Читать книгу: «Злая. Сказка о ведьме Запада», страница 6

В традициях наслаждения роскошью, принятых в высшем свете, вначале они молча пили чай со сладостями. За время трапезы Галинда отметила, что мадам Моррибль напоминает рыбу не только лицом, но и одеждой: её свободный кремовый фоксиль ниспадал, расширяясь от высокого оборчатого выреза до плотной сборки на уровне колен, как огромный воздушный пузырь, и ниже спускался аккуратными складками до самого пола. Она выглядела как гигантский важный карп. И к тому же самый обычный тупой карп, даже не говорящий.

– Вернёмся к вашей матушке, дорогая. Я жажду услышать о причинах, по которым она не способна приглядывать за общей спальней.

Свой рассказ Галинда продумывала весь день.

– Видите ли, мадам Глава, я не хотела говорить об этом публично, но… Матушка Клатч ужасно неудачно упала прошлым летом, когда мы устроили пикник в Пертских холмах. Она потянулась за побегом дикого горного тимьяна и сорвалась со скалы. Несколько недель она пролежала в коме, а очнувшись, вообще ничего не помнила о несчастном случае. Если спросить её об этом, она искренне не поймёт, о чём толкует собеседник. Амнезия после травмы.

– Ясно. Звучит весьма утомительно для вас. Но чем же этот несчастный случай не даёт ей выполнять предложенную мной работу?

– Она стала сильно… путаться. Периодически матушка Клатч путает живое с неживым. Она может долго сидеть и беседовать, например, со стулом, а потом ещё и нам его историю перескажет. Его стремления, его сомнения…

– Его радости, его печали, – подхватила мадам Моррибль. – Поистине необычно. Духовная жизнь мебели. Я никогда о таком не слышала.

– Однако, как бы глупо это ни выглядело подчас и сколько бы мы ни веселились над возникающими курьёзами, естественные следствия этой редкой болезни вызывают куда большую тревогу. Мадам Моррибль, я вынуждена открыть вам: матушка Клатч иногда забывает, что люди вокруг неё тоже живые. Или животные. – Галинда помолчала. – Или даже Животные.

– Продолжайте, дорогая.

– Я ещё ладно, ведь матушка Клатч всю мою жизнь заботилась обо мне, и я хорошо её знаю. Я выучила её привычки. Но порой она может забыть, что другой человек находится с ней в одной комнате, или нуждается в её внимании, или даже что он живой. Однажды во время уборки она повалила шкаф на слугу, сломав бедняге спину. И даже не заметила его криков, хотя всё это произошло у неё на глазах. Она складывала ночные рубашки и общалась с вечерним платьем моей матери, задавая ему всевозможные дерзкие вопросы.

– Какое интересное состояние, – сказала мадам Моррибль. – И, однако же, какое огорчение для вас.

– Я не могу позволить ей взять на себя ответственность за четырнадцать других девушек, – призналась Галинда. – Мне одной она проблем не доставит. Я ведь всё-таки люблю эту глупую старуху.

Мадам Моррибль спросила:

– А как насчёт вашей соседки? Вас не пугает угроза её благополучию?

– Я не желала делить комнату с соседкой. – Галинда взглянула прямо в немигающие, почти стеклянные глаза Главы. – Бедная манникинка, похоже, привыкла к жизни, полной невзгод. Либо она приспособится, либо, как я предполагаю, подаст вам прошение о переселении в другую комнату. Если, конечно, вы не сочтёте своим долгом переселить её ради её же безопасности.

Глава парировала:

– Я полагаю, если мисс Эльфаба не сможет жить в тех условиях, которые мы готовы ей предоставить, она покинет Крейг-холл по собственному желанию. А как по вашему мнению?

Это «мы» во фразе «мы готовы ей предоставить» прозвучало с намёком, словно мадам Моррибль втягивала Галинду в какой-то заговор. Они обе это понимали. Галинда хотела бы каким-то образом отстоять свою независимость, но это было почти невозможно в семнадцать лет и спустя лишь несколько часов после унизительного одиночества в Главном зале. Она не знала, что не устраивает мадам Моррибль в Эльфабе, помимо её внешности. Но за всей затеей явно что-то крылось. Что же? Галинда чувствовала: это отношение по природе своей неправильно.

