Читать книгу: «Строки судьбы», страница 7

При этих демонстрациях Расплетин отмечал, что американская аппаратура на 343 строки на МТЦ и опытный телецентр в Ленинграде на 240 строк – это была лишь проба пера. А вот новый стандарт 625 строк станет реальной основой для перехода нашей страны на электронное телевидение и позволит на многие годы создать массовую сеть телевизионного вещания. Жизнь подтвердила его предвидение.

* * *

Дипломная работа Марка Кривошеева на тему «Блок разверток телевизионного приемника на стандарт 625 строк» получилась актуальной и очень интересной. Для него самого – потому что впервые решались довольно сложные инженерные задачи. Для НИИ-108 и МИИС – потому что результаты расчета и разработанные схемы пригодились потом при создании новых телевизоров и методических разработок для кафедры телевидения. В частности, в работе Кривошеева был сделан расчет генератора строчной развертки с демпфирующим диодом. До этого все расчеты велись для частоты строчной развертки примерно 8 кГц, при этом паразитные емкости отклоняющих катушек не учитывались. А для стандарта 625 частота строк была значительно выше – 15 625 Гц, и игнорировать паразитные емкости уже было невозможно. Впервые потребовалось вывести расчетные формулы с учетом этих паразитных процессов. Расчет был сделан, разработанная схема была реализована в макете телевизора. Все могли оценить преимущества нового стандарта. ПОЛУЧИЛОСЬ!

* * *

Дипломный проект был представлен на защиту 29 октября 1946 года. Защита прошла успешно. Следует также отметить, что теоретическая и экспериментальная части проекта были переданы на завод имени Н. Г. Козицкого в Ленинград для использования при разработке телевизора «Ленинград Т-2».

Этот снимок был сделан для общей фотографии выпускников радиофакультета МИИС 1946 года. Студенческие годы, которые оказались для Марка Кривошеева очень трудными и драматичными, но интересными и результативными, завершились получением Диплома с отличием.

Молодой специалист получил долгожданное направление на работу. Его ждали на Московском телецентре. Мечта воплощалась в жизнь.

1.08. Возвращение

Мы не знаем, когда точно Марк Иосифович приехал после войны в родной город. Мы только знаем, что эта поездка была для него невероятно трудной. Слишком тяжелым был груз семейной трагедии и множества трагедий близких ему полтавчан. Он почти ничего не рассказывал об этом дочерям и никогда потом не приглашал их посетить Полтаву, хотя сам бывал там не раз.

Рассказывает Екатерина Молодцова (Кривошеева)

Когда в нашей семье в 1964 году появилась машина, мы стали мечтать о путешествиях. Однажды на семейном совете принялись весело обсуждать маршрут первой поездки. Помню, у папы был «Атлас автомобильных дорог СССР», и я его тогда серьезно изучала. Решили, что надо ехать к морю, а по дороге посетить несколько городов и посмотреть достопримечательности. Мама призналась, что давно мечтала посетить родные места своих родителей – Смоленск и Вильнюс, а я предложила проложить маршрут через папин родной город Полтаву. При этих словах он как-то сразу изменился в лице и сказал: «Знаешь, того города, который я любил в детстве, уже нет. Наша страна – самая большая в мире, и в ней есть столько интересных мест…» После его слов мы к этой болезненной для папы теме никогда не возвращались.

В Полтаве у Марка Иосифовича не было родных, только уцелевшие друзья. Да и те в основном разъехались по разным городам. Он встречался с друзьями и знакомыми, и у каждого была своя печальная история.

Представить облик послевоенной Полтавы и впечатления ее возвратившихся жителей помогают воспоминания Льва Семеновича Вайнгорта и Ильи Розенфельда. Оба вернулись в город в 1944 году.

* * *

За время немецкой оккупации были разрушены все промышленные предприятия Полтавы, все предприятия коммунального хозяйства, 45 учебных заведений, девять больниц и пять поликлиник, музеи, кинотеатры, театр, клубы и две трети всего жилого фонда. В денежном выражении убытки составили 1137 миллионов рублей в ценах того времени. Центр города был практически стерт с лица земли.

