Читать книгу: «Знаток: Узы Пекла», страница 7

– А я вам зараз чайку заварю, на малиновом листе – сама собирала. – У нас тут вось блинцы – с творогом да с грибами. Чего ж вы стоите – частуйтеся!

– Так, спокойнее, матушки! Давайте-ка поначалу дела обговорим. Ну-тка сказывайте, шо у вас тут за напасть?

– Ой, така напасть, така напасть, шо хоть узелок на плечо – и куды глаза глядят! – вновь заохали старухи, замахали руками и затараторили наперебой:

– Трахтор сам по себе ездит – прям по огородам! Я было вышла по шеям надавать, а там у кабине – никого! Я домой, перекрестилась, а его и след простыл – тольки колея тянется…

– А черти! Черти-то! В окна стукают, рожи корчут, а давеча у Ильинишны курей потаскали!

– Черти? – удивленно приподнял Демьян кустистую бровь.

– Черти-черти! Сами они в церкве старой обитають, бывает – всю ночь барагозят, огни жгуть да матерятся. Всю ночь не уснуть – страх-то якой!

– А полудница по полям шастает! Высоченная шо каланча, выша-а-агивает, колосья аж жгет, прямо-таки жгет! Страшна шо смерть, а на голове куколь!

– С дамбы это они взбеленились, истинно вам говорю, с ней все началося! – трясла бульдожьими брылями одна особенно бодрая старушка – тут она и с одеяльцем, тут и с чаем, тут и с блинами, за троих поспевает. – Как ее построили, так я чуяла – беда буде. Они – «електроток, електроток», тьфу! Да он даром нам не нужон – електроток ваш!

– Главно дело, – вмешалась другая, – ну построили и построили, чаго ее телепать-то? Ан нет, нонче сызнова шо-то роют, копают, возют, вот бесы-то и проснулися.

– Да-да, чистая правда! Дамба ихняя – гэта мельница дьяволова! Как есть бесовщина! Кресты-то посымали да чертей напустили! Оне внутрях сидят и турбину гэту крутят, а по ночам тут куражатся…

От галдежа деревенских старух у Демьяна заломило в висках: какие-то тракторы, какие-то черти, полудница да еще дамба сверх всего. Мозг старательно пытался уцепиться хоть за какую-то ниточку информации.

– А все Никодимка-бестолочь, это он дозволил; ему нашу землю вверили, а он ее дьяволам красным распродал…

– Погодите, дамы, – вмешался зна́ток, услышав хоть что-то похожее на зацепку, – а Никодимка – это не тот, с папиросками? Который вышел тока, перед нами.

– Он, милай, он, больше некому, – хором заблеяли старухи. – Председатель он тутошний, да только председать ему уж не перед кем будет – все разъехались, как нечисть взбеленилась, одни мы остались. Но гэта наша земля – на ней и стоять будем. Немец не прогнал, а уж дьяволово отродье и подавно не прогонит…

– Зна-а-аток, зна-а-аток, – вдруг позвал слабый голос с печки, – подойди ближе, зна́ток.

Старушки почтенно расступились, пропуская Демьяна к печи; следом за ним шмыгнул и Максимка. Сухонькая ручка – та самая, что привиделась Максимке – откинула одеяло, и на свет появилось высохшее старушечье лицо. Седые пряди едва скрывали лысое темя, зато верхняя губа щедро поросла серым волосом; маленькие темные глаза глядели пристально, даже хищно. Рот открылся – ни единого целого зуба, – и вместо слов наружу посыпался сухой кашель. Тут же подлетела бабка, подала кружку воды; существо на печке принялось жадно хлебать. Сзади зажурчал услужливый шепоток:

– Дорофеевна гэта, хозяйка, значится. Мы у ней собираемся – ее як удар хватил, она с тех пор и не ходит…