– Так что вы думаете, дорогая? – переспросила мадам Моррибль, немного наклонившись вперёд, точно рыба, изогнувшаяся в прыжке и на миг застывшая в воздухе.

– Ну, конечно, следует делать то, что в наших силах, – высказалась Галинда как можно более обтекаемо. Но самой себе она тоже показалась рыбой, которая попалась на искусно наживлённый крючок.

Из тени приёмной появился живой механизм около трёх футов высотой: болванка из полированной бронзы с идентификационной пластиной спереди. На пластине было написано витиеватым шрифтом: «Механический человек от Смита и Тинкера». Заводной слуга собрал пустые чашки и шумно укатился прочь. Галинда не заметила, как долго он стоял в углу, и потому не могла сказать, что именно он слышал из их разговора. Однако заводные механизмы ей никогда не нравились.

Соседка, по мнению Галинды, страдала тяжелейшей формой читательского запоя. Она была слишком костлявой, чтобы сворачиваться в клубок, и вместо этого скрючивалась пополам, уткнув забавный острый (и зелёный!) нос в затхлые страницы очередной скучной книги. Во время чтения она машинально теребила свои длинные волосы, наматывая отдельные пряди на пальцы, тонкие, как веточки, – практически сплошь одни кости. Волосы её, однако, всегда выпрямлялись обратно, едва она их выпускала. Была некая странная, немного пугающая красота в этой блестящей, как шкура молодого здорового животного, чёрной копне. Чёрный шёлк. Тонкие кофейные струи. Ночной дождь. Галинда, в целом не питавшая склонности к метафорам, находила волосы Эльфабы восхитительными, особенно на фоне общего уродства соседки.

Они не особо разговаривали друг с другом. Галинда была чрезвычайно занята, налаживая связи с девушками, которые гораздо лучше подходили на роль её соседок. Она твёрдо намеревалась сменить комнату на зимних каникулах или, в крайнем случае, следующей осенью. Поэтому Эльфаба раз за разом оставалась одна, а Галинда беззаботно упархивала прочь сплетничать со своими новыми подругами: Миллой, Пиффани и Шэн-Шэн. Каждая её новая приятельница была богаче предыдущей – в точности как в детских книжках о закрытых школах.

Сначала Галинда не упоминала, кто её соседка по комнате. Да и Эльфаба никак не проявляла, что ищет её общества, – и это было большим облегчением. Но было понятно, что рано или поздно сплетни пойдут. Первая волна обсуждений Эльфабы затронула её гардероб и её очевидную бедность, словно её сокурсницы считали ниже своего достоинства замечать её болезненный, прямо-таки тошнотворный цвет лица.

– Кто-то говорил, будто мадам Глава в первый день озвучила, что мисс Эльфаба носит фамилию Тропп и является третьей наследницей Нест-Хардингс, – заметила Пиффани. Она также была из Манникина, но низкого роста, не такая высокая, как представители семьи Тропп. – В Нест-Хардингс и даже за его пределами Троппов очень уважают. Владыка Тропп собрал местное ополчение и разрушил Дорогу из жёлтого кирпича, которую повелел проложить Регент Озмы, когда мы все были маленькими – ещё до Великой революции. И, естественно, ни у Владыки Троппа, ни у его жены и всей семьи, включая внучку Мелену, не было никаких грубых изъянов, это уж точно.

Под грубыми изъянами Пиффани, конечно, подразумевала зелёный цвет кожи.

– Но как пали сильные мира сего! Она вечно ходит в обносках, как бродяжка, – вступила в разговор Милла. – Вы видели её платья? Это же полная безвкусица! Её матушку следовало бы уволить.

– Я почему-то думаю, что у неё нет собственной матушки-компаньонки, – сказала Шэн-Шэн.

Галинда, которая знала это наверняка, промолчала.

– Но ещё прозвучало, что она долгие годы жила в Краю Квадлингов, – продолжила Милла. – Может быть, её семью сослали туда как преступников?

– Или они незаконно торговали рубинами, – предположила Шэн-Шэн.