* * *

Вспоминает Илья Розенфельд

Еще немного, еще… еще… Все. Вдоль состава проносится звонкий лязг буферов, долгое шипение тормозов, вагон дергается и замирает. Мы в Полтаве. Это вокзал Полтава Южная.

Мы на перроне. Все бледны после бессонной ночи и слегка растерянны. Вокруг нас люди, шум, голоса, озабоченные выкрики, а мы молча стоим. Впереди сквозь серый туман слабо просвечивает мутный контур вокзального здания, но даже отсюда можно разглядеть, что крыши нет и неровные, обломанные, как гнилые зубы, чернеют зазубрины стен верхнего этажа. Подходим поближе. Через пустые оконные проемы видна лежащая внутри многометровая, вровень с окнами второго этажа, груда битого кирпича, щебня, досок и обломков бетона, из нее торчат железные балки и прутья железной арматуры. Там, где когда-то был выход на перрон, в закопченной стене огромный рваный пролом, над ним, грозя обвалиться, нависают куски стен, а рядом белеет наполовину уже оборванный немецкий приказ с распластанным хищным черным орлом и пауком свастики.

Для меня такая картина уже давно не новость, я не раз видел такое в Харькове, Запорожье, Сталино, Лозовой, еще где-то… Но многие из нашей уральской группы видят это впервые. Их это ужасает. Они слышали рассказы очевидцев, видели фронтовую кинохронику и фотографии в газетах, но увидеть все это своими глазами – совсем другое… И даже для меня, при всей моей опытности, все здесь воспринимается иначе – ведь это Полтава!

Мы выходим на вокзальную площадь. Вся площадь забита телегами, грузовыми машинами, подводами и ручными тележками. Всюду снуют и толпятся люди, сигналят машины, сплошной крик и шум голосов. В противоположном конце площади, там, где раньше был мост через Ворсклу и стояли фонари, сейчас пустота – можно различить пологий и пустой противоположный берег. Обломки взорванного моста торчат из воды, видны руины береговых опор. Прямо по воде проложен бревенчатый настил без ограждения, по нему в обоих направлениях густо снуют люди и очень медленно, непрерывно сигналя, передвигаются с включенными фарами машины. Иногда под их весом настил погружается, и ноги прохожих заливает вода. Мы торопливо перебираемся на другой берег реки.

Я почти уже бегу, хотя торопиться мне, в общем, некуда. Но меня торопит возбужденное, нервно-лихорадочное состояние, часто стучит сердце и даже слегка морозит. Никто на меня не обращает внимания, я влился в городской человеческий поток, ничем не выделяюсь, внешне я как все.

Но сам я еще ощущаю себя чужим. Я еще не вернулся домой. Я испытываю сложное чувство: в нем волнение и тревога, страх встречи с неизвестным и острое желание поскорее войти в город, увидеть улицы, дома – и тут же подсознательное ощущение утраты прошлого, того, что вернуть уже нельзя…

Я уже наверху. Это центр города. Бешено колотится сердце. Знакомая площадь и веером разбегающиеся улицы, слева от меня пустой Петровский парк с голыми черными деревьями, вокруг и впереди хорошо знакомые фасады домов. Уходит вдаль с небольшим изгибом кажущаяся странно широкой безлюдная улица Ленина.

Все как было когда-то… Но нет, я уже вижу: это не так.

Нет цветной черепичной крыши нашего музея, вокруг площади в сером тумане пустых улиц мертвым строем тянутся сожженные двух-трехэтажные кирпичные коробки с обрушенными карнизами, зияют черные провалы оконных проемов, закопченные фасады… И пусто, безлюдно… Призрак прежних улиц. Прошлое невозвратимо исчезло.