– Цыц, сороки! – сипло скомандовала Дорофеевна. – А ты лучшей мине послухай, зна́ток. Смерть пришла в Сычевичи, как есть смерть. Никодимка-бестолочь зъехать агитирует, но мы не уедем. Тут наш дом, тут нам и помирать; чай мне недолго ждать осталось. Знак мне был! Бачила я смерть, зна́ток: кобылица бледная, страшенная. Я ночью чую: копыта, шо ль? Думаю: кого на ночь глядя принесло, выхожу, а там она – стоит, на мине поглядает. Белая, як мел, тольки очи чорны и светится уся, светится, як пламя, тольки холодная. Она на мине своими буркалами так – зырк, будто запомнила – воды похлебала из корыта и прочь пошла. Тут-то мине и разбило… Добра, что Марфа наутро нашла, а то так бы и околела. То смерть мине отметила, зна́ток, зразумел? Недолго мне осталось, так что проси чего хошь: хошь – дом тебе отпишу, хошь – все, шо в доме. Скотину всю забирай, все одно ухаживать некому. Тольки дай моим старухам век свой на родной земле дожить. Хотели к Сухощавому с просьбой пойти, но он, грят, зубы порастерял; а тебя, хлопчик, мы с детства знаем, тебе веры больше! Сдюжишь, а, Демьян Рыгорыч?

– Зробим, хозяюшка. Но вы тоже раней часа на тот свет не збирайтесь, добро? А, да, вот… – Демьян пошарил в бесчисленных карманах своей куртки, вытащил какой-то кулек. – Вот настой, утром пейте натощак, кипятком заваривайте. А про награду потом уж обговорим.

– Добра, добра, сына… – закивала старуха, пряча травяной настой под подушку. – А мы потопаем, да, хлопчик? Хата-то есть свободная, переночевать?

– Да уся вёска пустая! – всплеснула руками та бодрая бабуля, что все совала им блины. – Где хотите селитесь! Мы вам вопратку свежую принесем, лазню затопим!

– От баньки не откажемся, – не стал прибедняться зна́ток, – а перекусить можете и туда принесть.

Тут Дорофеевна свесилась с печи, вцепилась в плечо Демьяна неожиданно хваткими пальцами и посмотрела ему в глаза.

– Ты тольки мине не подведи, Дема.

– Не подведу, – спокойно ответил он, выдержав взгляд старухи. – Всю паскудь зраз изведу, каковая найдется!

Выйдя на гантак, Демьян спросил у бодренькой старушки, которая взялась их сопровождать:

– Вас как звать-величать, сударыня?

– Ой, да якая я сударыня, – засмущалась покрасневшая бабуля. – Баба Клава я, Лексевна.

– Баб Клав, нам бы бражки надобно.

Та аж перекрестилась, да и сам Максимка с удивлением уставился на знатка. Никак издевается?

– Бражки? Нешто для храбрости?

– Баб Клав, обижаешь! Для дела требуется.

– О хоспади… А скока ее надо-то, бражки той?

– Бутылку, – сказал зна́ток и, подумав, добавил: – И махорки.

– Ох, где ж ее взять-то… Не гонит уж никто. Разве что у Ильинишны запас… Принесу я!

– А церкву покажете?

– Так вон она, тама. Тольки заколочена она уж лет этак…

– Ну, чертям, я так понимаю, оно побоку. Проверим.

Баба Клава показала хату для ночевки, сама ушла за брагой и махоркой.

– Ну шо, хлопчик, прогуляемся до церквы, на чертей глянем? – подмигнул Максимке зна́ток.

– Дядька Демьян, а на кой бражка-то?

– Проверю кой-чаго.

Церковь стояла на слякотном пятачке посередь Сычевичей; со скрипом вращался ржавый петушок-флюгер, приделанный каким-то шутником на притворе; выбитые окна храма зияли темнотой. На деревянной крыше кучковались стайкой вороны, хрипло перекрикивались в сгущающихся сумерках. Демьян обошел строение по кругу – против часовой стрелки.

– Шо там, дядька?

– Да ничога. Странно все как-то… Якая паскудь куру воровать станет? Ну она ее задавит, спортит, заставит яйца тухлые нести, но шоб красть? Ни разу такого не видал…

– Они ж сказали: черт…

– Чертям в Явь ходу нет. А вообще и впрямь интересная чертовщина тут вырисовывается.

В глаза бросились несколько смазанных следов, ведущих к выбитому окну. Демьян взглянул на толстый амбарный замок в двери, почесал голову.

– Максимка, заберешься, не?

– Делов-то! – ухмыльнулся тот и в две секунды ловко, как обезьянка, забрался через окно внутрь церкви. Додумался даже предварительно на раму набросить лежащую рядом ветошь, чтоб не порезаться об осколки – зна́ток в который раз его мысленно похвалил.

– Ну? Чаго видать? – крикнул Демьян.

– Да темно тут… Ну вот шо бачу – окурки валяются, бутылки, банки консервные вскрытые… Куски шерсти всякой…

– Шерсти? – беспокойно переспросил зна́ток.