– Тогда где же их богатство? – вскинулась Милла. – Те, кто незаконно торговал рубинами, весьма преуспели, мисс Шэн-Шэн. А у нашей мисс Эльфабы и двух грошей позвенеть в кармане не найдётся.

– Может быть, это такой религиозный обет? Жизнь в бедности? – высказала предположение Пиффани, и от этой чепухи все девушки хором захихикали, запрокинув головы.

При виде Эльфабы, которая зашла в хлебную кладовую за чашкой кофе, они вновь разразились смехом. Соседка Галинды даже не взглянула в их сторону, зато остальные студентки на них косились. Каждая девушка, не включённая в их кружок, втайне жаждала приобщиться к их веселью, и от этого четыре новые подруги чувствовали себя ещё более восхитительно.

Галинда медленно осознавала, что учиться придётся по-настоящему. Прежде она считала поступление в Шизский университет прямым свидетельством собственной исключительности и верила, что её красота и умение изрекать остроумные афоризмы послужат лучшим украшением учебных зал. Теперь, оглядываясь назад, она печально констатировала, что ей хотелось быть своего рода живым мраморным бюстом: «Вот Юное Воплощение Мудрости, Восхищайтесь Ею, Разве Она Не Прекрасна?»

Галинда даже не задумывалась, что придётся ещё чему-то учиться и, более того, от неё будут этого ожидать. Конечно, образование, которое интересовало всех новеньких студенток, не имело никакого отношения ни к требовательной мадам Моррибль, ни к пространным лекциям, которые читали с трибун профессора-Животные. Нет, девушки жаждали не уравнений, цитат и речей – им был нужен сам Шиз. Большой город. Бурливый широкий поток, в котором органично сливались воедино жизнь материальная и духовная.

К большой радости Галинды, её соседка никогда не принимала участия в вылазках, которые устраивали матушки. Поскольку девушки часто останавливались в трактирах на скромные трапезы, их еженедельные походы за глаза прозвали «Обществом похлёбок и прогулок». Университетский район пылал красками осени: увядающим листьям вторили флаги студенческих сообществ, развевающиеся на крышах и шпилях башен.

Галинда жадно разглядывала архитектуру Шиза. Местами, в закрытых дворах колледжей и на боковых улочках, ещё встречались самые старые из уцелевших жилых построек – древние дома с глинобитной кладкой и каркасными балками, которые, словно скованные параличом старухи, держались лишь благодаря своим более крепким и молодым соседям. Затем, с головокружительной скоростью сменяя друг друга, следовали образцы бесподобной красоты: за кровавой яшмой Средних Веков шёл Ранний и более причудливый Поздний Мертик, который тут же вынужден был уступить строгой симметрии и сдержанным линиям Галлантизма. А тому на смену уже спешил Галлантизм Возрождённый с его нагромождением арок и изломанных фронтонов, и дальше подряд – синий камень Возрождения, пышный Имперский Пафос и Индустриальный Модерн, или, как язвили критики в либеральной прессе, Стиль Высокореакционного Упадка. Последнему отдавал предпочтение сам Волшебник Страны Оз – приверженец всего современного.

Однако помимо архитектуры, развлечения были, конечно, довольно скромными. Хотя один примечательный случай запомнился всем девушкам из Крейг-холла надолго: старшекурсники из Колледжа Трёх Королев, что стоял по ту сторону канала, из озорства или на спор среди дня напились пива, наняли Белого Медведя со скрипкой и затеяли танцы под ивами. Из одежды на участниках были только весьма облегающие кальсоны и студенческие шарфы. Это было восхитительно языческое действо, поскольку парни установили на трёхногом табурете старинную потрескавшуюся статую Лурлины, Королевы Фей, и в её улыбке как будто проглядывало одобрение их свободному веселью. Девушки и их компаньонки изображали шок, но довольно неубедительно; они не спешили уходить, наблюдая за происходящим, пока не подоспели переполошившиеся прокторы из Трёх Королев, чтобы разогнать гуляк. Публичная нагота просто нарушает общественный порядок, но вот прилюдный лурлинизм, пусть даже в шутку, уже граничит с возмутительно реакционной, если не откровенно монархической выходкой. А во времена правления Волшебника такое не прощалось.