* * *

Марку Кривошееву было тогда чуть больше 20 лет. Он так хотел снова увидеть родную Полтаву. Вся его жизнь связана с этим городом. Вот по этой улице он провожал отца на работу. Вон там был театр, куда мама водила его на концерты. Вот здесь не так давно они с друзьями встречались, а вот тут состоялся памятный разговор с Леной…

Из интервью М. И. Кривошеева

Мама с детства прививала мне любовь к классической музыке. Мы старались не пропускать концерты, которые довольно часто проходили в Полтаве. Был такой знаменитый дирижер Александр Гаук. Он несколько раз приезжал со своим симфоническим оркестром Ленинградской филармонии. Каждый раз для Полтавы это было большое событие, мама старалась не упустить билеты. А потом с друзьями мы тоже бывали на концертах. Все очень любили слушать музыку. Как сейчас помню: танец Розамунды Франца Шуберта, арию тромбонов из оперы Рихарда Вагнера «Тангейзер», Первую и Шестую симфонии Чайковского. Я все впитывал…

Из дневника

Мы пошли гулять по городу, покатались на автобусе. Возле Корпусного сада, выйдя из автобуса, я подошел к Лене и попросил ее пойти со мной вперед, отделившись от ребят. Она долго не соглашалась, но я настоял на своем. Мы пошли. Я говорил ей, что нахожусь в данный момент между небом и землей и желаю ясности. Я поставил вопрос ребром: «да» или «нет». Я желал услышать лишь одно из них. Мы шли по направлению к школе по Ленинской, свернули на Гоголевскую, и вот у калитки Электроводоканала она коротко ответила: «Да». Не было границ моему счастью! Шутка? Исполнилась моя заветная мечта, которую я носил в глубокой тайне три года!

По правде говоря, во мне не могло не говорить чувство гордости, так как меня любила девушка, за которой убивалось по меньшей мере человек двенадцать…

Близко был театр, возле него было людно, и поэтому я ограничился тем, что пожал крепко ей руку выше локтя – мы шли под руку – и вдохновенно произнес: «Ты не представляешь, как это хорошо!»

* * *

Из воспоминаний Л. С. Вайнгорта

Полтавы не было. Искореженные огнем металлические конструкции, зиявшие пустыми глазницами остатки фасадов, целые части которых украшали надписи «Мин нет» или более развернутые: «Проверено. Мин не обнаружено».

Непролазные горы кирпича и щебня – таким предстал перед нами центр города.

Несмотря на колоссальные трудности жизни в практически уничтоженном городе, настроение людей было хорошее. Среди руин копошились возвратившиеся из окрестных сел, выходившие из землянок и подвалов полтавчане, собиравшие «стройматериалы» для обустройства хоть какого-нибудь жилья. Вдруг в разваленном доме появлялись застекленные или забитые досками окна, за которыми вечерами мигал свет коптилок. Так возвращалась в город жизнь.

В самом начале лета 44-го среди развалин одного из домов Октябрьской улицы заметил я как-то человека, что-то записывающего в толстую тетрадь. Подошел. Оказалось, еще довоенный знакомый – научный сотрудник краеведческого музея Н. В. Гавриленко. Известный в городе краевед и орнитолог. Он рассказал мне, что ведет наблюдение за семьей до того крайне редко встречавшейся в наших краях птицы – пустынной каменки. Птицы эти гнездятся, как правило, среди каменных россыпей пустынных степей. И никогда они не жили в городах.

А весной 44-го стали гнездиться в полтавских развалинах. Город превратился в каменную пустыню. Вот и появилась в нем пустынная каменка.

Илья Розенфельд

Временно я живу у моих теток, папиных сестер. Темноватая узкая комната с окном и дверью прямо на улицу находится в первом этаже старого дома напротив базара на Шевченковской. «Удобства», естественно, в соседнем дворе. Света у нас нет, как нет и водопровода. Впрочем, в городе так у всех.

Живется нам трудно. Плохо с продуктами, «отоваривать» продуктовые карточки удается не всегда, очередь у магазина нередко приходится занимать с раннего утра, за два-три часа до открытия. На базаре же только овощи и битые кролики, больше смахивающие на кошек, мяса нет. Тетки мои умудряются что-то фантазировать из имеющегося продуктового ассортимента, и мы, в общем, сыты. К тому же я, как правило, обедаю в столовой института, там без карточек и дешево, а обычное меню – желтая водянистая жижа с вываренной добела свеклой под названием «борщ украинский» и пшенная каша без масла. И все это за копейки. В условиях плохо и ненадежно работающей карточной системы это великое благо.

* * *

После окончания боевых действий и завершения работ по разминированию началось восстановление города. В 1944 году Гипроград УССР составил предварительный план первоочередных восстановительных работ, в 1945—1947 годах был составлен генеральный план восстановления Полтавы, в соответствии с которым в 1944—1958 годах город был восстановлен и реконструирован.

* * *

Лев Вайнгорт

Жизнь возвращалась бурно. Организовывались специальные бригады полтавчан, которые выезжали для рубки леса. Заработали лесопилки. В том же 44-м начала работу первая строительная организация. Она называлась трест «Демонтаж». Его главной задачей было добывать из развалин все, что могло сгодиться в дело: сохранившиеся оконные рамы и двери, несгоревшие половые доски, целые кирпичи. Впрочем, шли в дело и половинки, так называемый «половняк». Таким был строительный материал 44-го.

Под руководством работников треста «Демонтаж» трудились все жители города. Было принято добровольное обязательство: каждому полтавчанину отработать безвозмездно на разработке развалин 20 рабочих дней в году. Мы все помним разные формальные планы и обязательства. Должен сказать, что то обязательство было близко каждому. 96 массовых воскресников прошло в 1944 году. Мы работали не только потому, что хотели выжить. В тот трудный год мы ощущали себя хозяевами, создающими свой город.

* * *

Очевидно, что Марк Иосифович увидел родной город уже частично восстановленным. Масштаб стройки вдохновлял и внушал уверенность в завтрашнем дне полтавчан. Но потери среди людей, порушенные семьи нельзя восстановить, как разрушенное здание. Горе от утраты близких и родного дома нельзя убрать, как строительный мусор.

Марка ждало много потрясений. Страшные подробности о гибели матери. Много печальных историй о погибших и пропавших без вести знакомых. А еще несколько историй о героизме и предательстве в Полтаве.

* * *

Илья Розенфельд

Мало-помалу в сожженном, разоренном и разрушенном городе образуется свой быт. В дощатой пристройке со двора к сгоревшему зданию, где когда-то был кинотеатр «Рекорд», вечерами уже идет кино. Там дают не только советские, но и американские фильмы: «Сестра его дворецкого», «Джордж из Динкли-джаза». А еще некоторые немецкие, трофейные, не озвученные на русский – «Девушка моей мечты», «Звезда из Рио», «Милый друг» и другие.

Я смотрю эти фильмы с двойственным чувством. Фильмы бездумные, пустые, они без войны и крови, без пожаров и человеческих страданий. Люди по таким картинам соскучились. Но в сожженном, разрушенном и темном городе вся эта экранная псевдожизнь выглядит наивной и смешной сказкой. И невозможно избавиться от ощущения несуразности, раздражающего нелепого контраста с нашей жалкой, полунищенской жизнью… Но это кино. Бог с ним, вышел и забыл.

Но в жизни тоже ощутима невидимая, разделяющая преграда между нами – уезжавшими, и ими, остававшимися. Это – психологический разрыв, взаимная настороженность, осознание того, что мы стали разными. С нашей стороны – это подсознательная неприязнь, недоверие, иной раз даже тайная враждебность по отношению к ним, остававшимся в городе, кто вольно или невольно жил эти два года в ином, непохожем на прежний, чужом и опасном мире, кто освоился, уцелел и выжил. И даже приспособился.

В этом злом чувстве есть оттенок – это, чего греха таить, тайная злая зависть. Ведь мы отсюда уезжали, убегали, бросив свои дома, оставив все и просто спасаясь от смерти. Мы стали нищими, бродягами без крова над головой. Теперь мы вернулись. Но куда? На свои разоренные пепелища? Ведь жизнь наша нарушена, она утратила заданный с детства ритм и, самое главное, свой вектор…

А они, остававшиеся, продолжали жить в своих домах, ходить по улицам нашего, еще целого города, встречаться с друзьями и подругами, смеяться, смотреть кино – одним словом, жить.

И вот мы встретились. Да, мы, вернувшиеся, и они, остававшиеся, повзрослели, изменились. То, что свершается с человеком за долгие годы обычной жизни, произошло с нами за эти два года.

Осенью 41-го я оставил Полтаву зеленым юнцом, не до конца осознававшим ужас происходящего, крах жизни. Сейчас, в 44-м, я уже не тот. Я узнал человеческую подлость, увидел изнанку жизни, нищую, разоренную и озлобленную страну, вшивые грязные эшелоны, хаос и неразбериху, бомбежки, смерти и пожары, голод, холод и разруху, людское ожесточение, злобу, горе и отчаяние. И сейчас на знакомых, которых теперь встречаю, я смотрю иными, подозрительными глазами: кто вы? Что у вас за душой? Они мне улыбаются, а я думаю – какими были бы вы, если бы встретили меня в дни оккупации на этой улице? Рискнули бы спасти? Или торопливо прошли мимо, сделав вид, что не заметили? Испугались и нашли повод, чтобы поспешно уйти? Или донесли на меня? Я понимаю – им тоже досталось. Они успели увидеть много разного и тяжелого. Их привычный мир рухнул, все стало чужим и опасным. Вся окружающая жизнь стала неустойчивой, непонятной, временной. И страшила мысль о жизни, если прежнее не вернется. Что тогда будет? Как они будут жить? Кем смогут стать, чем заниматься?

Многие общие знакомые погибли, сгинули, бесследно исчезли, другие же затаились. А есть и такие, о которых рассказывают невероятные вещи. Кое-кто, кого мы хорошо знали и считали друзьями, после отъезда общих знакомых или товарищей сразу же бросались в оставленные квартиры и жадно, не стесняясь, тащили все: ценные вещи, обувь, белье, книги, картины, граммофонные пластинки, иногда даже увозили мебель…

* * *

Можно сказать, что первая поездка Марка Кривошеева в Полтаву после войны была «деловая». Ему нужно было забрать документы и фотографии из семейного архива, которые чудом сохранились. Это дипломы и фотографии отца, несколько семейных фотографий, свидетельство о рождении, школьные грамоты и документы. Марк Иосифович не рассказывал, кто именно спас эти документы. Возможно, Екатерина Михайловна передала их на хранение кому-то из соседей. Или просто новые жильцы сохранили…

* * *

Илья Розенфельд

Были и другие. Просто привычно и покорно приспособившиеся к новому, немецкому «порядку», чужих квартир не грабившие, никого не выдавшие.

А было немало радующихся новой власти, охотно ей служивших и надеющихся на блага от нее. Нашлись и такие, у кого вечерами шумели пьяные оргии с участием полицаев и даже немцев.

Невероятно звучит рассказ бывших соучеников по 10-й школе о нашей директрисе, М. Г. Петренко, пламенной большевичке, обожавшей жаркие диспуты о настоящем советском человеке, но город не покинувшей и сразу же, на глазах у всех, сошедшейся с немецким офицером.

* * *

А вот совсем другая история о выпускнице 10-й школы.

Елена (Ляля) Убийвовк (1918—1942) – участница Великой Отечественной войны, подпольщица, Герой Советского Союза (посмертно).

Родилась в семье врача. После окончания с отличием Полтавской школы №10 в 1937 году поступила в Харьковский университет. Будучи студенткой, познакомилась с Сергеем Сапиго (учился в школе красных комиссаров), с которым в годы оккупации работала в Полтавском подполье.

Летом 1941 года, окончив четыре курса университета, приехала в Полтаву к родителям, где ее и застала война. Создала подпольную группу «Непокоренная полтавчанка», в которую первоначально вошло девять комсомольцев.

Вместе с товарищами она собирала оружие, вела антифашистскую агитацию среди жителей города. Подпольщики установили связь с партизанским отрядом под командованием коммуниста Жарова, который действовал в Диканьских лесах. Выполняя указания Жарова, регулярно принимали по радио из Москвы сводки Совинформбюро, печатали листовки (в течение шести месяцев распространили более 2 тысяч листовок). Кроме того, изготавливали различные документы и справки для членов подпольной организации, дававшие возможность передвигаться по городу и окрестным селам. Группа постепенно увеличилась до 20 человек, начальником штаба подпольной организации был Сергей Сапиго. Проводили диверсии: вывели из строя электростанцию, повреждали станки на механическом заводе, где ремонтировались немецкие танки. Организовали помощь военнопленным, находившимся в лагере на Кобылянской улице в Полтаве: снабжали их штатской одеждой и продуктами питания, 18 военнопленным помогли бежать и переправиться в партизанский отряд. Группа готовилась к вооруженному выступлению в Полтаве, для чего приобрела винтовки и гранаты.

Подпольная организация не имела радиосвязи с советским командованием. Для ее установления на «Большую землю» послали Валентину Терентьеву. За три километра до линии фронта Терентьеву остановила румынская военная жандармерия. В ходе допроса девушка начала путаться в ответах. Тогда румыны обыскали место задержания подпольщицы и обнаружили записку, написанную Сапиго для советского командования. После этого задержанная уже не могла настаивать на своей легенде. Так была раскрыта подпольная организация полтавчан.

6 мая 1942 года гестапо арестовало самых активных участников организации. После жестоких пыток 26 мая шестеро из них – Сергей Сапиго, Ляля Убийвовк, Сергей Ильевский, Борис Серга, Валентина Сорока и Леонид Пузанов были расстреляны за городским кладбищем в Полтаве. Остальных задержанных немцы отпустили.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1965 года Елене Константиновне Убийвовк посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

В честь «Непокоренной полтавчанки» 28 октября 1967 года в Полтаве был установлен памятник, названа одна из улиц города.

В годы войны в Полтаве и Кременчуге действовало 17 подпольных организаций общей численностью более 500 человек. Взаимодействуя с партизанскими отрядами, они вели подрывную работу в тылу врага. Подпольщики освобождали советских военнопленных, спасали людей от угона в Германию, организовывали саботаж при сборе и отправке материальных ресурсов, подрывали немецкие транспорты. Подпольщики вели активную пропагандистскую работу, что было важно для поднятия морального духа населения.

* * *

Самым тяжелым впечатлением от той первой для Марка Кривошеева послевоенной поездки в Полтаву было посещение места, где среди тысяч полтавчан погибла Екатерина Михайловна. Тогда еще не было памятника, только страшные рвы…

Еще одно горькое разочарование ждало Марка, когда он попытался почтить память отца на еврейском кладбище. Выяснилось, что старого еврейского кладбища фактически не существует. Во времена фашистской оккупации Полтавы немцы не только устраивали массовые расстрелы евреев города, но и уничтожали еврейское кладбище. Каменные надгробия из мрамора, гранита, каменные ограда и ворота были разбиты на куски, превращены в щебень и вывезены. Исчезли скульптурные произведения, разрушены склепы и саркофаги. От древнего еврейского кладбища остались считаные захоронения, опрокинутые памятники и плиты. На месте древних могил в послевоенное время производились захоронения людей разных вероисповеданий и национальностей. Кладбище стало смешанным, общегородским.

* * *

Илья Розенфельд

В один из вечеров я застаю у нас дома – трудно поверить! – старуху Аникееву. Я не верю своим глазам. Это она, очень состарившаяся и худая, почти скелетообразная, с сухой желтой восковой кожей, обтягивающей впалые щеки и лоб. Она без зубов, рот ввалился, но из густой сети морщин серые глаза молодо улыбаются.

«Прочитала в газете, что вернулся ваш институт, – радостно, беззубо шепелявя, говорит она. – Ну и отправилась по адресу. И, как видите, нашла вас.

О ваших злоключениях я знаю, – продолжает Аникеева. – Слава Богу, что вы все живы! Но я понимаю, что вас интересует, как я умудрилась выжить в эти жуткие годы. Расскажу. Только наперед скажу, чтобы быть объективной: при немцах, которых я, как всякая русская, всегда ненавидела и ненавижу, в городе был порядок. Конечно, это был страшный, полицейский порядок. Они убивали и казнили невинных людей, но делали это в ночи, тайно. Даже не все об этом знали. Вечерами по улицам города ходили немецкие патрули, и было тихо.

Конечно, хуже немцев были только наши, украинские полицаи, всегда полупьяные подонки, они были очень опасны, могли ни за что избить, а то и застрелить человека или отнять хорошую вещь, могли изнасиловать женщину.

Когда в ноябре 41-го два дня расстреливали евреев, в городе об этом знали все. Но, в общем, большинство отнеслось к этому вполне равнодушно, пошептались и забыли. Но знали, что расстреливали не немцы, а полицаи, немцы только наблюдали и руководили. Сами пачкать рук они не любили. Было известно и то, что охраняли лагерь военнопленных и свирепствовали там тоже полицаи. За деньги они могли отпустить кого угодно. Правда, немцы цену полицаям хорошо знали, презирали их, двух даже повесили у нас на базаре за изнасилование девушки.

Но, я знаю, многие наши сограждане немцами были вполне довольны. Можно было торговать, обманывать, открыть свое дело или свой магазин. Не стало в городе, извините, жидов. Многих это устраивало, русского патриотизма, национальной гордости в них не было ни на грош…»

Анна Кривошеева

Когда я училась в школе, папа не раз проводил со мной воспитательные беседы об отношениях с друзьями, с одноклассниками, с учителями. Он приводил много наглядных примеров из своей жизни. Большинство его рассказов я уже не помню, но некоторые, особенно шокирующие, врезались в память на всю жизнь.

Папа рассказывал, каким шоком для него стали факты предательства в годы войны в Полтаве. Он говорил, что это потрясло его так же сильно, как свидетельства о зверствах фашистов. Но одно дело «чужие» – немцы, враги, оккупанты, их можно просто ненавидеть. И совсем другое – «свои»: знакомые, соседи, одноклассники. Ты помнишь, как вы встречались, общались, ходили вместе на демонстрацию…

Это сильно подрывает веру в людей и уж точно начисто лишает человека его юношеской наивной доверчивости.

* * *

После той первой послевоенной поездки, оказавшейся такой горькой и болезненной, Марк долго переживал и не мог приезжать в Полтаву. В Москве у него была новая жизнь, много работы. Это отвлекало от тяжелых мыслей.

Такие же чувства испытывали и его друзья, покидавшие родной город. Лишь через много лет они собрались на юбилее школы. Вот как свои настроения описал Илья Розенфельд, уехавший из Полтавы в 1945 году – после окончания института.

Илья Розенфельд

Впереди новая жизнь – с другими людьми, с другими радостями, другими тревогами и печалями. Будет в ней все, но совсем не так, как мыслилось. И это будет вечным моим сожалением и укором… Кому? Судьбе? Или самому себе? Или все и должно было быть так, как случилось? И именно это было записано для меня в Его книге? Кто сможет ответить на этот вопрос? Никто ни в чем не виноват: просто досталось мне, как и всему моему поколению, такое время, суровое, безжалостное и безвариантное. Ведь точно сказано поэтом: «Времена не выбирают, в них живут и умирают».