– Ага, собачья али волчья, не ведаю…

– Слышь, хлопчик, а принюхайся – серой пахнет, не?

– Да чем тут тольки не смердит… – откликнулся удаляющийся голос ученика – тот, видать, пошел вглубь помещения.

– Максимка, ты далече не уходи! Шерсть ту понюхай – вонючая она шибко?

Вдруг Максимка тонко вскрикнул, и Демьян, сам не поняв как, оказался уже внутри заброшенной церкви; даже рук не порезал. Проморгался, привыкая к темноте. Усыпанный мусором пол, алтарь завален набок, на стенах надписи похабные. Аналой весь разломан, ступени амвона усыпаны пустыми бутылками. Бесы куражились?..

– Максимка, ты хде?

– Дядька, я видал чегой-то, – пискнул Максимка.

Демьян повернулся на голос, увидел испуганные глаза, глядящие сквозь него.

– Дядька, сзади!

Из темного угла кто-то ухнул по-совиному, и метнулась волосатая рослая тень. Ни зги не видать было в заброшенной церкви – и все же бросились в глаза обломанные рога, грязный свиной пятак и торчащие наружу зубья – наворованные у колдунов. Тень дернулась влево-вправо, но на пути стоял Демьян. Тогда нечто с силой врезалось в Демьяна, сбило с ног, опрокинуло на мусор и бутылочные осколки, огрело знатка по почкам с такой силой, что тот со стоном растянулся на полу. Одним прыжком тень выскочила в окошко, так же странно ухнув напоследок, будто издеваясь. Опираясь на трость и растирая спину, Демьян поднялся на ноги. К нему подбежал Максимка – слава богу, цел!

– Дядька, ты как? Сильно больно дал? Я его як побачил, так спужался…

– Да харе болтать, гляди, куда он убег!

Но за окном было уже никого не видать. От церкви тянулись следы копыт. А где-то вдалеке, уже на окраине опустевшей деревни, зна́ток разглядел и самого беглеца перед тем, как тот нырнул в лес. Буро-волосатый, здоровый, что твой медведь, и со свиным рылом – он на секунду обернулся, и Демьяну показалось, что он пересекся взглядом с нечистым.

– Это черт был, дядька?.. Настоящий черт?

– Да якой черт, бес разве что. А так хрен его и знает… Бесы курей не воруют. Разве что потомство ведьмино выкармливают… Да и не несутся от тебя, как со спины по хребту стукнут… – Он еще раз с гримасой помассировал бок.

– И что дальше делать будем? – Ученик едва не подпрыгивал от возбуждения. – Вы как, дядька, нормально?

– Получшей ужо… Пойдем-ка мы лучше в баньке попаримся, хлопче, я себе ушиб распарю. И покумекать надысь.

В баню Демьян долго стучался да напрашивался, но банник даже не пошумел для порядку – как вымершее все. Максимка предлагал уже так войти, но зна́ток строго предостерег:

– Тебе коли шкура дорога – ни на погост, ни в баньку, не напросившись, лезть не смей. То не людская территория, а их – навья. Мы тут гости, они – хозяева. А уж банька и подавно.

Так и стояли, пока не пришла Лексевна и не зашла в баню первой – на хозяйских правах. Зажгла электрический свет – видать, дешевый, из-за ГЭС, раз даже в лазню провели. Тогда уж и Демьян с Максимкой посмели переступить порог. После в парилке зна́ток неодобрительно гудел:

– Понавешали своих лампочек, аж нечисть поразбегалась. Нешто печи недоставало? Чаго тут глядеть-то?

Попарившись, помывшись и переодевшись в чистое (Лексевна принесла одежду своих померших на войне мужиков), сели ужинать.

Ели жареную на сале бульбу и косились зачем-то в окно: там, над мрачными Сычевичами, плыли темные облака, лаял пес на обступившую деревню чащобу леса да возвышался силуэт церквы, видный из каждой точки маленькой вёски. Стемнело рано, опустился на землю холодный мрак, и даже в хате было не по-летнему прохладно. Суседка местный на приветствие не среагировал и вообще себя казать не спешил. А может, бросил он хату вовсе – с шишигами связался да на болота сбег. Демьян без остановки натирал ушибленную бочину – у него после встречи с Хиршбеком еще плечо толком не зажило, а теперь новые побои. На столе стояла бутыль белесой бражки, рядом – махорка, в газетку завернутая.