Однажды субботним вечером, когда матушки получили редкий выходной и отправились на собрание Культа наслаждения на площади Тикнор, Галинда поссорилась с Пиффани и Шэн-Шэн из-за пустяка, после чего, сославшись на головную боль, ушла в спальню раньше обычного. Эльфаба сидела на своей кровати, укутавшись в казённое коричневое покрывало. Она, как обычно, сгорбилась над книгой. Длинные волосы ниспадали по обе стороны лица. Она напоминала Галинде гравюру из книги по естественной истории, – непонятных горных женщин из Диккуса, или как его там, которые заматывали платком практически всё лицо. Эльфаба грызла сердцевину яблока, видимо уже съев всю мякоть.

– И уютно же вы тут устроились, мисс Эльфаба, – с вызовом заметила Галинда. За три месяца это была первая попытка светской беседы с соседкой.

– Впечатление обманчиво, – буркнула Эльфаба, не отрываясь от книги.

– Я не помешаю, если сяду у камина?

– Если сядете прямо там, закроете мне свет.

– Ох, простите, – сказала Галинда и отодвинулась. – Нельзя же загораживать свет, когда столь важные слова ждут, чтобы их прочли.

Эльфаба уже снова погрузилась в книгу и не ответила.

– Что за дьявольщину вы читаете день и ночь?

Казалось, будто Эльфаба вынырнула из глубокого омута, чтобы глотнуть воздуха.

– Я не читаю одно и то же каждый день, как вы понимаете, но нынешним вечером это сборник речей ранних отцов-унионистов.

– Как можно читать такое по собственному желанию?

– Я не знаю. Я даже не знаю, есть ли у меня желание это читать. Я просто читаю.

– Но почему? Мисс Эльфаба Безумная, почему, почему же?

Эльфаба посмотрела на Галинду и улыбнулась.

– Эльфаба Безумная. Мне нравится.

Не совладав с лицом, Галинда улыбнулась ей в ответ. В то же мгновение порывистый ветер швырнул в оконное стекло горсть града, и щеколда сломалась. Галинда подпрыгнула закрыть створку, а Эльфаба, напротив, поспешно шмыгнула в дальний угол комнаты, спасаясь от сырости.

– Дайте мне кожаный ремень для багажа, мисс Эльфаба, из моей сумки – там, на полке, за шляпными коробками, да, вот там, – и я закреплю раму, а завтра вызовем швейцара починить.

Эльфаба нашла ремень, но при этом уронила шляпные коробки, и три разноцветные шляпы выкатились на холодный пол. Пока Галинда влезала на стул, чтобы снова закрыть окно, Эльфаба стала раскладывать шляпы на места.

– О, примерьте, примерьте эту! – оживилась Галинда. Ей хотелось увидеть что-нибудь смешное, рассказать потом Пиффани и Шэн-Шэн и таким образом восстановить мир.

– Я не посмею, мисс Галинда, – сухо отказалась Эльфаба и потянулась убрать шляпу.

– Нет, пожалуйста, прошу вас! – настаивала Галинда. – Ради забавы. Я никогда не видела вас в чём-то красивом.

– Я не ношу красивые вещи.

– Но что же в этом плохого? – удивилась Галинда. – Наденьте! Мы здесь одни, это останется между нами. Никто, кроме меня, вас не увидит.

Соседка стояла лицом к камину, но, не поворачиваясь, скосила голову через плечо и окинула Галинду, которая всё ещё не слезла со стула, долгим немигающим взглядом. Эльфаба была в ночной рубашке – бесформенном мешке без кружевной отделки и даже без простого канта. Над бежевато-серой тканью практически светилось зелёное лицо, великолепные длинные чёрные волосы спадали на предполагаемую грудь – если бы фигура Эльфабы хоть чем-то выдавала наличие округлостей. Девушка выглядела как нечто среднее между животным и Животным: существом определённо живым, но всё-таки не вполне одушевлённым. В ней чувствовалось некое предвосхищение ещё не начавшейся внутренней жизни – точно у ребёнка, который никогда не запоминал, что именно ему снится, но ему пожелали сладких снов. Непонятная неумелость или неотёсанность, но не в социальном смысле – скорее в том плане, что сама природа не довела свою работу до конца. Будто девушка ещё недостаточно стала собой.

