Читать книгу: «Это», страница 4

А я парирую, торжествуя в осознании своей правоты: «Неужели ради дюжины порнографических открыток из Лагуны Бич вы собираетесь ввергнуть меня в унизительный мезальянс с женщиной, которая запросто может скрутить в тугой бараний рог необузданные месопотамские орды? О-о-о! Как же вам сейчас должно быть стыдно!»

Моя победа была бы безоговорочной, если бы не одна деталь: никакой веснушчатой простушки не существовало и в помине! Погребальный звон венчального колокола все отчетливее звучал в моих ушах, и не оставалось ни одного…

«Письмо! Как ты умудрился забыть про письмо, олух?!» – мелькнула спасительная мысль.

– Слушай, хотел тебе кое-что показать. Вот, получил вчера.

Я достал из кармана куртки и протянул ей записку поверенного.

– «М-ра Джозефа Стоуна, живущего, согласно нашим сведениям, в Нью-Йорк Сити, просят связаться с м-ром Хьюиттом Келли, поверенным в делах миссис Джулии Елизаветы Стоун, оставившей этот мир 25 сентября 2023 года. Оглашение завещания состоится 1 октября 2023 года в Клермонте, округ Суррей, Вирджиния, в 5:30 пополудни». Что за птица, эта Джулия Стоун?

– Моя тетя.

– Впервые слышу, что у тебя есть тетя.

– И я должен туда поехать.

– Что?! За шесть дней до свадьбы? Ты с ума сошел? Забыл, что мы до сих пор так и не купили все эти дерьмовые фейерверки?

– Стеффи, родная, ты правда сейчас хочешь поговорить про фейерверки? Я, кстати, единственный из ее живых родных.

– И что с того? Ты никогда не вспоминал о том, что у тебя есть тетка, а теперь срываешься, бросаешь меня с этой кучей сам знаешь чего?

– Я никогда не говорил о ней, потому что у меня были причины. После смерти родителей она взяла меня к себе, воспитывала до десяти с половиной, а потом куда-то уехала и отдала меня в католическую школу в Питтсбурге. Я сильно обозлился на нее за это, а в четырнадцать сбежал оттуда, пристроился здесь и больше с ней не общался.

– Узнаю твой неповторимый стиль… Так где это, говоришь? – спросила Стеффи как-то подозрительно миролюбиво.

– Под Ричмондом.

– Ричмонд? Вроде недалеко… Не могу не задать тебе один вопрос по поводу твоей скопытившейся родственницы.

– Дай-ка угадаю… Сколько ей было? Любил ли я ее?

– Ты же знаешь, я не очень сентиментальна.

– Ага, генеральская дочь, как же… Так что там за вопрос?

– А сам-то как думаешь? – насмешливо поинтересовалась моя циничная красотка.

– Ну, ясное дело. У этой женщины одни деньги на уме. Да! Она была богата! Это ты хотела узнать?

– Вот, оказывается, какой ты у нас умный? Тогда посмотри на эти туфли: сколько они, по-твоему, стоят, а? Немного помогу тебе: выбери свое самое смелое предположение, а потом сразу умножь на восемьдесят! Теперь понимаешь, о чем я?

«В этой семье совсем свихнулись на обувной теме», – подумал я.

– Не раскатывай губу, детка. Все, что могло быть поделено, уже давно поделено между Господом и его друзьями. В христианском мире нет вообще никого, кто знал бы, что там идет дальше после «Отче наш…» и хотя бы раз не получил от нее за это чек на рождество.

– Ладно. Решено. Езжай и выясни, не припрятала ли она чего от этих обскурантов в своем ночном горшке. Но чтобы через два дня был здесь. Джо, воробушек, я тебя люблю, но пора уже тебе браться за ум. Подведешь меня еще раз, и мне придется сделать тебе очень больно. Я серьезно!

– Вся в папу, что и требовалось…

– Зато у меня есть еще шанс сделать из тебя человека.

– Тогда я одолжу твою машину?

– Нет!

– Ладно, возьму машину у Кэти. Но я все еще тебя люблю!

– Катись. Два дня!