– Дык на кой нам бражка-то? – спросил с набитым ртом Максимка.

– Прожуй сперва, а то в рот муха залетит. И слова вучи – ты як заговаривать-то будешь?

Максимка кивнул. Он уже знал, что слова бывают разные. В устах знатка, произнесенные в верном порядке, слова приобретают особую силу. Он тщательно прожевал, запил сладким чаем и спросил:

– Дядька, а где вы палец потеряли? На войне, да?

Потерев култышку на месте безымянного пальца, зна́ток промолчал и хмуро уставился в окошко.

– Дядька Демьян, – не унимался Максимка, – а якое слово самое что ни на есть дужное?

– Аминь. Как сказано – так буде, – в своей манере лаконично ответил зна́ток и поглядел на старенькие наручные часы «Победа». – Так, отрок, ты поел, ты сыт? Пора нам до лесу прогуляться.

«Як всегда – ночью», – недовольно подумал Максимка и начал собираться.

Дорога вся раскисла, что твой жур – грязь так засасывала сапоги, что, казалось, ступи не туда – и ухнешь по уши. Зато по следам беса идти оказалось довольно легко. Демьян захватил из дому свечку на блюдце и нес ее перед собой, освещая дорогу; Максимка тащил банку. Когда достигли опушки, зна́ток сказал:

– Ставь сюды, на пень прямо, – сам положил газетку с махоркой, раскрыл – чтоб запах пошел. – А сами пошли сховаемся где-нить да поглядим, что тута за дрянь такая лазит.

– И все, больше ничего делать не надо?

– Да не, не треба боле ничога. Гэта ж бес, на бражку приманится як миленький. Засекай зараз, – Демьян сунул под нос Максимке часы, тот с трудом разглядел стрелки – полпервого ночи. – Коли бесенок тут блазнит, минут через пяток прибежит бражку лакать – они до всякой сивухи охочи. А мы его клюкой по мордам!

Сели в засаде – за близлежащим штабелем полусгнивших от сырости дров. Время шло, Максимка до рези в глазах вглядывался в лесную чащу. Демьян спокойно курил махорку, по-солдатски сложив ладонь лодочкой – чтоб угольком не светить. Выполз месяц из-за туч, дав немного света. Но бес все не являлся.

– Неладное нешто здесь творится, ой неладное, – пробормотал Демьян.

– А чаго так, дядька?

– А того. Коли бес на бражку не прискакал, так одно из двух: либо бес чой-то такое творит, что не до браги ему, то ли не бес гэта вовсе. Хоть и не может быть, шоб и впрямь чего такое здоровое лазило – не могут они в Явь попасть: им притвор печки мал…

– Чаго? – недоуменно переспросил Максимка.

– А, рано тебе яшчэ такое знать, – отмахнулся зна́ток. – Ты тольки одну вещь запомни – бесенок малый проникнуть в наш мир может да дел тут натворить, они тута як тараканы всегда лазают, бывают и во-о-от такие крохотные, с твой ноготок. Но шоб такая тварь, с рост человеческий – впервые вижу! Не может быть такого! А коли и вовсе обосновался б тут черт настоящий, как бабки говорят, – тута бы на месте деревни здоровенный котлован был с ямой посередке до самого земного ядра. Не черт это и не бес.

– Кто ж тогда?

– Думаешь, мало их, тварей Пекельных? Тут хоть Сухощавого спрашивай, хотя и тот, поди, не всех ведает, а тольки самых верхних.

– А ниже там кто?

– Много будешь знать… – Демьян шутливо замахнулся для подзатыльника. – Ну-ка лучше приглядись, чуешь чего?

Максимка прислушался к себе. Он уже научился распознавать некоторые знаки в окружающем мире – то ли зна́ток сумел чему научить, то ли сам он окреп в своем умении. Там, в поле и в лесу с немцем, он и впрямь чуял нечто, что не объяснить словами; и когда у Сухощавого ждали курьера из Пекла, тоже екало так странно в глубине души. И зубы ныли. Здесь же он не ощущал ничего.

Ученик пожал плечами:

– Не-а.

– То-то же. И я ничога не чую. Пустота какая-то… – Зна́ток зевнул, почесал обрубок безымянного пальца. – Но я так и думал, хошь и видал в церкви – ну какой тут бес, право слово? Думал: будет нечисть якая, так и той тут нема…

Размышляя, Демьян чесал бороду и внимательно глядел в сторону леса, пытаясь высмотреть, что же за паскудь там такая сховалась. Максимка проследил за его взглядом, но не увидел ничего, кроме очертаний стволов елок да березок, терявшихся в темноте непролазной лесной чащи. Ничего. Нахмурившись, зна́ток кивнул своим размышлениям и промолвил:

– Ладно, хлопче, почапали спать – утро вечера мудренее. Завтре разберемся, шо тут за бесовщина творится.

Демьян проснулся ночью по малой нужде. Лежал некоторое время в темноте, глядя в потолок и слушая посапывание спящего Максимки. Наконец поднялся прогуляться на улицу до ветру, захватив табак и спички.

Ночью в Сычевичах не так уж и мрачно. С востока гурьбой катились пузатые дождевые тучи, но над деревней небо было ясным и глубоким, с россыпью мигающих звезд и щербатым полумесяцем. Свежо – зна́ток пожалел, что не надел куртку.

Он отошел в сторону от дома, расстегнул ремень на штанах. И застыл с открытым от удивления ртом, уставясь на поле между лесом и вёской.

Там над травой плыла страшная кобылица, описанная Дорофеевной. Плыла, будто не касаясь копытами земли, – с атласной переливающейся шкурой, с пылающей мертвым светом шелковистой гривой. Зеленоватое холодное сияние исходило от лошади, как от болотных огоньков, что горят на мертвецких сердцах, отбрасывая блики в темном поле. Глаза, темные и умные, глядели прямиком в душу. Предвестница смерти прядала ухом, издавала мерное ржание; а еще она шагала в сторону замершего Демьяна, угрожающе помахивая пушистым хвостом. Каждый шаг копыта будто втаптывал в землю оставшиеся годы жизни – один, второй, третий.

Зна́ток попятился назад, а когда лошадь прибавила ходу, то и вовсе рванулся бегом к хате, чуть не запутавшись в расстегнутых штанах. Ворвался в избу, запер дверь и выдохнул, стараясь не разбудить Максимку. Сердце колотилось как бешеное. В голове роились путаные пугливые мысли: «Что ж это я теперь, умру? Так ведь всяко умру. Или теперь скорее? А коли зараз прям? Вон как сердце долбит – а ну как инфаркт?!»

Пожалуй, впервые в жизни – пережив и фрицев, и Купаву, и много еще чего другого – зна́ток по-настоящему испугался смерти. Не погибели от лап какой-нибудь кикиморы, не лютого смертоубийства от рук фашистов, а такой вот банальной, спокойной даже смерти, когда сердечко раз – и привет. Перед глазами стояла длинная морда вестницы погибели. Буквально заставив себя, через силу Демьян выглянул в окно – лошадь удалялась в сторону леса, мерно перебирая копытами.

«Вроде пронесло. Отметила она меня али нет? Поди разбери!»

Зна́ток схватил со стола солонку и насыпал соли под дверь, у окон и, подумав, вокруг их с учеником кроватей. Прошептал заговор со свечкой (Максимка заворочался и что-то пробормотал во сне) и сел на кровать. Посмотрел еще раз в окошко. Кобылицы не было видно. «Вот те на, не выдумала Дорофеевна!»

Ложась спать, он прошептал молитву и крепко сжал ладанку на груди. «Чертовщина в Сычевичах непонятная, где такое встретишь яшчэ?» – подумал он, засыпая.

Максимку разбудило играющее радио. Кое-как пытался подпевать Демьян:

 
Я гляжу ей вслед,
Ничего в ней нет,
А я все гляжу,
Глаз не отвожу…
 

Зна́ток, раздетый по пояс, тягал пудовый чурбан: играл мышцами и легко перекидывал импровизированный снаряд из ладони в ладонь. Заметив, что ученик проснулся, Демьян грохнул чурбаном о пол, улыбнулся с непонятной грустью:

– Доброй ранницы! В здоровом теле – здоровый дух! Надо б нам тоже радиолу в дом приволочь, не скушно буде.

– Ага, можно, – Максимка широко зевнул. Поставив ноги на пол, удивился при виде рассыпанной соли. – Гэта вы солью напорошили?

– Я-я. Ночью гости приходили. Нехорошие… – задумчиво сказал зна́ток, выключая радио. – Поди умойся, да работать пора. Нам тама бабки блинцов натаскали – подкрепись.

Максимка поплелся во двор – к бочке. Зна́ток крикнул в спину:

– Слышь, Максимка, а как певца звать?

– Иосиф Кобзон…

– Анна Демидовна его слухает, як думаешь?

Максимка пожал плечами. Чего Демьян Рыгорыч к этой Демидовне привязался?..

На улице слегка моросило, сырость была такая, что хоть в стакан наливай. Отправились прогуляться по деревне. Заглянули в гости к Дорофеевне – той совсем стало плохо, даже разговаривать не могла. Бабки суетились рядом, с платками, суднами и лекарствами; в общем переполохе на знатка с учеником и не обратили внимания. В общем, не до них было.

– Вы идите тама с чертями разбирайтеся, поплохело ей, – бормотала Марфа, выталкивая их наружу. – С сердцем шо-то… Слухай, зна́ток, а мож, чаго посоветуешь, кстати? Травку якую, а?

– Валидолу и нитроглицерина, – буркнул Демьян на пороге. – И врача годного.

– Поговорку слыхал? Врач – исцелися сам! – блеснула эрудицией бабка. – Не нада нам коновалов тута, управимся.

Дверь избы захлопнулась, изнутри донесся горестный стон Дорофеевны.

– Ей же в больницу надо… – сказал потом Максимка, шагая рядом с Демьяном по улице.

– Так-то да, не помешало бы. Но мы кто такие, шоб людей жизни учить? Они поболе нас эту землю топчут. Умные! – с горечью крякнул Демьян. – День добрый, бабуль, у вас тоже сердечко прихватило?

У крайней избы на лавке сидела бабка, держась за грудь, – Агаповна, кажется. Максимка уже стал их различать. Маленькая, подслеповатая, в кургузом платочке, она щурилась в сторону леса и заполошно целовала нагрудный крестик.

– Ой, божечки, чаго ж гэта деется-то…

– Вы чего, бабуль?

– Да сами гляньте! Опять поле жгеть! Полудница!

– Твою мать, да чаго у вас тута за бесовщина такая! – аж вскрикнул Демьян, проследив за пальцем Агаповны.

На поле, у лесной чащобы, крутилась высоченная, как будто на ходулях, женская фигура в белом платье до пят. Маленькую по сравнению с телом голову покрывал наспех повязанный куколь. Под ним зиял пустыми глазницами череп – издали вроде даже как козлиный. Может, такое ощущение возникало из-за повисшей в воздухе стылой взвеси, но жуткая баба вертелась так, что от нее веером брызги летели – брызги огня. От сырости трава не загоралась, огонь сразу гас; белесая фигура крутилась-крутилась, а затем резко замерла, заметив наблюдателей. Совершила театральный низкий поклон – от движения из широко разинутой пасти выкатился длиннющий, как змея, розовый язык. Агаповна охнула со страху, вцепилась в руку Максимки. Раскрывший от удивления рот, он увидал, как полудница напоследок подняла руки и выплюнула из рукавов очередную порцию пламени, что прокатилось по полю, оставляя за собой дымящийся след. Хлопчик даже услышал протяжный огненный гул.

Чудовище на поле гулко захохотало, довольное устроенным представлением, и оборотилось спиной. Несколькими быстрыми прыжками полудница достигла лесной опушки. Перед тем как она скрылась в кустах, случайные зрители увидели, что она горбатая, что верблюд, как если бы у нее в спине был спрятан мешок.

Демьян с Максимкой переглянулись. Агаповна все крестилась без остановки, читая молитву Николе Заступнику, шугливо косилась на них – как бы прося покончить с напастью.

– М-да-а, во дела… – Зна́ток с несвойственной ему растерянностью почесал бороду, ошеломленно глядя на обугленную землю вдалеке.

– У вас тут вся паскудь с Беларуси, шо ль, обосноваться решила? Черти, лошадь белая, полудница яшчэ… А банника нема.

– И так кажный день… – пискнула бабушка. – Хоть какое чудище да явится.

– Вы, бабуль, тут не сидите. Идите-ка домой. А то мало ли яшчэ якая сволочь припрется…

Проследив, чтоб Агаповна ушла до дому, отправились к опушке – поглядеть следы чуда-юда, когда на пути им попался председатель Никодим. Мужик стоял на крыльце клуба, мрачно попыхивая папиросой, и глядел волком. С издевкой крикнул:

– О, граждане чародеи! Ну как, много рублев у бабок выколдовали?

– И тебе не хворать, товарищ, – вытягивая сапоги из месива, Демьян кое-как подошел к председателю. – А ты шо это, никак нас поджидаешь?

