Читать книгу: «После секса жизни нет», страница 2

Шрифт:

Глава 2. Мужик с вазелином.

Операция «Поддержка»

– Всё, – сказала Ольга, ударяя по столу карандашом, как указкой. – Следующая встреча – с сопровождением. Штаб выходит в поле. Никаких больше «он пришёл, а я молчала». Мы идём с тобой.

– Простите, вы кто вообще? – усмехнулась Катя. – Добровольный батальон имени разбитого эспрессо?

– Добровольный батальон имени «ты достойна большего», – парировала Юля. – План такой: Ольга – у бара, в роли агрессивного наблюдателя. Я – в машине, снаружи. Ася – отвлекающий манёвр. Если что-то идёт не так – кодовое слово: «лубрикант».

– А если он полезет с банкой? – спросила Катя.

– Тогда ты кидаешь салфетку. Я включаю сирену. Ася проливает на него кофе. Я вызываю санитара. Всё чётко.

Ася хлопала, как ребёнок на дне рождения.

– Это будет великая операция. «Гхи: Последняя встреча».

Катя смеялась. Но внутри – дрожь. Она знала: никакой штаб не заменит ту растерянность, когда человек, предавший тебя однажды, снова садится напротив. И всё внутри сжимается.

***

День встречи

Кафе – модное, стерильное, с интерьером в стиле «мы не ждали эмоций». Мятные кресла, голый бетон, джаз в колонках, в меню – напитки дороже чувств.

Катя пришла первая. Как по инструкции.

Села у окна. Заказала чёрный кофе. Без молока. Без сахара. Без иллюзий.

Юля написала из машины:

«Объект движется. Подозрительно уверенный шаг. В рюкзаке – либо ноут, либо духовный тупик».

Ольга уже сидела у бара. С коктейлем "безалкогольный гнев".

Читала меню как досье: «Не доверяю ничему, что заканчивается на – латте».

Ася… Ася села не туда. Перепутала адрес.

В другом кафе она уже 15 минут обсуждала с бариста, почему "капучино – это брак с пеной".

Юля… вообще пришла на день раньше.

Сообщила об этом из дома, обернувшись в плед:

«Я всё сделала по плану. Только на сутки опережаю Вселенную».

Катя осталась одна.

Как тогда.

И он снова сел напротив.

***

Возвращение Виталия

– Ты одна? – спросил он. Без подводки. Как будто снова был частью её жизни.

– А ты ожидал, что я приду с шаманом?

Он улыбнулся. Кулак кармы. Опять в лицо.

– Я подумал, может, мы…

– Нет. Не «мы». Просто скажи, чего ты хочешь.

– Я… изменился. Хочу, чтобы ты увидела.

Катя медленно поставила чашку. В этот момент она была не просто женщиной. Она была военным кораблём, который не тонет – просто меняет курс.

– Ты не изменился, Виталий. Ты просто выучил новые слова. «Гхи», «вибрации», «душевный поток». Но суть осталась. Ты – мальчик, который боится взять ответственность. Только теперь ты это прикрываешь травами и благовониями.

Он потянулся за её рукой. Она отдёрнулась.

– Уходи, Виталий. Без мантр. Без масла. Без сценариев. Просто – уйди.

Он ушёл. Без пафоса. Без двери, хлопающей в сердце. И это было – прекрасно.

***

Штаб. Вечер. Победа

Катя вернулась. Девочки уже были на месте. Пицца, вино, лицо Ольги с выражением «ну, рассказывай».

– Он был таким же, – сказала Катя. – Только теперь он называет бегство – «духовный путь».

– И ты его… – Юля подняла бровь.

– Послала. Без нас. Но мысленно – с вами.

Ася пожала плечами:

– Я, кстати, так и не разобралась, зачем кофе пенится. Но за твою реакцию – аплодирую стоя.

Катя села. Спокойно. Как будто вернулась не с поля боя, а домой.

– Мне было страшно. Но я справилась. Потому что поняла: быть одной – не страшно. Страшно – потерять себя.

Ольга подняла бокал.

– За женщин, которые не поддаются. Даже когда хочется. Даже когда вспоминается. Даже когда бывший приходит с банкой «энергетического просветления».

Юля допила вино.

– А если он придёт ещё раз?

Катя улыбнулась:

– Пусть пробует. У меня теперь иммунитет. Штабный.

Они сидели в кухне уже третий час. Сыр закончился. Вино – почти.