Я попросил верного Роба подбросить меня до города и с грустью покинул эту гостеприимную обитель, оставив безутешную невесту в отчаянии лить слезы у окна в ожидании новой встречи двух любящих сердец!

Глава 7
В которой каждый получит лишь то, чего я не заслужил

«Путешествие! Что может быть приятнее, увлекательнее и полезнее для почек? Какие чувства испытываем мы, когда трусливо семеним по древним улочкам, уворачиваясь от огромного томата, брошенного не знающей промаха крестьянской рукой; упираемся в воображаемую линию, соответствующую представлениям аборигенов о том, на что похожа вертикаль, пока один из них с ненавистью тычет в экран нашего мобильника; головою вниз несемся в бездну, уповая на эластичность ветхой привязи и верность такелажных расчетов пигмея с явно человеческой берцовой костью в ухе? Какие мысли посещают нас, когда мы лежим на грязном асфальте, наблюдая, как полицейская собака возбужденно обнюхивает дверь нашего пикапа, в которой припрятано семьдесят четыре килограмма безупречно чистого метамфетамина, сваренного безногим химиком из Ногалеса Эрнесто Освальдо Ривейрой по прозвищу Святой Августин? И самое главное: зачем я забиваю себе голову всем этим? Не затем ли, что точно знаю, уверен прямо-таки на сто миллионов процентов, но не желаю признаваться, что с этой поездкой определенно что-то нечисто?»

Вот приблизительно то, о чем я думал по дороге в Ричмонд. Ведь стоило мне выехать из Нью-Йорка, как меня переполнили наимрачнейшие предчувствия. С детства будучи немного суеверным, я часто обращаю внимания на разные знаки и знамения (что, безусловно, одно и то же). Так вот: в пути мне казалось, что птицы взлетали лишь затем, чтобы с размаху врезаться в мое лобовое стекло; номера попутных машин наводили на мысль, что их обладатели организованной колонной направляются на коронацию самого Князя Тьмы; а водители фур норовили спихнуть меня в кювет, когда я, повинуясь неписанному закону водительской солидарности давал им понять, что вижу немалый потенциал усовершенствования их водительского мастерства.

В Клермонт я приехал засветло, минут за сорок до встречи в доме поверенного. По всей видимости, лучшие времена этого городка пришлись на середину позапрошлого века, когда процветала торговля табаком и еще действовал речной порт. Сейчас же он состоял лишь из трех-четырех десятков обветшалых домов, пары потрепанных лавок и крохотной католической церквушки. Заброшенные пристани и ржавые остовы речных барж, уткнувшихся в затянутый тиной берег, нагоняли тоску.

Я некоторое время поколесил по разбитым улочкам, тщетно пытаясь вспомнить дорогу к тетиному дому. Меня терзал страх задавить цыпленка. Местные жители, завидев машину, останавливались и таращились, выпучив глаза, мол: «Уж не сынок ли это Пэдди и Эбигейл к нам пожаловал?!»

Наконец, спросив дорогу у весьма пасмурного вида женщины, тянущей на верёвке упирающуюся козу, я увидел покрытый свежей ярко-желтой краской дом поверенного, который до этого каким-то странным образом не замечал, проехав мимо него буквально раз семьсот. Ах, да, забыл добавить: еще меня немного смутило, что та женщина как-то слишком уж демонстративно и размашисто перекрестила вслед мою машину!

Не знаю, сработало ли так скоро крестное знамение дрессировщицы козы, но на крыльце дома я встретил пожилого священника латиноамериканской наружности. Он было вперил в меня пристальный взгляд, но вдруг расплылся в широкой добродушной улыбке:

– Джо, мальчик мой! Как же давно я тебя не видел!

– Что ж, вот и настал конец всем вашим горестям, падре… Кстати, мы знакомы? – с достоинством ответил я, поскольку вовсе не собирался поощрять фамильярность первого же встречного служителя господа – пусть даже и такого симпатичного.

Священник радостно вскричал:

– Ну еще бы! Это же я, отец О'Брайен!

– О'Брайен? Вы сами-то в это верите?

