Читать книгу: «Убийство в садовом домике», страница 3

5

Иван Абрамов пошел к владельцу зеленого автомобиля не через низину лога, а поверху, по пешеходной аллее. С правой стороны, за недостроенным домом Безуглова, был узкий садовый участок, простиравшийся от аллеи до ручья. Домик на участке был крохотный, метра три длиной и два шириной. Крыша домика была покрыта рубероидом, а не шифером, как у соседей. Нижняя часть участка заросла сорняками. Иван рассчитывал, что за этим полузаброшенным садом начнутся владения автовладельца, но он ошибся: верх участка принадлежал другому хозяину. Между садами был забор, сквозной тропинки сверху вниз не было.

«Нет так нет! – не стал огорчаться Абрамов. – Дойду до конца аллеи и сверну вниз».

Пройдя мимо пары участков, Абрамов остановился. Вначале его внимание привлекла металлическая табличка на заборе «Осторожно, злая собака!». Потом он увидел дом и оторопел: в самом центре садово-огородного массива стоял настоящий деревенский дом-пятистенок, собранный по финской технологии из утепленных деревянных панелей. Над крышей дома торчала кирпичная труба.

«Вот дела! – удивился Абрамов. – Хозяина этого участка за одну табличку можно из садоводческого товарищества исключить. Нельзя в садоводческом товариществе иметь животных на постоянной основе. Если на собачьи будки глаза закрывать, то садоводы начнут кроликов разводить или кур, а это – самое настоящее частное предпринимательство, уголовно наказуемое деяние».

Он решил исследовать загадочный участок. Хозяев в доме или на огороде видно не было. Входная дверь на веранде была прочная, с двумя врезными замками. Посреди двери была прибита вырезанная из фанеры пятиконечная звезда. Окна дома наглухо закрыты ставнями, обитыми жестью. Около крыльца была врыта в землю низкая лавочка, рядом с ней – собачья конура, напротив крыльца – клумбы. Абрамов отломал стебель с ближайшего растения, потер между пальцами.

«С прошлого года цветы остались, – определил он. – Странно, что хозяева осенью не срезали их».

За домом на участке росли шесть яблонь и две черемухи. Под ними были установлены столик и две скамейки. От деревьев до конца участка свободной земли оставалось немного, сотки две, не больше.

«Странное дело! – подумал Абрамов. – Хозяин этого участка построил настоящий деревенский дом, высадил яблони, которые не дают съедобных плодов, соорудил под деревьями уголок отдыха. Ему что, овощи на зиму не нужны? Этот участок больше похож на дачу, куда приезжают отдыхать, а не заниматься огородным хозяйством. На оставшихся за домом двух сотках только щавель, лучок и укроп можно вырастить».

Иван вернулся к входной двери, посмотрел на алую звезду.

«Тимуровцы, что ли, постарались? Не похоже. Откуда тут тимуровцы возьмутся? Здесь же не город и не деревня, пионерской организации нет… Черт возьми, кто тут живет? Кто так дерзко нарушает наши советские законы?»

Согласно постановлению Совета министров СССР в садоводческих товариществах запрещалось строить дома площадью свыше 30 квадратных метров. Веранда не должна была превышать 10 квадратных метров. Строить второй этаж, иметь в доме подвал или отопление запрещалось. Дома, построенные с нарушением предписанных правительством ограничений, подлежали сносу в административном порядке. Печное отопление в районах Сибири и Крайнего Севера было разрешено, иначе большую часть садоводческого сезона домики были бы непригодны даже для временного проживания человека. Под печным отоплением подразумевались металлические печи всех видов и конструкций. Кирпичные печи закон прямо не запрещал, но в садоводческих товариществах их не выкладывали. Во-первых, домики были слишком малы для кирпичной печки, а во-вторых, кирпичная печь наводила на мысль о том, что владелец дома собирается в нем постоянно проживать, что было строжайше запрещено. На садовых участках также не разрешалось строить теплицы и содержать домашних животных, кроме собак и кошек. Будки для собак иметь запрещалось, так как будка говорила о том, что и собака, и ее хозяин постоянно проживают на участке, а не используют его для выращивания плодоовощной продукции для личного потребления.