– Да наденьте уже эту проклятую шляпу, серьёзно, – прикрикнула Галинда, которая после этих мыслей решила, что хватит с неё рефлексии.

Эльфаба подчинилась. Шляпа была восхитительно огромная и круглая, купленная у лучшей модистки в Пертских холмах. Поля её украшали оранжевые фестоны и жёлтая кружевная вуалетка, которую можно было для маскировки опускать на разную длину. На неподходящей голове аксессуар выглядел бы ужасающе, и Галинда уже приготовилась прикусить губу, чтобы не рассмеяться вслух. Такую кричаще женственную вещь мог бы нацепить мальчик-актёр в пантомиме, притворяясь девицей.

Но Эльфаба спокойно водрузила эту сахарное пирожное на странную заострённую головку и снова взглянула на Галинду из-под широких полей. Она вдруг стала похожа на редкий цветок: её кожа, мягко отливающая перламутровым блеском, напоминала стебель, а шляпа – особо пышный бутон.

– О, мисс Эльфаба, – воскликнула Галинда, – вот вы негодница, вы же такая красивая!

– Гнусная ложь, идите каяться перед унионистским священником, – хмыкнула Эльфаба. Но тут же спросила: – Тут есть зеркало?

– Конечно. В конце коридора, в уборной.

– Не пойдёт. Я не собираюсь показываться этим дурочкам в таком виде.

– Ну тогда, – рассудила Галинда, – поищите такой угол, откуда можно будет увидеть себя в тёмном оконном стекле, но без того, чтобы загораживать свет.

Они обе уставились на цветочно-зелёное привидение, отразившееся в залитом дождём стекле – на фоне кромешной тьмы и бушующего ливня. Опавший алый кленовый лист, похожий на разлапистую звезду или на перекошенное сердце, внезапно вылетел из темноты и приклеился с обратной стороны стекла, бликуя в пламени камина. Оттуда, где стояла Галинда, казалось, что лист лёг как раз туда, где у отражённой фигуры должно быть сердце.

– Восхитительно, – прошептала она. – Вы обладаете какой-то экзотической, необычной красотой. Я и не догадывалась.

– Это всё от неожиданности, – возразила Эльфаба и почти покраснела, если можно было назвать румянцем более тёмный оттенок зелени. – Я к тому, что это у вас удивление, а не восхищение. «Ого, что тут у нас такое?» Никакой красоты во мне нет.

– Кто я такая, чтобы спорить, – фыркнула Галинда.

Она кокетливо взмахнула локонами и приняла эффектную позу. Но Эльфаба вдруг искренне рассмеялась, и Галинда засмеялась в ответ, внутренне ужаснувшись своему веселью.

Эльфаба резко сняла шляпу и вернула в коробку. Но стоило ей взяться за книгу, и Галинда снова прицепилась к ней:

– Так что же эта красавица читает? Нет, в самом деле, расскажите мне, зачем вам эти старые проповеди?

– Мой отец – унионистский священник, – объяснила Эльфаба. – Мне просто интересно, о чём это всё.

– А почему бы вам не спросить его самого?

Эльфаба не ответила. Её лицо застыло в том напряжённом, выжидательном выражении, какое бывает у совы за мгновение до того, как она бросится на мышь.

– Так о чём там? Есть что-нибудь интересное? – продолжала расспросы Галинда. Ей не хотелось отступать: всё равно заняться было нечем, а она была слишком взбудоражена бурей за окнами, чтобы уснуть.

– Автор этого сочинения размышляет о добре и зле, – сказала Эльфаба. – О том, существуют ли они вообще на самом деле.

– О-о-о, – демонстративно зевнула Галинда. – Зло существует, это мне точно известно, и его имя – Скука. А более всего виновны в этом грехе священники.

– Вы ведь так не считаете на самом деле?

Галинда нечасто давала себе труд подумать, верит ли она в то, что говорит; весь смысл разговора обычно состоял в его непрерывности.

– Ну, я не хотела оскорбить вашего отца. Кто знает, вдруг он читает проповеди живо и интересно.