– Делать нечего, – буркнул Никодим. – Но разговор имеется.

– Так говори.

Демьян присел на упавший забор, поставил рядом трость и полез за табаком. Максимка разглядывал окрестности – все как и вчера: безлюдное, упадочное, только из трубы избы бабки Дорофеевны валил ленивый дымок. И не поверишь, что пять минут назад своими глазами наблюдал, как жуткая белая тетка огнем плюется.

– Ты это, слышь, колдун…

– Да не колдун я, сколько вам раз…

– Не перебивай, – поморщился председатель. Разговор ему явно удовольствия не приносил. – У меня предложение деловое. Сколько тебе бабки пообещали?

– Хер да ни хера. Я не за деньги, а допытливости ради.

– Так, харэ мне тут воду мутить. Сколько тебе надо? Щас… погодь.

Никодим вытащил из кармана стопку денег, отсчитал оранжевые рубли, желтые трешки, синие пятаки и сунул их Демьяну. Тот даже не пошевелился.

– Ну ты че? Бери! Тут… десять, двадцать… тридцать пять рублей! Хоть рубаху новую купишь, мальчонку в школу к зиме оденешь!

– Взятку, шо ль, предлагаешь?

– Да какую взятку, дурной ты! Я тебе денег даю, шоб ты уехал и не путался под ногами! Ну хошь, полтинник дам? У меня в хате есть, одной купюрой…

– А чего ж ты, председатель, так от нас избавиться хочешь? Никак замыслил чего супротив партии и народа? А ты ща видал, кто к вам из лесу в гости ходит?

Никодим со злобой сплюнул под ноги.

– Ну и дурак! Хто там ходит-то, мракобесы? Ладно, некогда мне тут с вами… Не хошь – не бери.

Председатель еще раз сплюнул – вместе с папиросой, и вернулся в здание клуба. Демьян весело шлепнул ладонями по коленям.

– Во чудила! Ты видал, Максимка?

– Видал… У меня мамка в месяц пятьдесят рублей получает.

– Да заладили вы со своими паперками никчемными! Видал, как он вел себя? Чагой-то тут неладно… Давай-ка знову в засаду.

Демьян с Максимкой прошли в сторону леса, обогнули деревню и вернулись проулками обратно. Тут спрятались в соседней с клубом полуразрушенной избе. В ней тоже было грязно, за потемневшей от копоти печкой скопился мусор из мокрых журналов «Маладосць» и разбитых банок под засолку. Демьян зачем-то заглянул в печку – внутри зашуршало.

– Мыши, шо ль?

– Не-е, – с ухмылкой сказал зна́ток. – То анчутка шебуршит. На пустую избу позарился. Малой совсем, полудохлый, як таракан.

Расселись по углам в избе. Демьян выглядывал в окошко, Максимка пытался читать журналы. Ничего интересного, одни новости про засевы, успехи партии и белорусский чернозем. Из головы не шла белесая фигура, танцующая на поле.

– Т-с-с, пшел вон!

Максимка подобрался тихонько к окну и выглянул наружу. И впрямь – пошел! Воровато оглядываясь, председатель шагал к лесу; под мышкой он тащил здоровенный сверток.

– Гэт куды он?

– А вот ща, хлопче, и проследим. Зараз погодим немного, и пошли. Демьян от нетерпения закурил. Вот Никодим исчез в лесу, вот пробежал по лужам трехлапый пес. Протелепала куда-то местная бабка с коромыслом; Марфа – вспомнил Максимка. Гаркнула с церкви ворона.

– Ну усе, давай следом.

Потрусили быстро в сторону опушки. А в лесу Максимке стало как-то уныло – не такой совсем жизнерадостный лес, как в родном Задорье: квелый, сырой, помирающий будто. И… пустой, что ли? Как если б не хватало в нем чего-то живого. Ни малины дикой, ни грибов, хотя и сыро. Деревья вон хилые, тонкие, птиц почти нет, все не зеленое, а серое, и солнца не видать, один белый круг на пасмурном небосводе. Не светит, а так, видимость одна – для порядка.

– Давненько сюда лешак не заглядывал, – пробурчал недовольно зна́ток.

Следы сапог председателя вели через буераки и валежник, Демьян легко вычислял его путь даже там, где следы терялись – по сломанным веткам ельника, по едва придавленным кочкам мха у корней деревьев – сказывалось партизанское прошлое. Один раз зна́ток остановился, задумался. Максимка ткнулся ему в спину.