«Кем бы ни был владелец этого участка, – подумал Абрамов, – он ни комиссии из правления садоводческого товарищества, ни инспекции из бюро технической инвентаризации не боится».

От загадочного домика инспектор прошел до конца аллеи, по отсыпанной гравием дороге спустился вниз к ручью. До нужного места вела тропинка вдоль заборов. Стараясь не поскользнуться, придерживаясь за штакетины, он дошел до нужного участка. Владелец зеленого автомобиля «Жигули» место стоянки железного коня отсыпал гравием, но до выезда на дорогу у него стройматериалов или денег не хватило. После ночного ливня выехать на пригорок автовладелец не смог бы. «Жигули», как бы ни хвалили их за проходимость, все же не армейский грузовик с тремя ведущими мостами, по размытой дороге вверх вскарабкаться самостоятельно не сможет. Хозяин участка стоял за домом на огороде, делал вид, что собирает накопившийся за зиму мусор. Гостя, появившегося со стороны ручья, он явно не ожидал.

– Добрый день! – громко поприветствовал его Абрамов.

От неожиданности мужчина, наблюдавший за событиями у дома Фурманов, выронил грабли.

– Вы владелец этого участка? – спросил инспектор.

– Да, я, – согласился мужчина. – Моя фамилия Пономарев.

Пономареву было лет сорок пять. Он был среднего роста, кареглазый, темноволосый, с резко очерченными высокими скулами и слегка приплюснутым носом. Одет Пономарев был в рабочую куртку с шевроном «Спецмонтажстрой», рабочие черные штаны и обут в резиновые сапоги. На голове – спортивная шапочка. Куртку и штаны Пономарев явно позаимствовал на работе. В продаже такая спецодежда не появлялась.

Задав дежурные вопросы, Абрамов предложил пройти в дом. Пономарев поспешно согласился.

– Пойдемте, конечно! Не на улице же стоять. Сегодня холодно. Всю ночь пришлось печь топить.

Пономарев был законопослушным гражданином. Его садовый домик не превышал установленных ограничений ни по площади, ни по этажности. Вторым этажом домика была просторная мансарда, которая считалась крышей, а не жилым помещением. Обстановка в доме была стандартной для таких строений: печка-буржуйка в углу, у окна – обеденный стол, с противоположной стороны – кровать с панцирной сеткой. На тумбочке у другого окна стоял переносной телевизор «Юность». Автовладелец мог себе позволить иметь телевизор: не на себе же его тащить каждый раз, когда на садовый участок приезжаешь!

Абрамов сел за стол, достал бланк допроса свидетеля, заполнил анкетные данные Пономарева.

– Чем вы вчера занимались после приезда на участок? – спросил инспектор.

– Выпивал! – признался хозяин. – В это время года заниматься в саду особенно нечем, так, по мелочи кое-какая работа есть: мусор собрать, забор поправить. Я, честно говоря, приехал проверить участок, посмотреть, не нашкодили ли воры зимой, не выломали ли дверь. Приехал – все в порядке. Сел, приготовил еду. Выпил, посмотрел телевизор и лег спать.

Иван кивнул на бутылку водки в углу комнаты.

– Не много на одного, целый пузырь?

– Да ну! – запротестовал хозяин. – Что такое бутылка водки на свежем воздухе? Так, размяться немного. В городе с бутылки опьянеешь, а здесь – только легкий хмель появится. На свежем воздухе, сколько ни выпей, голова наутро не болит.

Пономарев выглядел помятым, перегар от него исходил страшенный, но язык у свидетеля не заплетался, и во рту не пересыхало.

«Привычный, видать!» – подумал Абрамов, но ошибся. За несколько минут до его прихода Пономарев выпил сто граммов, опохмелился и сейчас чувствовал себя с каждой минутой все лучше и лучше.

– Соседа знаю, – выслушав инспектора, сказал Пономарев. – Мы тут все друг друга знаем: участки-то рядом. То по поводу водоснабжения соберемся переговорить, то оплату электричества обсудим. В гости друг к другу не ходим, в домашние дела не лезем. Я знаю, что фамилия мужика, к которому вы приехали, Фурман. Запоминающаяся фамилия! Пролетарская… Вы по верхней аллее сюда пришли? Большой дом с кирпичной трубой видели? Там настоящий буденновец живет. Старик лет под девяносто. Говорит, что в Первой конной армии воевал. Матерщинник, каких свет не видывал! Вы бы с ним про Фурмана поговорили. Старик частенько болтал с ним через забор. Я ничем вам помочь не смогу!

– Кто этому буденновцу разрешил на участке такие хоромы отгрохать? – спросил Абрамов. – Это же незаконно – на садовом участке капитальное строение иметь.

Пономарев в начале беседы боялся, что инспектор заметит, как у него дрожат руки. Теперь надуманный страх прошел: водка сделала свое дело – организм пришел в норму, появилась тяга поговорить, поболтать о всякой чепухе.

– Тут такое дело было, – усмехнулся Пономарев. – Сам дед-буденновец стройкой не занимался, всем его сын руководил. Соседи, как увидели, какую на садовом участке траншею вырыли под фундамент, побежали жаловаться в правление. Говорят: «У нас не дома, а курятники, а этот старик что, исключение из правил? Он же собирается дом-пятистенок возводить!» Пятая стена в таком доме поперек постройки стоит, кухню с печкой от жилой комнаты ограждает. Из правления пришли, старик их матом послал. Они обиделись и заявились к нему целой делегацией: с милиционером и представителями БТИ. Дед вышел за забор и говорит: «Вы зачем ко мне с рулеткой приперлись? Будете отхожее место замерять, не слишком ли его широким для моей задницы построили?»

– Он так и сказал: «отхожее место»? – усомнился Абрамов.

– Нет, конечно! Дед обычный уличный туалет таким словом назвал, что женщины покраснели. Председатель комиссии стоит, не знает, что сказать, а дед продолжил. Говорит: «Старый я стал, рука уже не та, а так бы выломал штакетину из забора и этой штакетиной вас погнал бы, как деникинцев с Украины. Рука у меня слабая стала, но авторучку еще держит, и этой рукой я напишу письмо моему бывшему командиру маршалу Советского Союза Буденному Семену Михайловичу. Он меня в обиду не даст, а вас, белогвардейское отродье, накажут по всей строгости наших советских законов».

Участковый не выдержал, вступил с ним в спор. Говорит: «Наши советские законы запрещают на садовых участках капитальные дома возводить».

Дед как завопит: «Ты, сопляк, кого законам учить решил? Ты декрет Ленина „О земле“ читал? Где там написано, что я на своем участке не могу дом построить? Вы сюда зачем такой толпой пришли? Последние штаны с меня снять хотите? Напишу Буденному, что не всю белогвардейскую сволочь мы добили. Пора опять коней седлать».

Председатель правления первым ушел, за ним – остальные. Никто не стал в суд на старика подавать, побоялись, и правильно сделали! В тот год, когда старик фундамент заливал, Буденный еще живой был. Если бы старик ему письмо написал, то до Буденного оно бы, конечно, не дошло. На почте бы перехватили и в обком партии отправили бы. В обкоме бы за голову схватились: «Не дай бог у старика сердце прихватит! Буденный за своего конника всех в порошок сотрет. Пусть этот герой Гражданской войны хоть пятиэтажный дом у себя на участке строит, только бы он никому не жаловался». Председатель правления, чтобы к нему вопросов больше не было, договорился с какой-то школой, и оттуда послали к старику пионерский отряд. Ребятишки стихи ветерану прочитали, на входную дверь красную звезду прибили, пообещали над стариком шефство взять, но больше не появлялись. Пионервожатая не пустила.

– Почему? – удивился Абрамов.

– Как «почему»? – не понял Пономарев. – Старик без мата не мог двух слов связать, а тут – дети! Какой пример он им подаст?

Задав еще несколько вопросов о соседях, Абрамов пошел к выходу. У калитки остановился, спросил:

– Как вы отсюда выбираться будете?

– К завтрашнему дню дорога подсохнет, – посмотрев на «Жигули», ответил Пономарев. – Если опять дождь пойдет, то оставлю машину здесь, а сам пешком вернусь. В распутицу тут никакие воры шастать не будут.

Вернувшись к дому Фурманов, Иван доложил Агафонову о результатах допроса Пономарева.

– Врет, сволочь! – со злостью сказал начальник ОУР. – Он вчера поздно вечером баню топил. Зачем? Кровь хотел смыть? Ты, Ваня, как будто вчера родился! Если мужик приехал на мичуринский участок водку пить, то на фига ему баня-то сдалась? Зачем зря дрова тратить?

– Я про баню его не спрашивал, вот он ничего про нее и не говорил, – заступился за словоохотливого автолюбителя Абрамов.

Начальник уголовного розыска сплюнул с досады и вошел в дом, где следователь под диктовку судебно-медицинского эксперта заканчивал составлять протокол осмотра трупа.

6

Прокурор Хворостов начинал карьеру со следователя районной прокуратуры. В далекие 1960-е годы экспертов-криминалистов было так мало, что следователю на месте происшествия приходилось все делать самому: и отпечатки пальцев снимать, и следы взлома фотографировать. Работа с материальными доказательствами въелась в плоть и кровь прокурора, и на каждом месте происшествия он в первую очередь начинал искать следы, которые мог оставить преступник.

Выйдя на открытую веранду, Хворостов покурил в одиночестве и щелчком отправил окурок в огород. Дымящаяся сигарета упала рядом с небольшим прямоугольным клочком плотной бумаги. Хворостов отошел к началу веранды, стал прикидывать, как было дело.

«Некто шел с папироской в руке, – размышлял он. – Перед входом на крытую веранду он остановился и, так же как я, отбросил окурок в огород».

Не боясь испачкать туфли грязью, Хворостов прошел по тропинке, ведущей к туалету, и увидел, что был прав: рядом с его окурком лежала папиросная гильза, размокшая под дождем.

«За зиму бумага пожелтела бы, а этот фрагмент папиросной гильзы беленький. Если учесть, что садово-огородный сезон только начался, то этот окурок оставил человек, приходивший к Фурману вчера вечером или ночью… Да, да! Так оно и было. Некто шел в гости к Фурману, покуривал по дороге папироску. В дом с дымящимся окурком входить не стал и отбросил его в сторону. Жалко, дождь размыл папиросную бумагу на гильзе! Теперь марку папирос узнать нельзя, но по форме гильзы кое-что определить можно. Во всяком случае это не окурок, который бросил Фурман. Потерпевший курил сигареты „Астра“ без фильтра. От них после ливня даже следов не останется».

Прокурор вернулся в дом, позвал на улицу эксперта-криминалиста, объяснил, какие следы надо зафиксировать и изъять.

– Тут еще один окурок! – воскликнул эксперт, зайдя на огород.

У прокурора чуть не вырвалось: «Болван! Это мой окурок. Не надо его изымать». Но Хворостов был сдержанным человеком, и он терпеливо объяснил эксперту, какие вещественные доказательства будут иметь значение для дела, а какие – нет.

– Изымай окурок вместе с землей, на которой он лежит, – дал последнее указание Хворостов.

Из дома вышел начальник милиции.

– Всех разогнал, одни мы остались! – сказал он. – Вы, Олег Андреевич, заметили металлические дуги за верандой?

– Нет. Не обратил внимания, – ответил прокурор.

Хворостов и Симонов знали друг друга много лет, но в общении фамильярности не допускали. Между ними всегда была незримая граница, переходить которую было запрещено. Разные ведомства, разные интересы! Один преступления раскрывает, другой надзирает, чтобы он социалистическую законность не нарушал.

Если бы прокурор приехал сюда на своем служебном автомобиле, то он бы давно уехал домой, так как ему на месте происшествия делать больше было нечего. Но в эту субботу своего транспорта у Хворостова не было, и он был вынужден торчать на весеннем холоде, выслушивая разглагольствования начальника милиции об особенностях социалистической экономики.

– Эти металлические дуги, согнутые из стальных прутков – каркас для парника. Теплицы в мичуринских садах строить запрещено, а парники – можно. Дуг у Фурмана на два парника хватит. Хозяйственный мужик, ничего не скажешь! Но от парника без навоза толку мало. Земля сама по себе тепло не дает, навоз нужен! А навоз купить негде.

– Почему? – из вежливости спросил прокурор, далекий от садоводческих проблем.

– Здесь рядом нет деревни, откуда можно было бы на тачке привезти навоз. Из близлежащих к городу совхозов навоз не привезешь. Для перевозки любого груза автомобиль должен иметь товарно-транспортную накладную. На навоз документы в совхозе не выпишут, так как он товарной стоимости не имеет и на балансе у совхоза не стоит. Замкнутый круг! Люди охотно купили бы навоз, совхозы с удовольствием бы продали его, но не могут, так как навоз – это побочный продукт животноводства, не имеющий материально-учетной ценности.

– Как же его садоводы покупают? Я у знакомых видел огурцы, высаженные на навозной грядке.

– В совхозе выписывают водителю наряд на вывоз мусора. Вместо него грузят навоз, и водитель едет по садовым товариществам, предлагает товар по сходной цене. Выручку делят между собой бригадир скотников, водитель и диспетчер, выписывающий наряд.

Неожиданно Симонов замолчал на полуслове. За домом Фурманов раздалась приглушенная матерная брань.

– Это что еще за новости? – пробормотал начальник милиции и поспешил к забору, отгораживающему участок Фурманов от соседнего.

По размытой тропинке к недостроенному дому шел, пошатываясь и ругаясь последними словами, мужчина, одетый в рабочую одежду. Подойдя к дому без крыши, он открыл незапертую дверь веранды и вошел внутрь.

– Черт возьми! – разозлился Симонов. – Меня заверили, что на соседнем участке никого нет, а там какой-то алкаш бродит. Ну, блин, дайте мне до райотдела доехать! Я вам такую взбучку устрою, век не забудете!

– Проворонили, ушами прохлопали! – воскликнул за спиной Симонова Хворостов. – Как специально, все оперативники по соседним участкам разошлись. Допросить бы его надо, а некому!

– Допросим, – буркнул Симонов.

Ему было досадно, что прокурор стал свидетелем оплошности его сотрудников. Но кто бы мог подумать, что в закрытом домике притаился сосед-алкоголик? Если бы он не вышел справить нужду в туалет, стоящий впритык к забору Фурман, то его бы и до вечера никто не обнаружил.

– Сам разберусь! – сказал Симонов.

Он забрал у участкового дежурную папку с бланками и пошел лично допрашивать нетрезвого соседа. Хворостов со словами: «Ну что же, тряхнем стариной!» – пошел следом. Заняться прокурору было все равно нечем, а тут какое-никакое развлечение вырисовывалось.

Симонов и прокурор поднялись к аллее, открыли калитку, постучались в недостроенный дом. Дверь им открыл опухший от пьянки мужчина лет сорока.

– Чего надо? – грубо спросил он.

– Я – начальник Кировского РОВД, – представился Симонов. – Это мой коллега, прокурор города Хворостов. Вот мое служебное удостоверение, можете посмотреть.

Мужик посмотрел через плечо Симонова и увидел на участке Фурманов участкового инспектора милиции в форме.

– Мы здесь стоять будем или в дом пройдем? – строгим голосом спросил прокурор.

Хозяин домика не успел ответить: с аллеи к крыльцу подошел Петрович.

– Тут такое дело, – сказал он Симонову, – надо на дорогу выехать, машину «Скорой помощи» встретить. Я сгоняю?

– Поезжай, – разрешил Симонов.

Толком не протрезвевший хозяин участка видел, как милиционер в форме спрашивает у незнакомого мужчины в гражданской одежде разрешение уехать, и понял, что влип.

«Если по мою душу начальник милиции явился, то все, крышка!» – обреченно подумал он и шагнул в сторону, освобождая для гостей проход.

Хворостов и Симонов вошли внутрь. Хозяин – следом.

– Фамилия! – приказным тоном спросил Симонов.

– Безуглов Сергей Сергеевич, – ответил мужчина и достал из висевшей на гвозде спецовки удостоверение стропальщика третьего разряда.

– Рассказывай, как ты до такой жизни докатился! – потребовал прокурор.

– Выпил, что такого? – обиженно пробормотал Безуглов. – Я гостей не ждал, прибраться не успел.

В комнате домика Безуглова был беспорядок: на столе – остатки еды в немытых тарелках, в пустой консервной банке – гора папиросных окурков, на полу комнаты – грязь. У кровати, застланной одним матрацем, стояли две пустые большие бутылки из-под вина «Агдам», прозванные в народе «огнетушителями».

– Ну-ка, покажи руку! – потребовал Симонов.

Мужчина нехотя подчинился. На среднем пальце правой руки у него был вытатуирован перстень «Дорога через зону».

– За что сидел? – спросил начальник милиции, неплохо разбиравшийся в уголовных татуировках.

– За драку… Фу, черт! Забыл, с кем разговариваю. За кражу я сидел, но это давно было.

В Советском Союзе отбывать срок «за драку» не считалось тяжким преступлением. Подрался человек в горячке сильнее, чем надо, ударил противника и сел на пару лет. С кем не бывает! Тем более что почти все, сидевшие «за драку», утверждали, что они-то драться не хотели, но пришлось за незнакомую девушку заступиться. Девушка потом куда-то скрылась, милиция вникать в причину драки не стала, и заступник девичьей части получил срок ни за что ни про что.

– По малолетке я еще был судим за кражу, но то уж совсем давно было.

– Так, так, – задумчиво сказал прокурор. – Курточку с работы прихватил?

– Переодеться не успел, – не задумываясь, ответил Безуглов.

– Не успел! – набросился на бывшего сидельца Симонов. – Ты мне дурака не валяй! Начал зубы заговаривать, то-се, моя хата с краю, я ничего не знаю! Зато мы про тебя все знаем. Не покаешься, я тебя на катушку раскручу, лет на десять забудешь, как портвейн пахнет. Признавайся, как дело было!

Прокурор хотел остановить Симонова, но Безуглов заговорил первым:

– Я-то что, я так, сбоку стоял. Это Малек все придумал, пусть он за все и отвечает.

– Не надо спешить, – миролюбиво попросил прокурор. – Рассказывайте обо всем по порядку. Чистосердечное признание облегчает вину.

– Да я-то не виноват! – начал горячиться Безуглов. – Я ему говорю: «Малек, спалимся!» А он: «Не дрейфь! Все будет чики-пики, комар носу не подточит!» Вот и не подточил!

– Да уж, вляпались вы крепко, – согласился Симонов.

Прокурор почувствовал, что Безуглов рассказывает не об убийстве, а о чем-то другом, но допрос нельзя было прерывать, и он уточнил:

– Малек – это кто?

– Урод он, вот кто! – разъярившись на неизвестного «Малька», ответил Безуглов. – Я на стройке работаю стропальщиком. Бригадир наш пошел в отпуск. Вместо себя за старшего оставил монтажника Малькова. Малек этот – проходимец самый настоящий! Вчера подходит и говорит: «Я тут с одним ханыгой договорился на поддон кирпича. В обед он заедет, ты подцепишь поддон, и делу конец!» Я, ей-богу, не хотел целый поддон кирпича на сторону пускать, но Малек, он же за старшего остался, он настоял. Говорит, что у нас на стройке сторожа нет, местные жители каждый вечер кирпичи воруют, и никто не поймет, что они утащили, а что мы ханыге сбагрили. Я, гражданин прокурор, хочу сразу заявить, что после отбытия срока наказания ни одного гвоздя со стройки не унес. Был грех по молодости, но потом я за ум взялся и стал вести честную трудовую жизнь.

Симонов расспросил Безуглова о краже и как бы невзначай поинтересовался, какие у стропальщика были отношения с Фурманом.

– Да урод он, конченый человечишка. Шкурник, мелкий собственник. Мы с ним постоянно ругались. Он считает, что я туалет вплотную к его дому построил. Говорит: «Дети пойдут к забору малину собирать, а там ты сидишь, вонищу по всей округе распускаешь». Спрашивается, где мне туалет поставить? Посреди своего участка, что ли? Я же не виноват, что у меня сад не в логу заканчивается, а около его дома.

– Ты вчера к нему заходил?

– Я отродясь в его ограде не был! – не заметив подвоха, поклялся Безуглов. – Мы с ним через забор ругаемся.

Тут до Безуглова дошло, что для начальника районного отдела милиции как-то мелковато самому лично кражу кирпичей расследовать.

– С Фурманом что-то случилось? – встревоженно спросил он.

– Его убили этой ночью. Топором голову проломили.

Безуглов набожно перекрестился.

– Я к мокрухе отношения не имею! Я даже в лагере с убийцами отношения не поддерживал. Это же последнее дело – человека жизни лишить. Каюсь, ругался с соседом, но до рукоприкладства наши ссоры не доходили. Это хоть кто может подтвердить.

– Собирайся! С нами поедешь, – приказал Симонов.

– Запросто! – согласился Безуглов. – Моя совесть чиста. Я соседа не убивал. Только вот это… чисто по-мужски… причаститься перед КПЗ дадите? Не с похмелья же на нарах помирать.

Начальник милиции махнул рукой: «Пей!» Безуглов достал припрятанную бутылку портвейна, зубами сорвал пробку и почти всю ее выпил из горлышка.

– Теперь я готов! – доложил он.

Хворостов понял, для чего Симонову понадобился безобидный алкоголик. Если бы Безуглов сам не признался в краже кирпичей, то прокурор бы не позволил задерживать гражданина только потому, что он злоупотребляет спиртными напитками и является соседом потерпевшего. Но коли Безуглов сам покаялся, то основания для его задержания появились.

Симонова кража кирпичей в другом районе города не интересовала. Побывав на месте преступления, он понял, что по горячим следам убийство вряд ли будет раскрыто, а если так, то надо было позаботиться о завтрашнем «разборе полетов». Советская система статистического учета количества совершенных и раскрытых преступлений была основана на подтасовке фактов и откровенном жульничестве. Начальство требовало от подчиненных стопроцентного раскрытия преступлений, что было, конечно же, невозможным. Начальники всех уровней мухлевали с цифрами, то завышая процент раскрываемости, то искусственно понижая его. Статистическая отчетность передавалась территориальными органами в информационный центр УВД раз в месяц. Кроме нее существовала система ежедневного отчета о раскрытии преступлений, совершенных за сутки. Преступление считалось предварительно раскрытым, если начальник органа милиции давал в городское и областное управления МВД сведения по телетайпу о задержании подозреваемого в совершении преступления. Безуглов идеально подходил на роль подозреваемого. Не важно, что его после ночи в милиции отпустят домой и снимут с него все подозрения. Главное, что в момент доклада он будет находиться в органах внутренних дел и давать показания. Если бы Симонов не доложил о раскрытии преступления, то с него начали бы снимать стружку: в воскресенье – начальник городского УВД, а в понедельник – генерал.

«Симонов, ты чем там занимаешься? – гневался бы на селекторном совещании генерал. – Ты что, преступления раскрывать разучился? У тебя инспекторы уголовного розыска мхом еще не обросли? Живо бери материалы дела – и ко мне на доклад!»

Задержание «липового» подозреваемого давало передышку на два месяца – установленный законом срок предварительного расследования преступлений. За два месяца спокойной и планомерной работы можно любое преступление раскрыть.