– Нет, я о другом: вы считаете, что зло действительно существует?

– Откуда же мне это знать?

– Ну, спросите себя, мисс Галинда. Существует ли зло?

– Я не знаю. Вы мне скажите. Зло существует?

– Я и не говорила, что я это знаю.

Соседка взглянула на Галинду как-то искоса, исподлобья – или так показалось, потому что волосы падали ей на лицо, как вуаль?

– Но почему вы действительно не спросите у своего отца? Не могу понять. Он должен знать ответ, это же его работа.

– Мой отец многому меня научил, – медленно ответила Эльфаба. – У него прекрасное образование. Он научил меня читать, писать, думать – и многому другому. Но этого недостаточно. Я просто думаю, что хорошие священники, как и наши учителя здесь, умеют задавать правильные вопросы, чтобы заставить человека думать. Но вряд ли у них есть ответы. Это не обязательно.

– О, сказали бы вы это нашему скучному священнику дома! У него-то есть все ответы, и стоят они недёшево.

– Но, может быть, в вашей идее правда что-то есть… – рассуждала вслух Эльфаба. – Насчёт зла и скуки. Зло и уныние. Зло и бездействие. Зло и вялая кровь.

– Звучит как стихи. К чему девушке вообще интересоваться злом?

– Само по себе оно меня не интересует. Однако о нём говорят все ранние священные тексты. Поэтому я думаю о том же, о чём они, вот и всё. Иногда священники также пишут о посте и о том, что нельзя есть разумных Животных, и тогда я думаю и об этом тоже. Мне просто нравится размышлять о прочитанном. А вам?

– Я не очень много читаю. Так что, скорее всего, и думаю не очень хорошо. – Галинда улыбнулась. – Зато одеваюсь с иголочки.

Ответа от Эльфабы не последовало. Галинда, гордившаяся своим умением превратить любой разговор в хвалебную песнь себе, пришла в замешательство. Она неуклюже продолжила, раздражённая необходимостью тратить лишние силы:

– Ну и что же эти старые зануды думали о зле?

– Трудно сказать точно. Кажется, они были одержимы идеей, что зло где-то обитает. Злой источник в горах, или злой дым, или злая кровь в жилах, которая передаётся от родителя к ребёнку. Они в чём-то напоминали первооткрывателей Страны Оз – только их карты изображали невидимые вещи, да ещё и довольно противоречиво.

– Ну и где в итоге находится зло? – спросила Галинда, плюхнувшись на кровать, и прикрыла глаза.

– Да вроде бы они так и не пришли к согласию. Иначе зачем бы им писать проповеди и спорить друг с другом? Некоторые утверждали, что изначальное зло зародилось из пустоты, оставшейся после того, как Королева Фей Лурлина покинула наш край. Когда добродетель исчезает, то место, которое она занимала, искажается и таким образом превращается в зло, ну, или дробится и умножается. Так что всякое зло – лишь признак отсутствия божества.

– Ну я бы не узнала такое зло, даже если бы оно на меня свалилось, – сказала Галинда.

– Ранние унионисты были куда более склонны к вере в Лурлину, чем нынешние. Они утверждали, что в наших местах витает некий невидимый очаг искажения, оставшийся с тех пор, как мир впервые ощутил боль ухода Лурлины. Он словно холодное дуновение из ниоткуда в тёплую безветренную ночь. Самая кроткая душа, пройдя сквозь него, подвергнется его разлагающему влиянию – а потом пойдёт и убьёт соседа. Но разве это вина человека, если он никак не мог увидеть этот очаг зла и нечаянно в него угодил? Однако унионисты так и не вынесли по этому поводу однозначного вердикта, а теперь многие и вовсе не верят в Лурлину.

– Но в зло при этом верят, – сонно возразила Галинда, зевая. – Забавно, что божество устарело и ушло в прошлое, а какие-то свойства и признаки его присутствия до сих пор с нами…

– Смотрите, вот вы уже и думаете! – воскликнула Эльфаба.

Услышав неподдельный восторг в голосе соседки, Галинда приподнялась на локтях.

– Всё это ужасная скукотища, и я собираюсь спать, – недовольно буркнула она, но это не стёрло с лица Эльфабы широкую ухмылку.