– Чего там?

– Да хитрый он, петляет. Видать, есть, на кой ховаться. Давай-ка лучше на муравьишек глянем.

– На кого?

Демьян с загадочной ухмылкой присел на корточки и уставился на огромный, с половину роста, муравейник в логе. Максимка сел рядом, с недоумением глядя на насекомых – не зная, то ли издевается зна́ток, то ли всерьез.

– У нас, брат, ремесло такое, что лес знать надобно, – рассуждал Демьян, – и обитателей его. Когда лешака нема и спросить совета не у кого, ты гляди внимательно кругом. Вот муравьи – гэта кто? Много их, они кучкой думают, поэтому один муравей дурной, а муравейником они умные. А коли человек рядом есть, то и идут они к нему, тянутся – у человека же на привале и сахарок найдется, и матерьял всякий для стройки. Так шо, зараз потеряли мы след, то поглядим за муравьем – муравей мудрый, выведет, куда надо.

И впрямь – Максимка увидал, что муравьиная дорожка ведет не абы куда, а по четкой траектории. Черная вереница из марширующих мурашей петляла промеж сосновых стволов, вытекала из лога и вела в глухую чащу, где деревья стояли густо, вплотную друг к другу.

Шли по муравьиному следу недолго. Вскоре деревья чуток расступились, меж ними выглянула небольшая прогалина. Демьян остановился и пригнул рукой голову Максимке, зашипел:

– Тихо щас!

Максимка увидел поляну. Посредине стояла треугольная палатка зеленой армейской раскраски, чадил дымом костерок, из покрытого сажей котелка аппетитно тянуло тушенкой. У костра сидели трое в накинутых на плечи плащ-палатках, а к ним спиной стоял председатель и что-то неразборчиво шипел на троих лесников:

– Куда вы… мать вашу! Сказано было – ночью! Это шо за самодеятельность? Афоня, твою-то мать! Обратно в часть захотели?

Те, потупившись, выслушивали ругань. Наконец, когда председатель «выдохся», один заискивающе спросил:

– Дядька, а ты нам консервы принес? Жрать уж совсем неча.

– Принес, – буркнул Никодим и вывалил на землю из свертка кучку блестящих банок. Троица сразу с довольными возгласами их расхватала, парни сноровисто начали вскрывать консервы ножами.

– А чаю? А табаку?

– Чай завтре, папиросы вот, нате, хоть закурись, покуда с ушей не закапает. Сахара на, кило с дому взял. И яблок авоську…

– Скок нам тут еще сидеть-то? – спросил третий, косой и лопоухий малорослый парень – он с высунутым от усердия языком открывал банку армейским штык-ножом.

– Сколько надо – столько и просидите. Или че – обратно захотели?

Трое замотали головами – мол, не, не хотим. Никодим удовлетворенно кивнул и направился обратно. Демьян прижал голову Максимки еще ниже к земле, тот постарался даже не дышать. Демьян погладил ствол стоящего рядом кустарника, и тот благосклонно сомкнул ветки, загородил знатка и ученика. Никодим прошел мимо, не обратив на них внимания. Демьян с Максимкой посидели еще некоторое время под кустарником, потом зна́ток потрепал его за ухо, сказал:

– Лады, свезло нам – не заметил. Вставай, по́йдем.

– Куды по́йдем?

– А туды и по́йдем, знакомиться с товарищами. Коли шо – ты сынка мой, зразумел?

Демьян выпрямился, громко кхекнул и шагнул на поляну, раздвинув кусты руками. Сидевшие у палатки парни застыли с открытыми ртами и с ложками в руках, уставившись на гостей.

Максимка понял, что они ненамного его старше – ну лет на шесть-семь, не больше. У того лопоухого вообще вся морда в прыщах. А здоровый Афоня встал резко и шагнул навстречу Демьяну.

– Э, вы кто такие?

– У мине такой же вопрос, – прищурился Демьян. – Я тут с сынком пошел в грибы, а в лесу якие-то личности странные заседают. Вы шо, хлопчики, браконьеры?

Рослый сразу поник.

– Та не, студенты мы… Экспедиция у нас.

– Кспидиция, гришь? По рябчику, небось?

– Ты шо, дядь, какой рябчик! У нас и оружия нема, сам погляди! – Афоня обвел рукой поляну, палатку, костер, а двое его товарищей согласно закивали с набитыми ртами. – Биологи мы, лес изучаем.