу, который составил в заточении «Чжоу И», и вплоть до Юэ-вана, который спал на хворосте и лизал желчь, чтобы не забыть о мести победившему его княжеству У, такие люди отличались наибольшим жизнелюбием, к ним принадлежал и Линь Цзэсюй.

Инициатива Линь Цзэсюя по освоению пустынных земель в Или принесла большие плоды, но как и после победы над наводнением на Хуанхэ, император не пощадил его и сослал на этот раз в южный Синьцзян, исследовать пустынные территории. Север Синьцзяна хоть и был захолустьем, все же мог похвастаться каким-никаким земледелием, и количество осадков было здесь неплохим. На юге Синьцзяна простиралась бесконечная пустыня – это было иссушенное солнцем малонаселенное место, местные жители говорили на своем непонятном наречии. К тому же север и юг Синьцзяна разделяли горы Тяныпань, между ними возвышались снежные пики гор. Император придумал для Линь Цзэсюя новую, еще более изощренную пытку. Сейчас между югом и севером Синьцзяна уже построены дороги, по ним ездят машины, но в августе 2000 года, когда я пересекал Тяныпань, все еще надо было карабкаться по горам и проходить через ледяные гроты. Сложно даже представить, как Линь Цзэсюй со своим слабым здоровьем преодолел этот тяжкий путь. С точки зрения императора это было очередное наказание, а для него это была возможность на склоне лет еще хоть как-то послужить стране и народу. Линь Цзэсюй в сопровождении третьего сына Цунъи 17 января 1845 года покинул Или, за следующий год ему довелось побывать на юге – в Кашгаре, на востоке – в Хами, он объехал всю восточную и южную части Синьцзяна. Ему приходилось идти по льду в студеную зиму, плестись под палящим солнцем летом, он преодолел пустыню Гоби, где «повозка может затеряться, как зернышко в решете», он жил в соломенных лачугах, юртах, землянках, пустынный ветер «дул с яростным ревом», «трепал крыши юрт», «не давал спать» и мог даже унести повозку вместе с людьми. Когда Линь Цзэсюй приезжал на новое место, его сын сооружал навес и занимался приготовлением пищи, а сам он сразу приступал к служебным делам, «сидел над казенными бумагами до четырех часов утра» и восполнял сон лишь на следующий день, дремля в повозке. Он работал так тяжело и напряженно, будто вел войну. Чтобы поднять целину и построить каналы, он должен был лично проверить землю, оценить качество. Он говорил подчиненным, что они держат отчет и перед императором, и перед народом, и перед друзьями и родственниками. Его никто не понимал, он же был просто сосланным на границу провинившимся чиновником, зачем было так стараться, откуда у него такое рвение? Это назначение сильно отличалось от его кампании по борьбе с опиумом на юге. Это была каторга, на которую отправил его император, ему предстояло тяжело работать до самой смерти, не надеясь на какие-либо награды. Все его заслуги числились за местными чиновниками, у него не было права даже написать императору докладную записку, отчитаться о работе, доложить о проблемах, он лишь писал черновики, а доклад делался от имени других людей. Повторялась история с укрощением наводнения на Хуанхэ, когда он не попал в ряды представленных к награде. В своих стихотворениях Линь Цзэсюй писал: «Скитающийся чиновник, отправленный послом в дальние земли, готов браться за работу, не соответствующую его статусу», «люди с усмешкой осведомляются о моем ранге». До чего же это невыносимо, какие это душевные мучения! Но он стерпел, он не роптал, ему достаточно было того, что он мог работать, мог служить своей стране. За один год он добавил цинской империи 690 тысяч му пахотной земли, значительно пополнил казенные кладовые, усилил охрану границ. Он совершил подвиг, который «не соответствовал его статусу», а превосходил его. Он был виновным чиновником, а работал как преданный подданный. В жизни и истории известны и другие люди, которые совершают «не соответствующие своему статусу» дела: они с помощью постов и власти, которой их наделило государство, берут взятки, преследуют личную выгоду, такими были Ван Ман, Ян Гочжун, Цинь Хуэй, а также Цзян Цин и Кан Шэн. И крупные предатели, и большие взяточники, и мелкие людишки с помощью своего положения совершают невероятные предательства, берут немыслимые взятки, творят ужасное беззаконие. В конце концов они тоже входят в историю. Чэнь И в стихотворении «Не тянись рукою» пишет: «Не тянись за тем, что тебе не принадлежит». Их история – быть навек прикованными к позорному столбу. Очевидно, в этом мире нет большей разницы, чем разница в человеческой натуре. Некоторые, даже обвиненные в преступлениях, взваливают на себя тяжелый долг и трудятся на благо страны, а иные, даже обладая властью, тащат все, что плохо лежит, позорят себя, становятся настоящими преступниками. Суть человека до определенного момента прячется у него внутри, как под скорлупой, но едва та треснет, она проявит себя – хорошо или плохо – в полную силу.