Утром матушка Клатч засыпала обеих подопечных историями о том, как провела ночь. Выступала молодая ведьма в одном лишь кричаще откровенном розовом нижнем белье, украшенном перьями и бусинами. Она пела перед публикой и собирала жетоны на еду прямо в декольте, чем вгоняла в краску юных студентов за ближайшими столиками. Потом показывала нехитрые бытовые фокусы: превращала воду в апельсиновый сок, капусту в морковь и, наконец, пронзила ножами испуганного поросёнка, но вместо крови из него брызнуло шампанское. Гости даже попробовали по глотку. Затем на сцену вышел страшный бородатый толстяк и гонялся за ведьмой, будто поцеловать её хотел, – о, это всё было так забавно, так весело! А в завершение вся труппа и зрители поднялись на ноги и спели «Что не дозволено на людях (то продают из-под полы)». Все матушки до единой отлично провели время и дерзко развлеклись.

– И действительно, – сказала Галинда с лёгким презрением. – Культ наслаждения такой… такой безыскусный.

– Но я смотрю, у вас тут окно разбито, – спохватилась матушка Клатч. – Надеюсь, это не мальчишки пытались к вам забраться.

– Ты с ума сошла? – ужаснулась Галинда. – В такую бурю?

– Бурю? – изумилась матушка Клатч. – Чушь какая-то. Вчерашняя ночь была тихой, как лунный свет.

– Представление там, вижу, и правда было знатное, – усмехнулась Галинда. – Ты так увлеклась культом наслаждения, что пропустила всё на свете, матушка Клатч.

Однако, когда они шли по коридорам, сквозь широкие окна падал солнечный свет, образуя полосы на холодном каменном полу. Галинда вдруг задумалась о капризах погоды. Может ли буря обрушиться на одну часть города и не затронуть другую? В мире столько загадок!

На завтрак они отправились без Эльфабы – та спала, или, по крайней мере, притворялась спящей.

– Она только и делала, что болтала о зле, – рассказывала Галинда подругам, пока они уплетали хрустящие чиспы с маслом и конфитюром из нижнеплужки. – Будто внутри неё открылся какой-то краник, и знай полилось. И, девочки, когда она примерила мою шляпу – я думала, я там умру! Она была похожа на каргу, восставшую из могилы. Старомодную страхолюдину, хуже говорящей Коровы! Я выдержала зрелище только ради вас, чтобы потом рассказать вам, иначе бы лопнула со смеху на месте. Просто нечто!

– Бедняжка ты наша! – посочувствовала Пиффани, благоговейно сжимая руку Галинды. – Терпеть такую стыдобищу, соседку-кузнечика, только чтобы повеселить нас! Ты слишком добра!

3

В день, когда выпал первый снег, мадам Моррибль устроила поэтический вечер. На него пригласили студентов колледжей Трёх Королев и Башни Озмы. Галинда вышла в свет в вишнёвом атласном платье с шалью и туфельками того же цвета и даже прихватила с собой фамильную драгоценность – гилликинский веер, расписанный узорами из папоротников и фениксов. Она пришла пораньше, чтобы занять мягкое кресло, которое лучше всего оттенит её наряд. Выбрав подходящее, она подтащила предмет мебели к книжным полкам – так на неё падал тёплый свет от библиотечных свечей.

Остальные девушки – не только новенькие, но также и старшекурсницы, и выпускницы – постепенно стекались в лучший зал Крейг-холла гомонящими стайками и располагались на диванах и в креслах. Гости-юноши, правда, прибыли не слишком впечатляющие: их было не так много, и они либо имели испуганный вид, либо хихикали друг с дружкой. Но затем появились профессора – не только Животные из Крейг-холла, но и преподаватели мужских колледжей, в большинстве своём мужчины. Девушки обрадовались, что оделись нарядно, поскольку профессора, в отличие от прыщавых юнцов, имели солидный вид и светски им улыбались.

Пришли даже некоторые матушки, хоть и уселись за ширмой в глубине залы. Мерное щёлканье их спиц действовало на Галинду успокаивающе. Она знала, что где-то среди них сидит и матушка Клатч.