Но священник, обязанный, видимо, своей жизнерадостностью непонятно как затесавшимся в его родовое древо ирландским предкам, восторженно продолжал:

– Так написано в моем свидетельстве! Вообще-то, странно, что ты меня совсем не помнишь. Было время, в воскресной школе доставалось тебе от меня. Признаться, это ведь я посоветовал твоей тете отправить тебя в Питтсбург. Но тогда я думал, что избавляю тебя от бо́льших неприятностей; может, даже от тюрьмы – уж слишком ты был темпераментным! – и он захохотал.

– Ну, спасибо вам большое, отец! А что я вам такого сделал? На алтарь пописал? Кобру подложил в ваш пилеолус? Церковь сжег вместе с паствой?

– Джо, малыш, ты совсем не изменился! – простонал священник, держась за бока от хохота, но вдруг посерьезнев, добавил: – Вообще-то, я хотел перед тобой извиниться. Насколько я помню, тебе там не очень понравилось.

– Да бросьте отец, пустяки. Зато теперь я точно знаю, что делают грешники в чистилище – учат бревиарий наизусть! Так что больше я не грешу. На небесах поди ждут меня, не дождутся, думают: «Джо, чувак, ну где там тебя черти носят, давай уже скорее к нам!»

– Мальчик мой, ты все тот же, – снова просиял он, и снова поник. – Да! И прими мои соболезнования насчет тети. Нам всем очень ее не хватает!

Легкомысленное поведение отца О'Брайена немного подняло мне настроение, и в дом я входил уже с легким сердцем. Священник сразу провел меня в кабинет хозяина. Сидящий за массивным письменным столом поверенный – маленький, седовласый, щегольски одетый, чрезвычайно энергичный человечек лет семидесяти вскочил и с подъемом приветствовал меня:

– Джо, дорогой мой! Ну наконец-то!

Он раскрыл объятия, крепко прижал меня к груди, а затем схватил мою руку и стремительно повлек по направлению к сидевшей в кресле хрупкой темноволосой девушке:

– Посмотри, кто здесь!

Девушка подняла голову, и не проронив ни слова, взглянула на меня очень темными, почти черными глазами.

Вспоминая ту самую первую нашу встречу, я совершенно не в состоянии описать, во что она тогда была одета. Мои первые впечатления о ее внешности также покрыты мнемонической дымкой. Я, кажется, даже не смог определить, сколько ей было лет – сидит ли передо мной девочка-подросток, или это была уже взрослая женщина? Зато я очень ясно помню, что от ее пристального взгляда я сразу потерялся – а это ни капельки мне не свойственно – и простоял несколько секунд в нелепой, принужденной позе, пытаясь выдавить из себя хоть слово.

В комнате повисла мертвая тишина. Спиной я чувствовал, как поверенный и священник внимательно наблюдают за происходящим. Опомнившись, я сделал пару шагов, встав сбоку от девушки, и с какой-то, опять же, непривычной для меня церемонностью проговорил будто чужим голосом:

– Здравствуйте, мисс. Позвольте представиться: меня зовут Джозеф Стоун. Могу ли я узнать, как мне следует к вам обращаться?

Стоя рядом с ней и рассмотрев ее получше, я пришел к выводу, что ей, пожалуй, могло быть лет шестнадцать, но могло быть также и двадцать три с четвертью, что у нее весьма утонченные черты лица, белая кожа, длинные прямые темно-каштановые волосы и глаза очень необычной формы и цвета. Причем понять, что же такого необычного было в ее глазах, которыми она внимательно и безо всякого стеснения разглядывала меня, я почему-то все никак не мог.

Вернее, необычным мне показалось то, как ее взгляд действовал на меня. Я ощущал странную разделенность на две полностью самостоятельные личности, одна из которых давно уже валялась без чувств на канвасе, а вторая озабоченно гадала: открывать ли счет, или немедленно прекратить бой, отдав победу стероидному коммунистическому качку?

Затем губы девушки как-то неприятно дернулись, и она отвернулась. Это сразу же многое прояснило.

Знаете, я совсем не самоуверен, хотя и признаю, что у вас вполне могло сложиться противоположное мнение. Под маской напускной развязности я прячу свою застенчивость и трепетную ранимость, и поэтому не испытываю решительно никаких иллюзий относительно своей истинной привлекательности для представительниц противоположного пола. Но если темной ночью вы подкрадетесь сзади и гаркнете мне на ухо: «Джо, крошка, назови хоть что-нибудь, что отличало бы тебя от всех других придурошных раздолбаев?» – я отвечу тотчас, даже не вздрогнув: «Без сомнения, это мой фантастический дар безошибочно определять среди бесчисленного множества женщин (или мужчин) тех, которые по какой-либо причине не жаждут немедленно завести от меня детей!»

Так вот: было очень похоже, что на этот раз мне попалась одна из таких. Ничего в поведении этой девушки не указывало на то, что она когда-нибудь передумает. Откровенно говоря, вела она себя так, словно я был ей бесконечно отвратителен!

Короче, ответа на свой вопрос мне получить не удалось. К моему облегчению, неловкую паузу прервал голос поверенного:

– Джо, это же Лидия! Ты не узнал ее?

– Лидия? А должен был?

– Господи, да что с тобой? Вы же выросли вместе!

Я вдруг почувствовал сильнейшее раздражение. С моей точки зрения, дело обстояло следующим образом: совершенно незнакомые мне люди, которых я без сомнения видел впервые в жизни, вели себя так, будто ждали от меня ответа на один очень простой вопрос: и как же это я посмел отравить их любимого лабрадора Джеффри?!

– Простите, это все последствия одной авиакатастрофы. Долго лежал в коме; сейчас не помню почти ничего. Иногда – пумбс! – и что-то вспоминается… но вот что это значит – убей бог! Так мы выросли вместе. А…

Лидия снова посмотрела на меня, и я заткнулся. У меня вдруг возникло чисто физическое ощущение, будто она одним этим взглядом вышибла весь запас воздуха из моих легких. Я так и остался стоять с открытым ртом. Это был позор, но я буквально цепенел от ее невероятных глаз!

Тем временем поверенный, словно опасаясь, что я упаду и мои разлетевшиеся в разные стороны мозги перепачкают его вытертый до серости ковер, подошел ко мне вплотную сбоку. Некоторое время он с кислой гримасой ждал продолжения, и не дождавшись, взял ситуацию в свои руки:

– Ладно, друзья мои, давайте приступим.

Обняв меня, как лунатика, за плечи, поверенный отвел мое тело к креслу, стоявшему чуть поодаль от стола, и усадил. Затем он вернулся на место, дал знак священнику тоже сесть, надел очки, вскрыл конверт с завещанием и начал читать:

– «Я, Джулия Стоун, находясь в ясном уме и твердой памяти, завещаю: Джозефу Стоуну, моему племяннику, будет передан мой ящик из палисандра с его содержимым…»

Поверенный сделал паузу и уставился на довольно большую деревянную коробку у него на столе. Глаза его странным образом помутнели. Я не сразу сообразил, чего от меня ждут, но в конце концов все же поднялся и взял ее. Коробка оказалась довольно увесистой. Поверенный продолжал молчать, упорно глядя туда, где она только что стояла. Я сел в кресло и открыл темную лаковую крышку.

Внутри не было ничего. Точнее, ничего, что состояло бы из молекул платины или углерода; ничего, что заставило бы учащенно забиться сердца набобов обувной промышленности! Там на мягком ложе из зеленого бархата лежала небольшая модель старинного корабля с полотняными парусами – и только!

– У-аау… Я все же получил яхту… – едва слышно пробормотал я.

Поверенный встрепенулся и продолжил чтение:

– «…Клермонтскому католическому приходу, находящемуся в ведении святого отца О'Брайена, а также моему поверенному м-ру Хьюитту Келли я завещаю по четыреста пятьдесят тысяч…»

– Поздравляю, отцы! – уже немного громче сказал я.

Меня душили обида и злость.

– Тише, Джо, прошу тебя… – послышался сзади негодующий шепот священника.

– «…долларов. Все остальное состояние, а именно: мой дом со всем, что в нем находится, земельный надел и все наличные сбережения в сумме порядка сорока миллионов долларов, хранящихся…»

– Сорок миллионов! А я думал, что все заграбастали баптисты! – воскликнул я в неподдельном изумлении.

– Джо, держи себя в руках! – снова вмешался священник. – Продолжайте, мистер Келли, прошу вас!

– «…хранящихся на счетах в „Юнион Банк энд Траст“, Ричмонд, Вирджиния, я завешаю своей воспитаннице, Лидии Грант, но лишь в том случае, если не будет выполнено условие, о котором я сообщила лично моему племяннику Джозефу Стоуну в адресованном ему письме.

Завещание написано мною собственноручно и удостоверено моим поверенным м-ром Хьюиттом Келли, эсквайром, седьмого апреля две тысячи двадцатого года от рождества Христова».

Поверенный закончил чтение и воззрился на нас поверх очков. Лидия, которая все это время безучастно сидела в кресле и никак не реагировала на мои выходки, молча встала и, не произнеся ни слова, вышла из кабинета. Я же остался сидеть, нерешительно вертя в руках корабль.

Это была деревянная модель шхуны примерно начала восемнадцатого века, притом сделанная весьма искусно – со вращающимся рулевым колесом, скрупулезно выполненной оснасткой мачт и фигурками матросов довольно-таки пиратского вида на палубе. Следует заметить, что мне остался непонятен символический смысл, который покойная тетушка, очевидно, стремилась вложить в этот подарок; однако я сразу же вспомнил жуткое видение, посетившее меня на крыше.

Кое-как разобравшись с сумбуром в мыслях (прямо скажем, всего одной: «Если накупить всех этих дерьмовых фейерверков на сорок миллионов, то удастся ли генералу наполнить тем, что останется от его особняка, хотя бы спичечный коробок?»), я встал и деловито обратился к священнику:

– Святой отец, можно с вами поговорить с глазу на глаз?

Схватив копию завещания, которую молча протягивал мне поверенный, я сложил ее, сунул во внутренний карман куртки, и мы со священником вышли на крыльцо, где я дал прочитать отцу О'Брайену тетино письмо. Если бы после конклава в Ватикане он увидел бы вдруг на балконе базилики Святого Петра нашего нынешнего президента, в прострации напялившего на себя белую сутану и прочие папские цацки, то и тогда его удивление не было бы таким сильным:

– Господи боже мой! Что это такое?! – вскричал он.

Мне сразу пришлось направить разговор в конструктивное русло:

– Это я у вас должен спросить, отец, что это такое – вы же у нас тут эксперт по добру и злу?

– Боже мой, боже мой, Джо, как же так, – причитал старик, – что мне с этим делать?

– Я думаю, отец, для начала вам нужно немного успокоиться. А потом посоветоваться с боссом, что ли. «Стучите, и отверзнется, молитесь, и чего-то там еще, а в это время птицы небесные…» – короче, мне ли вас учить, – пытался я придать ему бодрости.

– Джо, я правда не понимаю, – лепетал священник, – как она могла подумать такое про Лидию? Лидия, конечно, необычная девушка, признаю, но чтобы ведьма? Что это вообще значит?

– Уверен, отец, что у вас есть все необходимые знания и познания – что, безусловно, одно и то же – чтобы в этом разобраться. Вспомните хоть времена старой доброй Святой инквизиции!

– Господи, ну зачем ты так, Джо! Это же было так давно! Так давно!

– Но контора-то та же самая… Да, кстати, а может тетя была в последнее время немного не в себе? Вы не замечали?

– Нет, я уверен, что с ней все было в полном порядке… и даже больше того: если она что-то подозревала, то в этом точно что-то, да должно быть! Если по правде, то редко мне доводилось видеть кого-нибудь более нормального, чем твоя…

– Ну еще бы вы так не думали, получив полмиллиона на подрясники. А Лидия? Что скажете о ней?

– Я же говорил: Лидия, конечно, загадочная девушка, тихая, я ее не очень понимаю. Вижу ее иногда в церкви, молчит все время – но чтобы ведьма? Не знаю, не знаю…

Священник погрузился в тягостные размышления, и я не торопил его. Немного успокоившись, он заговорил вновь:

– Джо, честно тебе скажу: мне все это очень не нравится, но я должен выполнить последнюю волю твоей тети. Мы ей очень многим обязаны. Но как это сделать? Господи, я не знаю… Ну, может быть, фотографии какие-нибудь, сатанинские обряды, еще что-то… Безумие, безумие…

Он снова надолго задумался.

– Ну ладно, Джо давай договоримся так: конечно, лучше всего, если бы ты просто уехал… Но если ты решишь этим заняться – чего я тебе делать очень не советую – и что-нибудь узнаешь – просто расскажи мне, и я приму решение. Думаю, этого будет достаточно. Обмануть-то меня все равно не получится; никогда у тебя это не получалось, Джо; может кого-нибудь, только не меня! Надеюсь, как бы там ни было, никто из вас не станет потом судиться… О господи! Невероятно…

Снова пауза.

– Ладно. Насколько я понимаю, времени у тебя чуть больше сорока семи часов. Но лучше уезжай. До свидания, Джо. Я сам покажу письмо мистеру Келли.

– Размечтались! Письмо останется при мне, пока солнце не станет мрачно, как власяница, и луна не сделается, как кровь!

Я поднял руки к небу и прокричал вслед священнику, входящему в дом:

– Итак, последняя битва началась! Предупредите филистимлян и хананеев!

Но про себя подумал: «Интересно, куда эти черти спрятали скрытую камеру?!»

Глава 8
В которой семья Стоунов недосчитается одной шизофренички

К дому я подъехал уже затемно, благоразумно перекусив в деревенской лавочке вкусной домашней колбасой с хлебом, потому что не особенно надеялся на теплый прием. После этого я потратил еще полчаса на поиски дороги к жилищу своей тети, по не вполне ясной для себя самого причине не желая на этот раз ничего спрашивать у местных.

Почти отчаявшись, я вдруг вспомнил о гравийной дороге к дому от пристани через лес вдоль берега реки – и спустя несколько минут увидел сквозь деревья знакомую башню со старинным флюгером в форме глашатая с рожком.

Дом, стоящий на возвышении, показался еще более огромным и мрачным, чем тот, каким он рисовался в моих блеклых воспоминаниях. Больше всего он походил на средневековый замок с пинаклями, бойницами и прочими атрибутами, без которых не обойтись, если бы вы задумали свести к нулю шансы его обитателей сохранить крепкое психическое здоровье.

Сквозь сводчатые окна нижнего этажа, в которых еще остались старые витражи из потускневшего цветного стекла со сценами рыцарской жизни, еле брезжил тусклый свет. На том из них, что находился справа от входа, была изображена битва короля Артура с великаном, одетым в волчью шкуру. Общее тяжкое впечатление немного скрашивала аккуратно подстриженная трава вокруг стен.

На площадке напротив входа стоял большой красный пикап, который раньше я уже видел рядом с домом поверенного. Поднявшись на крыльцо, я убедился, что дверь заперта, и постучал. Вскоре изнутри послышалась приглушенная возня и цокот когтей крупной – нет, пожалуй, очень крупной собаки, которая принялась молча скрести дерево тяжелых створок. Мне было отчетливо слышно ее астматическое дыхание. «Проклятая псина!» – шепнул я ей в щель, жалея, что не взял с собой стек генерала, который мог бы мне сейчас пригодиться.

Выждав некоторое время, но так ничего и не дождавшись, я двинулся в обход. Вскоре шагах в ста вниз по пологому склону холма в ярком закатном солнце блеснули спокойные воды живописной реки. На ее берегу в одиноко стоящей беседке я увидел неподвижный силуэт Лидии. Стараясь не обращать внимания на навязчивую мысль, что через несколько шагов я уткнусь носом в огромный холст с изображенной на нем пасторальной сценой, от которой, как по мне, так и разило искусственностью, я направился прямо к девушке.

Лидия не выглядела удивленной. Пока я подходил, она не спускала с меня безразличного взгляда. Сейчас ее глаза показались мне невозможно темно-сине-карего цвета – и это еще была моя лучшая попытка определить его!

– Привет еще раз, прекрасная незнакомка, – со всей данной мне господом развязностью начал я. – Вот о чем хотел спросить: ты ведь разрешишь мне остаться в твоем доме на пару дней?

– Пожалуйста, – очень спокойно ответила она безо всякого выражения.

Впервые услышав ее голос, я отметил его довольно неожиданную для такого хрупкого существа глубину и совершенно не наигранную мелодичность.

– Слушай… мне как бы, это… очень жаль, что тетя Джулия умерла… Старушка казалась такой крепкой, а вот поди ж ты…

Лидия не ответила, продолжая так же безучастно смотреть на меня.

– А еще я подумал… как ты смотришь на то, чтобы сходить куда-нибудь со мной поужинать? – спросил я, начиная понемногу теряться под ее сумасшедшим взглядом. – Не знаю… точнее, не помню, есть ли тут рестораны, но…

– Есть, – прервала она меня, и я было почувствовал облегчение, но она продолжила – только я не понимаю, зачем.

В этом «зачем» отсутствовала вопросительная интонация. Также я не уловил там ни обиды, ни горечи, ни следов каких-либо других эмоций.

– Ну, я просто хотел пообщаться с тобой… получше тебя узнать. Мы же столько лет не…

– Да. Столько, что ты просто решил забыть о нашем существовании.

Это была констатация факта, не более.

– Это неправда, я всегда о вас… – Лидия едва заметно покачала головой, и я осекся. – Ладно, может быть, не всегда, но…

– Пожалуйста, не надо. На то, как ты пытаешься не врать, довольно тяжело смотреть.

Лидия произнесла это с едва различимым отвращением, внимательно глядя на мой рот, будто каждое мое слово представлялось ей крошечной сколопендрой, выползающей оттуда.

– П… почему? – Я едва выдавил из себя это глупейшее «почему», обнаружив вдруг, что мои губы снова перестали мне подчиняться.

– Не знаю, почему. Пропускал тренировки? – ответила Лидия, впервые чуть заметно улыбнувшись, но эту улыбку ни в коем случае нельзя было назвать доброй!

С трудом овладев онемевшими губами, я торопливо затараторил:

– Ну хорошо, ты хочешь услышать правду? Вот тебе правда: я почему-то совсем не помню ни тебя, ни священника с поверенным. Это раз. Да, я не общался с тетей последние пятнадцать лет, но это-то как раз объяснить совсем несложно: она послала меня в эту дурацкую школу, и я на нее разозлился! Ты представить себе не можешь, какие гадости они там заставляли делать нас, маленьких мальчиков-натуралов. Три года я ел на ужин фасоль! А ты знаешь, что происходит, когда перед сном ты…

– Снова пытаешься быть забавным? – прервала меня Лидия, посмотрев мне в глаза, и я умолк.

Она продолжала смотреть на меня, на этот раз уже с долей любопытства, словно гадая, удастся ли мне продолжить выступление. Так ничего и не услышав, Лидия проговорила ровным, и по-прежнему абсолютно безучастным тоном:

– Между прочим, я в то время училась точно в такой же школе. И мне там тоже не очень нравилось. Но…

– Вот видишь! Значит, ты должна меня понять!

– …но твоя тетя отдала нас туда, потому что у нее не было выбора. Она уехала на несколько лет с миссией в Южную Америку, а в этих школах работали люди, которых она знала лично и которым доверяла.

– Доверяла? Этим жирным, елейным сукиным котам? Да не смеши меня! Просто сбагрить нас хотела, вот и все!

– Думай, что хочешь. Но имей в виду: я никогда не прощу тебе, как ты с ней поступил.

Конечно, мне могло и показаться, но она произнесла эти слова с ощутимой угрозой!

– Да пожалуйста! Обойдусь без твоего прощения!

– Ты можешь остаться, мне безразлично. Я не имею права вот так сразу тебя выгнать…

– Но? – спросил я со злостью.

– …но не стоит больше со мной разговаривать. Думаю, нам обоим это не доставит удовольствия. Два дня? Хорошо, я потерплю.

– Отлично!

Я развернулся и направился наверх к дому, забыв о собаке. Не вспомнил я о ней даже когда заметил небольшую будку, стоявшую под деревом чуть поодаль от входа. Впрочем, мою оплошность можно было объяснить тем, что та собачка, которая скреблась в дверь, ни за что бы в такой будке не уместилась!

– «Хорошо, я потерплю», – все еще бормотал я, войдя в застекленную террасу. – Вот черт, а ведь тетя была права… Черт! Хоть с виду и не скажешь. Маленькая ведьма. Взгляд, а?!

К счастью, пса нигде не было видно. Из террасы я прошел в сводчатое помещение столовой, оформленной, я бы сказал, в бескомпромиссно-готическом стиле. В ее центре стоял резной обеденный стол и стулья с высокими прямыми спинками, а по периметру комнаты располагались книжные полки высотой в три человеческих роста, заполненные фолиантами в старинных кожаных переплетах.

Потемневшие от времени зеркала давно уже ничего не отражали, в камине, по обеим сторонам которого стояли два рыцаря в блестящих стальных доспехах, можно было целиком зажарить кабана, а свисавшая с закопченного потолка железная люстра с покрытыми пылью лампочками, имитирующими свечи, раза в два превосходила по размерам всю мою квартирку на Манхэттене. Если здесь я и провел свое раннее детство, то было совсем неудивительно, как мне удалось забыть почти все связанное с теми годами!

Однако кое-что я все-таки помнил. Будто в полусне, я поднялся по массивной деревянной лестнице на второй этаж и повернул на площадку, огороженную от зала мощными перилами. Открыв первую из трех дверей, я оказался в комнате, вроде бы бывшей когда-то моей…

Но разрешите мне здесь взять еще одну небольшую паузу, и уже после этого (обещаю!) мое повествование до самой развязки будет таким же прямым и гладким, как отчет губернатора штата Арканзас перед законодательным собранием с изложением обстоятельств, в результате которых четыреста тридцать семь миллионов долларов ежегодных ассигнований на поддержку сельского хозяйства штата были потрачены на медную мемориальную табличку в честь Дня тыквы.

Так вот: должен признаться, что три года, проведенные мною в питтсбургской католической школе для мальчиков, вовсе не были такими уж ужасными. Школа, правда, относилась к числу самых строгих и состояла при иезуитском монастыре. В ней практиковался обширный перечень наказаний за любую провинность, и все эти наказания я испытал на своей шкуре, побив многолетний школьный рекорд по скорости прохождения дистанции.

Уже со старта я легко взял барьер из трех лишних повторений «Отче…» перед началом каждого урока, с большим гандикапом промчался сквозь строй учителей с деревянными паддлами наперевес и триумфально закончил забег месяцем выскабливания зловонных вековых клоак в монастырском крыле для пожилых монахов.

Все мои преподаватели в той школе были священниками-иезуитами, нашпигованными благопристойностью и цитатами из священного писания, что, как вы понимаете, делало их идеальными мишенями для моего подросткового ехидства. Американская система школьного католического воспитания категорически не приемлет даже малейших проявлений юношеской непокорности, поэтому вряд ли я задержался бы там надолго, если бы один из моих учителей, отец Тарталья, преподававший рисование и историю искусств, не взял меня под свое покровительство. До сих пор не знаю, зачем ему это понадобилось – возможно, он как раз и был одним из тех, «кого моя тетя знала и кому доверяла», а может быть, это произошло потому, что я был лучшим по рисованию во всей школе.

От отца Тартальи я перенял любовь к чтению легкомысленных светских книг, обыкновение изображать бурю тлетворных страстей на лицах невиннейших святых мучеников и жизнерадостно-циничное отношение к церковным догмам. Он, например, считал, что вовсе необязательно слепо принимать на веру все изложенное в священном писании, потому что никто не знает наверняка – кем, когда и для какой цели все это было написано.

«Скорее, – говорил он, – к религиозной догматике следует относится лишь как к одной большой метафоре; именно же как к персту, указующему прямо наверх, в божью обитель».