Но никто не шевелился. Катя рассказывала, Ася делала пометки, Юля обнимала подушку. Ольга курила в окно, выдыхая, как будто вместе с дымом выпускала комментарии, которые всё ещё обдумывала.

– Девочки, – сказала Юля, глядя в потолок. – А вы вообще возвращались? Ну… не по пьяни. По-настоящему. Назад.

Катя взглянула в бокал.

– Я – нет. Мысленно, может быть. Но чтобы прямо «прийти» – нет. Я не умею возвращаться. У меня гордость, как у орла с надломленным крылом: лучше ползу, но в другую сторону.

– А я возвращалась, – спокойно сказала Ася. – К одному. После скандала. Он не ждал. И когда увидел меня на пороге – сказал: «Ты серьёзно?». Я тогда сказала «да». А он сказал: «Жаль». И закрыл дверь.

Юля сжала подушку сильнее.

– А я… возвращалась. Раз пять. К первому мужу. Каждый раз думала – ну, вдруг теперь по-другому. А он был как старый холодильник: гудел, холодил, а внутри – пусто.

Ольга развернулась от окна:

– Я – не возвращалась. Никогда. Но знаешь, Юля… иногда не ты возвращаешься. Иногда чувство возвращается. Внезапно. Как запах – сигарет, духов, весны. И ты стоишь на кухне с пельменями – и вдруг снова любишь. На 2 секунды. А потом снова ненавидишь. И всё.

– Это как травма, – сказала Юля. – Психологическая. Ты её прожила, пролечила, проанализировала. А потом – бам! – «привет, воспоминание», и ты снова в той комнате. С тем. С собой из прошлого.

Катя встала, налила воды. Без театра. Просто потому что хотелось. И пока лилась вода, сказала:

– Знаете, что я поняла сегодня? Я не боюсь, что он вернётся. Я боюсь, что я снова подумаю, что он – вариант.

Молчание.

Ася записала что-то в блокнот. Потом подняла глаза:

– Катя. А если бы он вернулся не с банкой масла, а с кольцом? Без эзотерики. Просто: «Я был дурак. Вернись»?

– Тогда бы я спросила: «Ты принёс доказательства взросления?» И если он достал бы справку от психиатра, налоговую декларацию и подписанный договор на терапию – я бы подумала. Но нет. Шучу. Не подумала бы.

Ольга хохотнула:

– Если бы мой бывший вернулся с кольцом, я бы подумала, что это флешмоб. Или пранк. А если бы с вазелином – вызвала бы санитаров.

– А я… – Юля прикусила губу. – А я не знаю. Я до сих пор не уверена, что если он напишет: «Я скучаю» – я не сорвусь.

Катя подошла ближе, положила руку на её плечо.

– Тогда мы будем рядом. Чтобы напомнить, что «скучаю» – это не извинение. Это манипуляция с мягкой подкладкой.

Ася достала телефон, щёлкнула фото бокалов.

– Это будет открытка. Подпись: «Не возвращайся туда, где ты уже потерялась».

Ольга кивнула:

– И никогда не ведись на фразу «Я изменился». Пусть присылает сертификат. Заверенный. С печатью.

Юля засмеялась. И всё напряжение, копившееся с начала вечера, рассыпалось по комнате, как соль на кухонной доске.

– А знаете, что самое страшное? – сказала она, вытирая слёзы. – Что иногда ты возвращаешься не к нему. А к себе – прежней. И ненавидишь ту себя за то, что так любила.

Катя обняла её.

– Но теперь ты – новая. И у тебя есть мы.

И даже если однажды захочется шагнуть назад – мы подставим руки. Не чтобы тянуть. А чтобы напомнить, куда идти.

Ольга допила вино.

– Короче. Операция «экс» – закрыта. Виталий отправлен обратно во Вселенную. Без вазелина.

Ася записала:

«Иногда возвращение – это просто урок, как далеко ты уже ушла».

Катя лежала на диване, Юля гладила ей волосы, будто лечила не тело – нервную систему.

Ольга разбиралась с пультом от кондиционера, уверенная, что каждый пульт – это IQ-тест.

Ася пришла последней. Задумчивая. С телефоном в руках. Глаза – чуть шире обычного.

– Девочки… мне только что позвонили из театра.

– Умер кто-то? – спросила Ольга. – Или, может, они наконец поняли, что пьесы про женщин тоже продаются?

– Читка. Моей. Через неделю. На сцене. С актрисами. Публика. Режиссёр. Всё официально.

Молчание. А потом – взрыв радости.

– Да ладно! – воскликнула Юля. – Ася, ты же…

– …не хотела, чтобы это становилось «серьёзным»? – Ася кивнула. – Да. А теперь боюсь. Потому что если они сыграют нас плохо – это будет про меня. А если хорошо – то я… больше не владею этим.

– Это и есть искусство, – вставила Катя. – Отдавать и не требовать обратно.

– А вдруг я подставлю вас? – шепнула Ася. – Там же – про нас. Про меня. Про «эту кухню». И этот клуб. Вдруг кто-то узнает себя и скажет: «Ася – предала»?

Ольга встала, налила бокалы.

– Я скажу только одно: если хоть одна актриса сделает меня менее сексуальной, чем я есть – я приду туда и порву её шпилькой. С любовью.

Юля рассмеялась.

– Ася. Ты не обязана рассказывать всё. Но если уже начала – делай это честно. Без лака. Без «углаживания». Без желания, чтобы тебя любили.

Катя поставила пустую чашку на стол.

– Хочешь – мы пойдём с тобой. Будем в первом ряду. И если зал замрёт – мы хлопнем. И крикнем: «Так не говорит Ольга! Она матерится чаще!»

– А если я не выйду? – прошептала Ася.

– Тогда я выйду. И прочту вместо тебя.

Юля – даст мудрую речь.

Ольга – испугает публику.

А ты просто будешь знать: тебя не осудят. Потому что всё, что ты написала – правда.

Ольга кивнула:

– И если ты напишешь там, что я – злая, грубая и колючая – я соглашусь. Но только если будет сцена, где я спасаю кого-то из ада своими каблуками.

Ася засмеялась. Впервые – без тени.

– А можно… я предложу им, чтобы читку сыграли мы? Настоящие. Без актрис.

– Что? – ахнула Юля.

– Мы. Четыре. На сцене. Без игры. Просто – говорим. Как есть. Про разводы, оргазмы, чакры и любовь к себе. Честно. С иронией. Со слабостью. Со всем этим бардаком.

Катя переглянулась с Ольгой. Потом с Юлей.

– А давай. Только не называй это спектаклем. Это будет… сеанс самопринятия. Под светом рампы.

Юля закрыла глаза.

– Мне страшно.

Ольга усмехнулась:

– А мне – жарко. Но если мы пойдём – я надену свой лучший костюм. С вырезом. Чтобы зал знал: сильные женщины – это не оксюморон.

Ася посмотрела на них – своих.

И в её глазах вдруг блеснуло не вдохновение. А вера.

Та самая, которая не просит одобрения. А просто идёт и делает.

– Мы правда это делаем? – спросила Катя, снимая пиджак и оглядывая пустую репетиционную комнату. – Мы – на сцене?

– Ну, почти. Пока просто репетиция, – сказала Ася. – А сцена… это потом. Если не сдохнем от паники.

– Это же не сцена. Это… склад с занавеской, – прокомментировала Ольга, садясь на подоконник. – Где мой свет? Где мой бокал? Где мой монолог «я устала быть сильной, но всё ещё в пиджаке»?

Юля держала текст в руках.

– Я боюсь. Не сцены. А того, что скажу не то. Или… что скажу всё.

Ася подошла к центру. Глубоко вдохнула.

– Девочки. Это не про театр. Это – про голос. Мы столько лет молчали. Прикрывались сарказмом, терапией, делом, карьерой.

А теперь – просто скажем. Что болит. Что бесит. Что важно.

Катя встала рядом.

– А если нас не поймут?

– Пусть. Мы и друг друга не всегда понимаем. Но мы – слушаем. Это и есть главное.

Ольга шагнула к ним.

– Я начну. У меня короткий. И нецензурный. Как обычно.

Она достала лист. Прочитала громко:

«Меня зовут Ольга. Мне 39. Я врач. Я устаю от чужих тел, но не могу справиться со своим. Я не люблю терапию, но мечтаю, чтобы кто-то залез в мою голову и всё разложил. Я матерюсь не потому что злая. А потому что боюсь быть доброй».

Тишина. Юля опустила глаза.

– Это… красиво. Грубо. И правда.

Катя взяла лист.

«Катя. 37. Юрист. Разведена. Без детей. С собакой, которая писает из тревоги. Я умею защищать других. Но не себя. Мне часто кажется, что я – это просто набор аргументов, а не человек».

Юля всхлипнула. Ася подошла, молча обняла.

– Я читаю, – сказала Юля. – Только не смейтесь.

«Юля. 36. Психолог. Анализирую всех. Кроме себя. Плачу под видео с котами. До сих пор храню письмо, которое он мне не отправил. Мечтаю, чтобы кто-то обнял и сказал: ‘Ты не сумасшедшая. Ты – чувствующая».

Ольга подошла, обняла её сзади.

– Ты не сумасшедшая, Юля. Ты – наш якорь. Даже когда тонешь.

Наступила тишина.

А потом Ася встала в круг.

«Ася. 35. Креативщица. Никогда не была замужем. Влюбляюсь в невозможных. Пишу про подруг, потому что боюсь, что иначе забуду. Думаю, что если расскажу про нас – мы станем вечными. И может, кто-то тоже перестанет себя стыдиться».

Катя вздохнула.

– Чёрт. Это и правда… спектакль. Только живой.

– И мы сыграем, – сказала Юля. – Без текста. По памяти. По боли.

– По любви, – добавила Ася.

– С матом, – кивнула Ольга.

Они встали в круг.

Без режиссёра.

Без костюма.

Без страховки.

Но с собой.

Театр был старый.

Не в плохом смысле. Скорее – с морщинами, как мудрое лицо: потертый бархат, запах пыли и времени, кресла, пережившие больше спектаклей, чем большинство отношений.

Они стояли за кулисами. В руках – текст. В голове – всё, кроме слов.

Катя поправляла рукав, будто от этого зависела дикция.

Юля гладила платье, как будто это платье – щит.

Ольга пила воду. С видом, как перед хирургией.

Ася смотрела в пустоту сцены и повторяла про себя: «Это не спектакль. Это – правда. Просто правда».

Зал был почти пуст. Несколько студентов, пара критиков, один неуверенный мужчина в очках, который пришёл «поддержать эксперимент».

Ася вышла первой. Микрофон скрипнул. Она вдохнула:

– Добрый вечер. Мы – не актрисы.

Мы – женщины. Которые больше не хотят молчать.

Мы просто расскажем. Без героизма. Без пафоса. Только – как есть.

И началось.

***

Катя говорила жёстко. Чётко.

Без интонации «понравиться».

– Меня зовут Катя.

Я умею выигрывать дела.

Но не умею проигрывать отношения.

Я не хочу быть «умной женщиной». Я хочу быть – счастливой.

Иногда – глупо. Иногда – нежно. Иногда – с ошибками.

Но – своей.

***

Юля говорила тихо.

Иногда – шептала.

Но каждая её пауза звучала громче слов.

– Мне сказали: «Ты слишком чувствительная».

Я носила это как проклятие.

Пока не поняла – это мой дар.

Я чувствую.

Боль. Радость. Страх. Надежду.

И это – не слабость. Это – я.

***

Ольга говорила громко. Грубо. И от этого – ещё честнее.

– У меня трое бывших. Два стресса. Один шокер.

Я не ищу принца.

Я просто хочу, чтобы меня не перебивали, когда я говорю «не хочу».

И да – я матерюсь. Потому что это – мой способ не плакать.

***

Ася завершала.

Её голос дрожал.

Но взгляд – был твёрдым.

– Я боюсь, что если замолчу – исчезну.

Поэтому пишу. Про женщин, которые боятся.

Про тех, кто возвращается. Про тех, кто остаётся.

Про тех, кто не идеален – но настоящий.

Если кто-то узнает себя – значит, мы всё сделали правильно.

***

В зале была тишина.

Не неловкая.

А настоящая.

Та, в которой каждое слово – осело.

Катя вышла вперёд.

Глянула в глаза публике.

И сказала:

– Если это провал – пусть он будет наш. Настоящий.

Потому что лучше провалиться собой, чем нравиться, притворяясь.

И зал – встал.

Медленно.

Без оваций.

Но с уважением.

С тишиной.

С пониманием.

***

Позже, на кухне

Юля уже закуталась в плед. Ольга пила пиво из бокала с надписью «Сильная. Саркстичная. Свободная».

Ася смотрела в экран – сообщения от театра с предложением «поставить это официально».

Катя листала фото: сцена, свет, лица. Настоящие.

– Девочки, – сказала она. – Мы сделали это.

– Мы вышли, – кивнула Юля.

– Мы выжили, – добавила Ольга.

А Ася прошептала:

– И мы остались собой.

Началось всё с выборов. Закончиться должно было оргазмом. А по дороге Юля успела потерять интерес и к тому, и к другому.

Кофейня на углу, где они сидели, была из тех, что стараются быть «винтажными» – облупленные рамы, вьющийся плющ, скрипучие стулья и музыка, которая звучала так, будто пластинка заканчивалась, но никто не решался её выключить. Сентябрьский ветер шептал о переменах, но без энтузиазма.

Юля сидела напротив мужчины, который напоминал ожившего героя из постмодернистской пьесы – Пётр. Высокий, в тёмно-синем пальто и очках с тонкой оправой. Волосы чуть в беспорядке, как у человека, который всю ночь размышлял над судьбой мира, а с утра просто забыл расчёску. Голос – мягкий, тягучий, с тем едва уловимым бархатом, который обычно бывает у актёров или лекторов по истории европейского символизма.

– Я не голосую, – заявил он, сдвигая чизкейк в сторону, будто этот десерт олицетворял буржуазную фальшь. – Всё это – иллюзия выбора. Симулякр. Демократия без субъектности.

Юля моргнула. Потом медленно отпила кофе, крепкий, как разочарование в Tinder.

– А кунилингус ты тоже считаешь иллюзией выбора?

Он кашлянул. Улыбнулся. Слишком долго. Слишком театрально. Она тоже усмехнулась – в уголках рта, в глубине глаз. Внутри неё негромко, как звон чайной ложки о фарфор, прозвенело: «Флажок. Красный. Первый».

***

Вечер в штабе

– Он прекрасен, – с пафосом сказала Юля, обмахиваясь салфеткой, словно ею можно было остудить парадокс. – Прекрасен, как философия, которую никто не просил.

Катя, в строгой рубашке и с карандашом в волосах, посмотрела поверх очков:

– То есть – бесполезен?

– Нет. Он красив. В нём есть голос, аромат «интеллектуального смятения», и… массаж стоп.

– Перед или после? – буркнула Ольга, разливая пиво в кружки, как святую воду. – Это важно.

– До, – ответила Юля. – Почти с благоговением. Я чувствовала себя богиней. Или, на худой конец, статуей.

Ася, завёрнутая в плед, кивнула:

– Предлагаю тост. За мужчин, которые не голосуют, но делают куни. Хоть где-то берут на себя ответственность.

***

Сексуальная дилемма

На второй встрече всё было как по нотам: вино, джаз, свечи. Книги с заложенными сухоцветами. Он говорил о Бодрийяре, она – о Бахе. Между ними витал парфюм из печали и предвкушения.

Он касался её, как археолог, нашедший нечто древнее. Поцелуи были неспешны, словно он боялся разбудить призраков её прошлого.

Секс был… идеален. Почти учебный. Его движения – выверены, дыхание – ровное, как в йога-студии, которую открыли в библиотеке.

Но после он повернулся и сказал:

– Твоё тело сопротивляется. Это не ты. Это система.

– Какая ещё система?

– Патриархальная. Ты не можешь кончить, потому что в тебе встроен механизм подавления. Ты – социальная конструкция.

Юля села. Медленно. Как человек, заказавший «вино на вечер», а получивший бутылку кефира.

– То есть ты не довёл меня до оргазма из-за… политики?

Он кивнул. Серьёзно. Как будто только что подписал Гаагскую конвенцию.

***

Экстренное собрание

– Он сказал, что мой оргазм – жертва капитализма, – с отчаянием сообщила Юля.

– Это надо лечить. Желательно – молча, руками, – заключила Ольга. – Или электричеством.

– Он прислал мне видео котёнка, играющего с цитатой Камю.

Катя потёрла виски:

– Это уже не флаг. Это демонстрация.

***

План «Третья попытка»

Ася достала блокнот:

– Инструкция. Идёшь. Не слушаешь. Только тело. Только практика.

– Я дам тебе лубрикант, – сказала Ольга. – Без запаха революции.

– Я дам тебе речёвку, – сказала Ася. – Читай как заклинание, если он начнёт говорить про архетип.

– Я дам тебе камень, – кивнула Катя. – Метни, если скажет «матрица». И вот ещё электрошок. Добей.

***

Баня. Финальный акт

Он пригласил её в баню. Там было всё: чайная церемония, соль, хокку, тишина. Горловое пение. Камень на живот.

– Это твоя точка рождения, – шептал он.

Юля смотрела на него, как на пазл, в котором нет ни одной угловой детали. Она дышала. Молчала. И раздвинула ноги – в надежде, что он наконец замолчит.

И он замолчал. И сделал. Без теории. Без манифестов. Без Бодрийяра. Он просто – был. И она – была. И это случилось. Оргазм. Без повестки дня.

***

Пост-аналитика

– Он назвал это марксистским актом, – сказала Юля.

– И ты осталась?

– Да. Потому что он гладил меня полчаса. И молчал. И это была не забота с подтекстом. А тишина. Без анализа. Как ласка.

Юля улыбнулась. Тихо.

– Я впервые не объясняла себя. Не защищалась. Я просто чувствовала.

***

Финал

Они снова сидели на кухне. Свет тусклый. Вино – как всегда. Шоколад – горький. Но смех – громкий.

– За мужчин, которые учатся молчать, – сказала Юля.

– За женщин, которые учатся говорить, – добавила Ася.

– За куни без комментариев, – буркнула Ольга.

– За тела, которым не надо больше себя оправдывать, – закончила Катя.

И это был не просто смех. Это была революция. В каждой клетке. Без лозунгов. Но с освобождением.

Глава 3. Что общего у кунилингуса и демократии.

Они пили уже третий бокал, и кухня всё больше напоминала вечернюю кафедру женского факультета жизни.

Юля лежала, положив голову на плечо Аси. Катя листала новости, не читая. Ольга рылась в холодильнике в поисках чего-то «похуже, чтобы стало лучше».

– Вы когда-нибудь… – начала Юля, – чувствовали, что тело вроде как не ваше?

Ольга подняла глаза.

– В смысле – в процессе? Или по жизни?

– Ну, не буквально. А вот так: вроде ты в нём, а будто оно – проект. Который надо обосновать. Защитить. Постоянно сдавать на зачёт: ухоженность, отклик, возбуждение, отзывчивость.

Катя хмыкнула.

– Добро пожаловать в общество представлений. Где тело – это не ты. Это твой профиль. В жизни и в голове мужчины.

– А ты когда-нибудь хотела… – спросила Ася, – ну, просто захотеть. Без повода. Без стимула. Без «он написал». Без вина.

Катя отложила телефон. В глазах – что-то едва уловимое.

– Да. Недавно. Просто сидела. Пила чай. Смотрела в окно. И вдруг – не в кого-то. А в себе. Что-то включилось. Непривычное. Тёплое. Я даже подумала: «Боже, я могу хотеть… не чтобы кто-то меня выбрал. А просто – хотеть».

Юля улыбнулась.

– Это и есть свобода. Когда ты – субъект, а не реакция на чужое действие.

– А я не умею хотеть, – сказала Ольга, резко, как диагноз. – Я умею выгонять. Молчать. Ставить границы. Но не знаю, как просить. Как сказать: «Погладь меня. Просто погладь». Без иронии. Без паники.

Ася встала. Подошла. Обняла её.

– Я могу. Сейчас. Просто так. Без подтекста. Потому что я – за контакт. Без сценария.

Ольга не пошевелилась. Но не оттолкнула.

– Я… даже не помню, когда меня трогали без цели. Просто так. Не чтобы завести. Не чтобы удержать. А просто… как будто я живая.

Катя тихо встала, налила всем ещё вина.

– Можем сегодня просто лечь. На полу. Под пледом. И не говорить. Не оправдываться. Не строить из себя кого-то. А просто быть. Со своими руками. Теплом. Своим. Без эротики. Но с чувствами.

Юля кивнула.

– Это ведь тоже близость. Не секс. Не поцелуй. А быть рядом – и не бояться, что это что-то значит. Потому что – это уже значит.

Ася вытащила из сумки свечу. Зажгла.

– Тогда пусть это будет наша мини-ритуальная ночь. Для себя. Без фильтров. Без белья. Без голода за признание.

Они расстелили плед. Легли.

Кто-то уткнулся в плечо. Кто-то держал за пальцы.

Тела соприкасались. Без цели. Без логики.

И впервые за долгое время это не было ничьей ролью.

Это было – право быть собой.

Утро пахло кофе, вином со вчера и уютным беспорядком – разбросанные подушки, плед на полу, одинокий носок Аси, который остался у окна, как знак: «мы были здесь».

Катя проснулась раньше всех. Это было нормально. Она всегда просыпалась раньше, даже когда никому не обещала бодрость.

На кухне она включила чайник, подлила себе остатки вина и села – в майке, с заколотыми волосами и тишиной внутри, которая редко бывала доброй.

Телефон вибрировал.

Сообщение. От Артёма.

Просто: "Ты всё ещё читаешь рассвет, или у тебя теперь кто-то делает это за тебя?"

Катя посмотрела на экран. Долго.

Не потому что не знала, что ответить. А потому что не знала, можно ли вообще отвечать.

Он был тем самым – почти. Почти был. Почти остался. Почти мог бы быть.

Но всё время был на грани: не враг, не любовь, не друг. Просто… человек, с которым время становилось зыбким, опасным.

Они не встречались. Они существовали параллельно. Пересекались мыслями, письмами, фразами, которые были «слишком», но не «вовремя».

Катя не рассказала о нём никому. Ни подругам. Ни психотерапевту. Ни себе – вслух.

***

Ася зашла первой. В пушистом свитере и с тостом в зубах.

– Ты уже на ногах? Впереди планеты?

Катя кивнула.

– Снилось, как я убегаю. Без вещей. В ночной сорочке. Через поле.

– Прямо Чехов. Или реклама женской свободы. С музыкой и ветром.

Ольга и Юля подтянулись за кофе.

Юля была мягкая, теплая, будто всё утро гладила себя изнутри.

Ольга – уже в пиджаке. Потому что «даже утро должно бояться моей резкости».

Катя не сразу сказала. Но взгляд – выдавал. И Ася заметила.

– Что?

– Мне написал один человек.

Пауза.

– Который был. Но не был. Ну… почти был.

– А, – кивнула Ольга. – У каждой есть такой. Почти. Призрак. Инстинкт.

– Он написал красиво. Но я боюсь, что если отвечу – всё рухнет. Или я.

Юля присела рядом.

– А если не ответишь – останешься в коробке. Не из страха. А из гордости. Она ведь тоже бывает тюрьмой.

Катя покачала головой.

– Я привыкла быть разумной. Планировать чувства. А с ним… всё смещается. Я не знаю, как говорить с ним. Потому что он видит не только мою броню. Он – как будто заглядывает за неё. И это не «ухаживания». Это будто… вызов.

Ася наливала чай.

– А может, это как раз и есть признак. Что человек – не для красивого флирта, а для настоящего столкновения. Где не играешь – а существуешь.

Ольга вздохнула.

– Ну так и скажи ему. Прямо. «Ты – угроза. Я – готова. Или нет. Но знаю, что чувствую». Всё. Без Бодрийяра.

Катя взяла телефон. Написала:

"Я всё ещё читаю рассвет. Но теперь я не боюсь, что кто-то может прочесть меня."

Отправила.

Без точки.

Потому что это не конец.

Это – дыхание.

***

Они сидели рядом. Четыре женщины. С открытыми экранами, чашками, мыслями.

– Знаете, – сказала Катя, глядя в окно. – Мы всё боимся, что нас тронут слишком сильно. Что мы потеряем контроль. Но, может, только тогда и рождается что-то настоящее?

А Юля ответила:

– Когда тебя трогают – ты боишься. Когда тебя чувствуют – ты уже не одна.

У Аси дрожали пальцы. Рука держала телефон, как будто он был включён в систему жизнеобеспечения – и отзыв, который она только что прочитала, был диагнозом.

– Читай вслух, – сказала Катя. – Мы не кусаем. Кроме Ольги.

Ольга жевала морковную палочку с выражением «лучше бы это была сигарета».

Ася глубоко вдохнула.

– «Текст хрупкий. Местами гениальный. Местами – прячется. Автор боится собственной силы. Ирония – как щит. Но щит не всегда нужен. Иногда нужно просто стоять без доспехов». Подписано: Критик. Театр.doc.

Молчание. Не неловкое. А узнающее.

Юля тихо переспросила:

– «Боится собственной силы»? Это про тебя?

– Да, – кивнула Ася. – Потому что если я напишу всё по-настоящему…

Если я уберу маски, отступления, «шутка-шутка» – тогда это уже не пьеса. Это я. Голая. Без костюма. И если не примут – это отвержение не текста. Это отвержение меня.

Катя наклонилась вперёд.

– Но разве в этом и не суть искусства? Не быть гениальной – а быть уязвимой. Чтобы кто-то увидел – и сказал: «Чёрт. Это я. Это про меня. Спасибо, что сказала».

Ольга поставила чашку.

– Слушай, я врач. Если бы я боялась, что мои пациенты отвергнут меня за прямоту – я бы просто раздавала витаминку и говорила «всё наладится».

А я говорю: «Вам жопа. Но мы справимся».

И знаешь, они не бегут. Они благодарят.

Ася улыбнулась.

– Сравнение с гинекологией – это так… воодушевляюще.

Юля обняла её.

– Ася. То, что ты пишешь – уже сильно. А страх – это не враг. Это сигнал, что ты идёшь глубже. В настоящую ты.

– Я иногда думаю, – прошептала Ася, – что если я перестану быть «ироничной и лёгкой», то останется просто тревожная и усталая девочка. И кто её полюбит?

Катя мягко коснулась её плеча.

– Мы. Уже. Любим.

Потому что ты – не фасад. А голос. Нерв. Душа.

И если кто-то не захочет это видеть – пусть ищет комедию в TikTok.

Ольга встала.

– Предлагаю ритуал. Мы выпишем на бумажках, чего боимся – в себе. И сожжём. Символично. По-театральному. С драмой.

Юля схватила ручку.

– Я пишу: «Я боюсь быть скучной, когда не страдаю».

Катя: «Я боюсь хотеть кого-то, кто тоже меня захочет. Потому что тогда мне нечем будет оправдываться».

Ольга: «Я боюсь, что без цинизма я просто ранимая тётка с аллергией на жизнь».

Ася: «Я боюсь, что всё, что я пишу – это плач, замаскированный под пьесу».

Они сложили бумажки.

Зажгли свечу.

Подожгли – по очереди.

Пепел осел в чашке. Вместо вина.

И Ася сказала:

– Я всё равно напишу. Новую. Без щита. С нервом.

Юля подняла тост:

– За честность. Даже если она не идеальна.

Катя добавила:

– За пьесы, где мы не «про баб». А про человека.

Ольга закончила:

– И за то, что критика – это не приговор. Это костёр. Пусть горит. Мы – согреемся.

Кафе было тем же. Но они – другими.

Официантка всё так же зевала за стойкой, музыка звучала, как будто играла с прошлого раза, а плющ всё так же пытался проникнуть внутрь, будто хотел услышать, что там, у этих странных женщин, происходит.

Катя заказала американо. Юля – чай с чабрецом. Ольга потребовала «что-нибудь, что пахнет свободой или хотя бы неразбавленным виски». Ася просто сказала: «Принесите мне чашку настоящего. В любом виде».

– Помните, как мы здесь обсуждали Петра-философа? – усмехнулась Юля. – А я всерьёз тогда думала, что он и есть «мой уровень».

– А он оказался уровнем архетипической чуши, – вставила Ольга.

– А я тогда боялась, что если никого нет, значит, я не существую, – продолжила Юля. – А теперь понимаю – я есть. Даже когда тишина. Даже когда никто не пишет.

Катя кивнула.

– Я всю жизнь была «за» кого-то. За клиента. За подругу. За справедливость. А теперь я впервые думаю: «А за кого я сама в себе голосую?»

Ася смотрела в окно.

– А я всё время боялась быть скучной. Не яркой. Без «вау». А теперь хочу быть – настоящей. Даже если без света. Даже если с пятнами. Даже если уязвимой.

Ольга подняла бокал с коктейлем, который пах как «попробуй меня и станешь феминисткой».

– Я голосую за своё право быть трудной. Резкой. Молчащей. Нежной. Всё это я. И я не должна быть удобной, чтобы быть любимой.

Молчание. Приятное. Как платок на плечо. Как печенье, о котором забыли – но оно оказалось именно тем, чего не хватало.

Юля достала блокнот.

Открыла страницу.

И сказала:

– Знаете, если бы жизнь была бюллетенем, я бы не ставила галочку «за него» или «против неё».

Я бы вписала своё имя. Своей рукой.

И поставила галочку: «За себя. За ту, которая не боится жить, даже если ещё не всё поняла».

Катя наклонилась к ней.

– Это и есть демократия. Не когда тебя выбирают. А когда ты выбираешь себя – каждый день. Без референдума.

Ольга хмыкнула.