Двойные двери в конце гостиной распахнул бронзовый заводной человечек, напоминающий краба, – Галинда встретила его в свой первый вечер в Крейг-холле. В честь парадного случая его начистили до блеска – от него исходил резкий запах полироля для металла. Следом в залу величественно вошла мадам Моррибль – строгая, заметная фигура в угольно-чёрном плаще, который она тут же небрежно скинула с плеч. Механический слуга поднял его и повесил на спинку дивана. Открылось огненно-рыжее платье, расшитое озёрными ракушками. Галинда не могла не оценить эффектность появления.

Ещё более елейным, чем обычно, тоном мадам Моррибль приветствовала собравшихся и призвала всех поаплодировать идее Поэзии и её цивилизующему духу. Затем она заговорила о новом стихотворном жанре, который стремительно завоёвывал гостиные и литературные салоны Шиза.

– Он называется Умиротворением, – поведала мадам Моррибль, демонстрируя своей фирменной директорской улыбкой впечатляющий набор зубов. – «Умиротворение» – это короткое стихотворение, написанное возвышенным слогом. Оно состоит из более десятка небольших рифмованных строк и завершается вызывающим, неожиданным по смыслу изречением. Вся прелесть такого стихотворения заключается в контрасте между рифмованной частью и финальным высказыванием. Порой они могут противоречить друг другу, но всегда проливают свет на суть вещей и, как всякая поэзия, сакрализуют жизнь. – Она сияла, как маяк в тумане. – В эти времена Умиротворение может послужить нам утешением перед лицом неприятных волнений, о которых мы слышим из столицы.

Юноши-студенты насторожились, их профессора закивали. Однако Галинда поняла, что ни одна студентка Крейг-холла знать не знает, о каких «неприятных волнениях» разглагольствует мадам Моррибль.

Третьекурсница за клавиром пробежалась по клавишам, и гости поспешно прочистили горло и устремили взгляды в пол. Галинда заметила, что в дальнюю дверь зашла Эльфаба: в своём повседневном красном платье, с платком, обмотанным вокруг головы, и двумя книгами под мышкой. Соседка заняла последний пустой стул и откусила яблоко как раз в тот момент, когда мадам Моррибль театрально набрала в грудь воздуха и начала декламировать:

 
Гимн воспоём приличиям,
Как люди прогрессивные.
Передовое общество
Немало ценит правила,
И мы для блага общего,
Для братства и сестринства,
Мы власть восславим щедрую,
Что нам поможет правильно
Свободу обуздать.
Чтоб злодеяний не было и прочих злобных умыслов,
Давайте мы с разумностью
Для воспитанья отроков
Благую руку твёрдую
И розгу справедливую
Приветственно встречать!
 

Мадам Моррибль склонила голову, показывая, что закончила. Раздался глухой ропот невнятных комментариев. Галинда, плохо разбирающаяся в поэзии, решила, что это, видимо, общепринятый способ хвалить стихи. Она обменялась парой слов с Шэн-Шэн, которая сидела сбоку в кресле с высокой спинкой. Вид у подруги был какой-то опухший. Воск со свечи угрожал вот-вот капнуть на шёлковое белое платье Шэн-Шэн с лимонными шифоновыми фестонами и, скорее всего, испортить его. Однако Галинда решила, что богатая семья подруги может позволить себе купить новое, и ничего не сказала.

– Ещё одно, – объявила мадам Моррибль. – Ещё одно Умиротворение.

Зал снова примолк, но на этот раз более напряжённо.

 
Деянья непотребные
Карает благочестие.
Чтобы исправить общество,
Бесстыдное веселие
И тягу к удовольствиям
Не стоит поощрять.
Вести себя нам следует,
Как будто в ожидании
Всевышнего пришествия,
Приветствуя его.
Мы сотворим историю
В основе с женским обществом,
Их добродетель правую
Возьмём себе в пример.
Тогда и преумножатся
Для всех блага и радости,
И станет очевидно, что
Беседы и дискуссии —
Животным не под ум.
 

Вокруг снова забормотали, но теперь куда более неодобрительно. Доктор Дилламонд хмыкнул, топнул по полу раздвоенным копытом и заявил достаточно громко: